Текст книги "Война моторов. Крылья советов"

Разумеется, «самолётобоязнь» не являлась чисто германским явлением и не сводилась к ужасу, испытываемому исключительно перед неуправляемыми ракетами. Вот что писал о первых «блицкригах» немцев историк Эдди Крик: «Солдаты, защищавшие укреплённые позиции – будь то под Осло, Льежем, Седаном или на линии Метаксы в Греции – совсем необязательно гибли в ходе налётов Ju-87, но конечный эффект всё равно был роковым. Из-за высокой точности бомбометания Ju-87 защитники были вынуждены прекращать огонь и прятаться в убежища. Это, в свою очередь, приводило к ослаблению противодействия атакующим германским войскам. Вдобавок, защитники часто просто бросали свои позиции даже до нанесения воздушных ударов. Во многих случаях хорошо укреплённые позиции уничтожались Ju-87, вслед за которыми шли “панцеры”. Это, в свою очередь, позволяло пехоте продвигаться вперёд, практически не встречая сопротивления. Из 2000 танков союзников, которые были брошены, взорваны или повреждены экипажами, большое число можно отнести на счёт не подвергающегося измерению влияния “эффекта Ju-87” на моральный дух войск и слепую панику, которая охватывала необстрелянных и неподготовленных военнослужащих во время атак пикирующих бомбардировщиков. Некоторые старшие офицеры Люфтваффе, понимая, какое воздействие оказывал на моральное состояние войск противника звук мотора пикирующего Ju-87, предложили устанавливать на самолёты дополнительные сирены, приводимые в действие 70-см пропеллерами, вращаемыми воздушным потоком. Эти устройства, часто называемые “иерихонскими трубами”, крепились к стойкам неубирающихся шасси некоторых Ju-87, а их вой должен был ещё более усиливать деморализующий эффект пикирующего самолёта» («Junkers Ju-87. From Dive-Bomber to Tank-Buster», с. 139). Добавим, что для тех же целей устрашения к немецким авиабомбам крепились специальные свистки (там же). Точно такой же эффект налёты «штук» оказывали и на военных моряков. Так, адмиралу Дж. Сомервиллю (Sir James Somerville) 7 июня 1940 года докладывали следующее: «Непрекращающиеся атаки бомбардировщиков оказывают серьёзный дезорганизующий эффект на все виды боевой работы, делая чрезвычайно трудным поддержание связи и любое общение друг с другом. Это имеет очень серьёзные психологические последствия, так как непрерывный шум постепенно парализует рассудок. Ощущение беспомощности рождает предчувствие поражения» (там же, с. 141).

Интересен в этой связи и факт, приведённый К. К. Рокоссовским в отношении лета 1941 года: «Часто немецкие лётчики вместо бомб сбрасывали продырявленные бочки из-под бензина, издававшие при падении свист и вой. Это уже походило на хулиганство» («Солдатский долг», с. 36). На самом деле пилоты «штук» занимались этим не ради смеха, а потому, что им, во-первых, порой не успевали подвезти бомбы, а во-вторых, поскольку хорошо знали о неоднократно упоминавшемся морально-психологическом факторе «воздушного хищника». Находящийся на земле пехотинец не ведает, что именно «со страшным воем» падает на его голову, а потому так или иначе прекращает огонь по атакующим и прячется в укрытие. Точно так же потом «хулиганили» пилоты советских штурмовиков, «вхолостую» летавшие над немецкими позициями: даже это заметно облегчало продвижение наступающих наземных войск. Тем же порой занимались и лётчики бомбардировщиков союзников, совершавшие холостые пролёты («dummy runs») над окопами попрятавшихся «от греха» немцев («Air Power at the Battlefront. Allied Close Air Support in Europe 1943—45», с. 140). Часто основной задачей авиации и артиллерии при прорыве обороны противника было так или иначе нейтрализовать действия защитников, заставить их «пригнуть головы» и позволить пехоте и танкам без больших потерь приблизиться к атакуемым позициям. Из той же серии и рекомендации атакующим немецким танкистам вести постоянный и интенсивный (пусть и малоприцельный) огонь из пушек и пулемётов по позициям противотанковых орудий. Такой же эффект достигался и при ведении ударными самолётами даже не самого точного огня по позициям зенитных батарей с больших дистанций: у зенитчиков, видевших тянувшиеся к ним сверкающие трассы, так или иначе «играли нервы» и они либо начинали промахиваться, либо вообще прятались в укрытия. Штурмовикам при этом был важен конечный результат – выполнение боевого задания при минимальном уровне потерь.

Единственным самолётом немцев, имевшим статистически значимую вероятность поражения танка в одном боевом вылете, являлся сравнительно малочисленный пикировщик Ju-87.

Признаюсь: после прочтения работ Гудерсона и Крика ваш покорный слуга совершенно по-иному оценивает некоторые события лета 1941 года. До этого момента автор совершенно искренне не мог понять, как командиры советских танковых и механизированных дивизий могли «списывать» на действия германской авиации сотни потерянных в приграничных сражениях танков. Дело в том, что ни количество ударных самолётов, имевшихся в ту пору в распоряжении Люфтваффе, ни противотанковые возможности этих самолётов не могли объяснить удивительные в своей красочности описания всевозможными мемуаристами десятков пылающих машин, поражённых «в хвост и в гриву» демоноподобными «юнкерсами» и «мессерами». Собственно, единственным самолётом немцев, имевшим статистически значимую вероятность поражения танка в одном боевом вылете, являлся сравнительно малочисленный пикировщик Ju-87. Как мы уже знаем, «суперточный» «лаптёжник» мог уничтожить Т-34 бомбой, сброшенной в пикировании, с максимальной вероятностью порядка 2,8 %. Всё остальное авиационное вооружение немцев при действиях против танков (включая и лёгкие – вроде Т-26 и БТ) было фактически бесполезным. На мысль о том, что истинная картина событий могла выглядеть несколько иначе (а также чуть менее драматично), наталкивает послевоенное «творчество» немецких солдат, офицеров и генералов, которые тоже вдруг явственно «вспоминали» чёрные столбы дыма, испускаемые десятками «пантер», «тигров» и «четвёрок», якобы уничтоженных самолётами союзников. Вполне понятно нежелание послевоенных «сочинителей» признавать не самый, прямо скажем, героический факт того, что танкисты и панцергренадёры Вермахта и войск СС при виде подлетающих «тайфунов», «тандерболтов» (а также, не забудем, Ил-2) частенько бросали свою технику на произвол судьбы и попросту разбегались.

Напрашивается и другой вывод – о том, что страшным летом 1941 года точно таким же образом на вражеские самолёты могли реагировать советские танкисты, пехотинцы и кавалеристы. Когда на них пикировали воющие сиренами «юнкерсы», они, будучи нормальными гуманоидами, могли терять голову от ужаса точно так же, как польские, французские, британские и немецкие солдаты. Существует английская поговорка: «When the going gets tough, the tough get going». Весьма приблизительно её можно перевести следующим образом: «Пора и нам, лихим орлам, рвать когти!». Думаю, первоначально это довольно популярное изречение появилось именно в среде британских военных, которые с изрядной дозой самоиронии признавали за собой право на то, чтобы испытывать совершенно естественный животный ужас перед смертью и на то, чтобы хотя бы иногда этому ужасу поддаваться. Только душевнобольным людям неведом страх перед насильственным концом. Лишь опытный боец способен совладать с инстинктивным ужасом перед воздушным противником и не «обделаться», оказавшись под днищем танка. Поэтому предлагаю не винить солдат прошедшей войны – к какому бы лагерю те ни принадлежали – за то, что, оставаясь нормальными людьми, они порой не выдерживали сознательно оказывавшегося на них страшного психологического давления.

Приходится констатировать и другое: некоторые современные российские авторы игнорируют или сознательно принижают значение «главного поражающего фактора» советской ударной авиации. Уже не кажется удивительным, что таким образом поступают преимущественно апологеты уже знакомой нам концепции «ложного антипатриотизма». Вот, например, что написали по поводу эффективности ударов Ил-2 по немецким аэродромам два ярких представителя указанной категории – М. Зефиров и Д. Дёгтев: «Впрочем, налётов “цементбомберов” могла испугаться только необстрелянная молодёжь, все, кто поопытнее, знали, что самый верный способ уцелеть – это оставаться на своём месте и продолжать спать, либо вообще пойти и лечь под самолёт. Бомбы попадут куда угодно, но не в него!» («“Лаптёжник” против “Чёрной смерти”», с. 143). Остаётся лишь порадоваться тому, что далеко не все немцы были такими же безрассудно-храбрыми, как и двое процитированных выше кабинетных «берсерков».

Кто во сколько раз завышал?

Автор неоднократно имел возможность убедиться в том, что к анализу тех или иных аспектов Второй Мировой войны надо подходить исключительно с точки зрения контекста. Только в этом случае – когда рассмотрению подвергается не один изолированный факт, а как минимум несколько примеров из одного и того же ряда – возникают предпосылки для формирования объективного мнения. Начнём с такого широко известного явления, как «приписки». В. Перов и О. Растренин приводят следующий факт: «в “Акте установления эффективности фактически уничтоженной техники противника при действиях штурмовиков частей 230-й шад в период с 16.01 по 20.01.45 г.”… комиссия штаба дивизии «выездом в район боевых действий» определила, что “…нанесённые потери противнику в соответствии с боевыми донесениями штаба дивизии полностью не соответствуют, так как количество уничтоженной техники, обнаруженной в процессе осмотра, составляет 30 % от данных наших донесений…” Так, по данным боевых донесений экипажами 230-й шад в районе дорог Виленберг – Грос – Вальде, Ортельбург – Альт – Кайтуш и Пшасныш – Грабово – Кайтуш было уничтожено и повреждено 19 танков, одна САУ, 18 орудий, 85 автомашин и автобусов, 2 паровоза, 25 ж. д. вагонов, 25 подвод, 6 складов с боеприпасами, одна переправа и 510 солдат и офицеров противника. На самом же деле обнаружено 9 подбитых танков, одна САУ, 3 орудия, 18 автомашин и автобусов, один паровоз, 6 ж. д. вагонов и одна разрушенная переправа» («Штурмовик Ил-2», с. 32). Как видим, количество единиц бронетехники на счету лётчиков из 230-й штурмовой авиадивизии было преувеличено ровно в два раза (десять реально уничтоженных танков и САУ против заявленных двадцати уничтоженных и повреждённых). Надо сказать, что это пока единственный попавшийся на глаза автору пример подобной инспекции поля боя, проведённой по итогам боевого применения советской штурмовой авиации. Честно говоря, не совсем понятно, почему столь уважаемые мною историки решили использовать именно его в качестве иллюстрации того, как советские пилоты ударной авиации «раздували» реально достигнутые результаты свой работы. Не нашлось, что ли, других – тех, которые продемонстрировали бы более «яркие» показатели завышения?.. Те же авторы полагают, что по итогам массированных налётов советской авиации на колонны танковой группы Гудериана в начале сентября 1941 года потери противника в бронетехнике были «художественно преувеличены» в два – пять раз (там же). Неужели В. Перов и О. Растренин считают подобные примеры шокирующими? Поясню, о чём идёт речь.

Предлагаю взглянуть на факты, приведённые Й. Гудерсоном в отношении самолётов ударной авиации союзников. Как мы уже знаем, в конце июля 1944 года, на совесть потрудившись над обездвиженной немецкой танковой колонной в «кармане Ронси», пилоты британских «тайфунов» и американских «тандерболтов» заявили о 17 уничтоженных «панцерах». Инспекторы ORS, обследовавшие поле боя, нашли лишь два танка, подбитых неуправляемыми ракетами и бомбами («Air Power at the Battlefront. Allied Close Air Support in Europe 1943—45», с. 108–109). Соответственно, показатель завышения составил 8,5 раза. Если же к 17 «уничтоженным» добавить ещё 27 якобы «повреждённых» немецких танков и САУ, то цифра реальных потерь немцев оказывается преувеличенной ровно в 22 раза. По итогам воздушных атак, сорвавших контрудар немцев под местечком Мартен в начале августа 1944 года, пилоты истребителей-бомбардировщиков союзников отчитались о 120 «уничтоженных» и «возможно уничтоженных» танках противника. Инспекторы обнаружили 9 уничтоженных и повреждённых машин, к чьей незавидной участи могли приложить руку авиаторы. В этом случае показатель завышения составил 13 раз. После ещё более масштабного разгрома, постигшего Вермахт и войска СС в Фалезском «котле» в конце августа 1944 года, пилоты британских «тайфунов» заявили о 222 уничтоженных или повреждённых танках противника. Исследовав 301 танк, оставшийся на дороге к реке Сена, инспекторы ORS пришли к выводу, что лишь десять машин носили следы поражения ракетами. На другом участке отступления немцев (его назвали «Chase» — «Гон») из 98 обследованных танков и САУ ни один не носил каких-либо признаков поражения авиационным вооружением (там же, с. 118–119). Альфред Прайс подсказывает, что зимой того же года – во время ожесточённых боёв в районе «Выступа» («battle of Bulge») показатель завышения составил 14,3 раза: инспекторы подтвердили истинность лишь 7 % «заявок» пилотов истребителей-бомбардировщиков союзников («Spearhead for Blitzkrieg», с. 140). В целом же, по словам того же Прайса, обычный фактор завышения в том, что касалось бронетехники, «превышал десять к одному» (там же). Согласимся, что упомянутые в начале главы циферки, касающиеся «игры воображения» советских пилотов, выглядят просто несолидно. В два – пять раз?.. Напрашивается предположение о том, что если бы инспекторы ORS обнаружили нечто подобное в отношении чрезмерности заявок британских и американских «соколов», то, вполне возможно, заплакали бы от умиления.

К сожалению, я пока не обнаружил ни одного отчёта германских инспекторов, который бы сравнивал данные «заявок» и реальные результаты работы пилотов немецких пикировщиков и штурмовиков. Трудно сказать, почему история до сих пор умалчивает о столь интересных документах. Вполне возможно, что они попросту не сохранились, а потому и цитировать нечего. Тем не менее, то, что полностью доверять заявкам немецких лётчиков – это, как говорится, «себя не уважать», становится понятным при малейшей попытке подойти к их докладам с хоть сколь-нибудь критичных позиций. Например, откровенно симпатизирующий немцам историк Д. Бернад сообщает: «1 мая (1944 года) группа IV/SchG.9, вооружённая Hs-129, отрапортовала о 10 000 боевых вылетах, осуществлённых со дня её создания за полгода до этого. В течение указанного периода данная авиачасть заявила о более чем 1500 уничтоженных танках и других бронированных целях…» («Henschel Hs 129», с. 84). Давайте попробуем «разъять» эти утверждения с помощью арифметики уровня начальной школы. За весь 1944 год Красная Армия потеряла 900 тяжёлых, 13 800 средних и 2300 лёгких танков, а также 900 тяжёлых, 1000 средних и 4900 лёгких САУ: итого 23 700 танков и самоходок («Гриф секретности снят. Потери Вооружённых Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах», с. 358). На долю ударной авиации противника (включая германские, румынские, венгерские и прочие самолёты – и, к слову, не только «хеншели») должны были прийтись порядка 761 танка и 306 САУ – всего 1067 единиц советской бронетехники. Выходит, лишь один полк не самых удачных штурмовиков фирмы «Хеншель» умудрился за каких-то полгода истребить больше советских танков и САУ, чем входило в годовую «квоту» всех ударных самолётов Германии и её сателлитов. При этом на каждую якобы уничтоженную советскую бронированную машину пришлись всего по 6,5 боевого вылета. Напомню читателю, что, по мнению В. Перова и О. Растренина, для гарантированного уничтожения одного лёгкого танка Т-60 или Т-70 требовались 20 боевых вылетов Hs-129B. Дабы гарантированно поразить один Т-34, надо было посылать сразу пятьдесят немецких штурмовиков – то есть все исправные самолёты этого типа, имевшиеся в тот или иной момент на всём Восточном фронте. Против тяжёлых советских танков вооружённые 30-мм пушками «хеншели» были бессильны: не помогали даже подкалиберные боеприпасы. Если распределять вылеты пропорционально цифрам потерь тяжёлых, средних и лёгких бронированных машин, то «по-хорошему» по итогам своих 10 000 боевых вылетов «хеншели» из IV/SchG.9 могли претендовать максимум на 140 тяжёлых и средних и 150 лёгких танков и САУ: итого 290 единиц советской бронетехники. Выходит, что фактор завышения в данном случае мог составить минимум 5 раз. Вот и скажите: как можно верить в столь откровенную ерунду?.. Современный автор Андрей Хитрук, говоря о якобы имевших место выдающихся успехах «хеншелей» из 10.(Pz)/SG.9 в марте 1945 года, комментируя будто бы уничтоженные в этот период 100 танков и 3 °CАУ Красной Армии (а заодно шесть самолётов и сотни автомашин), пишет следующее: «Даже если принять во внимание неминуемые “приписки”, результаты выглядят весьма впечатляюще» («Летающий танк Гитлера», с. 61). Мол, «врут, конечно, сволочи, но зато как красиво!». Подскажу читателю несколько фактов: к марту 1945 года Hs-129 не выпускался уже полгода; французский завод по производству движков давно находился в руках американцев и англичан; у немцев не было бензина и запчастей даже для гораздо более востребованных самолётов (вроде «фокке-вульфов»); в небе над Германией полностью господствовали ВВС Красной Армии и западных союзников. Возникает резонный вопрос: как можно «впечатляться» тем, что не внушает ни малейшего доверия? И это называется научным подходом?..

Впрочем, современный российский автор, пишущий на тему сравнительной эффективности советской и германской авиации, – А. Смирнов – предлагает безоговорочно верить немецким заявкам лишь на основании того, что, мол, об огромных потерях от авиации противника докладывали и советские танковые командиры. Что интересно, при этом данный исследователь предлагает ориентироваться преимущественно на документы, касающиеся лета – осени 1941 года. Например, согласно отчёту командира 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майора танковых войск С. В. Борзилова, только в течение 23 июня 1941 года «лаптёжники» якобы уничтожили 63 машины из 368 бывших в наличии по состоянию на начало войны (то есть 17 % танкового парка дивизии). Для справки: по боевому составу упомянутая выше дивизия Борзилова на 22 июня 1941 года являлась одним из самых мощных танковых соединений всех времён и народов. Из бывших в распоряжении генерал-майора танковых войск 368 боевых машин 50 единиц приходились на «непробиваемые» тяжёлые танки КВ, а ещё 150 – на новейшие Т-34. И это помимо 150 танков БТ и 42 единиц Т-26. «Круче» в этом плане была только 32-я танковая дивизия 4-го мехкорпуса под командой полковника Е. Г. Пушкина, имевшая накануне войны 361 танк, включая 49 КВ и аж 173 «тридцатьчетвёрки». По расчётам А. Смирнова, в тот же день – 23 июня – на «совести» Ju-87 оказались и 20–30 танков Т-26 30-й танковой дивизии 14-го мехкорпуса, или 15–25 % боеспособных машин, имевшихся в указанном соединении к началу войны. По логике А. Смирнова, если о столь чудовищных потерях от бомб германских пикировщиков и «горизонталов» докладывали командиры советских мехкорпусов, то мы просто обязаны верить как этим вроде бы объективным данным, так и заявкам немецких пилотов. Но не будем торопиться.

Начнём с источников. Как и все остальные исследователи, при описании бед, выпавших на долю 7-й танковой дивизии, А. Смирнов воспользовался докладом её командира Борзилова на имя начальника ГБТУ РККА, составленным 4 августа 1941 года. Там действительно говорится о том, что за каких-то три часа (с 11.00 до 14.00) 23 июня находившаяся на марше дивизия потеряла от ударов авиации противника 63 танка (М. Солонин, «23 июня – “День М”», с. 330–332). В той же бумаге упоминается, что 24–25 июня в ходе боёв с противником в районе Старое Дубно – Гродно соединение Борзилова потеряло ещё 18 танков. При этом о точном количестве боевых машин, уничтоженных артиллерией немцев (германских танков в районе блуждания дивизии не имелось), не говорится: по утверждению Борзилова, часть указанных 18 единиц бронетехники «завязла в болоте». Других упоминаний о боях с немцами в докладе не содержится. Тем не менее, на 11.00 утра 29 июня из 368 танков дивизии, имевшихся в её составе по состоянию на 22 июня, в строю остались… три штуки. Куда делись ещё 287 бронированных машин, включавших около двух сотен суперсовременных КВ и Т-34?.. Командир 7-й танковой дивизии даёт следующий ответ: «Материальная часть вся оставлена на территории, занятой противником, от Белостока до Слонима… Материальная часть оставлена по причине отсутствия ГСМ и ремфонда» (там же). Иными словами, 287 танкам не хватило топлива и запчастей с ремонтниками.

Генерал-майор танковых войск Семён Васильевич Борзилов

Уважаемый читатель, представьте себя на месте командира, который за неделю почти без боя потерял практически все боевые машины одной из двух самых сильных танковых дивизий мира. Вспомните о том, что соединение это входило в состав не французской, не голландской и не чешской армии. О судьбе 368 танков генерал-майору Борзилову нужно было докладывать не только военному начальству, но и непосредственно самому страшному, безжалостному и непрощающему деспоту в истории человечества – И. В. Сталину. Свой доклад Борзилов сочинял, уже зная об участи другого авторитетного танкиста – командующего Западным фронтом генерал-полковника танковых войск Д. Г. Павлова, расстрелянного 22 июля 1941 года (заодно казнили и всех его замов). Предлагаю читателю самому оценить, насколько велика была мотивация Борзилова списать на действия германских самолётов хотя бы часть неизвестно куда девшихся танков. Тем более, что, как совершенно справедливо замечает М. Солонин, на топливе, в изобилии имевшемся на советских складах в районе передвижений 7-й танковой дивизии, указанное соединение (да и весь 6-й мехкорпус) могло «дойти до Владивостока и вернуться обратно в Белосток» (там же, с. 334). Уж и не знаю, сам ли Борзилов выдумал про 63 будто бы уничтоженных «лаптёжниками» танка, или, поморщившись, сослался на доклады командиров танковых батальонов. По оценке вашего покорного слуги, базирующейся на результатах реального боевого эпизода, состоявшегося на том самом Западном фронте 26 июня 1941 года (напомню, что тогда 36 «юнкерсов» в ходе массированного налёта смогли уничтожить лишь один советский танк из 60), для совершения столь монументального подвига немецким Ju-87 пришлось бы сделать порядка 2268 боевых вылетов (по 36 б. в. на каждый из 63 танков). За три часа. Даже если представить, что на один вылет и подготовку к следующему у немцев уходило всего 60 минут (в случае Руделя среднестатистическая продолжительность одного боевого вылета составляла 2 ч 22 мин), то в указанной трёхчасовой операции должны были бы участвовать около 756 «лаптёжников». Напомню читателю, что немцы напали на СССР, имея лишь 233 исправных Ju-87 на всём Восточном фронте.

Для оценки правдоподобности упомянутых А. Смирновым свидетельств можно использовать и другой методологический подход. Так, согласно данным о потерях советской бронетехники, приведённым Г. Ф. Кривошеевым, за шесть месяцев 1941 года Красная Армия потеряла 20 500 танков («Гриф секретности снят. Потери Вооружённых Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах», с. 357). Больше за такой короткий срок столь огромное количество бронетехники не терял никто в мире – в том числе и сама РККА. Цифры потерь становятся ещё более шокирующими, если учесть, что как минимум 10 000 машин были потеряны уже в первые неделю-две войны. Мы уже знаем, что 4–5 % потерь средних и тяжёлых танков СССР были отнесены на счёт авиации противника. Соответственно, из 3200 тяжёлых и средних машин (КВ, Т-35, Т-34 и Т-28), оставленных на полях сражений и вдоль пыльных дорог страшного 41-го, порядка 144 единиц могли прийтись на пикировщики Ju-87. Напомню читателю, что все прочие самолёты Люфтваффе той поры вообще не имели статистически значимых возможностей хоть как-то поразить не только тяжелобронированные цели (вроде КВ, Т-34 и экранированных Т-28), но и большинство лёгких танков СССР. Можно было, конечно, применять самоубийственный «огненный» таран, но немцы таким не занимались даже во время обороны Берлина. «Лаптёжник» Ju-87 данный шанс (который, вновь напомню, в случае Т-34 равнялся максимум 2,8 %) получал при прямом попадании более или менее крупной бомбы или при её подрыве в непосредственной близости от танка. Предлагаю читателю подсчитать теоретически возможные потери от «юнкерсов», понесённые лёгкими советскими танками, по максимуму: пусть соответствующая доля будет равна, скажем, 10 %. Это соответствует примерно 1730 машинам. Напомню, что в случае англичан и французов тот же показатель весной – летом 1940 года составил 1,8 %. Но не будем мелочиться: в конце концов, машины союзников в среднем имели более тяжёлое бронирование, чем основа советской танковой мощи – лёгкие танки БТ и Т-26. Итак, общее максимальное количество советских танков, которое теоретически можно было бы отнести к потерям от «лаптёжников», составило порядка 1874 машин (скорее же, в несколько раз меньше). Напомню, что по моей оценке (4,5 % от общих потерь), в 1944 году на «юнкерсы» и «хеншели», стрелявшие подкалиберными снарядами с вольфрамовыми сердечниками, пришёлся максимум 761 советский танк, а в первые пять месяцев 1945-го – 392. Если принять на веру данные о потерях «от когтей» «лаптёжников», приведённые командирами 7-й и 30-й танковых дивизий (всего – 88 машин), то получается, что такими темпами указанная выше максимальная «квота» в 1874 танка должна была быть «вычерпана» ударной авиацией немцев за 21 день боёв. Однако на самом деле им потребовались 190 дней. А ведь две указанные выше дивизии на 23 июня 1941 года являлись далеко не единственными «танкообладателями»: всего на эту дату приграничная группировка Красной Армии имела в своём составе 40–45 танковых и 20–23 моторизованных дивизий, не считая отдельных бригад и батальонов. Как минимум половина этой армады находилась в зоне действия пикировщиков Люфтваффе. Подчеркнём, что 23 июня немецкие ударные самолёты продолжали наносить удары по аэродромам советской фронтовой авиации и силы, выделявшиеся для нейтрализации возможных контрударов многочисленных советских мехкорпусов, пока были относительно небольшими. Прифронтовые дороги оказались буквально забиты (часто в три ряда) тысячами танков и десятками тысяч автомобилей, принадлежавших нескольким десяткам советских танковых и механизированных дивизий. Ни одна из них в этот день поставленную задачу не выполнила. Командиру каждой из них пришлось потом отчитываться о том, почему так вышло и куда при совершении маршей «испарились» сотни боевых машин. Иными словами, на «лаптёжников» пришлось «валить» не только С. В. Борзилову и С. И. Богданову (командир 30-й тд). Предлагаю А. Смирнову – если уж он за это взялся – суммировать как «танковые» заявки немецких авиаторов, относящиеся к первым дням войны, так и потери, приписанные воздействию Люфтваффе командирами советских танковых и механизированных частей и соединений. А потом сравнить полученные данные (к слову, обе цифры – немецкая и советская – вполне могут оказаться весьма похожими, хотя и по совершенно разным причинам) с «выведенным» выше теоретическим максимумом всего 1941 года, равным 1874 танкам. Берусь предсказать: по результатам выполнения предложенного автором упражнения сторонников легенды о «массовом забое» советских танков «фашистскими стервятниками» ждёт неприятный сюрприз.

Когда Борзилову пришлось объяснять неутешительные итоги действий вверенной ему дивизии, способной, по идее, прошить насквозь оборону любого противника, то вариант со списанием 17 % техники (за три часа!) на действия вездесущих и всёпоражающих «лаптёжников» оказался для него гораздо более предпочтительным, чем, скажем, откровенное признание собственной неадекватности в качестве командира или описание того, как его подчинённые бросали новейшие танки на обочинах и «рассеивались» по близлежащим лесам. Не забудем и ещё один важный аспект: «суммирующий» доклад командира любого соединения составляется на основе донесений командиров полков, батальонов и рот. Проверять «отчёты с мест» в июне 1941 года у того же Борзилова не было ни времени, ни возможности, ни – что, по-видимому, самое главное – желания. Удобнее было поверить на слово.

Вероятно, такое же вполне объяснимое стеснение водило пером историков немецких танковых дивизий, списывавших на истребители-бомбардировщики союзников не самые впечатляющие результаты контрударов, наносимых их соединениями в Нормандии летом 1944 года. К слову, свои саги о героическом пути той или иной танковой дивизии Вермахта или войск СС они сочиняли спустя несколько лет после завершения войны – когда им даже теоретически не угрожали какие-либо «оргвыводы». В отличие, скажем, от Борзилова или Богданова, которых летом 1941 года за бесславный разгром вверенных им соединений вполне могли поставить к стенке. К слову, непосредственного начальника Богданова – командира 14-го мехкорпуса генерал-майора С. И. Оборина арестовали 8 июля прямо в госпитале (расстрелян 16 октября 1941 года). Правда, немецкие мифотворцы всё же поосторожничали и не стали выдумывать конкретные цифры потерь от огня тоже якобы вездесущих и всёпоражающих «тайфунов» и «тандерболтов». Так или иначе, но расписывать красочную картину десятков пылающих «пантер» и «четвёрок» было гораздо сподручнее, чем честно поведать потомкам о том, как бравые танкисты и панцергренадёры, попав в очередную «тяжёлую ситуацию» (эвфемизм немецких мемуаристов, часто использующийся для описания не самых героических моментов в поведении их подчинённых), разбегались в разные стороны при первом же появлении самолётов противника. Парадоксально, но интересы завышавших (специально подчеркну, что совсем не обязательно сознательно) свои результаты лётчиков союзников и якобы сильно пострадавших от них немцев в данном случае полностью совпали. В результате «честные ошибки» одних услужливо подкреплялись откровенным враньём других. Думаете, в 1941 году было иначе?..

Совершенно очевидно, что реальный ущерб, нанесённый противнику ударной авиацией той или иной страны, часто оказывался во много раз меньше, чем сказочные цифры, указанные в заявках.

Резюмируем тему «приписок». Совершенно очевидно, что реальный ущерб, нанесённый противнику ударной авиацией той или иной страны, часто оказывался во много раз меньше, чем сказочные цифры, указанные в заявках. Вполне возможно, что по большей части этот феномен можно объяснить «честными ошибками» лётчиков. Во-первых, пилот самолёта, выполняющего задание по непосредственной поддержке войск или штурмовке целей в глубине обороны противника, часто был просто не в состоянии совершенно точно определить результат своей боевой работы. Этому препятствовали неизбежная сумятица боя, дым разрывов, огонь зениток, непродолжительное нахождение над целью и чисто физическая невозможность «пощупать» совершённое своими собственными руками. Во-вторых, такова природа военных всех стран – они всегда склонны к «художественным преувеличениям». Лётчики в данном плане исключением не являлись, а тем более, лётчики молодые. Если свои результаты в разы завышали пилоты-истребители Люфтваффе (с этим, как кажется автору, уже давно никто не спорит), то неужели меньше ошибались пилоты «штук», «хеншелей» и «фокке-вульфов»? Вопрос заключается лишь в конкретике – то есть в том, кто, во сколько раз и на каком этапе военных действий завышал реально достигнутые результаты. Более или менее понятно, что пилоты истребителей-бомбардировщиков союзников во второй половине 1944 года преувеличивали количество реально уничтоженной бронетехники противника как минимум в десять раз: это подтвердили многочисленные инспекторские проверки. Данную цифру называют и «профильные» историки из США и Великобритании. Во сколько раз завышали результаты своей боевой работы пилоты советской и германской ударной авиации в разные периоды войны?.. Честно говоря, автор пока не готов согласиться с показателем завышения для советской фронтовой авиации, равным 2–5 раз: для более или менее уверенных выводов слишком мало данных. Не удивлюсь, если после детального исследования вопроса средняя цифра окажется вполне сопоставимой с соответствующими показателями союзников. Так, П. Бочкарёв и Н. Парыгин считают, что за первые шесть месяцев войны только самолёты дальнебомбардировочной авиации Красной Армии уничтожили 2023 танка противника («Годы в огненном небе: Авиация дальнего действия в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»). Заметим, что это количество не учитывает заявки фронтовой авиации – штурмовиков, лёгких бомбардировщиков (в том числе и пикирующих), а также истребителей-бомбардировщиков. Уверен, что те как минимум не отстали от своих коллег-«стратегов» и тоже «нарисовали» нечто четырёхзначное. При этом реальные общие потери германской бронетехники на Восточном фронте в 1941 году составили 2831 машину («22 июня. Анатомия катастрофы», с. 339). Сколько из них пришлись на долю советской авиации? Думаю, не более 140–200 машин (5–7 %). К слову, учитывая противотанковые возможности тогдашних самолётов, это стало бы весьма хорошим показателем – ведь речь идёт об эквиваленте полноценной танковой дивизии Вермахта. На какую долю из указанных 140–200 «панцеров» могли бы претендовать экипажи дальнебомбардировочной авиации? Трудно сказать. Но даже если брать половину высшей границы оценки (то есть 100 машин), то речь может идти о как минимум 20-кратном завышении.