Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

Интересно сопоставить «вес» и его динамику для каждого из восьмерки поэтов в разных информационных пространствах336336
  Здесь мы ограничились лишь последними девятью годами (2004 – 2012 гг.).


[Закрыть]. При сравнении видно, что «траектории» для разных пространств отличаются очень сильно.

Рис 2. Число публикаций по запросу относительно общего числа публикаций (%): Центральная пресса: 2004 – 2012 гг. (по состоянию на 31 декабря)

Так, в сегменте центральной прессы (рис. 2) преимущество Маяковского еще безоговорочней, зато Есенин съезжает со 2-го на 4-е место, пропуская вперед Бродского и Пастернака. Мандельштам – все на том же стабильном 7-м месте, но его отставание здесь минимально.

Рис 3. Число публикаций по запросу относительно общего числа публикаций (%): Региональная пресса: 2004 – 2012 гг. (по состоянию на 31 декабря)

А вот в сегменте региональной прессы (рис. 3) Есенин дает бой Маяковскому и один раз даже настигает его. Третьей идет Ахматова, которую в 2012 году неожиданно догнала Цветаева. Мандельштам – все так же на 7-м месте.

Рис 4. Число публикаций по запросу относительно общего числа публикаций (%)*. Радиоэфир: 2004 – 2012 гг. (по состоянию на 31 декабря)

В сегменте радиоэфира (рис. 4) преимущество Маяковского не столь велико. Но при этом Есенин скатывается до 6 – 7-го места, пропуская вперед не только Бродского и Пастернака, но и Ахматову (спорящую с Пастернаком за 3-е место) и Цветаеву. Мандельштам лишь в половине случаев – на 7-м месте, в остальных – на 6-м и даже на 5-м.

Рис 5. Число публикаций по запросу относительно общего числа публикаций (%), Интернет-издания: 2004 – 2012 (по состоянию на 31 декабря)

В интернет-изданиях (рис. 5) Бродский и Есенин попеременно отнимают друг у друга 2-е место, а Мандельштам, начиная с 2005 года, – все на том же стабильном 7-м месте.

Любопытные результаты можно получить, если сегментировать еще мельче, например, по отдельным органам СМИ, в частности, газетам. Так, в «Коммерсанте-Daily» Маяковский доминирует, вторым, во главе плотной группы, идет Бродский, а с Мандельштамом за 7-е место иногда конкурирует и Ходасевич. А в «Красной звезде» в трети дат идущий 2-м Есенин догоняет даже Маяковского. В «Литературной газете» Маяковский впереди, но никакого его доминирования нет; в отдельные годы в лидеры выбивались то Есенин, то Пастернак, то даже Ахматова! Мандельштам борется за 6-е место, но с непривычным соперником – с Бродским.

Цитатность – это встречаемость (частотность) отдельных цитат из того или иного автора. Анализ таблицы 2 говорит о сравнительной цитатности мандельштамовских стихов в медиасфере. Лишь немногие фразы или отдельные выражения выказывают относительную «конкурентоспособность» на этом интеллектуальном «рынке».

Например: «под собою не чуя страны…» или «кремлевский горец» из того же стихотворения, но при этом политическая лирика явно доминирует в этом внутримандельштамовском ряду (далее следуют «век-волкодав» и «руки брадобрея»). Иные, чисто художественные, цитаты, запомнившиеся современникам поэта, так и не вошли в медийное сознание (от силы 2 – 4 упоминания в год).

Интересно, что этот вывод не распространим на других поэтов: лирические цитаты из Маяковского, Ахматовой и Пастернака оказались весьма и весьма популярными, то же наверняка можно сказать и о тютчевском «уме и аршине».

Таблица 2

Встречаемость отдельных цитат из О. Мандельштама и др. поэтов, раз (1992 – 2007 гг.)*

* Всего учитывалось 5204 источника.

** Без упоминания Мандельштама в двух смежных предложениях.

Один интересный методический момент. Большинство цитат неотрывны от своего автора и от его имени, но в некоторых случаях они существуют как бы и в отрыве от него. Так, около 1/3 упоминаний «под собою не чуя страны» и 1/4 «веков-волкодавов» встретились без того, чтобы имя Мандельштама всплыло в пространстве хотя бы двух фраз от места своего упоминания.

За это время «кремлевский горец» был зафиксирован 533 раза в 231 публикации. Больше всего таких публикаций – в «Московском комсомольце» (10), «Новом мире (9), «Новой газете» и «Октябре» (по 8), «Новом времени» и «Континенте» (по 6). А вот в «Красной звезде» ни одной броской цитаты из Мандельштама вообще не было.

Максимальная цитируемость ахматовской строки – «Когда бы вы знали, из какого сора…» – примерно такая же: 13 («Российская газета»). А вот цитатный рейтинг тютчевского «Умом Россию не понять…» вчетверо выше (в том же «Московском комсомольце» – 40 раз)!

Интересно, что такая, например, цитата, как «Мастерица виноватых взоров», пошла по рукам не только в отрыве от автора, не только в отрыве от правил цитатности (то есть без кавычек), но и в отрыве от адресата – Марии Петровых. Таких цитат несколько, и я приведу только одну: «Мастерица виноватых взоров и маленьких бытовых трагедий, Улицкая протащила контрабандой в свою классическую прозу совершенно психоделический кусок»337337
  «Казус», который снял Юрий Грымов // Тихоокеанская звезда. Хабаровск. 2005. 2 декабря).


[Закрыть]. Но ведь кроме цитат есть еще и парафразы!

Примечательна инструментализация и трансформируемость строчки, хотя бы и вырванной из контекста. «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…». Цитата сама по себе довольно популярна, – особенно в силу своей, как выясняется, универсальности и применимости к чему угодно, а не только к городу на Неве.

Первой этим воспользовалась Алла Пугачева, однако не географически, а гендерно: первую строчку она переделала на свой, на девичий лад: «Я вернулась в мой город…».

А так – к чему эти «знакомые слезы», кроме Ленинграда и Питера, только не прилагались: и к Красногвардейску в Крыму, и к Красноярску, и даже к Парижу (причем в случае Собчака!).

Забавная аберрация про Путина: именно этой строчкой называлась одна из заметок о его посещении одного города. И какого бы Вы подумали?

– А вот и не угадали: Лейпцига!..

Сравнительно недавно «Интегрум» разработал инструментарий и для аналогичного сканирования и анализа блогов, то есть социальных медиа. В настоящее время в социальных сетях («LiveJournal», «ВКонтакте», «Твиттер», «Facebook», «Google+», «Mail.ru» и других) зарегистрировано около 29 миллионов блогов, многие миллиарды записей!

Для экспериментального зондажа блогосферы на предмет присутсвия в ней цитат из Мандельштама, Пастернака, Тютчева и Бродского338338
  Наше исследование, по свидетельству А. Смолянского, является вообще первым зондажом такого рода.


[Закрыть] была выбрана «гомеопатическая» недельная доза. Навскидку была взята неделя с 20 по 27 октября 2013 года, число экспертно предложенных цитат из каждого поэта было равно 5 (из Мандельштама – 6, но 2 из одного и того же стиховторения).

Неожиданно в лидерах оказался Мандельштам. Встречаемость цитат из него составила 3888, из них 95,2 % пришлось на словосочетание «век-волкодав», а еще 3,4 % – на «под собою не чуя страны». Третьим идет «Я вернулся в мой город…» (0,7 %). Из социальных сетей доминирует «Вконтакте» – 99,3 %, у идущего вторым «Твиттера» – всего 0,5 %. Среди отдельных блогеров по частоте цитирования Мандельштама на указанной неделе лидировали Александр Алехин и Юлия Земляникина – соответственно, 20 и 10 раз.

Цитаты из Тютчева встречались на неделе 1396 раз, чаще всего – «Умом Россию не понять…» (64,6 %) и «Мысль изреченная есть ложь…» (19,2 %). А цитаты из Пастернака и Бродского – на порядок реже: соответственно, 402 и 212 раз. У Пастернака в лидерах «Свеча горела на столе…», у Бродского – «Ниоткуда с любовью…». У всех лидируют «Вконтакте» и «Твиттер», но в случае Пастернака доля «Твиттера» достигала 26,8 %.

Возможность пролистать навскидку конкретные случаи убеждают в том, что довольно часты цитаты-пересмешники, иногда очень смешные. Например, «Умом Россию не понять, а другими местами очень больно». Или: «Лежало сало на столе, лежало сало…».

Полученные для блогосферы результаты интегрум-анализа представляются тем более интересными, что и сама виртуальность становится в целом все более и более привычной «средой обитания» для Мандельштама.

МАНДЕЛЬШТАМОВСКИЕ
МЕСТА

ГОРОДА ПОЭТА

Георгию Михайловичу Лаппо

Жизнь Мандельштама не была долгой.

Родился 15 января 1891 года в Варшаве – умер (погиб) 27 декабря 1938 года под Владивостоком. Без неполных трех недель полные сорок семь лет, или 564 месяца.

Далеко не про каждый месяц мы знаем наверняка, где Мандельштам или его семья тогда находились: например, точная дата переезда из Варшавы в Павловск и из Павловска в Санкт-Петербург решительно неизвестна. Поэтому в нехитрых наших расчетах с хроникой жизни поэта в руках приходилось пользоваться иной раз не только округленными, но и огрубленными данными.

Жизнь его была нанизана на ту же ось, что и жизнь всей России, – на связку из Санкт-Петербурга (Петрограда, Ленинграда) и Москвы. Более семидесяти процентов отпущенного поэту времени протекли в этих столицах.

Но насколько же более «петербургским» и по этому признаку был Мандельштам! Около 45 % своей жизни он провел в этом блистательном городе, а если взять северную столицу еще и с ее окружением – Павловском и Царским (то бишь Детским) Селом, – то и все 55 %! Тогда как на идущую второй Москву, даже с ее ближним и дальним окружением (Узкое, Болшево, Саматиха), пришлось всего 16 %!

Павловск, длительность непосредственного проживания в котором между 1894 и 1897 годами мы оценили в тридцать шесть месяцев, стал третьим из главных «мандельштамовских» городов.

Он опередил (правда, ненамного) Воронеж, где было прожито тридцать четыре месяца.

Практически столько же времени Мандельштам провел и в Крыму, где он тоже редко сидел на одном месте: но главными тут, конечно, были киммерийские Феодосия с Коктебелем и южнобережные Ялта с Гурзуфом.

Шестым по продолжительности «мандельштамовским местом» стала Варшава (двадцать пять месяцев), в самом центре которой в 2012 году открылась первая в мире улица Мандельштама – Ulica Mandelsztama.

Далее следуют Киев, Париж и Гейдельберг: соответственно, тринадцать, семь и пять месяцев.

Еще в шести городах – Батуме, Тифлисе, Сухуме, Савёлово, Калинине и Эривани – Мандельштам прожил приблизительно по четыре месяца.

В 1922 году в «Шубе» Мандельштам написал: «Все города русские смешались в моей памяти и слиплись в один большой небывалый город, с вечно санным путем, где Крещатик выходит на Арбат и Сумская на Большой проспект». Думается, что недостает в этом перечне еще и воронежской топографии: проспекта Революции или Петровского сада – бесспорно из этого «небывалого города с вечно санным путем»!

Не будучи записным урбанистом, Мандельштам был убежденным горожанином и поэтом именно гóрода: в городской культуре и в городских ритмах он черпал темы и образы своих стихов, а иногда и их метрику (знаменитая воронежская одышка в стихах о водокачке). Ни местечковой, ни сельской (кроме дачно-курортной) жизни он не знал, не любил и не искал.

Жизнь и творчество Мандельштама неотрывны от сразу нескольких урбанистических сред, или, если хотите, миров, – и не только петербургского, московского, воронежского, киевского или харьковского, но и парижского, тифлисского или гейдельбергского… Иные из этих миров, – в частности, петербургский, – раскрутили себя до такой степени, что обзавелись еще и собственными «мифами» или хотя бы «текстами» (причем в их разворачивании и интерпретации наблюдаются подчас трудносовместимые вариации).

Он родился на самом западе империи – в Варшаве, и за свою не слишком долгую, но бродячую жизнь, окончившуюся на самом ее востоке, перебывал во многих европейских и российских городах – как в столичных (Петербург с Москвою, Париж, Берн с Женевой, Берлин, Рим с Генуей и Венецией, Киев с Харьковом, Тифлис, Эривань), так и в провинциальных – разного калибра и пошиба (Павловск, Рига, Реймс, Монтрё, Гейдельберг, Кельн, Франкфурт, Александрова Слобода, Феодосия, Батум, Ростов, Баку, Царское Село, Ялта, Сухум, Чердынь, Воронеж, Тамбов, Задонск, Савёлово, Тверь-Калинин). Владивостока же, близ которого он умер, а точнее погиб, поэт не увидел: город закрывали сопки, и «судьбы развязка» наступила в лицезреньи бесцветья лагерных бараков, зелени сопок и, на вершок, синевы Японского моря.

Но только два города в этом перечне по праву «претендуют» на ключевую роль – это Петербург-Ленинград и Москва.

Свой «Камень» в булыжное основание революции – немного самоубийственно, но чрезвычайно торжественно – положил и Мандельштам. Но и при другом социальном строе, переименовавшем его Петрополь в Ленинград, отношение к самому городу, хотя и наполнилось до краев соприродными времени страхами и трагизмом («Петербург! У меня еще есть адреса, / По которым найду мертвецов голоса…» – «Ленинград», 1930), но не утратило ни силы своей привязанности, ни ауры и флера влюбленности («Я вернулся в мой город, знакомый до слез, / До прожилок, до детских припухлых желез…» – там же). Поэт и сам вопрошает – отчего же так? «Так отчего ж до сих пор этот город довлеет / Мыслям и чувствам моим по старинному праву?..». И отвечает себе: «…Он от пожаров еще и морозов наглее – / Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый!..» («С миром державным…», 1931).

Точно так же и Мандельштам, влюбленный в Цветаеву, получил от нее в 1916 году «в подарок» еще и любимый ею город. С ее подачи его собственное творчество прикипело к Москве. Именно здесь были написаны так называемые «Новые стихи» (иногда называемые еще и «Московскими тетрадями») и многие другие, так хорошо нам теперь известные.

В них снова – фантастическое ощущение города как единого целого:

 
Когда в теплой ночи замирает
Лихорадочный форум Москвы…
 

Но если Петербург для него – мужское начало: отцовское или братское («твой брат, Петрополь, умирает…»), то Москва, хотя бы и курва, – но это женская, сестринская, согревающая ипостась:

 
И ты, Москва, сестра моя легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка, —
Нежнее моря, путаней салата
Из дерева, стекла и молока…
 

«ПОЛЬША НЕЖНАЯ…»:
МАНДЕЛЬШТАМ И ВАРШАВА

Мареку Ерчиньскому и Адаму Поморскому

Осип Эмильевич Мандельштам – один из величайших русских поэтов XX века – родился в Варшаве 3/15 января 1891 года в семье ремесленника-шорника и торговца кожами Эмиля (Хацкеля) Вениаминовича Мандельштама. Точные метрические записи о рождении поэта, несмотря на многочисленные попытки, обнаружены не были. Вероятней всего, они пропали в годы войны, когда погибло большинство материалов гражданского состояния за 1891 год. Единственный установленный адрес, связанный с семьей Мандельштамов, это адрес Менделя Мандельштама, торговца, проживавшего в Мурануве, одном из еврейских районов Варшавы, – на ул. Налевки (Nalewki), 19339339
  Степень родства Менделя и Хацкеля Мандельштамов не прояснена. Так же не прояснено и родство с Элией Мандельштам (1887 – 1957), матерью известного польско-еврейского врача-нейрохирурга Ержи Шапиро (1920 – 2003).


[Закрыть].

Сын ремесленника и купца сначала второй, а потом и первой гильдии, Мандельштам жил с родителями вне черты оседлости и никогда не бывал в местечке.

А ведь местечко запросто могло стать и его судьбой… Йоселе, уличный голодранец, крошка-хасид со слежавшимися и потому колющимися пейсиками, первенец Хацкеля, нашего муранувского шорника…

Да и Варшава начала 1890-х была не тою же самой, какой ее описывал Башевис-Зингер в своих «Рассказах мальчика, выросшего в Варшаве»340340
  См., например, великолепные образчики этой биографической прозы в журнале «Лехаим» за 1995 год.


[Закрыть]. Да и помнил ли Мандельштам вообще хоть как-то Варшаву – город, который он оставил в двухлетнем возрасте? Едва ли…

Там он не задержался – в 1892 году семья переехала в аристократический и дворцовый Павловск. Он (а вернее, его отец) не сидел на месте, и следующей станцией его детской «урбанистической карьеры» стал уже сам Санкт-Петербург, торжественный и великолепный341341
  Тут уже «не сидела на месте» мать, всегда недовольная снятыми квартирами и чуть ли не ежегодно их менявшая.


[Закрыть].

Но именно тут Мандельштам и встретился с «местечком». Произошло это в доме Бориса Синани, в годы первой русской революции, где Иосиф познакомился с одним очень необычным человеком. В нем – в Семене Акимыче Ан-ском342342
  Ан-ский Семен Акимович (настоящее имя Раппопорт Шлойме-Зейнвил Аронович; 1863 – 1920) – русско-еврейский писатель и драматург, сочетавший в себе, по словам Мандельштама, «еврейского фольклориста с Глебом Успенским и Чеховым». В 1880-е гг. проповедовал народнические идеи. В 1890-е гг. – жил за границей, был личным секретарем философа-народника Петра Лаврова. Стал одним из организаторов эсеровской партии. В России в начале ХХ века сотрудничал с одним из «провозвестников» первой русской революции Гапоном. После 1905 г. занимался просветительской деятельностью, сбором еврейского фольклора в черте оседлости, решая задачу «спасения» и «созидания» еврейского народа.


[Закрыть], «родном человеке» в доме Синани, сутулившемся «от избытка еврейства и народничества» – в нем одном «помещалась тысяча местечковых раввинов – по числу преподанных им советов, утешений» и т. д. Блестящий представитель местечкового еврейства, он и в Мандельштаме, возможно, всколыхнул уснувшую в нем родовую «местечковую» память.

Задокументирован и еще один приезд Мандельштама в Варшаву – с 21 декабря 1914 по 5 января 1915 года, когда он устроился работать в Варшаве санитаром в одном из военно-санитарных эшелонов или госпиталей, но, не справившись с впечатлениями, вернулся в Санкт-Петербург.

В годы войны Мандельштам написал несколько стихотворений, в которых упоминалась Польша или поляки. Интересно, что одно из них – «Polacy!» – было переведено на польский язык полицейским чином и опубликовано в 1935 году в книге его воспоминаний: этот перевод оказался одним из самых ранних переводов Мандельштама на иностранный язык!343343
  Мицнер П. Польский полицейский переводит Мандельштама // Новая Польша. 2007. № 1; Мицнер П. Начало восприятия Мандельштама в Польше (1926 – 1947) // Мандельштамовские дни в Варшаве. VI Мандельштамовские чтения. 18 – 23 сентября 2011. [Варшава: Польский Пен-клуб, 2011] С. 34 – 37.


[Закрыть] Но и в 1920-е годы, и в 1930-е польские реалии нередко встречались в поэзии и прозе Мандельштама.

Первые профессиональные художественные переводы стихотворений Мандельштама появились в 1934 – 1935 гг., когда сам поэт уже находился в ссылке. Первым стал перевод «Декабриста», выполненный молодым поэтом В. Слободником, входившим в варшавский круг Дмитрия Философова. С тех пор поэзия Мандельштама практически непрерывно присутствует в польской литературе.

После того, как сам поэт погиб в ГУЛАГе в конце 1938 года, его замечательные поздние стихи еще долго не печатались на родине, и только в 1960-е годы появились их первые публикации в СССР. В 1950-е и 1960-е годы в США вышли первые посмертные книжные издания Мандельштама. Откликом на это стали многочисленные переводы стихов и прозы Мандельштама на иностранные языки, в том числе и в особенности – на польский.

Поразительным является то, что самые первые посмертные переводы мандельштамовских стихов появились в Польше еще до этого издательского бума, а сразу же после Второй мировой войны – в 1945 – 1947 гг., а также в 1956 – 1957 гг. – на волне послесталинской оттепели. В 1960-е гг. переводы поэзии и прозы Мандельштама на польский язык, как и статьи о его творчестве, стали появляться постоянно. В 1970-е гг. на польский язык – в Лондоне, польскими эмигрантами – были переведены и запрещенные книги его вдовы – Н.Я. Мандельштам.

Польский читатель, не понаслышке знакомый с прелестями несвободы по-советски, вполне мог оценить и оценил его поэзию во всех ее ипостасях – от гражданской до лирической. Одна из книг польского поэта Я.М. Рымкевича так и называется: «Улица Мандельштама». Осип Эмильевич стал героем стихотворений и других польских поэтов, в том числе В. Ворошильского, Я. Качмарского и А. Мендзыжецкого.

Польский филолог Рышард Пшибыльский входил в число близких друзей Н.Я. Мандельштам и был одним из наиболее известных исследователей творчества Мандельштама. Именно Пшибыльским изданы первые в Польше однотомники стихотворений и статей Мандельштама (оба в 1971 году), и несколько книг прозы в посткоммунистическое время. На польском языке стихи Мандельштама издавались 7 раз в различных переводах и подборках, в том числе и в эмиграции, как, например, «Поздние стихи» в переводе С. Бараньчака в Лондоне (1972). Несколько стихотворений, положенных на музыку, стали в 1970-е годы популярными песнями в исполнении Евы Демарчик.

9 июня 2008 года в Варшаве состоялся поэтический вечер Мандельштама, организованный Польским Пен-клубом и Мандельштамовским обществом.

В связи с 120-летием со дня рождения поэта эти же организации, а также Исследовательский центр Восточной Европы Варшавского университета и Правительство Варшавы провели с 18 по 22 сентября 2011 года Мандельштамовские чтения.

А в мае 2012 года на территории Варшавского университета была открыта первая в мире «Улица Мандельштама».

«ГОРОД, ЗНАКОМЫЙ ДО СЛЕЗ…»:
МАНДЕЛЬШТАМ И ПЕТЕРБУРГ

Эсфири Богдановой, Александру Лаврову

и Борису Фрезинскому

Памяти Изы Ханцын

Классическая русская литература моложе Петербурга не меньше чем на полстолетия. Петербург, это окно в Европу (он же – и окно из Европы в Россию), дал вторую, необходимую для творческого равновесия точку опоры не только русской истории и географии, но и русской словесности. Тракт Петербург – Москва с легкой руки (и с тяжелой судьбы) Радищева стал главною осью бурного развития самой юной из великих литератур Европы. Вслед за колесами радищевской коляски, свои колеи оставили здесь и Батюшков, и Гоголь, и Пушкин, и Белинский, и Герцен.

Петербург-Петроград-Ленинград – это не только великий город, это еще и великая тема русской литературы и, в частности, поэзии344344
  Вот уже несколько десятилетий как это именуют еще и петербургским текстом.


[Закрыть]. Ах, как недостает нам любовно собранной и любовно изданной антологии «петербургской» лирики! Какая замечательная и поучительная была бы книга, с каким волнующим «сюжетом»!

Пушкинские сады, проспекты Гоголя, подворотни Достоевского, фонари и набережные Блока, мосты и ветры Ахматовой, эсхатологическая архитектура Бенедикта Лившица345345
  Его книга «Болотная медуза», целиком посвященная Петербургу, целиком же должна бы войти в эту антологию.


[Закрыть], дверные цепочки Мандельштама, трамваи и коллекция влажных окон Кушнера, – как многолик и разновозрастен этот город, и вместе с тем как узнаваем, как похож на свои отражения в воде и в стихах!

И через всю эту поэзию, как через сам Петербург, – эта грозная и организующая сила – река: «Невы державное теченье…».

В Петербург Мандельштам переехал в 1897 году, на 7-м году жизни. Не счесть адресов, смененных здесь его непоседливыми родителями (да и им самим – в 1920-е годы) – за два с лишним пунктирных десятилетия, проведенных «на якоре» в этом каменно-водяном царстве! Здесь он рос, мужал и формировался как поэт.

О, как он его любил, как знал и как чувствовал, свой великолепный город! Он воспринимал его не как сумму обособленных архитектурных ансамблей, но как урбанистическое целое, чувствовал – как единый природный организм.

 
А над Невой – посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жесткая порфира,
Как власяница грубая, бедна…
 

(«Петербургские строфы», 1913)

Многочисленные петербургские аллюзии рассыпаны и в прозе Осипа Мандельштама, особенно в «Шуме времени», «Египетской марке» и нескольких газетных очерках, предшествовавших «Шуму времени». Два из них – «Кровавая мистерия 9-го января» и «Шуба» – это, в сущности, подступы к «Шуму времени», нащупывание его жанра346346
  Оба очерка были опубликованы в ростовской газете «Советский Юг» в начале 1922 г. (там же увидели свет и другие статьи поэта – «Батум», «Письмо о русской поэзии», «Кое-что о грузинском искусстве»). Первый из них был напечатан 22 января (в специальном выпуске, посвященном очередной годовщине расстрела мирной народной демонстрации; номер газеты вышел под девизом «Вечная память погибшим за счастье трудящихся!»), а второй – 1 февраля. В Ростове Мандельштам был проездом, возвращаясь из длительной поездки по Закавказью.


[Закрыть].

Героем «Кровавой мистерии 9-го января» (1922), помимо вышедшего на демонстрацию народа, является и сам город, в котором все это происходило. Мандельштам проявил здесь поразительное чувство города как целого, его топографии и планировочной структуры347347
  Между прочим, вскоре после победы Октябрьской революции Мандельштам некоторое время работал в правительственной комиссии по разгрузке Петрограда, занимавшейся проблемами перевода многих центральных учреждений в Москву, – он заведовал в ней Бюро печати (см.: Нерлер П. Осип Мандельштам в Наркомпросе в 1918 – 1919 годах // ВЛ. 1989. № 9. С. 275 – 279).


[Закрыть]. В «кровавом воскресенье» он увидел не только историческую, но и сугубо планировочную и истинно «петербургскую» трагедию, которая – «…могла развернуться только в Петербурге, – его план, расположение его улиц, дух его архитектуры оставили неизгладимый след на природе исторического события. Центростремительная тяга этого дня, правильное движение по радиусам, от окраины к центру, так сказать, вся динамика девятого января обусловлена архитектурно-историческим смыслом Петербурга. Архитектурная идея Петербурга неизбежно приводит к представлению мощного центрального единства. Всеми своими улицами, облупленными, желтыми и зелено-серыми, Петербург естественно течет в мощный гранитный водоем Дворцовой площади, к красной подкове зданий, рассеченной надвое глубокой меднобитной аркой с взвившейся на дыбы ристалищной четверней. Люди шли на Дворцовую площадь, как идут каменщики, чтобы положить последний кирпич, венчающий их революционное строение».

Знал он и Петроград в разгар иных классовых боев:

 
Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит…
 

Знал и Ленинград двадцатых – тридцатых годов:

 
Вы, с квадратными окошками,
невысокие дома,
– Здравствуй, здравствуй, петербургская
несуровая зима!..
 
 
После бани, после оперы, —
все равно, куда ни шло,
Бестолковое, последнее
трамвайное тепло!
 

От этой исторической разноплановости и от акмеистической точности деталей, в которых прорастает и, прорастая, шумит время, образ города становится особенно значительным, объемным и по-мандельштамовски щемящим.

Можно отметить и своеобразную расфокусировку настоящего времени: в стихах Мандельштама о Петербурге преобладают предчувствия или воспоминания, иногда во взаимном смешении друг с другом, как, например, в стихотворении «Ленинград», впервые напечатанном в «Литературной газете» в ноябре 1932 года:

 
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
 
 
Ты вернулся сюда, – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток…
 
 
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
 
 
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
 
 
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
 
 
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
 

(«Ленинград», 1930)

Стихотворение было написано в декабре 1930 года, вскоре после возвращения Мандельштама из путешествия в Армению и Грузию – путешествия, вернувшего поэту чувство поэтической правоты, а с ним – и поэтический голос, стихи.

В январе 1931 года, под сороковую свою годовщину, Мандельштам – в то время москвич поневоле – пишет другое стихотворение («С миром державным я был лишь ребячески связан…»), где – в искренней и безнадежно безуспешной попытке отречься от своего прошлого, перечеркнуть себя самого – признается в своей неотделимости от родного города.

Не без раздражения и досады он восклицает:

 
Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Мыслям и чувствам моим по старинному праву?
Он от пожаров еще и морозов наглее,
Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый.
 

Но это «довление мыслям и чувствам», эта тоска по Петербургу – Ленинграду действительно сопутствовали Мандельштаму всю жизнь…