Текст книги "Война моторов. Крылья советов"

Негативный эффект от неправильно построенной системы продвижения по службе был ещё более усилен «взрывным» ростом ВВС в предвоенный период. Дело в том, что для создания в 1940–1941 годах десятков новых авиаполков потребовалось изыскать дополнительные командные кадры. Путь в данном случае существовал лишь один – одновременно повысить в должности сотни (или даже тысячи) кадровых командиров ВВС и призвать на военную службу членов командного состава Гражданского воздушного флота. Ничего уникального в подобном подходе не было – точно так же поступали и в других странах мира. Вчерашние командиры полков становились командирами и начальниками штабов авиадивизий, а на их должности назначались бывшие командиры эскадрилий. В свою очередь, на место пошедших на повышение комэсков выдвигались их заместители, командиры звеньев или хорошо зарекомендовавшие себя строевые пилоты. Похожая ситуация имела место и с замполитами, штурманами и пр. Проблема состояла в другом: новых назначений потребовалось столь много, что более высокие должности часто получали, что называется, «случайные» люди. Посмотришь в анкету – вроде всё нормально и с квалификацией, и с политической благонадёжностью, и даже с боевым опытом: как мы помним, тысячи советских лётчиков получили «закалку огнём» в Испании, Китае и Финляндии. Вместе с тем, когда «клюнул петух», то оказалось, что многие из «назначенцев» не оправдали возложенных на них надежд. При желании можно привести немало примеров того, как в обстановке «неправильно» начавшейся войны бравые с виду орденоносцы (а порой и Герои Советского Союза) проявляли полную растерянность и оказывались неспособны должным образом организовать боевую работу подчинённых. Некоторые командиры дивизий, полков и эскадрилий не соответствовали занимаемой должности из-за недостаточного опыта и образования, другие оказались трусами и паникёрами. Одни в одиночку бросались на немцев и гибли в неравном бою; другие оставляли подчинённых на произвол судьбы и «перебазировались» в глубокий тыл. В целом же считаю, что неправильно построенная система отбора кандидатов на командные должности (причём не только в ВВС, но и во всех остальных компонентах вооружённых сил Советского Союза) стала одной из основных причин разгрома лета 1941 года.

Признаком очевидного неумения грамотно распорядиться мощнейшим воздушным потенциалом служит то, что в первые дни войны фронтовая авиация СССР редко работала по базам Люфтваффе на территории Третьего рейха.

Ещё одной причиной страшного разгрома могла стать буквально бросающаяся в глаза неспособность командиров высшего звена распорядиться имевшейся в их распоряжении огромной воздушной силищей. Выше уже говорилось о том, что советское руководство упустило шанс нанести стратегически значимый ущерб Третьему рейху, организовав масштабное воздушное наступление на нефтяной комплекс Румынии. Пока неясно, кто именно виноват в этом очевидном проколе – Сталин, Жуков с Тимошенко или командование ВВС. Так или иначе, но в первые дни войны вместо нанесения систематических массированных ударов по Плоешти и Констанце несколько сот бомбовозов дальнебомбардировочной и фронтовой авиации, базировавшиеся на южном крыле советско-германского противостояния, либо занимались второстепенными целями, либо вообще находились на земле и бездействовали. Другим признаком очевидного неумения грамотно распорядиться мощнейшим воздушным потенциалом служит то, что в первые дни войны фронтовая авиация СССР редко работала по базам Люфтваффе на территории Третьего рейха. И это несмотря на то, что планы нанесения подобных ударов имелись и многократно отрабатывались в ходе учений накануне войны. Осознанные попытки уничтожить воздушного противника на базах были предприняты лишь на более позднем этапе – когда немцы перелетели на захваченные советские аэродромы. Из того же ряда и неспособность штабов организовать истребительное прикрытие для бомбардировочных частей фронтовой и стратегической авиации, наносивших в первые дни войны удары по наступавшим группировкам немцев. Удивительно, но «состыковать» истребителей с «бомберами» не удавалось даже командирам так называемых смешанных авиадивизий – тех, в состав которых входили как истребительные, так и бомбардировочные полки. Можно вспомнить и относительно низкую интенсивность использования самолётов и лётчиков. Конечно, бывало, что некоторые экипажи отдельных частей осуществляли по три-пять (а то и девять!) боевых вылетов в день. Но если брать обобщённые цифры, то нельзя не прийти к выводу о том, что «производительность труда» советских военлётов была в разы ниже, чем у их оппонентов из Люфтваффе. При этом значительная часть состоявшихся вылетов истребителей пришлась на непродуктивное патрулирование воздушного пространства над своими собственными аэродромами – то есть представляла собой неэффективную трату ресурсов. Низкая интенсивность использования авиации не являлась результатом «нежелания» со стороны пилотов: они делали (или честно пытались делать) то, что им приказывало вышестоящее начальство. Начало войны продемонстрировало и то, что практика придания общевойсковым армиям авиационных соединений себя не оправдала. Или, лучше сказать, не оправдала на данном этапе. Теоретически подобная система должна была привести к более высокому уровню взаимодействия между различными родами войск. На практике же советские командармы и «профильные» отделы армейских и фронтовых штабов оказались неспособны организовать эффективное управление без преувеличения гигантскими воздушными активами, имевшимися в их распоряжении. Выше уже писалось о том, что по состоянию на начало войны в Красной Армии фактически не имелось эффективной и гибкой системы управления ударной авиацией. «Не в коня корм» – именно так можно охарактеризовать полученный результат, оказавшийся стратегически значимым (те самые день-два, потерянные Вермахтом летом – осенью 1941 года), но не сопоставимым с тем, чего можно было бы достигнуть при иных, более благоприятных, обстоятельствах.

Другой важнейшей причиной разгрома стала неправильная тактика боевого применения различных видов авиации. В данном случае я даже не имею в виду печально известное звено-«тройку», которое советская истребительная авиация продолжала использовать вплоть до конца 1942 года. Поясню. Скажем, «тройками» долгое время летали и англичане (а также и вся остальная Европа – за исключением, пожалуй, испанских и финских лётчиков). На придуманное немцами построение звена в виде двух пар, следующих друг за другом «уступом», британцы полностью перешли лишь в конце 1940 и начале 1941 года. Правда, в военных училищах летать «тройками» учили и в 1941 году (см., в частности, Патрик Бишоп, «Battle of Britain», с. 26). Соответственно, победы в ходе «битвы за Британию» Истребительное командование Королевских ВВС добилось, по-прежнему применяя архаичные «Vics» (по форме буквы «V»), что сводило практически на нет совместное маневрирование звеньев в воздушном бою и заставляло членов «троек» следить не за воздушной обстановкой, а за тем, как бы не протаранить друг друга. Несмотря на это, в ходе многодневного воздушного сражения над Британскими островами немецкие истребители и дневные бомбардировщики понесли тяжелейшие потери. Много самолётов и экипажей Люфтваффе потеряли и на более раннем этапе – в ходе наступления на севере Европы в мае – июне 1940 года. Понятно, что немецкое звено было гораздо более прогрессивным – поэтому его постепенно и переняли в Великобритании, СССР и США. Но переоценивать его значение я бы всё же не стал. Кстати, к концу войны на полёты «тройками» вновь перешли пилоты германских реактивных истребителей Ме-262. Не стал бы я акцентировать чрезмерное внимание и на том, как использовались советские бомбардировщики – часто без истребительного прикрытия, а с начала июля ещё и мелкими группами. Дело в том, что немцы частенько грешили тем же самым: в специализированной литературе можно найти немало упоминаний о том, что бомбардировщики Люфтваффе систематически игнорировали свои собственные тактические наставления и действовали именно так – без сопровождения истребителей и мелкими группами по 2–6 самолётов (а то и в одиночку). Всё зависело от того, кто господствовал в воздухе над тем или иным районом боевых действий: «чистое небо» прощало много вольностей. К слову, с воздушным превосходством у немцев – вопреки устоявшемуся мнению – частенько возникали проблемы. Даже в 1941 году советские ВВС порой неделями (и даже месяцами!) господствовали над теми или иными участками фронта. Это, впрочем, отнюдь не означало, что «опекаемые» ими сухопутные группировки гарантированно добивались победных результатов – скорее, наоборот.

Думаю, гораздо бóльший «вклад» в разгром лета 1941 года внесли следующие факторы:

1) низкий уровень радиофикации советских истребителей, что значительно снижало возможности их взаимодействия в группах и с землёй;

2) практически отсутствовавшая система управления действиями фронтовой авиации (она, правда, и не могла возникнуть до завершения полной радиофикации истребителей и штурмовиков);

3) фактический отказ ВВС РККА от использования тактики «свободной» охоты с упором на внезапные атаки с большой высоты;

4) «привязывание» истребителей к сопровождаемым ими тихоходным самолётам ударной авиации, действовавшим на относительно небольшой высоте, что вынуждало «охотников» вступать в бой в заведомо невыгодных для них условиях (отсутствие превышения в высоте/скорости);

5) недостаточное внимание, которое уделялось ведению систематической воздушной разведки и подготовке ударов по наземным целям;

6) неумение организовать эффективное взаимодействие бомбардировщиков и истребителей.

Напомню читателю, что необходимость получения преимущества в высоте/скорости как решающего условия достижения успеха в воздушном бою перестала быть секретом задолго до начала войны. Именно для использования такой тактики был создан высотный фронтовой истребитель МиГ-3. К тому же готовили и самих лётчиков. Но… после начала войны об этом напрочь «забыли» и «вспомнили» лишь к весне 1943 года. Справедливости ради отметим, что «привязыванием» истребителей к бомбардировщикам (по настоятельным просьбам последних) занимались и за рубежом. В частности, одной из причин поражения Люфтваффе в «битве за Британию» стал приказ Геринга, который в какой-то момент распорядился «приковать» «мессершмитты» к «хейнкелям» и «юнкерсам»: тут-то англичанам и «повезло» (Патрик Бишоп, «Battle of Britain», с. 245). Приходилось пилотам Люфтваффе «привязываться» к своим «бомберам» и на Восточном фронте (см., в частности, «Воспоминания эксперта Люфтваффе», с. 95). С тем, правда, отличием, что они всё равно в обязательном порядке посылали вперёд группы «свободных охотников» для предварительной расчистки неба. Выше уже говорилось о том, что тем же неблагодарным делом занимались и истребители американской 8-й Воздушной армии – пока в начале 1944 года её не возглавил Джимми Дулиттл. Напомню, что новый командующий объявил тактику «привязывания» «идиотизмом» и отправил свои «мустанги» и «тандерболты» заниматься гораздо более продуктивным делом – «истреблять истребителей».

Одной из причин страшных поражений Красной Армии летом – осенью 1941 года иногда называют низкий уровень боевого духа её военнослужащих.

Одной из причин страшных поражений Красной Армии летом – осенью 1941 года иногда называют низкий уровень боевого духа её военнослужащих. С подобными утверждениями трудно спорить. Действительно, в первые недели войны, бросив оружие и боевую технику, порой разбегались целые полки, дивизии и корпуса. Об этом свидетельствуют как официальные документы той поры, так и авторы военных мемуаров (в частности, А. Горбатов). Вполне предсказуемо наименьшее желание погибать за «дело Ленина – Сталина» проявляли представители «освобождённых» большевиками наций – украинцев (причём, вопреки существующему мнению, массово дезертировали не только жители западных областей), литовцев, латышей, эстонцев, грузин и пр. Без всякого восторга шли на войну и многие русские. В первую очередь это касалось потомков представителей тотально репрессированных классов – дворян, купцов, казачества и зажиточного крестьянства. Давно не является секретом то, что значительная часть населения СССР (включая и русских) первоначально воспринимала германское нападение не как нашествие страшного врага, а как грядущее освобождение от ненавистной власти коммунистов. Отмечу, что винить их за это трудно: большевики более чем заслужили подобное отношение. Согласно теории, ставшей довольно популярной в последние два десятилетия, боевой дух в рядах Красной Армии «возродился» лишь к осени – зиме 1941 года, после того, как немцы продемонстрировали своё настоящее отношение к жителям покорённых территорий. При всей его привлекательности и несомненной частичной правильности, это объяснение выглядит всё же несколько упрощённым.

Во-первых, стоит отметить, что в первую очередь разбегались недавно созданные части и соединения, а также те полки и дивизии, в которых был высок процент недавно призванных. Все военные мира знают, что важнейшим фактором, определяющим уровень эффективности действий и стойкости подразделения/части/соединения являются отношения между бойцами, способные сложиться лишь в ходе многомесячной совместной учёбы и участия в боевых действиях, а также чувство гордости, которое военные испытывают от принадлежности к тому или иному воинскому коллективу. Возможно, это прозвучит странно (и даже кощунственно) для неслуживших, но в первую очередь солдаты готовы умирать не за идеалы, не за Родину и не за те или иные моральные ценности, а друг за друга. Соответственно, подразделение/часть/соединение, в котором военнослужащие элементарно не знают друг друга, по сути, представляет собой сборище случайных людей и просто обречено на то, чтобы дрогнуть и побежать при первом же серьёзном столкновении с сильным противником. Столь же важный фактор представляет собой и качество командного состава. Репутация и боевые качества командиров часто имели ключевое значение в отношении того, как поведут себя в бою их подчинённые – какими бы дружными и сколоченными они не являлись. Кадровые части РККА, во главе которых стояли квалифицированные, опытные и храбрые люди, как правило, сражались умело и стойко, а их солдаты и командиры демонстрировали высочайшие стандарты профессионализма, мужества и стойкости. Те, кто сталкивался с Красной Армией в ходе того или иного предвоенного конфликта (в частности, финны) отмечали, что фактически им пришлось воевать с двумя армиями. К первой они относили хорошо оснащённые и качественно подготовленные кадровые части и соединения, ко второй – тот самый «случайный сброд», полуобученное «пушечное мясо», кое-как «слепленное» в разваливающиеся на глазах «котлеты»-дивизии. В связи с этим отмечу, что всё сказанное в полной мере относится и к другим массовым армиям мира. Скажем, бросать оружие и бежать с поля боя даже якобы «железным» немцам пришлось уже летом 1941 года – в частности, в Западной Украине и на севере. Подчеркну, что в последнем случае в паническое бегство неоднократно обращались даже получившие легендарный статус войска СС. В частности, «драпом» регулярно занимались 9-й пехотный полк СС на мурманском направлении и части дивизии СС «Норд» в Карелии (Хенрик О. Лунде (Henrik O. Lunde), «Finland’s War of Choice», с. 107–108, 119–122). В качестве одной из основных причин панического ужаса, который время от времени охватывал эсэсовцев, историк Х. Лунде называет как раз низкий уровень сколоченности упомянутых частей и соединений. В 1942 году в Крыму в первом же бою с Советами разбежалась «недоученнная» 22-я танковая дивизия Вермахта. На более поздних этапах войны нередко давали дёру так называемые пехотные дивизии Люфтваффе, наспех «слепленные» из вчерашних лётчиков и обслуживающего персонала аэродромов. Справедливости ради отмечу, что на каком-то этапе начали «ломаться» и обстрелянные германские ветераны: так, в апреле – мае 1945 года в плен дружно сдавались целые дивизии, корпуса и даже армии.

За первые полгода войны Германия и её сателлиты потеряли более миллиона военнослужащих убитыми, раненными, пленными и пропавшими без вести. Безвозвратные потери немцев превысили 220 000 солдат и офицеров (см. Ф. Гальдер (Franz Halder), «Военный дневник», т. 3, книга 2, с. 175). По признанию Гальдера, бывшего тогда начальником немецкого Генштаба, Красная Армия оказалась «первым серьёзным противником» германских вооружённых сил. Согласимся, что такое не сказали бы о полностью деморализованных оппонентах. Да, были части и соединения, военнослужащие которых «рассеивались» по лесам, дезертировали, сдавались в плен и даже сознательно переходили на сторону немцев. Но были и те, кто стоял насмерть – именно они и сорвали планы германского командования, отстояли столицу СССР и уничтожили несколько тысяч немецких танков, самолётов и артиллерийских систем. Да, немцы дошли до Ленинграда, Москвы и Ростова. Тем не менее, цели плана «Барбаросса» достигнуты не были: фактически можно говорить о его провале. Уже в ходе зимнего контрнаступления Красной Армии Вермахт оказался на пороге широкомасштабной катастрофы. Некоторые авторы полагают, что при более качественном руководстве советские войска вполне могли достигнуть гораздо бóльших успехов и даже нанести немцам решающее поражение уже на этом этапе войны. Любители истории часто не знают о том, что положение на фронте зимой 1941/42 годов во многом спас гитлеровский вариант приказа «Ни шагу назад!», полностью запретивший дальнейший отход германских войск. На мысль о том, что вторжение в СССР отнюдь не стало для немцев «прогулкой по парку», наводят и дневники немецких генералов (например, того же Ф. Гальдера).

Ещё более неожиданным является то обстоятельство, что порой вполне достойно воевали и те, от кого этого можно было ожидать меньше всего. В качестве примеров можно привести офицеров бывшей литовской армии, казачьи кавалерийские части, а также соединения, сформированные из заключённых концлагерей (так называемые «чёрные» дивизии). Не перебежал к немцам и мой дед по отцу – ненавидевший советскую власть сибирский казак Пётр Терехов. Будучи сыном станичного атамана-колчаковца, которого с детства гнобили за погибшего в Гражданскую отца, в шестнадцатилетнем возрасте дед угодил в лагеря за украденную у него (и ещё двух взрослых мужиков) колхозную лошадь. Казалось бы, такому-то «подранку» – прямая дорога в перебежчики, а потом и в диверсанты Абвера… Но нет: в составе получивших легендарный статус так называемых сибирских дивизий наводчик противотанковой пушки Терехов гнал немцев от Москвы и прекрасно воевал (согласно письмам командира батареи, адресованным моей бабушке: не зная о том, что дед умер в госпитале, он спрашивал, что с ним и когда он вернётся в часть) вплоть до смертельного ранения в грудь, полученного под Смоленском в 1943 году во время отражения контратаки немецких танков. Не жаловал Совдепию и мой дед по матери – Яков Базаркин, женившийся на дочке раскулаченного сибирского крестьянина. Чтобы не попасть в колхоз, он из принципа пошёл в лесники. Дед Яков тоже от пуль не бегал и воевал как положено. После тяжелейшего ранения, полученного на Курской дуге, год провёл в госпиталях, а потом перегонял американские грузовики из портов Персидского залива. Уверен, что у него тоже имелась масса возможностей перебежать к немцам или податься в бега, «потерявшись» где-нибудь на Ближнем Востоке.

Возникает резонный вопрос: почему мои деды и сотни тысяч подобных им не стали предателями? Потому что узнали о Бабьем Яре?.. Непохоже: к осени 1941 года достоверная информация о поведении немцев на оккупированных территориях ещё не стала достоянием широких масс. Поверили сталинскому блеянью о «братьях и сёстрах»? Вдохновились очерками И. Эренбурга, А. Толстого и К. Симонова?.. Думаю, имелись иные причины. Какие?.. Да те же, что превращают мужчин в воинов испокон века: личное достоинство, осознание внутреннего долга перед обществом, любовь к Родине (что бы в это понятие ни вкладывалось) и, разумеется, верность по отношению к товарищам по оружию.

Теперь поговорим о лётчиках. Среди советских военлётов практически не имелось «неблагонадёжных» в тогдашнем понимании этого слова. В подавляющем большинстве личный состав ВВС состоял из детей рабочих и крестьян, которые были многим обязаны советской власти. Большевики дали им возможность получить начальное (а многим и среднее) образование, обеспечили доступ в аэроклубы и спортивные секции, а также позволили сделать карьеру в наиболее «гламурном» виде человеческой деятельности той поры – воздухоплавании. Стать военным лётчиком автоматически означало уважение и заботу со стороны общества, вполне приличные по советским меркам материальные блага и уверенность в завтрашнем дне. Правда, расплачиваться за всё это приходилось здоровьем и жизнью, но, с точки зрения абсолютного большинства военных авиаторов мира, игра стоила свеч. Для многих возможность летать являлась смыслом жизни. Можно, конечно, вспомнить о пресловутом приказе Тимошенко, который лишил выпускников лётных школ офицерских званий и переселил их в казармы. В этой связи возникает резонный вопрос: неужели пилоты лета 1941-го могли всерьёз рассчитывать на то что, дезертировав, перелетев к немцам или элементарно уклоняясь от боя, они получат нечто большее?.. Вновь повторюсь, несмотря на ошеломляющий эффект и неизбежную деморализацию, выливавшуюся порой в настоящие «бунты» курсантов, считаю некорректными утверждения о том, что приказ этот мог серьёзно влиять на моральное состояние молодых пилотов спустя полгода – то есть в июне 41-го. Скорее наоборот, именно начавшаяся война предоставляла недавним выпускникам училищ шанс добиться вожделенного офицерского звания, наград, продвижения по службе и всего остального.

Некоторые авторы утверждают, что советские лётчики-истребители были «недостаточно агрессивными» или вообще «уклонялись» от участия в воздушных боях. Думаю, подобное действительно имело место на несколько более поздних этапах конфликта: фактов проявления малодушия и трусости со стороны военлётов хватает. Но поверить в корректность утверждений подобного рода в применении к июню 41-го я пока не готов. Начну с того, что никто пока не упрекнул в малодушии экипажи советских бомбардировщиков. Наоборот, даже в таком предвзятом источнике, как книга Швабедиссена, содержится немало свидетельств того, что «бомберы» большевиков часто сознательно шли на смерть, не сворачивая с боевого курса, а советские бортстрелки порой продолжали вести огонь вплоть до момента, пока горящий самолёт не врезался в землю. Неизбежно возникает вопрос: если ни у кого нет претензий к боевому духу экипажей бомбардировочной авиации, то как можно поверить в то, что лётчики-истребители были в этом плане хуже своих коллег? Ведь в истребители как раз и отбирали самых агрессивных и отчаянных пилотов… А как объяснить то, что 22 июня советские лётчики совершили 19 попыток таранов немецких самолётов («Barbarossa – The Air Battle: July-December 1941», с. 18)? Даже если эта цифра несколько преувеличена, она всё равно сопоставима с количеством всех таранов германских пилотов-истребителей, совершённых ими за всю войну. От страха, что ли, «сталинские соколы» это делали?.. Далее: из мемуаров практически всех выживших лётчиков Люфтваффе следует, что в последние недели войны они занимались не столько защитой «Фатерлянда» от «большевистских орд» и вооружённых сил союзников, сколько спасением семей и поиском возможностей сдаться в плен «правильным людям» (к таковым в первую очередь относили американцев). При этом считавшиеся (и считавшие себя) героями люди рассказывали о своём предательстве (ибо иначе это назвать нельзя) без малейших признаков стыда или раскаяния: мол, «что естественно, то не безобразно». Так вот: кто-то может привести хоть один пример того, что подобное поведение было характерно для пилотов ВВС РККА, сражавшихся на подступах к Москве и Ленинграду осенью 1941 года?..

Теперь поговорим о тысячах боевых самолётов ВВС РККА, сожжённых советскими военнослужащими или оставленных ими немцам в июне 1941 года. Предлагаю вновь вспомнить об общемировом контексте произошедшего. Дело в том, что на последующих этапах войны немцы тоже порой оставляли войскам антигитлеровской коалиции сначала десятки, потом сотни, а под конец тысячи незначительно повреждённых и/или совершенно исправных самолётов. Историк У. Медкаф опубликовал целую подборку с фотографиями аэродромов Люфтваффе в мае 1945 года, заставленных оставленными врагам германскими бомбардировщиками (см. «Junkers Ju-88», Vol. 2, с. 644–657). В большей или меньшей степени испили чашу сию и представители других воевавших наций – французы, итальянцы, англичане и японцы. Например, по словам историка Патрика Бишопа, истребительные эскадрильи Королевских ВВС Великобритании, покинувшие Францию 18 июня 1940 года, смогли забрать с собой лишь 66 машин из первоначально имевшихся в наличии 452 (большинство из них пришлись на «харрикейны»): остальные были «сбиты, брошены или сожжены» («Battle of Britain», с. 50). Как мне представляется, подобные факты свидетельствовали не только (а часто и не столько) о малодушии бросавших свою технику военных той или иной страны, а о безвыходных ситуациях, в которых они оказывались на разных этапах конфликта. Трагедия ВВС РККА поражает не тем, что она произошла (последствия «наступательного» стратегического развёртывания Красной Армии и оказавшегося упреждающим удара Вермахта должны были стать тяжёлыми, что называется, «по определению»), а масштабом. Столько военной техники за такое короткое время до этого не терял никто. Причём речь идёт не только о самолётах, но и о танках, тягачах, артиллерийских системах и пр.

Отмечу также, что колоссальные потери в технике, понесённые Красной Армией в ходе проигранных приграничных сражений, оказались столь катастрофическими не только из-за авантюризма руководства СССР и низкого духа военнослужащих, часто бросавших свои самолёты и танки при первом удобном случае. Ещё одна причина заключалась в том, что Советам было что терять. В 1941 году на полях и дорогах войны осталась большая часть боевой техники и военного имущества, произведённых в Советском Союзе в ходе целого предвоенного десятилетия. За груды брошенного оружия было заплачено миллионами жизней жертв Голодомора. Чтобы превратить РККА в самую технически оснащённую армию мира, десятки миллионов жителей СССР были вынуждены пожертвовать своим благосостоянием и жить в откровенной нищете.

Думаю, чуть более критично надо относиться и к время от времени издававшимся вождём приказов, касавшихся тех или иных аспектов деятельности «сталинских соколов». На них часто ссылаются современные авторы, дабы подчеркнуть низкий моральный дух и/или квалификацию советских пилотов-истребителей. Мол, если уж об этом прямо говорил сам Иосиф Виссарионович, то «чего же вы хотите»… С одной стороны, вполне возможно, что у Сталина имелись достаточные основания для того, чтобы лично заставлять былых любимцев предвоенной поры приближать к фронту аэродромы, более качественно прикрывать бомбардировщики и штурмовики, а также смелее вступать в бой с истребителями противника. С другой стороны, не могу не обратить внимание и на то, с какой регулярностью и ожесточением претензии относительно малодушия и ненадлежащего тщании предъявлял лётчикам Ягдваффе их непосредственный начальник Герман Геринг. Контрпродуктивный приказ о «привязывании» истребителей к бомбардировщикам в разгар «битвы за Британию» как раз из этой серии. Во второй половине Второй Мировой войны общение «железного рыцаря фюрера» с командирами истребительной авиации почти всегда проходило на повышенных тонах и порой заканчивалось громкими отставками. В частности, осенью 1944 года после очередного конфликта командовать полком был отправлен генеральный инспектор Ягдваффе Адольф Галланд. Но следует ли из этого, что лётчиков-истребителей Люфтваффе действительно можно было подозревать в «низкой агрессивности» и даже трусости – как это делал их начальник? Совсем необязательно. Но почему в таком случае не «делить на три» и соответствующие претензии Сталина?.. Геринг, по крайней мере, являлся авиатором, одним из лучших асов Первой Мировой войны и обладателем высшей награды за храбрость кайзеровской Германии. При всех реальных и приписываемых ему недостатках он всё же гораздо больше разбирался в специфике работы авиации в целом и истребителей в частности, чем Иосиф Джугашвили, никогда не воевавший и поднимавшийся в воздух лишь несколько раз в качестве ВИП-пассажира.

Подводя итог краткому обсуждению темы морального состояния советских авиаторов летом 1941 года, хотел бы предложить читателям свой предварительный вывод: истина находится где-то посередине. Да, среди советских лётчиков всегда имелись, скажем так, «недостаточно храбрые» или психически неустойчивые люди. Таких, по-видимому, стало больше после первых страшных поражений и тяжёлых потерь: как отмечали те же немцы, многие советские пилоты «потеряли веру в себя». Факты откровенного проявления трусости или не столь бросавшегося в глаза нежелания подвергать себя излишнему риску, скорее всего, были нередким явлением и – с большей или меньшей частотой – случались на протяжении всей войны практически во всех авиаполках. Но было ли данное явление настолько распространённым, чтобы оказать решающее влияние на действия советской авиации летом 1941 года, а также на более поздних этапах конфликта? Не думаю. О том, что дело с боевым духом у «сталинских соколов» обстояло далеко не так плохо, как это пытаются представить бывшие гитлеровские генералы и некоторые современные российские историки, говорят тяжёлые потери Люфтваффе на Восточном фронте (не сами же эти самолёты падали), никем не оспариваемое мужество пилотов советских бомбардировщиков и штурмовиков (с какой стати трусами должны были быть их коллеги-истребители?) и тот факт, что встречавшиеся время от времени проявления малодушия и трусости в конечном итоге никак не повлияли на результаты деятельности авиации союзников СССР. Англо-американский термин Lacking Moral Fiber (в боевых документах часто используется его аббревиатура LMF) можно приблизительно перевести как «отсутствие морального стержня». За годы войны 2898 лётчикам, штурманам и стрелкам британских «бомберов» (эквивалент полностью укомплектованных экипажей 414 тяжёлых бомбардировщиков «ланкастер» или «галифакс») был поставлен диагноз «combat stress», который я переведу как «нервный срыв в боевых условиях» («The Second World War», с. 445). Этим ребятам ещё повезло. Дело в том, что обычно британское авиационное начальство наотрез отказывалось признавать медицинскую природу неспособности того или иного члена экипажа стратегической авиации продолжать службу в боевых частях. Большинство «сломавшихся» лётчиков, штурманов и стрелков отправляли не в санаторий, а под суд (а потом, если повезёт, в пехоту или на тяжёлые работы). Скажем, подобная судьба наверняка постигла троих военнослужащих из 5-й группы Бомбардировочного командования, которые выпрыгнули из уже шедшего на взлёт (!) самолёта («Bomber Command», с. 272).