Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

Пытаясь перенести на Запад опыт советских Комиссий по литературному наследию (а точнее – неиспробованный опыт той «Комиссии одиннадцати», о которой она писала в декабре 1966 года в «Моем завещании»994994
  Мандельштам Н. 2006. С. 131 – 139.


[Закрыть]), Н. Мандельштам создала своеобразный «Комитет четырех» – орган, призванный координировать все действия по изданию и переводу ее книг на Западе, в том числе правовые и финансовые995995
  Еще более близким его прообразом, впрочем, был коллектив из пяти (а по сути – семи) наследников в завещании Н. Мандельштам от 30 июня 1967 г. (см. выше, с. 548 – 549).


[Закрыть]. В состав «четверки» входили Ольга Андреева-Карлайль (с правом замещения Натальей Резниковой), Никита Струве, Кларенс Браун и Пьетро Сормани. Каждый делал что мог и как мог, и, хотя старшего среди них не было, реальные усилия по изданию, как и координирующая роль по переводам концентрировалась в Париже, у Струве. И если между членами «четверки» и возникали разногласия, то одно их соучастие в этом необычном коллективном органе чисто психологически удерживало каждого от каких-либо резких или несогласованных движений.

Сама Н. Мандельштам больше всего была заинтересована в скорейшем и полном издании прежде всего русского оригинала своей книги. И вот в середине 1972 года «Вторая книга» вышла в парижском издательстве YMCA-Press, руководимом Н. Струве.

В октябре того же года книга вышла и по-английски, с тем же переводчиком (Макс Хэйворд) и в том же издательстве («Atheneum»), но под вестернизированным названием «Hope Abandoned», обыгрывавшем имя автора («Рухнувшая надежда»)996996
  Mandelstam Nadezhda. Hope Abandoned. New York: Atheneum, 1970, xiii, 000 p.


[Закрыть].

Мемуары Н. Мандельштам прочла вся Америка, узнал весь мир. Несмотря на свою исключительную дискурсивность и полемичность (последнее качество на Западе, кажется, недопонималось), они надолго стали основным источником для всех читателей и исследователей Осипа Мандельштама – от биографов до поэтологов и текстологов.

Парадоксальным образом западные читатели книги Надежды Мандельштам знали гораздо лучше, чем произведения самого Мандельштама. И хотя рецензенты (например, Р. Хьюз) называли Н. Мандельштам литературным порождением и продолжением дела своего мужа, в нерусскозычном сознании они скорее поменялись местами: не Надежда Яковлевна была женой Мандельштама, а сам Мандельштам – ее мужем.

Если в центре «Воспоминаний» стоял гениальный поэт на фоне страшной эпохи, то содержанием «Второй книги» стала сама эта эпоха на фоне своих современников. Этот портрет эпохи, составленный из сотен мазков и ликов, – убийственен и для советской действительности и системы в целом, и для каждого его элемента, в частности. Ю.Л. Фрейдин справедливо указывает на мрачность и безнадежность интонаций и на резкость оценок Н. Мандельштам, даваемых «собственной молодости, всем поколениям своих современников»997997
  Фрейдин Ю.Л. Мандельштам (Хазина) Надежда Яковлевна // О. Э. Мандельштам, его предшественники и современники, 2007. С. 107.


[Закрыть].

Отдавая должное обличительной силе книги, даже соглашаясь с ее пафосом в целом, многие находили, однако, в том или ином хорошо им знакомом персонаже или эпизоде черты, которые они все же не могли принять или с которыми не могли согласиться. Это породило целую серию протестов, заступничеств и отповедей, среди которых особенно выделяются голоса Э.Г. Герштейн, В.А. Каверина и Л.К. Чуковской, написавшей уже в 1973 году целую книгу-отповедь: «Дом поэта». Она называет Н. Мандельштам «мастерицей всевозможных сплетен» и решительно отказывает ей в претензии на тройственное и совместное с О.М. и Ахматовой «мы». Быть может, четче и жестче других настроения всех задетых и возмущенных «Второй книгой», просуммировал и выразил В.А. Каверин, написавший Н. Мандельштам в том же 1973 году резкое и фактически открытое письмо: «Вы не вдова, Вы – тень Мандельштама. В знаменитой пьесе Шварца тень пытается заменить своего обладателя – искреннего, доброго, великодушного человека. Но находятся слова, против которых она бессильна. Вот они: “Тень, знай свое место”»998998
  Письмо В. Каверина к Н.Я. Мандельштам [20 марта 1973 г.] // ВРСХД. 1973. № 108 – 109 – 110. С. 189 – 191.


[Закрыть].

В то же время большинство читателей были свободны от груза личных коннотаций и восприняли «Вторую книгу» как органическое продолжение «Воспоминаний». Их позицию подытожил И.А. Бродский в некрологе Н. Мандельштам: «Эти два тома Н.Я. Мандельштам, действительно, могут быть приравнены к Судному дню на земле для ее века и для литературы ее века, тем более ухабном, что именно этот век провозгласил строительство на земле рая. Еще менее удивительно, что эти воспоминания, особенно второй том, вызвали негодование по обе стороны кремлевской стены. Должен сказать, что реакция властей была честнее, чем реакция интеллигенции: власти просто объявили хранение этих книг преступлением против закона. В интеллигентских же кругах, особенно в Москве, поднялся страшный шум по поводу выдвинутых Надеждой Яковлевной обвинений против выдающихся и не столь выдающихся представителей этих кругов в фактическом пособничестве режиму…»999999
  Бродский И. Надежда Мандельштам (1899 – 1980) // Мандельштам Н. Мое завещание и другие эссе. Изд. 2-е, доп. Нью-Йорк: Серебряный век, 1982. С. 12 – 13.


[Закрыть]

Архив Мандельштама

Предназначением всей своей остававшейся после смерти Осипа жизни Надежда Яковлевна считала сохранение его поэзии и его архива. Мандельштамовские стихи и прозу (особенно поздние) Н. Мандельштам знала наизусть, она переписывала их от руки и раздавала списки надежным друзьям, через которых они попадали в самиздат и в тамиздат и в таком виде доходили и до массового читателя. Сам же архив она предпочитала хранить не у себя, а у друзей и родных: среди хранителей – С.Б. Рудаков (эта часть архива до нас не дошла), Н.Е. Штемпель, М.В. Ярцева, Э.Г. Бабаев, Л.А. Назаревская, Е.Я. Хазин, Э.Г. Герштейн, И.И. Бернштейн и др.

В конце 1960-х гг. установился и контакт Н. Мандельштам с Г.П. Струве и Б.А. Филипповым, редакторами американского Собрания сочинений О.М.; она передала им для публикации копии еще не изданных в то время прозы, переводов и писем Осипа Мандельштама, обеспечив тем самым материалом ранее не планировавшийся 3-й том собрания сочинений (вышел в 1971).

Вместе с И. Семенко в работе по разбору архива, текстологии и подготовке публикаций О. Мандельштама в СССР и за рубежом при жизни Н. Мандельштам участвовали В. Борисов, С. Василенко, А. Морозов, Ю. Фрейдин и др. Н.М. охотно встречалась и с западными славистами, изучавшими творчество Мандельштама, и ее дом вскоре стал своеобразным центром притяжения для знатоков и поклонников его творчества, интересующихся его судьбой и произведениями.

После выхода «Воспоминаний» на Западе опасность тех или иных репрессий со стороны властей резко возросла, особую угрозу в этой связи представляла перспектива конфискация семейного архива поэта. Это подтолкнуло Н. Мандельштам к непростому решению о передаче архива на Запад. Это решение не встретило одобрения со стороны И. Семенко и некоторых других лиц из близкого окружения. Не считая возможным держать архив у себя дома, Надежда Яковлевна передала его на временное хранение Ю. Фрейдину, но при этом не возражала против перефотографирования архива в интересах текстологов и исследователей творчества Мандельштама в СССР10001000
  Фотокопии архива были сделаны в начале 1970-х гг. В.А. Вальтером и В.Д. Познанским.


[Закрыть].

В 1973 году, усилиями C.Н. Татищева, в то время атташе по культуре посольства Франции в Москве, архив был переправлен в Париж (непосредственным исполнителем явилась его жена Анн Татищев), где находился у Н.А. Струве, причем по материалам архива О.М. был подготовлен 4-й «дополнительный» том Собрания сочинений Мандельштама (вышел в 1981 году). В 1976 году, согласно юридически оформленной воле Н. Мандельштам, архив поступил в качестве дара в Отдел рукописей и редких книг Файерстоунской библиотеки Принстонского университета, где и хранится в настоящее время: его первым куратором был К. Браун.

В 1999 году в Москве, к 100-летию со дня рождения Н. Мандельштам, и в 2002 году в Принстоне, к 25-летию передачи туда архива, состоялись международные конференции, посвященные наследию и памяти Надежды Яковлевны Мандельштам.

Некоторое представление о том, что могло произойти с архивом Мандельштама, останься он в Москве, дает судьба той части архива, которая стала откладываться у Н. Мандельштам уже после того, как основной архив был переправлен на Запад.

Собственно говоря, это был личный архив Н. Мандельштам, хранившийся у Ю.Л. Фрейдина, одного из ближайших ее друзей и душеприказчиков. 2 июля 1983 года – через два с половиной года после ее смерти – архив был конфискован у него КГБ после обыска10011001
  Вести из СССР. Мюнхен, 1983, № 17.


[Закрыть]. Сам Юрий Львович так охарактеризовал ситуацию: «Летом 1983 г. имевшиеся у меня мандельштамовские материалы, включая книги, фотокопии рукописей, личный архив и воспоминания Надежды Яковлевны, копию ее завещания, издания собрания сочинений О.Э. Мандельштама, а также многое из моего личного архива, – было без каких-либо законных оснований изъято у меня сотрудниками московской прокуратуры и КГБ. Полная история этой грабительской акции выходит за рамки данной статьи. Скажу только, что мои протесты, поданные вплоть до самых высоких инстанций, остались без ответа. Может быть, теперь, к 100-летию поэта, грабители или те, кто хранит награбленное, усовестятся и вернут всё законному владельцу?..»10021002
  Фрейдин Ю.Л. «Остаток книг»: библиотека О. Э. Мандельштама // Слово и судьба. Осип Мандельштам. Исследования и материалы. М.:, 1991. С. 237. См. также: Фрейдин Ю. Л. Судьба архива поэта // ЛГ. 1991. № 1. 9 янв. С. 13.


[Закрыть]

Ссылаясь на вырванное у Фрейдина под давлением «согласие», КГБ передал архив Н. Мандельштам в ЦГАЛИ (ныне РГАЛИ), который, в свою очередь, отказался возвратить его владельцу. Бумаги пролежали в ЦГАЛИ – РГАЛИ безо всякого движения более двадцати лет, и вплоть до 2006 года не предпринималось ничего для их научного описания и обработки.

Подступы к «Третьей книге». Интервью

В 1970-е гг. Н. Мандельштам написала несколько очерков (главным образом, о своем детстве) для задуманной ей автобиографической «Третьей книги».

Она по-прежнему энергично переписывалась с заграницей и дала несколько интервью иностранным корреспондентам, в том числе и единственное свое видеоинтервью (голландскому телевидению 1 мая 1973 года). Режиссер Франк Диаманд, взяв интервью еще и у А. Синявского и др., смонтировал фильм в 1976 году.

Кажется, последним по счету было интервью, взятое у нее 9 – 10 октября 1977 года корреспондентом «Таймс» Элизабет де Мони с мужем Эриком де Мони10031003
  Де Мони Э. Интервью с Надеждой Яковлевной Мандельштам // Континент. М.; Париж, 1982. № 31. С. 393 – 404.


[Закрыть].

Неизменным условием всем интервьюерам было: публикация только после ее смерти.

Фильм Ф. Диаманда был показан по голландскому телевидению уже в январе 1981 года, то есть почти сразу после смерти Н. Мандельштам.

Посмертные издания на родине

Конечно, западные издания, особенно переводные, были не свободны от самых разных дефектов: в силу понятных причин автор была не в состоянии ни держать корректуры, ни визировать наборные рукописи.

До выхода книг Надежды Мандельштам на родине оставалось подождать еще два десятилетия – в 1989 году в издательстве «Книга» вышли «Воспоминания» с послесловием Николая Панченко, а в 1990 году в издательстве «Московский рабочий» – «Вторая книга» с предисловием Михаила Поливанова. Этому предшествовали первые советские публикации в периодике – в журнале «Юность» (1988, № 8; 1989, № 7 – 9), подготовленные Ю. Фрейдиным и С. Василенко, а также в двухнедельнике «Смена» (1989, № 2).

В эдиционном плане серьезнейший шаг вперед был сделан в 1999 году – в год столетнего юбилея Н. Мандельштам, – когда московское издательство «Согласие» любовно выпустило оба тома мемуаров – в новой текстологии, с новыми предисловиями, примечаниями и указателями и в едином и превосходном полиграфическом исполнении10041004
  Инициирующие эти издания переговоры с владельцем издательства «Согласие» В.В. Михальским были в свое время предприняты от имени Мандельштамовского общества пишущим эти строки; по достижении принципиального согласия конкретные переговоры были переданы в руки Ю.Л. Фрейдина.


[Закрыть]. Ю. Фрейдин и С. Василенко, составители и текстологи, соответственно, первой и второй книг, опирались на чудом уцелевшие авторские машинописи обеих книг и на их первые зарубежные издания с авторской правкой и пометами Н.Я. Мандельштам. Предисловия написали Н. Панченко и А. Морозов, последний выступил и комментатором обеих книг. В 2006 году оба издания были переизданы «Вагриусом», но без какого бы то ни было аппарата. В том же году в издательстве «Аграф» вышла «Третья книга» Н.Я. Мандельштам, составленная Ю. Фрейдиным и вобравшая в себя почти все то, что не вошло в двухтомник «Согласия». В 2007 году отдельным изданием вышла книга Н. Мандельштам «Об Ахматовой», дополненная четырьмя эпистолярными блоками – переписками Н.Я. Мандельштам с А Ахматовой, Е. Лившиц, Н. Харджиевым и Н. Штемпель (составитель – П. Нерлер, научный редактор – С. Василенко). Книга вышла в «Новом издательстве», директор которого, Е. Пермяков, и был инициатором издания. В 2008 году книга была переиздана в издательстве «Три квадрата» (в ином оформлении и с незначительными улучшениями).

Книгу, выпущенную в 2013 году издательством «Аст» под названием «Мой муж – Осип Мандельштам», можно рассматривать как коммерческий артефакт и составительский курьез с ничем и никем не обоснованной перетасовкой колоды фрагментов из разных произведений в новую композицию10051005
  Она состоит из двух частей: первая («Мы») – это несколько глав из «Второй книги», вторая («Гибельный путь») – это бóльшая часть «Воспоминаний», кончающихся, как и у автора, главкой «Еще один рассказ», после которого неожиданно вновь возникают фрагменты из «Второй книги» (главки «Этапы моей жизни», «Годы молчанья» и «Последнее письмо»).


[Закрыть]. Ни составитель, ни источники текста не указаны, комментариев и оглавления нет…

Стихотворение живо внутренним образом, тем звучащим слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это внутренний образ, это его осязает слух поэта10061006
  Из статьи «О собеседнике».


[Закрыть].

 
Видно, даром не проходит
Шевеленье этих губ…10071007
  Из стихотворения «Холодок щекочет темя…»


[Закрыть]
 

В 1972 году Надежда Яковлевна встречала свой день рожденья с совершенно новым ощущением. К этому времени все главные задачи, что она ставила перед собой, нашли свое решение – промежуточное или окончательное.

Она сберегла или собрала ненапечатанные стихи и прозу, и эти стихи и проза увидели свет!10081008
  В 1969 г. вышел уже третий том «американского» Собрания сочинений, а в 1971 г. закончилось переиздание первых двух томов.


[Закрыть] При этом она сделала щедрые заготовки для будущих издателей и комментаторов, кем бы они ни были, зафиксировав свои версии окончательных редакций и датировок и дав подробные пояснения к поздним стихам10091009
  О ходе и о результатах ее текстологической работы см. в статьях С.И. Богатыревой: «Завещание» // ВЛ. 1992. № 2. С. 260 – 262; Воля поэта и своеволие его вдовы: проблемы текстологии позднего Мандельштама // «Отдай меня, Воронеж…». Третьи международные Мандельштамовские чтения. Воронеж, 1995. С. 360 – 377.


[Закрыть].

Она собрала или сберегла остатки архива, – и архив этот благополучно покинул страну, в которой, будь страна другой, и ему было бы самое место!

Она собрала свои собственные горестные заметы, и ее воспоминания – обе книги, одна за другой – уже увидели свет!

Ее свидетельства о времени и месте, где творил и погиб Мандельштам, ее суждения о судьбе и мутациях литературы в условиях несвободы и ее оценки современников поэта по-настоящему поразили читателя. Книги переводили на десятки языков, и им сопутствовал оглушительный успех.

Но за всем этим несколько затерялась еще одна, ничуть не менее потрясающая миссия Н. Мандельштам – миссия свидетельницы поэзии. Жена гениального поэта, делившая с ним стол и ложе, она постоянно сталкивалась с самыми непосредственными проявлениями творческого процесса – с чудом зарождения и рождения стихов. По своей интимности тема эта куда более трепетная, нежели любые влюбленности и измены. Никакой Гёте никаким Эккерманам об этом ничего не рассказывал!

Влюбленностям и изменам она, разумеется, тоже отдала свою дань, – это общее и неизбежное место. А вот в постановке темы физиологии поэзии она, кажется, была одной из первых и лучших. Попробовав об этом написать, Н. Мандельштам сделала это так тонко и глубоко, как, кажется, никто из побывавших в сходной биографической ситуации.

При этом она честно признается, что не сразу сообразила, с чем именно столкнулась:

«Я впервые поняла, как возникают стихи, в тридцатом году. До этого я только знала, что совершилось чудо: чего-то не было и что-то появилось. Вначале – с 19-го по 26 год – я даже не догадывалась, что О.М. работает, и всё удивлялась, почему он стал таким напряженным, сосредоточенным, отмахивается от болтовни и убегает на улицу, во двор, на бульвар… Потом сообразила, в чем дело, но еще ни во что не вникала. Когда кончился период молчания, то есть с тридцатого года, я стала невольной свидетельницей его труда.

Особенно ясно всё мне представилось в Воронеже. Жизнь в наемной комнате, то есть в конуре, берлоге или спальном мешке – как это назвать? – с глазу на глаз, без посторонних свидетелей, безнадежно беспочвенная и упрощенная, привела к тому, что я всмотрелась во все детали “сладкогласного труда”»10101010
  Мандельштам Н. Воспоминания. 1999. С. 211.


[Закрыть].

Продолжим цитату:

«Сочиняя стихи, О.М. никогда не прятался от людей. Он говорил, что если работа уже на ходу, ничто больше помешать не может. Василиса Георгиевна Шкловская, с которой он очень дружил, рассказывает, что в 21 году, когда они жили рядом в Доме искусств на Мойке, О.М. часто забредал к ней погреться у железной печурки. Иногда он ложился на диван и закрывал ухо подушкой, чтобы не слышать разговоров в перенаселенной комнате. Это он сочинял стихи и, стосковавшись у себя, забирался к Василисе… А стихи об ангеле-Мэри появились в Зоологическом музее, куда мы зашли к хранителю Кузину, чтобы распить с ним и его друзьями грузинскую бутылочку, тайком принесенную вместе с закуской в чьем-то ученом портфеле. Мы сидели за столом, а О.М., нарушая обряд винопития, бегал по огромному кабинету. Стихи, как всегда, сочинялись в голове. В музее же я их записала под его диктовку. Вообще, женившись, он ужасно разленился и всё норовил не записывать самому, а диктовать.

А в Воронеже открытость его труда дошла до предела. Ведь ни в одной из комнат, которые мы снимали, не было ни коридора, ни кухни, куда он мог бы выйти, если б захотел остаться один. И в Москве мы не Бог знает как жили, вернее, Бог знает как, но там всё же было, куда мне забежать на часок, чтобы оставить его одного. А тут уйти было некуда – только на улицу мерзнуть, а зимы, как на зло, стояли суровые. И вот, когда стихи доходили до восковой зрелости, я, жалея бедного, загнанного в клетку зверя, делала что могла: прикорнув на кровати, притворялась спящей. Заметив это, О.М. уговаривал меня иногда “поспать” или хоть лечь к нему спиной»10111011
  Там же. С. 211 – 212.


[Закрыть].

Тут как бы слышится противоречие: с одной стороны – работать на людях, никогда не прятаться от людей, а с другой – отвернуться и лечь спиной. Противоречия на самом деле нет – «беременность» уже позади, «плод» уже на выходе, весь рвется наружу, и речь идет не более чем об определенном акушерском комфорте.

В этот момент Надежде Яковлевне нужно было умудряться одновременно и «лежать спиной», и «быть под рукой» – для того, чтобы записать народившееся.

Вот еще одна принципиальная связка:

«Сочиняя стихи, О.М. всегда испытывал потребность в движении. Он ходил по комнате – к сожалению, мы всегда жили в таких конурах, что разгуляться было негде; постоянно выбегал во двор, в сад, на бульвар, бродил по улицам.

Стихи и движение, стихи и ходьба для О.М. взаимосвязаны. ‹…› В “Разговоре о Данте” он спрашивает, сколько подошв износил Алигьери, когда писал свою “Комедию”. Представление о поэзии-ходьбе повторилось в стихах о Тифлисе, который запомнил “стертое величье” подметок пришлого поэта. Это не только тема нищеты – подметки, конечно, всегда были стертые, – но и поэзии.

Только дважды в жизни я видела, как О. М. сочиняет стихи, не двигаясь. В Киеве у моих родителей, где мы гостили на Рождество 23 года, он несколько дней неподвижно просидел у железной печки, изредка подзывая то меня, то мою сестру Аню, чтобы записать строчки “1-го января 1924”. И еще в Воронеже он прилег днем отдохнуть – в тот период он был ужас как утомлен работой. Но в голове шумели стихи, и отвязаться от них не удалось. Так появились стихи о певице с низким голосом в конце “Второй воронежской тетради”…»10121012
  Там же. С. 215 – 216.


[Закрыть]

От движения она переходит к другому физиологическому критерию тайнослышанья:

«Движение – первый признак, по которому я распознавала работу; второй признак – шевелящиеся губы. В стихах сказано, что их нельзя отнять и что они будут шевелиться и под землей. Так и случилось.

Губы – орудие производства поэта: ведь он работает голосом Рабочий топот губ – это то, что соединяет работу флейтиста и поэта. Если бы О.М. не испытал, как шевелятся губы, он не мог бы написать стихов про флейтиста: “Громким шепотом честолюбивым,/ Вспоминающих топотом губ,/ Он торопится быть бережливым, / Емлет звуки, опрятен и скуп…” И про флейту – “И ее невозможно покинуть,/ Стиснув зубы, ее не унять, / И ?в слова языком не продвинуть,/ И губами ее не размять…” Мне кажется, что слова про то, что флейту невозможно продвинуть в слова, знакомы поэту. Здесь говорится про тот момент, когда в ушах уже стоит звук, губы только шевельнулись и мучительно ищут первые слова…

‹…› О.М. в этих стихах говорит про топот «вспоминающих» губ. Только ли у флейтиста губы заранее знают, что они должны сказать? В процессе писания стихов есть нечто похожее на припоминание того, что еще никогда не было сказано. Что такое поиски “потерянного слова” – “Я слово позабыл, что я хотел сказать, / Слепая ласточка в чертог теней вернется”, – как не попытка припоминания еще неосуществленного? Здесь есть та сосредоточенность, с которой мы ищем забытое, и оно внезапно вспыхивает в сознании»10131013
  Там же. С. 217 – 219.


[Закрыть].

При такой физиологии поэзии, как у Осипа Мандельштама, бессмысленными становились всякие разговоры о «дуализме формы и содержания». Н. Мандельштам замечает в этой связи:

«Сознание абсолютной неразделимости формы и содержания вытекало, по-видимому, из самого процесса работы над стихами. Стихи зарождались благодаря единому импульсу, и погудка, звучавшая в ушах, уже заключала то, что мы называем содержанием. В “Разговоре о Данте” О.М. сравнил “форму” с губкой, из которой выжимается “содержание”. Если губка сухая и ничего не содержит, то из нее ничего и не выжмешь. Противоположный путь: для данного заранее содержания подбирается соответствующая форма. Этот путь О.М. проклял в том же “Разговоре о Данте”, а людей, идущих этим путем, назвал “переводчиками готового смысла”. ‹…›

Поэт пробивается к целостному клочку гармонии, спрятанному в тайниках его сознания, отбрасывая лишнее и ложное, скрывающее то, что я называю уже существующим целым.

«Стихописание – тяжелый изнурительный труд, требующий огромного внутреннего напряжения и сосредоточенности. Когда идет работа, ничто не может помешать внутреннему голосу, звучащему, вероятно, с огромной властностью. ‹…› Мой странный опыт – опыт свидетеля поэтического труда – говорит: эту штуку не обуздаешь, на горло ей не наступишь, намордника на нее не наденешь. Это одно из самых высоких проявлений человека, носителя мировых гармоний, и ничем другим не может быть»10141014
  Там же. С. 219 – 220.


[Закрыть].

Но мандельштамовская «физиология стиха» – не единственно возможная, были и другие. Вот наблюдение Н. Мандельштам, но не над Осипом Мандельштамом, а над Анной Ахматовой:

«Мне пришлось жить и с Анной Андреевной, но у нее работа протекала далеко не так открыто, как у О.М., и я не всегда распознавала, что она в работе. Во всех своих проявлениях она всегда была гораздо замкнутее и сдержаннее О.М. Ее совершенно особое женское мужество, почти аскетизм, всегда поражали меня. Даже губам своим она не позволяла шевелиться с такой откровенностью, как это делал О.М. Мне кажется, что когда она сочиняла стихи, губы у нее сжимались и рот становился еще более горьким. О.М. говорил, когда я еще ее не знала, и часто повторял потом, что, взглянув на эти губы, можно услышать ее голос, а стихи ее сделаны из голоса, составляют с ним одно неразрывное целое, что современники, слышавшие этот голос, богаче будущих поколений, которые его не услышат»10151015
  Там же. С. 221.


[Закрыть].

Далее в «Воспоминаниях» идут интереснейшие наблюдения, но над несколько иными этапами поэтического труда – вторичными, если угодно. Над ви´дением и складыванием форм представления уже готовых произведений – самостоятельно или в составе поэтического цикла или книги, например.

Интересно, что в обеих последующих книгах Н. Мандельштам об этой «физиологии» практически ничего нет. Единственное исключение – следующий пассаж о ташкентских погудках Ахматовой:

«Когда я приехала в Ташкент, меня поразило, что Анна Андреевна стала грузной, тяжелой женщиной, с трудом двигалась и никуда не выходила одна, потому что в 1937 году заболела боязнью пространства. Теперь, сочиняя стихи, она уже не бегала, как олень, а лежала с тетрадкой в руках. Память тоже начала сдавать, и сочинять стихи в уме она уже не могла»10161016
  Мандельштам Н. 2008. С. 125.


[Закрыть].

В книге «Об Ахматовой» акценты сместились скорее в область социологии чтения. Надежда Яковлевна рассуждает в ней о читателе и о его коварном испытании выбором между свободой и своеволием. Всё это, заметно усилившись, перекочевало и во «Вторую книгу».

Свое развитие эта тема получила в эссе «Моцарт и Сальери». Коренная разница между «Моцартом» и «Сальери» в том, что это, если хотите, экстракты двух различных поэтических физиологий. Но в каждом реальном поэте, как замечал Осип Эмильевич, есть и Моцарт, и Сальери.

Н. Мандельштам продолжила здесь свои наблюдения над физиологией поэзии. Она пишет: «Мандельштам отчуждался и на людях и, вслушиваясь в себя, вдруг переставал слышать, что ему говорят. Его страсть к ходьбе и прогулкам – обязательно одиноким – отвечала его потребности одновременно быть среди людей – прохожих – и одному. ‹…› Это вовсе не значит, что он тут же начнет писать стихи. Чтобы начать писать стихи, надо жить и, живя, часто бывать одному»10171017
  Мандельштам Н. 2006. С. 197.


[Закрыть].

Оставшиеся годы Надежда Мандельштам провела с ощущением исполненной миссии: бессильной уберечь самого Мандельштама от избранной им самим судьбы, ей достало воли и сил для того, чтобы сохранить его стихи и рукописи и оставить важнейшие из свидетельств о его жизни и поэзии.

Вместе с тем ее книгам сразу же стали тесны рамки материалов к чьей бы то ни было биографии. Два тома воспоминаний – это мозаично-эпический рассказ о страшном времени, выпавшем ей и Осипу Мандельштаму на жизнь и на смерть.

А еще это превосходная русская проза!