Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

Найти квартиру в Гейдельберге в те времена было достаточно просто. В сущности, весь старый город был сплошным студенческим отелем431431
  Иные находили квартиру сами, но многие прибегали к услугам академической квартирной службы, располагавшейся в главном университетском здании. Обращаться туда рекомендовалось непосредственно, минуя квартиросдатчиков. Поскольку начало и конец семестров приходились на 15-е числа, то при помесячной оплате концом месяца считалось именно 15-е число. Если же обучение занимало более одного семестра, а студент хотел бы сохранить за собой квартиру или комнату, то он должен был оплачивать и каникулярное время.


[Закрыть].

Из мандельштамовской переписки мы твердо знаем, что его адрес – семейный пансион фрау Джонсон «Континенталь» на Leopoldstrasse, 30. В записной книжке Вячеслава Иванова значится: «Мандельштам Осип Эмильевич Heidelberg Continental Anlage 30»432432
  Там же – другая запись: «Флора Мандельштам. Моховая, 27, кв. 55 (до 24 сентября), потом Загородный пр., 70» (РГБ. Ф. 109. Карт. 43. Д. 7. Л. 144 об. – 145).


[Закрыть].

Иногда в письмах Мандельштам обозначал свой адрес еще проще: «Anlage, 30»433433
  Что-то наподобие «бульвара» или «аллеи» (Grüne Anlage)


[Закрыть]. В справочниках это название тоже указывалось (в скобках, как бывшее и факультативное), но было оно явно популярнее основного434434
  То же самое и сейчас, когда улица переименована в Friedrich-Ebert-Anlage – в честь государственного деятеля послевоенной Германии, уроженца Гейдельберга.


[Закрыть].

Тридцатый номер – это центральная часть великолепного здания, облицованного розовато-желтой клинкерной плиткой435435
  Одно время смущала нумерация: старейшая из служащих отеля предполагала, что нумерация домов здесь после войны менялась. Этого рода сомнения рассеялись после получения подтверждения из гейдельбергского городского архива (письмо архивариуса Д. Вебер П. Нерлеру от 16 марта 1992 г.).


[Закрыть]. Четырех-пятиэтажное здание, с самого начала проектировавшееся как внешне единое, но в то же время внутренне трехчастное, было построено по общему проекту архитектора из Манхайма Леонарда Шэфера436436
  Стилистически оно принадлежит неоренессансу, но несет в себе черты и югендштиля.


[Закрыть] – в 1892 году, то есть всего за 17 лет до приезда Мандельштама.

В доме 32 и по сю пору расположена гостиница с интригующим названием: «Hotel Anlage». Среди первых, по состоянию на 1895 год, собственников этого дома – Л. Харрер (L. Harrer, владелец пансиона Pension Villa Beau Séjour), профессор истории искусств Генри Тоде (на чьи занятия Мандельштам как раз записался!) и граф Иосиф фон Закревский. В более позднее время дом 32 принадлежал Францу Брауну, державшему заведение «Харрер» – одновременно отель и общежитие для иностранцев437437
  Сообщено С. Шультес (c 1971 г. дом № 32 находится в собственности ее семьи). В доме по-прежнему существует отель «Anlage».


[Закрыть].

Дом же № 30, согласно адресной книге Гейдельберга за 1909 год, принадлежал жене капитана Гарри Джонсона (Johnson Harry, Kapitan Frau), державшей там семейный пансион. В адресной книге Гейдельберга фамилия Джонсон впервые встречается в 1900, а в последний – в 1916 году438438
  С 1916 г. она жила в Карлсруэ.


[Закрыть]. На обе крайние даты самой хозяйки в городе не было и она фигурировала лишь как владелица здания, но в год, когда там жил Мандельштам, она вела пансион сама439439
  В 1900 г., например, пансион вела вдова по имени Фрида Гирш.


[Закрыть].

Само местоположение здания в городе уникально: одновременно в самом центре и на самом краю. Старый город – через улицу, два-три раза в неделю площадь напротив440440
  Тогда она называлась Wrehl-Platz (в честь какого-то генерала); ныне – Friedrich-Ebert-Platz.


[Закрыть] заполнялась гулом традиционного овощного базара. До вокзала (тогдашнего), до реки и до ратушной площади – какие-то сотни метров, не больше. И вместе с тем это самый край города: дом стоял у подножья Гайсберга – поросшей корабельным лесом горы.

Окошко мансарды, в которой жил Мандельштам441441
  Разумеется, мы не знаем, на каком из этажей здания находилась комната Мандельштама. В пользу этой догадки говорит, однако, не только романтическое начало, но еще и то, что комнаты под крышей были тесней и сдавались дешевле других.


[Закрыть], выходило сюда же, на гору. От самого дома завивалась вверх ухоженная тропа – Riesensteinweg442442
  Буквальный пер. с нем.: «Тропа огромных камней».


[Закрыть]: петляя по лесу, пересекаясь с другими тропками и дорожками, она могла бы привести к полуразрушенному замку с его конюшнями и непомерных объемов «Царь-бочкой» на 22 тысячи ведер вина443443
  Так называемая «Grosser Fass», то есть «Великая бочка», объемом в 2 211 726 литров, сооруженная, – а иначе и не скажешь, – в 1751 г. при курфюрсте Карле Теодоре. Предание связывает ее с выходками знаменитого шута Перкео. Не менее удивительно, что, в отличие от московских «Царь-пушки» (никогда не стрелявшей) и «Царь-колокола» (никогда не звонившего), эта бочка с успехом служила бочкой: и наполнялась, и опорожнялась.


[Закрыть], к старым заброшенным шахтам, к cторожкам и кострам лесорубов, на вершину Königstuhl‘я – куда угодно. Впрочем, с Кёнигштуля было особенно приятно спускаться…

У фрау Джонсон, надо полагать, Мандельштам и столовался: наверняка завтракал, а возможно и обедал, и ужинал. И пансион, и ресторанчик капитанши, похоже, был и у русских на примете. Так, в зимнем семестре 1905/06 гг. здесь жили Б. Кистяковский и Живаго, а в летнем семестре 1908 года – Ольжский. Именно здесь, в ресторанчике «Континенталь». Ф. Степун впервые увидел свою будущую жену444444
  Сама фрау Джонсон (Степун называет ее фрау Капитэн) предстает в его воспоминаниях эдаким рубенсовским типажом: «...хозяйка пансиона… нарядною, высокогрудою массою пышно восседала на конце стола» (Cтепун, 1990. С. 152). Фигурирует она и в автобиографическом романе Ф. Степуна «Николай Переслегин» (Париж: Современные записки, 1929), выстроенном в форме эпистолярного монолога. К слову сказать, и позднее. Степун «не изменял» все той же Leopoldstrasse: в 1905 – 1907 гг. он жил в доме 14, а в 1907 – 1908 гг. – в домах 36 и 79.


[Закрыть].

Но Мандельштаму в соседи достались одни немцы. Обычно в пансионе проживало человек восемь-десять студентов. В зимнем семестре 1909/1910 годов, вместе с Йозефом Мандельштамом, их и было восьмеро. Пятеро были из соседних Гессена и Пфальца, причем четверо из Майнца: медики Франц Дюнгез, Вилли Шмидт, Филипп Крайсс и естественник Якоб Альбрехт, а пятый, Антон Росси (тоже медик), был родом из Оффенбаха. Еще двое были из Пруссии – студент факультета камералистики445445
  Так называли иногда отделение камералистики (соответствует современной политологии и социологии) на философском факультете.


[Закрыть] Генрих Германнс из Кельна и студент философского Карл Ломерер из Санкт-Йоханнесбурга. Ломерер и Росси учились в Гейдельберге уже целый год, а Вилли Шмидт – аж целых три!446446
  Многие из них остались и на летний семестр, например, Я. Альбрехт, Ф. Дюнгез, Г. Германнс и – номинально – Йозеф Мандельштам. Известно, что двое сменили адрес: Ф. Крайсс переехал на Unterneckarstrassе 19, а А. Росси – на Bunsenstrasse 4, следы еще двоих теряются. На место выбывших (возможно, в доме были и летние помещения) прибыло сразу шестеро новичков, так что число постояльцев фрау Джонсон возросло до десятка. Перебрался сюда Фридрих Адлер, студент камералистики, уроженец Страсбурга, столицы тогда еще немецкого Эльзаса (зимой он жил совсем рядом – на Leopoldstrasse, 34); вместе с братом Эрнстом, поступившим на юридический, переехал сюда и студент-медик Людвиг Леви из прусского тогда Позена (совр. Познань) – в зимнем семестре Людвиг снимал жилье в Мангейме. Еще один новичок – медик Карл Демут (выходец из Пруссии). Двое новеньких – иностранцы: швейцарец из Лозанны Жорж Бурнье, записавшийся одновременно на юридический и теологический, и «австро-венгр» Курт Гольдшмидт из Находа, записавшийся на философский. (Эти сведения почерпнуты из двух выпусков «Personal-Verzeichnis Ruprecht-Karl-Universität in Heidelberg», выпущенных к зимнему семестру 1909/1910 и к летнему 1910 годов.)


[Закрыть]

…Приехал Мандельштам в Гейдельберг скорее всего в сентябре, во второй его половине, и прожил здесь осень, зиму и весну, по крайней мере ее начало.

Не будем гадать, дождался ли он той поры, когда знакомые бурые холмы, столь угрюмые зимой, зазеленели и заклубились, словно сливки, вишневым и миндальным цветом447447
  Все говорит за то, что – не дождался. Еще одно подтверждение тому обнаружилось в довольно-таки неожиданном месте – в протоколе допроса арестованного в мае 1934 года поэта. На вопрос: «Бывали ли вы за границей?», он ответил, что «…был в 1910 году в Гейдельберге, где учился в университете – всего один семестр» (Нерлер, 2010. С. 44).


[Закрыть].

Но в осени, зиме и в начале весны мы вполне уверены, а это немало: соловьи, бывает, начинают свои коленца уже в феврале!..

Зима в Гейдельберге, хоть и мягкая, но довольно мрачная. В комнатах прохладно: ставить двойные рамы не принято.

Топили – за отдельную плату – буковыми дровами. Печка мерцает начищенным кафелем, но заслонки в ней нет, тепло она не держит – быстро нагревается и еще быстрей остывает.

Эх, хорошо бы в Италию! Вот где, несомненно, тепло, вот где хорошо: не съездить ли?

Пофантазируем еще немного.

…Воскресное утро, где-то без четверти восемь. Мандельштам уже проснулся, умылся и застелил кровать. Он лежит на одеяле с книгой, набросив на ноги плед. Вдруг сбрасывает ноги с кровати и подходит к столику у окна, что-то записывает. Не отрываясь от книги, подходит к печке, еще не остывшей после утренней топки: как же славно приложить руку к разогретому кафелю – сначала одну, потом, переметнув книгу, другую.

Ровно в 8 (в будние дни еще раньше) негромкий стук в дверь. Рыжеватая хозяйка – эдакий рубенсовский типаж – с необоримой вежливостью и знанием ответа наперед спрашивает: «Möchten Sie frühstücken, Herr Mandelstam?»448448
  «Не желаете ли позавтракать, господин Мандельштам?» (нем.).


[Закрыть].

В ответ – как и вчера, как позавчера и, как наверняка и завтра, – твердо-застенчивое, с угловатым русским акцентом: «Danke schön, Frau Dgonson, gerne!»449449
  «Большое спасибо, фрау Джонсон, даже с большой охотой» (нем.).


[Закрыть]. Отвечавший накидывает курточку и спускается вниз, в столовую, куда собираются на кофе, булочки и мармелад и остальные постояльцы.

Мандельштам полюбил этот неизменный, уютный и какой-то домашний уклад и разговор. Он словно отдыхал в нем после казенного бархата фразочки, застрявшей в ушах с первых его гейдельбергских дней, когда он еще никого и ничего не знал: «Das tut mir leid, aber…»450450
  «Мне очень жаль, но…» (нем.).


[Закрыть]

Со временем он возненавидел даже мелодию этой фразы – за ее лицемерие и фальшь: ну не гнусно ли – сначала смягчать и скрадывать, а потом – «aber!..» – наносить проникающий, разящий удар в виде отказа, запрета или еще какой-нибудь гадости?..

Желание еврейской матери посмотреть, как же устроился в чужом городе и чужой стране ее любимый первенец, и естественно, и священно. Уклониться все равно не получится. Так что известия о том, что по дороге из Монтрё в Россию в Гейдельберг приезжают Флора Осиповна с Женей, младшим из сыновей, следовало ожидать.

Сам Евгений Эмильевич вспоминал об этом визите: «С осени Осип уехал в Гейдельберг, где занимался у профессоров знаменитого университета. И мы с ним вновь встретились уже в этом старинном городе, куда мать приехала проведать сына и посмотреть, как он устроился. Брат показывал мне город и замок, где находился музей. В окружении такой средневековой старины я был впервые. Мне, мальчишке, конечно, запомнились лица студентов-корпорантов со шрамами – следами дуэлей, частых среди членов разных корпораций, и разноцветные шапочки, удостоверяющие их принадлежность к тому или другому землячеству»451451
  Далее младший брат продолжает: «В 1911 году <Неточность: в 1910 – П.Н.> брат вернулся в Петербург. Закончить полный курс в Гейдельберге семья ему возможности не дала. И все же надо сказать, что занятия в Сорбонне и Гейдельберге брату очень многое дали, став основой его многогранного филологического образования» (Мандельштам Е. 1995. С. 135).


[Закрыть].

…Уже около семи недель, как Мандельштам в Гейдельберге, а он до сих пор еще не подал заявления о зачислении в студенты! Все медлил, все тянул, словно присматривался к чему-то с тайной надеждой: не испугает ли что, не насторожит ли? Думал, что приглядывается, привыкает к городу, к реке, к лесу, заглядывающему прямо в окно, к комнате, к хозяйке, а оказалось, на самом-то деле, – что к самому себе.

Но, к счастью, ничего такого не происходило, чем можно было бы воспользоваться как причиной или поводом для побега из этого профессорско-студенческого рая.

Само дело оказалось проще простого. Пришел в университетскую канцелярию со своими бумагами и получил бланк Anmeldung`а – прошения о зачислении в студенты. Присев к массивной чернильнице, тут же его и заполнил. Много времени это не отняло, всего восемь вопросов, а о том, что в конце полагается ставить дату, он и вовсе забыл – так и отдал в окошко.

Приглядимся к бесхитростной анкете и мы:

Фамилия и имя: – Йозеф Мандельштамм452452
  Ответ последовал в обратном испрашиваемому порядке и с лишней буквой «м» в транскрибировании фамилии (что, впрочем, имеет соответствие в немецком же Stamm – «ствол»).


[Закрыть].

Ответ последовал в обратном испрашиваемому порядке и с лишней буквой «м» в транскрибировании фамилии (что, впрочем, имеет соответствие в немецком же Stamm – «ствол»).

День и год рождения: – 16 января 1891.

Но это не описка и не ошибка счета. Примерив на себя повсеместный на Западе григорианский календарь (новый стиль), Мандельштам, видимо, не учел, что разница между этим календарем и календарем юлианским (старый стиль) – величина от века к веку переменная: в двадцатом веке – и это он, вероятно, знал и запомнил – отличие составляло 13 дней, но в девятнадцатом – на один день меньше и т. д.453453
  В России – кроме Прибалтики, Польши и Финляндии – вплоть до специального ленинского декрета от 14 февраля 1918 г. действовал юлианский календарь.


[Закрыть]

Место и страна рождения (если Пруссия, то укажите провинцию): – Варшава.

Коротко и исчерпывающе.

Гражданство: – Россия.

Занятия: – Филология.

Имя, фамилия, общественное состояние и место жительства (укажите улицу) отца, матери или опекуна: – Эмиль Мандельштамм, торговец, Петербург, Загородный 70а454454
  Семья Мандельштама переехала в квартиру по этому адресу осенью 1909 г.


[Закрыть].

Религия: – Израэлит (Israelit), что соответствовало принятой в России формуле «иудейского вероисповедания».

Место проживания в настоящий момент (укажите улицу, номер дома и имя владельца): – Anlage 30, frau Dgonson455455
  Видно, как нетверд Мандельштам в немецком написании английской фамилии.


[Закрыть].

Правильность сообщенных сведений подтверждается. Гейдельберг, … 19… Подпись учащегося: – Проигнорировав дату, Мандельштам ограничился одной подписью.

Впрочем, известна и дата события. 12 ноября – именно под этим числом и под номером 556 значится его имя в Album Matriculum – столетиями ведомой, необъятных размеров и непомерного веса торжественнейшей книге в переплете красной кожи с золотым тиснением и металлическими уголками. Каждый студент в те годы собственноручно записывал в нее основные сведения о себе.

Вот как заполнил свою строчку Мандельштам:

Фамилия и имя: Мандельштам Иосиф

Возраст: 19

Место рождения: Варшава

Состояние и местожительство отца, матери или опекуна: Торговец, Петербург

Вероисповедание: иудейское

Факультет: философский

Прежде посещавшийся университет:

Такса: 20 марок456456
  Судя по тому, что предыдущие записи датированы 5 ноября, а последующие 18 ноября, матрикуляция все-таки происходила в определенный день недели. В тот же день, что и Мандельштам, матрикулировались более полусотни студентов. Среди них и те, чьи имена еще всплывут (например, Борис Кац).


[Закрыть]

После этого только и оставалось, что посетить квестуру и уплатить все причитающиеся с него взносы, сборы и пошлины.

Что и было сделано в тот же или на следующий день: во всяком случае матрикул, то есть официальная регистрационная запись университета, датирована не 12, а 13 ноября.

Мандельштам раскачивался все-таки на удивление долго – почти два месяца!

Площадь, на которой стоят оба главных университетских здания (старое и новое) да еще университетская библиотека, невозможно не назвать Университетской. От пансиона фрау Джонсон до этого места – считанные минуты ходьбы.

Читальные залы (здание библиотеки было построено всего за несколько лет до приезда Мандельштама) были открыты всю неделю с 9 утра до 6 вечера (с часу до трех обед), в субботу – только в первой половине дня; абонемент работал ежедневно с 11 до часа, а в среду – с трех до пяти часов. В будние дни библиотека была открыта с 9 утра до 9 вечера (с часу до двух – перерыв на обед), а в выходные – с 11 утра до часу дня (впрочем, в зимнем семестре к этому прибавлялись еще 4 вечерних часа – с 4 до 8). Читальня была платной и стоила студентам и слушателям 1 марку за семестр, преподавателям и служащим университета – 8 марок за год, а прочим интересующимся – уже 10 марок плюс особое разрешение.

При желании студенты могли также посетить университетскую античную Археологическую коллекцию457457
  Археологическая коллекция была открыта еще в 1848 г. Ее другое название – Antiquarium Greuzerianum: в честь профессора древней истории Георга-Фридриха Грейцера (1771 – 1858), стоявшего у ее основания. Первоначально состояла исключительно из античных гемм и ваз, древнегреческих и римских монет. Коллекция постоянно пополнялась за счет дарений и приобретений (в том числе «дублетов» из раскопанной Шлиманом Трои, электротипий нумизматической коллекции Британского музея и т. д.) и во времена Мандельштама экспонировалась по адресу: Augustiniengasse 7. В 1910 г., после того как в Гейдельберге в течение долгих лет проработал профессор Август Айзенлор, здесь был основан и Институт египтологии и начала складываться коллекция, в наши дни выставленная для общественного обозрения. Можно предположить, что и античное, и египтологическое собрание могли быть в той или иной мере доступны и известны Мандельштаму, так или иначе повлияв на формирование отношения поэта к античной и египетской культуре. Это подтверждает также устное предположение А.А. Морозова о том, что в стихотворении 1931 г. «Канцона» речь идет именно о Германии, о Гейдельберге: «…Там зрачок профессорский орлиный, – Египтологи и нумизматы…».


[Закрыть], Ботанический сад (зимний и летний) и Обсерваторию на Кёнигсштуле (586 метров над уровнем моря), куда в 1908 году был дотянут фуникулер.

В том же здании, что и библиотека, – в старом университетском корпусе (Augustiniengasse 15) – размещался в те годы философский факультет. В 1902 году он поразил Степуна «темноватой теснотой своего входа, узостью главной лестницы, маленькими аудиториями, неудобными скамейками… – одним словом, всем своим монастырским идиллическим аскетическим духом»458458
  Степун, 1990. С. 100.


[Закрыть].

Но что представлял он собой осенью 1909 года? На чьи лекции десятками, а то и сотнями ломились студенты?

Среди заявленных на тот зимний семестр профессоров (штатных и заштатных) и приват-доцентов – филологи Болль (декан), Шолль, Браунэ, Нойман, Бецольд, Хоопс, Бартоломае, Улих, Леффман, Брандт, Вальдберг, Шниганс, Кале, Петш и Картилльери, философы Виндельбанд (проректор) и Ласк, искусствоведы Тоде и Пельтцер, музыкальный директор Вольфрум, историки Дюн, Домашевский, Онккен, Кох и Штелин, экономисты Готхайн, Хампе, братья Альфред и Макс Веберы, Лезер, Шотт и Яффе, географ Геттнер.

Сколько почтенных имен, сколько ярчайших звезд! Теория штандортов Альфреда Вебера, например, или антропогеография Альфреда Геттнера – это же целые эпохи, принципиально новые парадигмы в своих дисциплинах! Может быть, еще более знаменитым был профессор экономики и финансовой науки – великий социолог Макс Вебер (1864 – 1920), но в мандельштамовском семестре он был свободен от лекций.

Еще совсем недавно философский Гейдельберг был славен знаменитыми на всю Германию курсами Куно Фишера. Из года в год весь Гейдельберг собирался в университетской ауле послушать его заключительную лекцию о гетевском «Фаусте»! Именно ради Куно Фишера за десятилетие до Мандельштама направлялись именно в Гейдельберг и многие русские юноши, в их числе – Владимир Зензинов и Федор Степун.

Во времена Мандельштама признанным лидером среди университетских философов был уже Виндельбанд, перебравшийся сюда из Страсбурга. Однако таких ярких звезд и оригинальных голов, как марбургский Коген или геттингенский Гуссерль, среди гейдельбергских профессоров в то время не было. Здесь культивировалось то, что называли «систематической философией» и рациональным «добыванием истины».

Степун был поражен той политической слепотой и индифферентностью лучших мыслителей на Гейдельбергском философском конгрессе в 1908 году (спустя три года после событий 1905 года!), той бесcтревожной дистанцией, на которой они позволяли отнюдь не безмолвному времени держать и удерживать себя. Правда, оговаривается он, во вступительном своем слове Виндельбанд, президент конгресса, «…горячо говорил об опасности борьбы “всех против всех”, которую несут с собой популяризация знания и демократизация общества; но, анализируя эти опасности и оптимистически предсказывая возврат человечества к разумно-гуманитарным идеалам XVIII века, он в гораздо большей степени волновался борьбою Сократа с софистами, о которой блестяще писал в своих прелюдиях, чем своей современностью. Социологическая незаинтересованность и политическая нечуткость были поистине потрясающими. Успокаиваясь на том, что Ницше – поэт и филолог, а Маркс – экономист и политик, маститые профессора философии или вообще не занимались этими мыслителями, или занимались ими в целях приспособления их идей к положениям научной философии, что по тем временам значило – к Канту»459459
  Степун, 1990. С. 147 – 148.


[Закрыть].

Следующий философский конгресс состоялся в 1911 году в Болонье и стал триумфом парижанина Анри Бергсона – уже вовсю набирал силу интерес и к бергсоновской «интуиции», и к кьеркегоровской «философии жизни». Тот же Виндельбанд заявлял с кафедры, что со времен Декарта не знала Франция столь оригинального мыслителя, как Бергсон. (Для Мандельштама, недавнего парижского школяра и слушателя Бергсона, все это было вдвойне значимо.)

Но вернемся к документам.

Что представляет с собой матрикул? На первом листе, под шапкой университета и готическим заголовком «Studien – und Sittenzeugnis», что правильней всего перевести как «Свидетельство об успеваемости и благонравии», следует типографский текст с несколькими вставленными от руки словами (мы их выделяем скобками; дата, к слову сказать, отштемпелевана). Текст же гласит: «Господину (Йозефу Мандельштаму), родившемуся в (Варшаве), сыну <тут прочерк – П. Н.>, настоящим удостоверяется, что он, на основании аттестата зрелости реальной гимназии, высшего реального училища <пропуск – П. Н.> или выпускного свидетельства университета или высшего технического училища, на основании достаточных для этого свидетельств – с 13.11.1909 зачислен в студенты (философского факультета) и оставлен на нем вплоть до окончания (летнего) семестра 1910 года и, согласно представленным документам, посещал следующие занятия».

Целая страница предназначена для солидного перечня лекций и семинаров (Bezeichnung der Vorlesungen und Übungen), а также преподавателей (Dozenten), но она девственно чиста, а продолжение – оно же окончание – следует на обороте листа:

«Касательно его поведения (во время пребывания здесь до конца зимнего семестра 1909/1910 года) ничего предосудительного не обнаружено. (…)

Гейдельберг, (25 февр.) 19(11).

Проректор: фон Шуберт

Академический сотрудник по дисциплинарным вопросам: Кастенхольц».

На первой странице – еще несколько существенных помет. На левом поле – каллиграфическим почерком: «А(Аnmeldung? – П.Н.). № 662 / Taxe 10 M» (цифра вписана другой рукой) и чуть ниже (третьей рукой?) – синим карандашом: «ab 27/2».

Что означают эти буквы и цифры? Очевидно, номер мандельштамовского заявления (в таком случае это заявление о зачислении на летний семестр 1910 года, но ведь заявление на зимний семестр имеет совершенно другой номер – а именно 838, см. ниже) и, вероятно, некую февральскую дату (27 февраля), с которой связано то или иное, с точки зрения бюрократа, существенное событие: скорее всего подача самого заявления. Тогда это, разумеется, 1910 год, что согласуется и с 10-марочной оплатой семестра (но нельзя исключать и другого, – если вспомнить о дате, когда ректор подписал отчисление Мандельштама, что это дата закрытия дела или передачи его в архив – и тогда это, конечно, 1911 год).

На той же странице, сверху – и тем же синим карандашом:

«20 Akademish Vorschr<<ift>> / S<<ommer>> S<<emester>> 1910».

Это, по-видимому, указание на параграф университетского (академического) кодекса, регулирующего вопросы оплаты, – иными словами, юридический повод для отчисления460460
  Трудно отделаться от впечатления, что весь документ не составлялся в течение трех лет, а был написан в один или два присеста и был закончен единым махом торопливо-умелой рукой второго из подписавшихся. Иначе просто невозможно объяснить вопиющую скоропись и небрежность в его заполнении: ведь едва ли ими преследовалась цель несколько стилизоваться под не существовавшего и не существующего для них злостного – и поделом отчисляемого – неплательщика!


[Закрыть].

Впрочем, мы изрядно засиделись в канцелярии. Заглянем-ка и в аудитории – ведь уместилось же в эти гейдельбергские недели нечто притягательное для Мандельштама!

Так что же?

Доверимся в таком случае еще одному документу из университетского архива. Это мандельштамовский Einzugslist – «Ведомость единовременной платы» Мандельштама за учебу при зачислении, своего рода отчетная ведомость, «платежка» (Zahlung)461461
  На ведомости типографская помета: «Дубликат, заполняемый студентом в заголовке и в графах 1а и 1б, содержит перечень лекций для квестуры». Стало быть, заполнена она самим Мандельштамом. В финансовой отчетности, откуда ее извлекли, она имела некий номер 838. Поскольку этот же номер – причем вслед за аббревиатурой «А» – фигурирует и во всех сводных выплатных листах (Zahlungsliste), заводившихся квестурой на каждый платный курс каждого профессора, то мы вправе сделать вывод: под этим номером фигурировало заявление, или прошение, Мандельштама именно на зимний семестр 1909/1910 года.


[Закрыть]. Из пяти ее граф – занятия; преподаватели; гонорар (в марках); плата за практикум и замечания – понадобились лишь первые три, из пятнадцати строк – только шесть.

Судя по всему, главным магнитом для Мандельштама-студента были лекции знаменитого филолога-романиста Ноймана.

Фридрих Генрих Георг Нойман (1854 – 1934) учился в Берлине и Гейдельберге. В Гейдельберге защитил обе диссертации (1876 и 1878); профессор Фрайбургского (1882 – 1890) и Гейдельбергского (1882 и 1890 – 1923, вплоть до выхода на пенсию) университетов. Ко времени приезда Мандельштама он, что называется, почивал на лаврах: носил чин тайного надворного советника и члена Гейдельбергской академии, редактировал журнал «Литературный листок германской и романской филологии». Его главный труд – «Романская филология. Очерк» – вышел еще в 1886 году, в Лейпциге.

Мандельштам, потративший на лекции Ноймана половину своих денег на учебу и половину строчек в своей «Ведомости», записался на три его курса (фактически – на два, ибо второй и третий были слишком тесно связаны)462462
  Попутно исправляем некоторые неточности названий курсов в публикации Т. Бейера. Часы, когда курсы читались, а также подзаголовки некоторых из них, почерпнуты из справочника: Anzeige der Vorlesungen der Grosserzogischen Badischen Ruprecht-Karls-Universität zu Heidelberg für das Winterhalbjahr 1909/1910. Heidelberg, 1909. S. 21 – 25. Сведения о количестве записавшихся содеpжатся в сводных выплатных листах (Zahlungsliste), заводившихся квестурой на каждый платный курс каждого профессора.


[Закрыть].

1. «История средневековой французской литературы» (курс читался по понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам с 9 до 10 часов; плата – 20 марок; всего на курс записалось 135 (!) студентов, Мандельштам в списке значится 70-м).

2 – 3. «Интерпретация старофранцузского текста» и «Упражнения по старофранцузским и провансальским текстам» (по средам и субботам с 11 до 12 часов; плата – 10 марок; записалось 146 человек, Мандельштам – 74-й в списке).

Вторым после Ноймана, заняв еще две позиции в «ведомости» Мандельштама, шел профессор новейшей истории искусств Генри Роберт Тоде (1857 – 1920). Он был женат на Даниэле фон Бюлов, племяннице Ференца Листа и падчерице Рихарда Вагнера. Уроженец Дрездена, он учился в Лейпциге, Вене, Берлине и Мюнхене. В Вене (1880) и Бонне (1886) защитил диссертации. В 1889 – 1891 гг. – директор Франкфуртского института искусств, а в 1893 – 1911 – профессор Гейдельбергского университета, член Гейдельбергской академии. Мандельштам застал его в чине тайного надворного советника, но уже годом позже Тоде получил чин тайного советника второго класса, после чего подал в отставку и стал «частным исследователем» (перешел на вольные хлеба, как выразились бы в России). Его основные труды были всемирно известны: книга «Франциск Ассизский и зачинатели искусства Ренессанса в Италии» (1885) выдержала четыре издания, двухтомная монография «Микеланджело и конец Ренессанса» (1902 – 1903) – два издания, кроме того – монографии «Нюрнбергская школа живописи XIV и XV столетий» (1891) и «Беклин и Фома» (1905).

Был он к тому же щеголем и великолепным оратором, перенявшим от Куно Фишера славу и слушателей, переполнявших зал на его публичных лекциях. Вот каким увидел его Федор Степун: «По своей внешности, манерам и, главное, по стилю своего очарования Тоде показался мне, привыкшему представлять профессора скромно одетым бородатым интеллигентом, человеком совсем не профессорской среды. В Москве этого элегантного, всегда изысканно одетого человека с бритым, мягко освещенным грустными глазами лицом каждый принял бы скорее за актера, чем за ученого. Особенно живописно выглядел Тоде в берете и таларе на торжественных университетских актах… Он ежегодно читал в переполненном актовом зале цикл общедоступных лекций, на которые, как на концерты Никиша, собирался не только весь город, но приезжали даже слушатели из соседних городов. Прекрасные бледные руки лектора часто молитвенно складывались, ладонь к ладони. Длинные пальцы касались губ. Как все романтики, Тоде много и хорошо говорил о несказуемом и несказанном, о тайне молчания. По окончании лекции аудитория благодарила любимого лектора бурным топотом сотен ног»463463
  Cм.: Степун, 1990. С. 101 – 102.


[Закрыть].

Тоде не представлял себе, как можно изучать историю искусств без экскурсий и путешествий по Европе; каникулы, в его понимании, были созданы исключительно для того, чтобы совершать экскурсии в Италию. Когда он узнал, что тот же Степун из-за каких-то сердечных дел собирается не в Венецию, а – прости Господи! – в Москву, то без обиняков сказал: забудьте о серьезном искусствоведении464464
  Сам он любил Италию настолько, что обзавелся там собственной виллой. В этой связи любопытна следующая, указанная Г. Суперфином, заметка: «Вдова немецкого историка искусств Генриха Тоде, скончавшегося в прошлом году в Копенгагене, вернулась недавно в Италию, где она собиралась поселиться в своей вилле. К своему удивлению, г-жа Тоде нашла свою виллу занятой писателем д’Аннунцио, который весь дом с ценными произведениями искусства “аннексировал”, по собственному его утверждению, только временно. Все протесты г-жи Тоде и даже обращение ее к итальянскому правительству не привели ни к чему. Д’Аннунцио разрешил г-же Тоде поселиться в маленьком домике во дворе. Г-жа Тоде через своего отца, известного датского юриста Шегнера, предприняла соответствующие шаги к освобождению своей виллы через датское Министерство иностранных дел» (Летопись Дома литераторов. 1921. № 4. 20 декабря).


[Закрыть].

Мандельштам записался на два курса Тоде.

4. «Великие вениецианские художники XVI века» (по понедельникам и средам с 12 до 13, по вторникам – с 12 до 13 и с 18 до 19 часов; плата – 20 марок; на курс записалось 45 студентов, имя Мандельштама – 33-е в списке).

6. «Основы истории искусства» (по понедельникам – с 18 до 19 часов; бесплатно, вход свободный)465465
  Выплатной лист с поименной росписью студентов этого курса за зимний семестр 1909/1910 гг. в квестурном деле профессора Тоде отсутствует.


[Закрыть].

Третьим гейдельбергским профессором в ведомости оказался знаменитый германист Теодор Вильгельм Браунэ (1850 – 1926). Выпускник Лейпцигского университета (1869), он и проработал в Лейпциге до 1880 г., защитив там обе свои диссертации; в 1880 – 1888 – профессор Гиссенского университета, а с марта 1888 – профессор и преемник Карла Бартша на посту директора романо-германского семинара в Гейдельберге, где проработал до 1919 года (в 1920 – 1923 гг. возглавлял академическую библиотеку). Был он редактором журнала «Сообщения по истории немецкого языка и литературы», членом академий Страсбурга, Мюнхена и Гейдельберга; с 1909 – тайный надворный советник. Важнейшие работы выходили в Галле: «Готтская грамматика» (1880; 14 изданий до 1953 года!) и «Древневерхненемецкая грамматика» (1886; 8 изданий).

В мандельштамовской «Ведомости» пятую позицию занимает курс Теодора Браунэ «Разбор поэмы “Мейер Хельмбрехт” (упражнения по древневерхнегерманской литературе для начинающих)» – по субботам с 9 до 10 и с 10 до 11 часов; плата – 10 марок; из 95 записавшихся на этот курс Мандельштам в списке 55-й.

Кто же такой Мейер Хельмбрехт? Это герой сатирической поэмы Вернхера фон Гартенаэра, поэта второй половины XIII века. Во всяком случае, как чеканит об этом «Большой Брокгауз», он в совершенстве владел искусством дворцового стихосложения и обладал собственным взглядом на человеческие поступки. В поэме повествуется о крестьянском сыне, ставшем в конце концов разбойником466466
  Имеется несколько ее научных изданий и стихотворных и драматических переложений.


[Закрыть].

Но неужели Мандельштам записался на этот прикладной курс и проманкировал главный курс Браунэ – «Историю средневерхненемецкой литературы»?

Затребовав соответствующий Zahlungslist Браунэ, мы действительно обнаружили в нем имя Мандельштама (68-м в списке из 103 студентов), но… зачеркнутым!.. В чем тут дело? В том, что плата за этот курс – еще 20 марок? Тогда объяснение простое: Мандельштам платить передумал, а на лекции ходил.

Но выскажем и еще одну версию, по нашему мнению, более вероятную: Мандельштам отказался, когда узнал, в какие часы читался этот курс: от вторника до пятницы – с 8 до 9 часов утра!..

Но, конечно же, официальным списком перечень курсов, которыми интересовался Мандельштам и которые посещал, не исчерпывается. Нежданно-негаданно тому нашлись подтверждения и свидетельства.

В 1965 году, в Лондоне, старый гейдельбержец Арон Штейнберг рассказывал Кларенсу Брауну о Мандельштаме в Гейдельберге467467
  Brown, 1973. P. 46.


[Закрыть]. Об этом еще будет сказано, но вот что существенно сейчас: Осип Эмильевич никогда не пропускал лекций Ноймана, но посещал занятия и других. В частности, он ходил – правда, нерегулярно – на показавшийся ему скучным курс Виндельбанда о Канте468468
  Вместе с тем, Мандельштаму, летом 1916 года – в Крыму! – готовящемуся к университетскому экзамену, занадобилась книга именно Виндельбанда по истории античной философии (письмо к матери от 20 июля 1916 г.).


[Закрыть]. Зато чудесными и даже поэтичными находил Мандельштам лекции Эмиля Ласка, молодого профессора философии; эти лекции, утверждал Штейнберг, во многом повлияли на складывавшееся в эти годы мировоззрение поэта.

«Скучный» лектор – тайный советник 2-го класса Генрих Вильгельм Виндельбанд – был в Гейдельберге, повторим, ни много ни мало проректором. Родился он 11 мая 1848 года, умер, немного не дотянув до 97-летия, в Берлине, 3 февраля 1945 года; учился в Йене, Берлине, Геттингене, член академии Лейпцига; преподавал в Цюрихе, Фрайбурге и Страсбурге; с ноября 1902 и до 1915 – в Гейдельберге.

Арон Штейнберг называет его выдающимся историком философии, хорошим стилистом, широко образованным человеком. Но вместе с тем, как бы в тон Мандельштаму, вспоминает, что ходил слушать Виндельбанда больше из учтивости, чем из настоящего интереса: «Но я, молодой человек, посещавший его лекции, хорошо знал, что ничего не потеряю, если пропущу их, потому что достаточно взять его книги и почитать, может быть, даже с большей пользой»469469
  См. великолепное описание Виндельбанда у Арона Штейнберга (Штейнберг, 1991. С. 103 – 104). В том же духе, хотя и гораздо более прочувствованно и пространно отзывается о Виндельбанде и Ф. Степун: «Виндельбанд жил совершенно иначе, чем Тоде. Вместо лакея – скромная горничная. В квартире никаких далей: ни далей всемирного искусства, ни далей всемирной славы. В весьма буржуазной столовой, служившей и приемной, ждало уже несколько студентов в сюртуках. Горничная, как у врача, вызывала в кабинет профессора одного студента за другим. Не без трепета вошел я в доверху заставленный книгами и украшенный подвешенными под самым потолком – рамка к рамке – гравированными портретами великих философов, кабинет. С кресла у письменного стола навстречу мне слегка приподнялся грузный человек с очень большим животом и маленькою головкою на широких плечах; вместо шеи – красная складка над очень низким воротником. Таким я себе философа уж никак не представлял. Мое недоразумение длилось, однако, недолго. Сев в указанное мне бархатное кресло и взглянув в глаза ученого, я сразу же почувствовал, как этот “пивовар”, как я сразу же окрестил его, – пивовар совершенно особенный. Передо мной сидел живой Сократ, каким Виндельбанд описал его в своих только что прочтенных мною “Прелюдиях”: та же “втянутость головы в пухлые плечи”, та же “внушительность висячего живота”, та же характерная для грузных людей легкость движений. Сходство с Сократом почувствовалось мне и в невероятно живых, умных, остропроницательных, но отнюдь не созерцательных глазах и в настороженном выражении лица, точно ждущего ответа на “иронически” поставленный вопрос. Я слушал Виндельбанда в продолжение пяти лет и за это время так вжился в его философский пафос, так изучил его манеру чтения, привычку шарить правой рукой по животу в поисках висевшего на длинной тесемке пенснэ, вскидывать пенснэ на нос, разглаживать двумя пальцами левой руки лежавшую перед ним записную книжку… Виндельбанд был типичным немецким профессором своей эпохи, то есть преподавателем научной дисциплины, и только» (Степун, 1990. С. 102 – 104). Ср. там же о речи Виндельбанда на открытии III Философского конгресса в Гейдельберге в 1908 г. и об устном экзамене, который оказался «одною из самых интересных научно-философских бесед» в воспоминаниях Степуна (Степун, 1990. С. 147 – 148 и 177 – 178). Кстати, и Виндельбанд, и Ласк – оба жили на Landfriedstrasse (первый в доме 14, второй – в доме 8). Это очень близко от временного жилища Мандельштама.


[Закрыть].

В мандельштамовском семестре Виндельбанд читал два лекционных курса «Введение в философию» (по вторникам, средам, четвергам и пятницам, с 17 до 18 часов) и «Историю и систему теории познания» (по понедельникам и субботам, с 10 до 11 часов), кроме того, он вел философский семинар: «Кантовская критика силы суждения». Какой из курсов имел в виду А. Штейнберг, сказать непросто, но скорее всего – первый (второй вызывает сомнения еще и тем, что по субботам перекрывался по времени курсом Браунэ). На «скучные» виндельбандовские курсы, заметим, записалось нешуточное количество студентов – соответственно 178(!) и 95 человек!

Гораздо проще с единственным курсом приват-доцента доктора Эмиля Ласка (профессором, вернее, исполняющим обязанности профессора он стал лишь в феврале 1910 года). На зимний семестр 1909/1910 он заявил курс «История новейшей философии до Канта включительно» (читался по понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам, с 16 до 17; записавшихся на курс было 29 человек, в том числе и братья Штейнберги). Ласку было тогда всего 35 лет, семьи и детей не было, так что спустя пять с небольшим лет – 25 мая 1915 года – некому было оплакать смерть еврейского профессора-волонтера в бою при Турца Мата в Галиции (откуда, кстати, он был родом!)470470
  Между прочим, именно у Ласка писал свою докторскую работу «Der Begriff der Realität» («Понятие реального») Арон Штейнберг. Так и не успев защитить ее до начала войны, он оказался в немецком гражданском плену (Штейнберг, 1991. С. 173, 175). С Эмилием, как он его называет (подчеркивая еврейское происхождение), был хорошо знаком и даже дружен и Степун (в одном из «гейдельбергских писем» его романа «Николай Переслегин» Ласк выведен под фамилией Dehlis). Степун, служивший артиллеристом в русской армии, знал и о том, что Ласк воевал за Германию, и о том, что он погиб (см. в: Степун Ф. Из писем прапорщика артиллериста. Прага, 1926. С. 145, 152 – 154). Со временем, вероятно, узнал об этом и Мандельштам: на это предположение наводят параллели с другим немецким офицером, убитым в боях с русскими, – с Эвальдом Кристианом Клейстом, поэтом времен Семилетней войны, на судьбе которого во многом «замешано» стихотворение «К немецкой речи» (1932).


[Закрыть].

Сам он учился правоведению и философии в университетах Страсбурга и обоих Фрайбургов (швейцарского и германского), а с 1901 года уже преподавал в Берлине (до 1904 г.), что не помешало ему защитить (1902) диссертацию во Фрайбурге. С 1905 года Ласк в Гейдельберге: здесь он стал членом местной академии (1905) и получил должность – сначала исполняющего обязанности профессора (7 февраля 1910), затем (уже 31 марта того же года) – профессора. Ко времени приезда Мандельштама в Гейдельберг им уже были напечатаны по меньшей мере две книги – «Идеализм Фихте и история» (Гейдельберг, 1902) и «Философия права» (Гейдельберг, 1905). В 1910 году, в Тюбингене вышла еще одна его книга: «Логика философии и учение о категориях»471471
  Уже после смерти Э. Ласка, в 1923 – 1924 гг., в том же Тюбингене вышли его «Избранные сочинения в трех томах». См. о нем также: Hobe K. Zwischen Rickert und Heidegger. Versuch über eine Perspektive des Denkens von Emil Lask // Philоsophisches Jahrbuch. 78. Jg. 2. Halbband. 1971. S. 360 – 376; Hobe K. Emil Lask`s Rechtsphilosophie // Аrchiv für Rechts – und Sozialphilosophie LIX/2. 1973. S.221 – 235; Rosshoft H. Emil Lask als Lehrer von Georg Lukach //Abh. zur Philosophie, Psychologie und Pädagogik. Bonn, 1975.


[Закрыть].

Итак, платежная ведомость позволила нам заглянуть не только внутрь мандельштамовского портфеля и расписания, но и отчасти в его кошелек.

О кошельке. За учебу в зимнем семестре в Гейдельберге (не считая платы за комнату, – а это, судя по опыту Федора Степуна, – 10 – 15 марок в месяц472472
  Небольшая комнатка на «Вилле Дорнрошн» на улочке Klingenteich близ замка стоила ему 13 марок, или шесть с половиной тогдашних рублей, в месяц, причем в цену входили утренний кофе, освещение и уборка. Пообедать – впрочем, невкусно – в дешевом ресторанчике можно было пфеннигов за шестьдесят (Степун, 1990. С. 100 – 101 и 107 – 108).


[Закрыть]) Мандельштам единовременно заплатил 69 марок и 30 пфеннигов: 60 марок стоили курсы, 5 марок – взнос за пользование аудиториями, еще 4 – единый страховой и комиссионный сбор (Kranken – und Ausschusskasse) и 30 пфеннигов – страхование от несчастного случая (все прочие сборы Мандельштама не касались).

Что касается графика занятий, – а суммарно это от 4 до 6 лекционных или семинарских часов в будние дни и 2 часа в субботу, – то он, признаться, впечатляет.

Если, конечно, принимать его всерьез.

Ведь на следующий семестр Мандельштам попросту не явился!