Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

…Дружба Мандельштама и Лившица, хотя и омраченная ссорой в конце 1929 года, прошла через все испытания. Осенью 1933 года, в Ленинграде, Мандельштам читал Лившицу только что законченный «Разговор о Данте».

Обоих поэтов впереди ждала страшная участь.

Осенью 1937 года чекисты «раскрыли» (читай: сфабриковали) огромный и разветвленный право-троцкистский заговор писателей под руководством Н. Тихонова и И. Эренбурга с целью убийства И.В. Сталина. Примечательно, что сами Тихонов и Эренбург никак не пострадали, а вот по тем, кем они якобы «руководили», каток репрессий проехался вовсю10601060
  В настоящее время в научный оборот введены материалы дел далеко не всех «фигурантов» заговора. Но и то, что уже опубликовано, дает довольно внятную картину погрома, учиненного чекистами среди писателей. Первым этим занялся Эдуард Шнейдерман, в 1990-е гг. сумевший добиться доступа к делу Б.К. Лившица (АУФСБ СПбиЛО. Дело № 35610. Архивный №: П – 26537). Он опубликовал и самым обстоятельным образом проанализировал материалы этого дела (Шнейдерман, 1996). В печать попадали также отдельные документы из дел Н.А. Заболоцкого и И.А. Лихачева (Заболоцкий Н. История моего заключения // Даугава. 1988. № 3. С. 107 – 115; Заболоцкий Н. «Я нашел в себе силы остаться в живых» / Публ. и комм. Б. Лунина // Аврора. 1990. № 8. С. 125 – 133), а также Ю.И. Юркуна (АУФСБ СПбиЛО. Дело № П – 31221). См. также: «Подвергнутая экспертизе литература…»: Из следственного дела И.М. Наппельбаум / Публ. Е.М. Царенковой, вступ. статья и примечания А.Л. Дмитренко // In memoriam: Сб. памяти Владимира Алоя. СПб., 2005. С. 390 – 417.Ценные детали и комментарии содержатся также в различных публикациях А.Я. Разумова.


[Закрыть].

Аресты по этому делу растянулись на девять месяцев. Первым – на рассвете 20 июля 1937 года – был арестован Николай Олейников, но четкая связь его дела с «заговором писателей» не прослеживается10611061
  Олейников А. Последние дни Николая Олейникова // «…Сборище друзей, оставленных судьбою». А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: «чинари» в текстах, документах и исследованиях / Сост. В.Н. Сажин. В 2 т. Т. 2. М., 2000. С. 595. Распространенная версия об аресте Н. Олейникова в ночь со 2 на 3 июля неверна. Расстреляли его 24 ноября 1937 г. – одновременно с его давним другом филологом-японистом, востоковедом Д.П. Жуковым, арестованным 29 мая 1937 г. (Там же. С. 605). И хотя Олейникову и Жукову инкриминировали участие в троцкистской контрреволюционной организации, из опубликованных материалов дела Н. Олейникова напрямую связь с делом Б. Лившица и других участников «Заговора писателей» не просматривается (Там же. С. 597 – 608).


[Закрыть].

Лившица арестовали вторым (а если Олейников ни при чем – то первым) – в ночь с 25 на 26 октября 1937 года10621062
  См. подробнее: Шнейдерман, 1996.


[Закрыть]. Видевшие его в тюрьме с трудом узнавали в окровавленном и психически сломленном человеке жизнелюба и сибарита Бенедикта Лившица. Он явно не выдержал обрушившихся на него пыток и начал давать следствию обильные «показания».

11 января 1938 года, отвечая на вопрос следователя о террористическом характере их заговорщицкой организации, Лившиц сказал:

«Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.

В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я10631063
  Эта встреча состоялась в марте 1937 г.


[Закрыть]. За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. пред‹седателя› ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужден»10641064
  Шнейдерман, 1996. С. 98.


[Закрыть].

Приговор Бенедикту Лившицу – «десять лет без права переписки» – сегодня уже не нуждается в разъяснениях10651065
  См. подробнее: Шнейдерман, 1996.


[Закрыть]. Его расстреляли 21 сентября 1938 года10661066
  В официальной справке 1953 г. сообщается о смерти Б.К. Лившица 15 мая 1939 г. «от сердечного приступа».


[Закрыть].

Мандельштам, кстати, тоже фигурант того же «заговора», но посаженный по другому делу, он пережил своего друга всего на три месяца…

Перед отъездом в Саматиху, где арестовали уже Мандельштама, он в последний раз ездил в Ленинград. Именно тогда – между 3 и 5 марта – в последний раз они увиделись с Ахматовой. Надежда Яковлевна вспоминала:

«Утром мы зашли к Анне Андреевне, и она прочла О.М. обращенные к нему стихи про поэтов, воспевающих европейскую столицу… Больше они не виделись: мы условились встретиться у Лозинского, но нам пришлось сразу от него уйти. Она уже нас не застала, а потом мы уехали, не ночуя, успев в последнюю минуту проститься с ней по телефону»10671067
  Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1999. С. 378.


[Закрыть].

По телефону!..

К этому приезду уже начали сбываться самые мрачные пророчества О.М. о «мертвецов голосах» и о «гостях дорогих». Лившицу, Стеничу, Выгодскому – одним из самых близких ему людей – было уже не позвонить. Всех их арестовали – кого осенью, кого зимой…

С Беном Лившицем не удалось проститься и в предыдущий приезд – летом 1937 года. На ранний, с вокзала, звонок Тата (Екатерина Константиновна) Лившиц мужа будить не стала, за что потом была им жестоко отругана – весь день Бенедикт Константинович просидел у телефона, словно догадывался или предчувствовал, что этот их тысяча первый за жизнь разговор, если бы он состоялся, был бы последним.

Но Мандельштам, увы, так и не позвонил10681068
  Екатерина Константиновна, и в старости не склонная к сентиментальности, рассказывая это, словно заново переживала свою невольную «вину» и не сдерживала слез. Ведь до ареста ее «благоразумного» мужа оставались тогда считанные месяцы!


[Закрыть].

ОФИЦЕРСКАЯ КОСТОЧКА, БАЛЕТНЫЕ ПАЧКИ, ПЕРЕШИТЫЙ БУШЛАТ
(ЕКАТЕРИНА ЛИВШИЦ)

Александру Кушнеру

Памяти Ирины Вениаминовны Будовниц

Всех, кто был знаком с Екатериной Константиновной Лившиц, вдовой Бенедикта Лившица, поражала ее удивительная цельность, открытость и не зависящая от возраста грациозность. Общение с ней, вне зависимости от ее физического состояния, всегда было по-особому насыщенным и праздничным, в ее безукоризненной речи, простоте – даже в осанке – дышала сегодня уже совершенно непредставимая эпоха.

…Она родилась 25 сентября 1902 года в материнском поместье Завалье близ Тульчина, что под Винницей, в семье банковского служащего. Ее дед по матери был кадровым офицером, и свою, столь неожиданную для нее самой, стойкость к бесчисленным жизненным невзгодам и испытаниям она, улыбаясь, не раз объясняла именно «офицерской косточкой».

Вот как она сама описывает свое детство в письме к Марине Николаевне Чуковской:

«Я очень рано начинаю себя помнить. Наверное, потому, что когда мне было года четыре, резко изменилась обстановка, в которой я жила. Папа мой, как и его родители, – исконный петербуржец, а женился он на маме, когда служил на юге, вернее, в Юго-Западном краю, близко от границы. Там у маминых родителей была небольшая усадьба, рядом со знаменитым Пестелевским Тульчиным (Пушкин виделся там с Пестелем) уже за крепостным валом, и так она и называлась: «Завалье». Там всегда стояло много воинских частей. Мамин отец после Киевского кадетского корпуса тоже вышел в Севский полк (обыкновенный, армейский), но он умер, когда маме был лет 18 – 19.

Бабушка, в честь которой я была названа Екатериной, была полькой <…> и очень заядлой. Поэтому мама училась в польском пансионе и говорила, что их там ежедневно душили Histoire de la Pologne – вокруг было много польских поместий. <…>

Соседи у нас были, мы друг к другу ездили, но это было не так часто – и потому я росла одна, без подруг. Зато были сад, озеро, лошадки, собаки, кошки, кролики. И была голубятня»10691069
  Из черновика письма Е.К. Лившиц М.Н. Чуковской от 4 мая 1984 г. (РНБ. Ф.1315. Д.21).


[Закрыть].

Со временем семья переехала в Казань, затем в Киев, где у отца в самом начале революции были «большие неприятности, т. к. все банковские служащие саботировали». Потом ненадолго Москва, потом опять Киев, а потом, в 1922 году, родители переехали в Ленинград. «Да, была еще длинная папина командировка в Ульяновск, родители забрали туда Кику10701070
  Сын Б. Лившица – Кирилл Лившиц (1925 – 1942).


[Закрыть], потом я за ними туда приехала и мы все вместе вернулись в Петроград, нет, уже в Ленинград. Последнее время папа служил в сберкассе и даже в блокаду ходил куда-то на Московский проспект, хотя давно был на пенсии».

16 октября 1937 года забрали мужа, Бенедикта Константиновича, а 31 декабря 1940 года арестовали и саму Екатерину Константиновну.

Между двумя этими арестами ей суждено было пережить и такой сокрушительный удар как отказ киевских и проскуровских родственников Лившица взять к себе зачумленного племянника – осиротевшего Кирилла приютили и спасли совершенно чужие люди!

Сначала его забрали в детский дом, там он вел себя дерзко и однажды запустил стулом в воспитательницу, обозвавшую его заклятым сыном заклятого врага народа. Тогда Алексей Матвеевич Шадрин, поэт и переводчик (умер в 1983 г.) взял его под свою опеку.

В 1941 году десятиклассник Кирилл Лившиц записался добровольцем на фронт, но был демобилизован по малолетству и вскоре, вполне вкусив блокады, эвакуирован в Свердловск. Там, подделав документы (накинув себе пару лет), он снова попадает в армию, едет на фронт – матросом Волжской флотилии, а 18 октября 1942 года погибает под Сталинградом, попав под бомбежку. Похоронен на Мамаевом Кургане.

Да, империалы в свадебных туфельках явно не сработали!..

Свой собственный срок Екатерина Константиновна получила, как она сама считала, за разговоры в кругу жен репрессированных по так называемому «грузинскому делу», когда основательно «погромили» всю грузинскую колонию в Ленинграде. Ее арестовали 31 декабря 1940 года и 18 апреля 1941 года приговорили по статьям 58.8, 10 и 11 к 7 годам лагерей и 2 годам поражения в правах. После кассации приговор изменили и срок снизили до 5 лет10711071
  РНБ. Ф. 1315. Д. 1. Л. 12.


[Закрыть].

Эти пять лет бывшая балерина провела в Сосьве, в лаготделении Севураллага.

«Видели бы мои предусмотрительные родители, – писала Е.К. Лившиц в своих незаконченных «Воспоминаниях» – как я вернулась с Урала, не имея права жить в Ленинграде, без паспорта, с соответствующей справочкой, в бушлатике, перешитом из старой шинели, верно служившей неизвестному мне русскому солдату все военные годы, и с 17 рублями в кармане, заработанными мною за 5 лет!»

…Лишь в 1946 году Екатерина Константиновна освободилась из лагеря и поселилась сначала в Щербаткове, где около двух лет работала нештатным руководителем различных самодеятельных кружков, а потом в Луге (все – в «застоверстной» зоне), дрожа от страха потерять работу (в мастерской по ручной росписи женских косынок и платков). В 1953 году с нее сняли судимость, и только в 1955-м она вернулась в Ленинград – какое-то время жила на заработки машинистки и гонорары от переизданий переводов, сделанных в свое время заботливым мужем.

Это о ней, о Таточке Лившиц, писала Н. Мандельштам в самом начале книги об Ахматовой: «Эта прелестная женщина, вдова Л., символизирует для меня бессмысленность и ужас террора – нежная, легкая, трогательная, за что ей подарили судьбу? Вот уж удивительно – женщина, как цветок, как смели отравить ей жизнь, уничтожить ее мужа, плевать ей при допросах в лицо, оторвать от маленького сына, которого она уже никогда не увидела, потому что и он погиб, пока она гноилась на каторге в вонючем ватнике и шапочке-ушанке. За что?

<…> А с другой стороны моя Тата, оставшаяся прелестной даже в старости – это символ женской силы, невиданного пассивного сопротивления тем, кто превратил “сильных мужчин” в покорную и дрожащую тварь с хорошо организованным коллективным разумом”. Это Таточка ответила прокурору, когда он сказал ей, что она может еще выйти замуж, – так у нас иногда, в виде особой милости, сообщали о расстреле, гибели или другой форме уничтожения мужа – Я с мертвыми не развожусь”»10721072
  Мандельштам Н., 2008. С. 111 – 113.


[Закрыть].

Самым последним испытанием, выпавшим на долю Екатерины Константиновны были затяжные (тянущиеся с 1980 года!) хлопоты об издании однотомника Б. Лившица10731073
  Имеется в виду издание: Лившиц Б. Полутораглазый стрелец: Стихи. Переводы. Воспоминания / Предисл. А.А. Урбана. Сост. Е.К. Лившиц и П.М. Нерлера. Примеч. и подг. текста П.М. Нерлера и А.Е. Парниса. Л.: Сов. писатель,1989. 720 с. В подготовке книги принимали участие также В.Я. Мордерер и Е.Ф. Ковтун.


[Закрыть]. Срываясь то в унижения, то в отчаянье, эти хлопоты велись сначала в Москве (в «Художественной литературе» – где не увенчались успехом), а затем в Ленинграде (в «Советском писателе» – где увенчались, но не сразу).

Издавать или не издавать? Со «Стрельцом» или без? С купюрами или без? Сколь полным должен быть поэтический корпус и какими должны быть примечания? – на всю эту изнурительную борьбу с добровольными апостолами трусости, своеволия и безгласности ушли последние годы и последние силы. Работа, ведись она по-человечески с самого начала, заняла бы не 9 – 10 лет, а 2 – 3, от силы 4 года.

1 декабря 1986 года Екатерина Константиновна писала Манане Мегрелидзе10741074
  Манана Константиновна Мегрелидзе, дочь Александры Федоровны (Цуцы) Карцевадзе, любимой подруги и «подельницы» Е.К. Лившиц. Цитируется по черновикам (в собрании П. Нерлера).


[Закрыть]: «Если умела скучать, скучала бы. Но дела много. 24 декабря в Союзе Писателей будет вечер памяти мужа. Это день его столетия. Не знаю, смогу ли быть».

Вечер, организованный секцией художественного перевода и секцией поэзии, состоялся в Доме писателей им. В.В. Маяковского и прошел замечательно. Помимо Екатерины Константиновны, прочитавшей свои воспоминания, в вечере принимали участие С. Иванов, Ю. Корнеев, Э. Линецкая, Н. Рыкова, А. Урбан и В. Шефнер.

Продолжу цитату из того же письма: «Книга все еще строится. Она должна выйти в 87 году. Как бы дотянуть в более или менее человеческом виде».

В 1987 году она писала тому же адресату: «Мне бы пожить еще годика два, дождаться выхода книги, порадоваться и немного привести в порядок архив. Но я все время забываю, что мне скоро будет 85!!!!

Сейчас умирать ну никак нельзя. Такие интересные новости, такие надежды. Так оживилась даже наша захолустная, провинциальная жизнь…»

В том же году и тому же адресату: «С книгой у меня опять осложнения. Парнис потребовал (он комментатор) себе 6(!) листов на комментарий. Это неслыханно. В противном случае грозится выйти из издания. Ему хочется развернуться вовсю. Похвастаться своей эрудицией, а книга опять может быть отложена. Эпоху он, конечно, знает прекрасно, но кровушки выпил он из всех нас изрядно»10751075
  Ср. в письме от 7 – 8 марта 1987 г.: «Книга только сейчас вырвана из рук комментатора».


[Закрыть].

…А когда в 1989 году книга наконец вышла, Екатерины Константиновны уже не было в живых. Она умерла 1 декабря 1987 года.

Даже гранок заветного тома ей увидеть не привелось, не то что подержать книгу в руках!.. И никак не избыть горького чувства несправедливости, досады и общей вины.

Жившие в разных городах, вдовы Мандельштама и Лившица не переписывались. Та дружба, то теснейшее общение, что при живых Бене и Осипе были самоочевидностью, – после их гибели уже не восстановились. Видимо, слишком много и тяжко досталось каждой из них, чтобы дружба мужей перешла и во вдовью. Центр тяжести их привязанности был да так и остался в прошлом.

У Надежды Яковлевны даже адреса Таты не было тогда, когда он ей оказывался нужен. В таких случаях ей дважды приходилось прибегнуть к услугам Ахматовой. Первый раз – в марте 1957 года, когда Н.Я. хватилась и не нашла утерянное свидетельство о браке с О.М.: «Я еще могу оказаться не вдовой. Тогда вдовой будет Евг[ений] Эм[ильевич]. Это очень смешно, но все же может быть маленьким осложнением. Тата Лившиц – была, кажется, свидетелем этой грозной процедуры в Киеве в 1922 году. (Меня без этой бумажки не брали в штабной вагон.) Нельзя ли попросить ее написать соответствующее показание? Я не знаю ее адреса»10761076
  См. выше в переписке Н.Я. с А.А.


[Закрыть]. Второй раз – спустя 10 лет, когда вдруг вспыхнула история с мемуарами Лютика10771077
  См. выше в переписке Н.Я. с А.А.


[Закрыть].

Впрочем, у этой дистанции между двумя вдовами были свои преимущества и немалые. Во-первых, это право на «внепартийность»: Тата, конечно же, всегда была в курсе всех актуальных ссор и конфликтов Н.Я., но никогда не бывала в них вовлечена. Во-вторых, отношения сами по себе складывались ровные – из такого далека уж никакая кошка не перебежит дорожку.

Письма Н.Я. к Тате Лившиц без труда уместились в пределах одного года – того самого 1967-го, весною которого Н.Я. закончила свои воспоминания об Ахматовой. В марте – взволнованность, страстное желание видеть, показать, дать почитать рукопись! А осенью – почти полная отрешенность от всего этого, погруженность в быт и будни, пускай и скрашенные выходом «Разговора о Данте».

Но вернемся к Тате.

И тут, пожалуй, стоит упомянуть еще одно стоящее рядом письмо Н.Я. – письмо А.К. Гладкову от 12 декабря 1967 года, где она писала: «Таточку Лившиц я люблю. (Ее почему-то не любила Анна Андреевна; в частности, за то, что там сломался ее муж; но за это грех ненавидеть жену, да и самого человека.) Это трогательная красотка, маленькая луна, ветерок, Таточка, балеринка без балета, похоронившая всех своих близких (сын погиб на войне, когда она была далеко), вызывала у меня всегда великую нежность именно тем, что никак не заслужила своей участи. Судьба нас развела в разные стороны, но я помню и люблю бедную Тату. На похоронах Анны Андреевны она сказала мне, что у нее уже был инфаркт. За что? Передайте ей от меня нежнейший привет»10781078
  РГАЛИ. Ф.2590. Оп.1. Д.298. Л.117.


[Закрыть].

Возможно, именно это письмо стало для Надежды Яковлевны сигналом к тому, чтобы в книгу «Об Анне Ахматовой» включить и новеллу о вдовьей судьбе Таточки. Но само по себе это нисколько не удивительно. Когда арестовали ее саму, Тату, следователь, во-первых, дал ей понять, что Бена уже нет в живых, а потом, видимо, очарованный ее скорбной красотой, предложил ей – без обиняков и сентиментальностей – выйти замуж за него.

Задумайтесь!..

Мало было той власти, «отвратительной, как руки брадобрея», отобрать у Лившиц все, что ей было дорого, – разорить семейный очаг, расстрелять мужа и осиротить сына! Нет, палачам хотелось оприходовать еще и ее саму – с пользой для общества и к собственному удовольствию!

Так восхитимся мужеством этой хрупкой и беззащитной женщины, отказавшейся от столь лестного предложения.

В день похорон Екатерины Константиновны Лившиц я написал посвященные ее памяти стихи:

 
Так вот каков он – праздник скифский!
Каэр без права переписки
И с конфискацией семьи!
А ненасытная медуза
Над каждой люлькою союза
Свивает щупальца свои.
И произнес убийца Бена:
«Иди, ищи ему замену.
Глядишь, и я тебе сгожусь?..»
Но нет, не общая природа
У слуг и у врагов народа:
«Я с мертвыми – не развожусь!»
 

ЛЮТИК ИЗ ЗАРЕСНИЧНОЙ СТРАНЫ
(ОЛЬГА ВАКСЕЛЬ)

Александру Ласкину и Елене Чуриловой

Дичок, медвежонок, Миньона…10791079
  Из стихотворения «Возможна ли женщине мертвой хвала?..»


[Закрыть]

В Лютике не было как будто ничего особенного, а все вместе было удивительно гармонично; ни одна фотография не передает ее очарования10801080
  Из подготовленного к печати более полного текста воспоминаний Е.Э. Мандельштама (Собрание Е.П. Зенкевич; нынешнее местонахождение собрание неизвестно).


[Закрыть]

Я спрашивал тогда бабушку: “Ведь Лютик – это такой цветок, а почему маму называют Лютиком?”

Она ответила: “В детстве твоя мама и была как цветочек”10811081
  Разрозненные записи А. Смольевского (В архиве А.С. Ласкина).


[Закрыть].

…Нескольких стихотворений, обращенных Осипом Мандельштамом к Ольге Ваксель или же посвященных ее памяти, оказалось вполне достаточно для того, чтобы заинтересоваться адресатом и посвятить ей самой отдельную книгу.

Именно это и сделал Александр Ласкин, написавший о ней документальную повесть «Ангел, летящий на велосипеде»10821082
  См.: Ласкин А. Ангел, летящий на велосипеде: Документальная повесть об О. Ваксель и О. Мандельштаме; Я недолго жила на земле…: Избранные стихи / О.А. Ваксель. СПб.: Стройиздат, 2002.


[Закрыть]. При этом он опирался на архив О. Ваксель, предоставленный в его распоряжение ее сыном, А.А. Смольевским: в этом архиве – ее дневник, стихи и рисунки. Вместе с тем повесть, хотя бы и документальная, создавалась по законам художественного, а не научного жанра, и ее изначальные источники оставались в тени.

И тут-то произошло самое неожиданное и самое важное: оказалось, что Лютик (домашнее прозвище Ольги Ваксель) была куда более сложной, глубокой и самостоятельной фигурой, чем это принято полагать. Воспоминания Н.Я. Мандельштам рисовали ее как красавицу-капризулю, к тому же марионетку в материнских руках. Крупным планом всплывает другой ее образ, именно тот, что мы уже раз видели – в мандельштамовских стихах. И даже начинает казаться, что понимаешь, в чем секрет ее привлекательности.

Это не только женская красота и обаяние, это еще и то, что мы бы назвали гением жизнетворчества.

Потрясающие вкус, находчивость, шарм, искренность… Состряпать гениальные завтраки – буквально из ничего, сшить гениальный вечерний наряд – из шторы или прогнать разбойников гениально находчивой фразой («Эй, Коля, Петя, Миша, вставайте, разбойники пришли!»10831083
  Цитаты из «Воспоминаний» и стихотворений О. Ваксель даются по изданию «Возможна ли женщине мертвой хвала?..». 2012.


[Закрыть]) и ручным фонариком, изображающим пистолет, – вот что было ее стихией и ее амплуа.

Существенное проявление жизнетворческих талантов Лютика – и ее поэзия. Не так уж важно, что объективно Ольга Ваксель была поэтом слабым, откровенно подражающим Ахматовой «Четок», Гумилеву «Романтических цветов» и, немножечко, Мандельштаму «Камня». Важнее всего было само поэтическое мироощущение, к которому она чувствовала себя причастной и из которого вытекало ее отношение к стихам.

Жизнетворчество Ольги Ваксель распространялось и на ее личную жизнь. Тут оно было часто загадочным и непредсказуемым для нее самой. Какой-то механизм, запрограммированный сначала на восторг и взлет, – а потом на крах, на падение, на разрыв, на развод и – в самом крайнем случае – на выстрел!..

А вот быть хорошей матерью, например, в ее амплуа не входило. В иные периоды она как будто напрочь забывала, что у нее есть сын. «Общество Аси10841084
  Сына Арсения.


[Закрыть] – это хорошо, но не вечно же! Полтора месяца полнейшего одиночества даже мне показались целой вечностью». Даже больного и слабого, но формально пристроенного куда-то, она могла не видеть неделями, легко уговаривая себя тем, что с ним все в порядке (как это и было, например, в 1929 году, пока заболевшего корью Арсика не поместили в лазарет в Сиверской, известив ее телеграммой).

Казалось бы, ребенок должен был бы если не ненавидеть, то уж во всяком случае недолюбливать столь эгоистичную и эгоцентричную мать, – на деле же он ее не просто необычайно любил, а буквально боготворил и никогда ни за что не осуждал, во всех ее конфликтах (с отцом ли, с бабушкой или с кем-то еще) преданно вставая на ее и только на ее сторону.

А конфликтов в жизни Лютика было с лихвой, как и приводящих к ним контактов. Ее общительность не знала ни границ, ни усталости. Круг знакомств еще с детства был необъятным и охватывал сотни людей – от портовой голи до Государя Императора.

Твердое знание о ее семье, о ее матери, отце и отчиме позволяет лучше понять то, что произошло с нею самой: сложносоставные (но фактически безмужние) семьи – и у ее матери10851085
  Она, кстати, тоже росла без отца, умершего, когда ей шел тринадцатый год.


[Закрыть], и у нее. Родители разошлись, когда ей не было и трех лет, она же ушла от Арсения Федоровича, не дождавшись даже рождения сына (развелись они спустя год, и еще год прошел, пока отец, у которого жил ребенок, не отдал его матери).

Осипа Эмильевича она и Надежда Яковлевна в шутку называли «мормоном», весело и прозрачно намекая на практикуемую мормонами полигамию. Пишет об этом, как и о многом другом, Ольга Александровна легко и безо всякой застенчивости – чувствуется, что сексуальная революция произошла у нее лично уже давно10861086
  90-летняя Эмма Григорьевна Герштейн, когда решилась заговорить о том же, сделала это натужно и по-ханжески. В написанном ею на склоне лет очерке «Надежда Яковлевна» она замахнулась чуть ли не исчерпывающий обзор проявлений бисексуальности у Н.Я., а заодно и «мормонства» у О.Э., не исключая и приставаний лично к ней. Осмелев от своего анализа, мемуаристка пошла еще дальше и пустилась в глубокомысленные объяснения потомству того, как сквозь призму сих обстоятельств следует понимать поэзию и чуть ли не поэтику Мандельштама! (Герштейн, 1998. С. 412 – 445). Сорвав на этом постмодернистские аплодисменты и Букера, мемуаристка оставила по себе крайне неприятный осадок.


[Закрыть].

И все-таки главный «мормон» воспоминаний Ольги Ваксель – это она сама: от ее романов и увлечений просто рябит в глазах, на некоторых страницах умещается по два, а то и три партнера, зато о каждом (или о каждой) она находит как доброе слово, так и не очень доброе. Почему-то она явно благоволила к морякам, пожилым и дальним родственникам своих ухажеров, иногда к женщинам.

Сил удержаться и устоять хватало ей, самое большее, на неделю. Рациональнейший Евгений Эмильевич Мандельштам, де-факто жених Лютика летом 1927 года, сам отказался от нее после того, как встретил ее на батумской набережной со своим приятелем, с которым накануне и познакомил. Но вот что характерно: и спустя 40 лет после событий он, беседуя с третьим участником этого путешествия – Арсением Арсеньевичем, явно сожалел о том, что Лютик не осталась с ним и не вышла за него замуж!

А вот что она пишет о своем втором муже: «…Зная себя, я не надеялась сохранить такие же чувства, тем более, что характер их был слишком реальный. Мне жалко было Льва, который плакал как ребёнок, уходя по моему капризу в такой далёкий рейс. Было несомненно, что если он не любил меня, когда мы поженились, то любит теперь, как только можно любить на Земле. Я сама в эти последние дни любила его без памяти. <…> В это время мне пришла в голову мысль немного поинтересоваться моей соседкой по дому…». И т. д.

Каждый из очарованных и брошенных ею мужчин, – а «общей не ушли судьбы» не только братья Мандельштамы, а буквально все, не исключая, по-своему, и Христиана Вистендаля, – был с нею по-настоящему счастлив! Иначе бы не возвращались они к ней или за ней, почти каждый, так упорно и дружно.

Гётевский образ Миньоны из «Вильгельма Мейстера», возникший у Мандельштама, удивительно точен. Лютик и была его живым воплощением: бродячая циркачка, поющая дивные песни, околдовывающие слушателей, девчонка почти, рядящаяся в мужские одежды, и в то же время зрелая чувственная женщина, умеющая глубоко и возвышенно любить и страдать. Вместе с тем было в Лютике что-то и от Кармен – бесконечно женственной, непреодолимо влекущей, вожделенно греховной и патологически неверной, а также от Гермины, богемной умницы-грешницы из «Степного волка» Гессе, густо настоянного все на том же Гете. В неодолимой притягательности богемы и в ее творческом начале – страшная ее сила, а в неотвратимой от нее и после нее изжоге и мути – ее небесплодная суть.

Всем им прямою противоположностью была бы, кажется, Гретхен из «Фауста» – милое и безгрешное существо, созданное для семейного счастья и сулящее именно его, но – милостью дьявола – распятое вместе с дитем на кресте людских предрассудков!

Не оттого ли так тянется – пусть и безнадежно – Лютик и к чему-то прямо противоположному или к попросту нормальному – к подруге ли Леле Тимофеевой, к Саше ли Хрыпову («совершеннейшему человеческому существу», осторожно пытавшемуся, пусть и безуспешно, перевоспитать ее) или к тому же Христиану Вистендалю?