Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

Старожилы – те, кого выбросили в этот лагерь из таких же эшелонов раньше, – высыпали к проволоке поглядеть на пополнение. Тысячи пар глаз искали среди прибывших знакомых и друзей, может быть, родню.

Осматривались и новички. Сразу после сдачи-приемки началось их распределение по зонам.

Первыми отделили женщин от мужчин, потом «политических» («контриков») от «урок». Это было большим облегчением для «контриков»: оставалась более или менее своя среда – с общим прошлым, общими разговорами и общими интересами.

Потом начали тасовать самих «контриков». Часть погнали еще в какую-то зону. «Привет огонькам большого города» – насмешливо встречала их обслуга зоны.

Лагерь в 4 км от станции «Вторая Речка» существовал с 1932 года и имел официальное название: Владперпункт (Владивостокский пересыльный пункт). Именовали его и транзитной командировкой Владивостокского ОЛП780780
  Отдельный лагерный пункт.


[Закрыть], а также пересыльным лагерем Управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛ) или Главного управления строительства Дальнего Севера781781
  Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923 – 1960. Справочник / Сост. М.Б. Смирнов. М., 1998. С. 187.


[Закрыть]. В обиходе – пересылкой или транзиткой.

За аббревиатурами скрывалось административная структура «Дальстроя» – государственного треста по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы. Основанный в 1932 – 1933 гг. для комплексного освоения и эксплуатации природных ресурсов Северо-Востока Сибири, он нашел и проявил себя главным образом на колымском золоте, а после 1938 года – еще и на олове. С самого начала «Дальстрой» был могущественной организацией, государством в государстве – своего рода «Ост-Индской компанией», независимой от всяких там местных властей. Начиная с 4 марта 1938 года, «Дальстрой» передается в прямое ведение НКВД СССР с преобразованием его в Главное Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР «Дальстрой». К этому времени «Дальстрой» приобрел черты горнопромышленного монстра, пожирающего многоотраслевого, оснащенного техникой треста.

В течение почти двадцати лет782782
  В 1953 г. имущество Дальстроя было передано Министерству горнорудной промышленности.


[Закрыть] Дальстрой ежегодно получал почти по несколько десятков тысяч зэков (в 1938 и 1939 гг. – примерно по 70 тыс. чел.)783783
  Эту аббревиатуру некогда знали буквально все: она происходит от «з/к», что означало «заключенный-колонист», или, фактически, просто «заключенный».


[Закрыть], но из-за высокой смертности общая численность работников на Колыме редко превышала 200 тысяч душ одновременно, из них 75 – 85 % составляли заключенные784784
  См.: Широков А.И. Дальстрой: предыстория и первое десятилетие. Магадан, 2000; Бацаев И.Д. Особенности промышленного освоения Северо-Востока России в период массовых политических репрессий. 1932 – 1953. Магадан, 2002; Навасардов А.С. Транспортное освоение Северо-Востока России в 1932 – 1937 гг. Магадан, 2002; Bollinger M.J. Stalin`s Slave Ships. Naval Institute Press, Annapolis, Maryland, 2003.


[Закрыть]. Всего же за 1932 – 1953 гг. в системе Дальстроя перебывало около миллиона человек785785
  Согласно А.Г. Козлову – 876 тыс. чел. (Козлов А.Г. В период «массового безумия» // http://www.kolyma.ru/magadan/index.php?newsid=389)


[Закрыть]. К 1939 году Магадан окончательно утвердился в сознании как административный центр «Дальстроя» – а, стало быть, и Колымы как его синонима,

Первым начальником «Дальстроя» был знакомый Шаламову еще по Красновишерску Эдуард Петрович Берзин (1893 – 1938)786786
  Он «начинал» еще в 1931 г. на строительстве Красновишерского целлюлозно-бумажного комбината.


[Закрыть]: его арестовали 29 ноября 1937 года, в поезде Москва – Владивосток, на станции Александров, и расстреляли 1 августа 1938 года. Вторым – с 21 декабря 1937 по октябрь 1939 гг. – старший майор гб Карп Александрович Павлов (1895 – 1957, покончил жизнь самоубийством). При Павлове начальником УСВИТЛа (с 21 декабря 1937 по 27 сентября 1938 гг.) был полковник Степан Николаевич Гаранин (1898 – 1950), прославившийся своими расстрелами, личным садизмом и жестокостью787787
  После следствия в Магадане Гаранин был переведен в Москву, а с мая 1939 г. находился в Сухановской тюрьме, но вину нигде не признал. Осужден ОСО при НКВД СССР в январе 1940 г. «за участие в контрреволюционной организации» на 8 лет ИТЛ; впоследствии срок заключения был во внесудебном порядке продлен. Умер в 1950 г. в Печерлаге МВД. В 1990 г. реабилитирован.


[Закрыть]. Мандельштам попал во Владивосток уже после ареста Гаранина в сентябре 1938 года и накануне замены его на капитана гб Ивана Васильевича Овчинникова (работал с 14 октября 1938 года до 10 февраля 1939 года).

В 1935 году начальником пересыльного лагеря был Федор Соколов788788
  Бацаев, Козлов, 2002. С. 254.


[Закрыть]. Осенью 1938 года, по свидетельству Д.М. Маторина, начальником был некто Смык, а комендантом, по свидетельству Е.М. Крепса, – Абрам Ионович Вайсбург, сам из бывших ссыльных. Оба оставили по себе добрую память относительной незлобивостью.

Назначение лагеря – быть перевалкой для бесконечной рабсилы, завозимой с материка на Колыму. А также для обратного ручейка – тех, кого вызвали на переследствие, или тех, кто, если выжили, отбыли свой срок на Колыме и не подохли.

Пересыльный лагерь был своеобразным ситом и сортировочным пунктом сразу в нескольких смыслах слова. Во-первых, политических («контриков») тут отделяли и содержали отдельно от уголовных («урок»), что было для первых огромным, хотя и кратковременным, облегчением. Во-вторых, людей сортировали по их физическому состоянию. Более крепких и сравнительно здоровых отправляли морем на Колыму, остальные же попадали в «отсев» (часть зимовала на пересылке, а большинство – в основном, инвалиды – направлялось на запад, в Мариинские лагеря недалеко от Кемерово).

Сроки индивидуального пребывания в транзитном лагере были непредсказуемы. Четверка дальстроевских пароходов – «Джурма», «Дальстрой» (бывший «Ягода»), «Кулу» и «Николай Ежов» (будущий «Феликс Дзержинский») – лишку не простаивала. Одна только «Джурма» – крупнейший из пароходов – могла забрать в свои трюмы население трех-пяти эшелонов, если только допустить, что все эти люди работоспособны на Колыме.

Одних гнали в трюмы и на Колыму буквально назавтра после приезда, другие кантовались месяцами, а третьи умели так приспособиться к требованиям начальства, что жили здесь годами. Попавших в отсев и не зацепившихся за этот лагерь ждали Мариинские инвалидные лагеря.

Место для пересылки было выбрано безлюдное и в то же время доступное. Лагерь был вытянут по долине Саперки и занимал около 7 гектар. Территория была испещрена частой сетью водосточных каналов, необходимых при ливневых дождях.

Бараки оседлали пологий южный склон Саперной сопки789789
  Однако северный склон сопки был достаточно крут; внизу протекала речка Саперка, ныне забранная в трубу.


[Закрыть], так что из лагеря хорошо были видны, пусть и вдалеке, и Амурский залив, и сопки – и покрытые тайгой, и лысые790790
  Сама территория лагеря и даже его конфигурация в течение длительного времени не подвергалась изменениям благодаря тому, что все это перенял так называемый «экипаж № 15110» – одна из учебных военно-морских частей Тихоокеанского флота. Из построек 1930-х годов на территории «экипажа» частично, но всё же до самого конца сохранялись здания пищеблока и больницы. В 2007 г. экипаж окончательно ликвидировали, а его бывшую территорию поглотил город – теперь уже вся территория бывшего лагеря застроена. С юга «лагерь» был ограничен нынешней Днепровской улицей, с севера – Печерской, а с востока – Областной, долгое время служившей северным выездом из города. Ныне вся территория и железнодорожной станции, и лагеря, и причала находится в пределах городской черты Владивостока. А «Вторая Речка» – это название большого городского микрорайона. Местность же, где располагалась пересылка, называется «Моргородком».


[Закрыть]. На одной из них было заметно укрепление – один из люнетов Владивостокской крепости.

Особо приветливым это место не назовешь. Тем не менее пересылка была сравнительно благополучным и обжитым лагерем: обтянутые брезентом добротные бараки из доски-шестерки791791
  Из-за брезента некоторые поначалу и вовсе воспринимали их как палатки.


[Закрыть], трехэтажные нары в них (в летние месяцы бывал и четвертый «слой» – стихийный: лежали и на полу), «буржуйки».

Да и начальство особо не зверствовало – сказывался, возможно, гаранинский шок. В пределах своей огороженной зоны по лагерю днем можно было свободно передвигаться, двери бараков закрывались только на ночь – ходи из одного в другой и общайся792792
  При крайней необходимости пробирались из барака в барак и ночью, как, например, в случае Хинта, хотевшего повидать Мандельштама, но уезжавшего утром на запад, на переследствие.


[Закрыть]. В сочетании с бархатной осенью эта свобода внутри несвободы воспринималась как подарок судьбы.

Пересылка состояла из двух частей: в первой находились уголовники, или «урки» (около двух тысяч человек), во второй – политические, или «контрики».

В центре, в учетно-распределительной («ничейной») зоне, – административное здание и несколько в глубине – двухэтажная, буквой «П», деревянная больница-стационар на 100 коек в зимнем режиме и на 350 в летнем (за счет доразмещения в палатках). Рядом – амбулатория пропускной способностью до 250 человек в сутки, аптека793793
  Из доклада начальника перпункта Ф. Соколова за 1935 г. (Бацаев, Козлов, 2002. С. 254). И.К. Милютин, единственный, сообщает о двух печах для сжигания трупов умерших (Милютина, 1997).


[Закрыть].

Здесь, как бы в центре лагеря, всегда толкался народ из разных бараков, шел перманентный торг и обмен.

Напротив КПП – пищеблок, а в противоположном конце лагеря – в глубине урочьей зоны – находилась баня с прожаркой. Рядом с ней – небольшой карьер, откуда и Мандельштам с Хитровым перетаскивали на тачке каменья.

Та часть лагеря, где содержались «контрики», называлась «Гнилой угол», или «Тигровая балка», причем в ней были три обособленные зоны: мужская (на 5 – 7 тыс. чел.), женская (на 2 тыс.) и «китайская» (на 3 тыс. – для эмигрантов из Харбина и китайцев Приамурья). В зоне «контриков» стояли комендантский барак и больничка на двенадцать коек (изолятор). В отгороженном от глаз дощатым забором домике в китайской зоне располагалась своего рода «шарашка» местного значения – так называемый лагпункт № 1, или конструкторское бюро, обслуживавшее нужды города и Дальстроя. Женская зона представляла собой огромный огороженный колючей проволокой и основательно загаженный двор, пропитанный запахом аммиака и хлорной извести.

Между зонами – десятиметровые полосы, в которые на ночь выпускали собак. Женская зона была огорожена двумя дополнительными рядами колючей проволоки, а «китайская» – забором.

В лагере – около 20 добротных бараков, каждый емкостью примерно в 600 человек. Итого пропускная способность лагеря – 10 – 12 тысяч зэков794794
  Е.М. Крепс назвал меньшую цифру – 2 тыс. чел. – из расчета 100 человек на барак, но, вероятно, он имел в виду лишь одну из зон. В мужской зоне было два ряда по 10 бараков, нары в бараках, в основном, трехэтажные. В.М. Меркулов говорил о 40 тыс. зэков в пиковые периоды (по прикидке Ю.И. Моисеенко – около 20 тыс.).


[Закрыть]. Но в теплое время – в предвкушении транспорта и Колымы – здесь скапливалось гораздо больше людей. Многие ночевали четвертым барачным слоем – под нарами или же прямо на улице. Зимнее население лагеря было, конечно, много меньше795795
  Согласно инженеру Н.Н. Аматову, прибывшему в лагерь 31 декабря 1937 года, новый 1938 год там встречало около 3 тыс. чел.


[Закрыть].

Бараки были царством крупных черных клопов и жирных бесцветных вшей. Редкий мемуарист забывал помянуть этих незабываемых насекомых. Они господствовали по всему лагерю, переползая из зоны в зону. И даже прожарка не помогала.

С ними расползались тиф и дизентерия, «высвобождая» нары и лучшие места в бараках для все новых и новых последующих. Но ожидаемой эпидемии сыпняка осенью еще не было – она ударила в декабре-январе.

Чем кормились клопы и вши мы уже знаем, а чем кормились люди? Один вспоминал: баланда (похлебка из крупы или чечевицы), перловая каша, иногда кусок селедки, летом даже зеленые помидоры. По словам другого (лагерного раздатчика и будущего академика), рацион был такой: утром – хлеб, сахар-рафинад (два кусочка) и кипяток, на обед и ужин – баланда, разваренное мясо или рыба, каша (перловка или соевая).

Перед завтраком всех заставляли пить заменитель витаминов – смолисто-мыльную, на сырой воде, хвойную настойку: считалось, что она помогает от цинги. Десны с зубами она, может, и стягивала, но пить этой пойло было явным испытанием испытанием рвотных рефлексов.

Режим был нестрогий: бараки закрывались только на ночь – с 10 вечера (кувалдой по рельсине) до 6 утра. В остальное время броди по своей зоне как хочешь.

Разного рода источники донесли до нас имена более чем 40 человек, находившихся с поэтом в одном лагере и так или иначе пересекавшихся с ним, по меньшей мере разговаривавших.

Некоторые приехали сюда прежде Мандельштама: Дмитрий Маторин, Василий Меркулов, Евгений Крепс, Давид Злотинский. Гилель Александров.

Другие – приехали сюда вместе с ним, в одном эшелоне. Но задокументированы контакты лишь с одним из них – с Хитровым.

Иные приехали в лагерь позднее Мандельштама: Юрий Моисеенко, Юрий Казарновский, Сергей Цинберг.

Один – Хинт – возвращался с Колымы на переследствие.

Многие жили с ним в одном бараке: Иван Милютин, Казарновский, Моисеенко, Иван Ковалев, Владимир Лях, Степан Моисеев и Иван Белкин.

В других бараках, но в той же зоне «контриков», жили Хитров, Хазин, Меркулов, Крепс и Маторин, но не исключено, что Маторин – по крайней мере какое-то время – жил в так называемой «китайской» зоне.

Одних со временем увезли на Колыму – Милютина, Крепса, Хитрова.

А других – в Мариинские лагеря: Меркулова, Злотинского и Моисеенко. В Мариинские лагеря, наверняка попал бы и Мандельштам, останься он жив.

Немало было и таких, кто не был на пересылке в это время, но кто жадно ловил и собирал слухи и сведения о нем, кто бы их ни привез. Из таких – Игорь Поступальский, Варлам Шаламов, Нина Савоева.

Некоторых свидетелей подводила память или, скорее, их информаторы, когда они сообщали о третьих лицах: мол, те сидели с Мандельштамом в одно время и в одном месте. Особенно часто мерещился Бруно Ясенский, автор «Человек меняет кожу», к этому времени уже давно расстрелянный796796
  Его «видели» или о нем слышали и Моисеенко, и Злотинский, и Баталин, и Герчиков. Разгадка этого феномена, возможно, в надписи, вырезанной на доске в стене одного из бараков: «Здесь лежали писатель Бруно Ясенский и артист МХАТа – Хмара» (Хургес, 2012. С. 497 – 498).


[Закрыть]. Такие же аберрации коснулись пушкиниста Юлиана Оксмана, проехавшего через пересылку в самом начале 1938 года, и художников Николая Лансере797797
  Имеется в виду архитектор-художник Николай Евгеньевич Лансере (1879 – 1942)


[Закрыть] и Василия Шухаева798798
  О нем вспоминали Крепс и Моисеенко.


[Закрыть]

Мандельштаму оставалось прожить здесь, на пересылке, 77 дней – ровно 11 недель.

Об этой тоненькой, последней полоске его жизни поколениями исследователей выявлено и собрано не так уж и мало свидетельств.

Прежде всего – это заключительные главы «Воспоминаний» Надежды Яковлевны Мандельштам. Главные ее информаторы – Юрий Алексеевич Казарновский, биолог Василий Лаврентьевич Меркулов (он же «агроном М.»), студент-физик Евгений Константинович Хитров (он же «физик Л.»), а также Самуил Яковлевич Хазин. С Казарновским она встретилась в Ташкенте еще в 1944 году, а остальные нашли ее через Илью Григорьевича Эренбурга, прочитав о Мандельштаме в его воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь». Очень важный источник – письмо Давида Исааковича Злотинского Эренбургу: Эренбург переслал его Надежде Яковлевне, но она не учла его в своей книге, как и коротенький мемуар Ивана Корнильевича Милютина799799
  Может быть, из-за критического по отношению к Мандельштаму настроя, которым проникнуты эти воспоминания.


[Закрыть], переданный ей через Ахматову. В распоряжении биографов были и рассказы солагерников Мандельштама – Евгения Михайловича Крепса, Владимира Алексеевича Баталина (отца Всеволода) и Меркулова, записанные известным коллекционером Моисеем Семеновичем Лесманом. А также полученные от Марка Ботвинника800800
  Марк Наумович Ботвинник (1917 – 1994) историк-античник. Сам был арестован в январе 1938 г. (по одному делу с И.Амусиным), вышел на свободу в конце 1939 г. (сообщено С.Б. Кулаевой, его внучкой)


[Закрыть] имена еще двух солагерников Мандельштама – альпиниста Михаила Яковлевича Дадиомова и библиотекаря и учителя танцев Леонида Викторовича Соболева, проживавшего в Москве по адресу: Бутиковский переулок, 5, кв.31801801
  Л.В. Соболев проживал по этому адресу по меньшей мере до середины 1980-х, далее его следы теряются (дом не сохранился). А вот о М.Я. Дадиомове (1906 – 1976; уточнением самой его фамилии и рядом других подробностей я обязан Г. Суперфину) удалось узнать больше. Один из первых альпинистов Казахстана, он был в группе Е. Абалакова, в 1936 г. впервые поднявшейся на Хан-Тенгри (6995 м). На спуске Дадиомов едва не погиб: он жестоко обморозил ноги и руки, все 20 пальцев подверглись в той или иной мере ампутации. В это время Дадиомов жил в Москве, работал инженером в проектной организации «Союзпродмашина» (см.: Захаров П.П. Дадиомов Михаил Яковлевич – легенда советского высотного альпинизма. В сети: http://www.mountain.ru/article/article_display1.php?article_id=6170). В марте 1938 г., чуть ли не с больничной койки, М. Дадиомов был арестован по делу о «контрреволюционной фашистской террористической и шпионской организации среди альпинистов» под руководством заслуженного мастера спорта по альпинизму и дипломата В. Семеновского (см. Корзун И. Воспоминания. В сети: http://www.the-ratner-family.com/Korzun_memoirs.htm). В 1939 г. Дадиомов был отправлен на поселение в Казахстан и в конце концов так и остался в Алма-Ате, где стал одним из организаторов восходительского движения в Казахстане. Несмотря на все увечья и испытания, он и в 1956 г. был в состоянии выполнять нормы мастера спорта по альпинизму!


[Закрыть].

Были также и наши собственные записи аналогичных рассказов Дмитрия Николаевича Маторина (его опрашивала также С.Н. Неретина), Евгения Михайловича Крепса (с ним разговаривали также Марк Ботвинник и Евгений Эмильевич Мандельштам, младший брат Осипа) и Игоря Стефановича Поступальского. Волна мандельштамовского юбилея в январе 1991 года вынесла наверх еще одного ценнейшего очевидца – Юрия Илларионовича Моисеенко (его опрашивали Эдвин Лунникович Поляновский и мы с Поболем).

Наконец, многие точки над i расставило тюремно-лагерное дело Мандельштама, впервые обнаруженное в 1988 году в магаданском областном архиве МВД при активном содействии сотрудников Центрального архива МВД СССР В.П. Коротеева и Н.Н. Соловьева. То же можно сказать и подконвойных списках того эшелона, с которым Мандельштам прибыл на пересылку (соответствующее дело в марте 1998 года обнаружил в Российском государственном военном архиве Поболь). Масса деталей об этапе и о пересыльном лагере под Владивостоком – в многочисленных воспоминаниях бывших заключенных, а также в публикациях владивостокского краеведа Валерия Михайловича Маркова.

…Разъяв все эти рассказы, часто путаные, на отдельные факты – как бы на кирпичи – и сдув с них строительный мусор, приходишь к рискованному желанию: а не построить ли из них заново то, что согласится построиться?

Попробуем же, суммируя все собранные свидетельства802802
  Из четырех десятков лиц, с которыми Мандельштам в пересыльном лагере контактировал, около десяти оставили свидетельства о поэте. Довольно полным и, отчасти, критическим их сводом, а также обзором материалов из государственных архивов России является глава «Вторая Речка: последние месяцы жизни» в: Нерлер, 2010. С. 135 – 157. Этот источник как бы представительствует за все другие, в нем адекватно представленные. К перечню первоисточников здесь прибавлено еще три: книга Э. Поляновского (Поляновский, 1993), лишь частично учтенная в (Нерлер, 2010), искрящееся подробностями оригинальное аудиоинтервью с Ю.И. Моисеенко (2003) и статья В. Маркова «Очевидец», содержащая – впервые – сводку его краеведческих разысканий (Марков В. Очевидец. К 75-летию гибели Осипа Эмильевича Мандельштама. Документально-историческое эссе // Рубеж. Тихоокеанский альманах. Вып.13. Владивосток. 2013. С. 202 – 231). К сожалению, основным содержанием статьи явилось другое – недостойная и совершенно несостоятельная попытка развенчания Ю.И. Моисеенко как очевидца последних дней жизни Мандельштама.


[Закрыть] и лавируя между их скудостью и противоречивостью, огибая информационные мели и избегая водоворотов, проплыть по фарватеру судьбы поэта и еще раз посмотреть, чем были заполнены последние дни его жизни.

Применим ко всему сообща разысканному презумпцию нефальсифицированности, но и не будем испытывать обязательств перед мифическим или бредовым803803
  Байки про расчлененный труп Мандельштама в четырех ведрах, случайные оговорки про Сучан и некоторые другие «истории» см. в: Марков, 2013.


[Закрыть]. Отдавая себе отчет в том, что такое «аберрация памяти», постараемся в меру сил воссоздать событийную канву этих коротких последних одиннадцати недель804804
  Сведения о погодных условиях осенью и зимой 1938 г. даются по данным Пулковской обсерватории (сообщено Э.Г. Богдановой) и данным метеоролога А.А. Петрошенко (сообщено В.М. Марковым).


[Закрыть].

Воображению позволим включаться лишь там, где иначе никак не восстановить небольшие звенья общей цепи, начисто отсутствующие в источниках.

Первая неделя (13 – 19 октября)

…12 октября пришлось на среду.

Было солнечно, но в четверг с юго-востока задул ветер, небо заволокло тучами, пошел дождь и прогремела гроза. В пятницу задуло уже с севера, 10 – 15 метров в секунду – не ураган, но ощутимо для измученного тела. Температура не выше 8 – 10 градусов. Но уже в субботу, 15 октября, как это бывает в Приморье, хорошая погода установилась вновь и продержалась почти две недели. Воздух прогрелся до 15 градусов, что значительно выше средней.

Пересыльный лагерь в эти дни был чудовищно перенаселен. Новичкам было некуда воткнуться и негде притулиться. Многие разместились на первую ночь прямо под открытым небом между двумя бараками. Стояла сухая погода, и мало кто рвался под крышу – на съедение вшам.

Уже назавтра всех новичков, прибывших 12 октября, осматривала комиссия, присваивавшая им группу трудоспособности. Колыма нуждалась все же в довольно крепких рабочих руках, а здоровяков тут было немного. Многие попадали в отсев, среди них и Хитров, еще мальчишкой сломавший себе ногу, и, разумеется, Мандельштам.

Осип Эмильевич поначалу даже огорчился, что его не взяли на Колыму. Вопреки тому, что говорили опытные люди, ему все казалось, что в стационарном лагере будет легче, чем в пересыльном. Проецируя Воронеж на Магадан, он надеялся на то, что на Колыме больше порядка и больше возможностей для него найти себе интеллигентную «службу». Там его легче найдет Эренбург или Пастернак, которым наверняка позвонит Сталин, особенно после того как Мария Кудашева подобьет своего Ромена Роллана написать о нем Сталину. И тогда – его отпустят!..

Но вскоре, наслушавшись историй, он осознал, что такое Колыма и перестал туда рваться.

…Вопрос – в бараке или на улице? – для него даже не стоял. Он сходу попал в непарный 11-й барак у восточного края лагеря и зоны «политических», на северном склоне Саперной сопки, во втором ряду и самый верхний по склону (примерно в 500 м слева от КПП).

В бараке, где содержалось около 600 человек, большинство составляла «пятьдесят восьмая», в основном ленинградцы и москвичи, и эта общность судьбы и среды как-то скрашивала всем им жизнь, а точнее, примиряла с собой.

Мандельштама и других новичков встречал староста. Им, согласно Меркулову, был артист одесской эстрады, чемпион-чечеточник Левка Гарбуз (его сценический псевдоним, возможно, Томчинский). Мандельштама он вскоре возненавидел – возможно, за отказ обменять свое кожаное пальто – за что-то и преследовал его как мог: переводил на верхние нары, потом снова вниз и т. д. На попытки Меркулова и других урезонить его Гарбуз всплескивал руками: «Ну что вы за этого придурка вступаетесь?»

В середине ноября Гарбуз исчез – возможно на Колыму. Старшим стал Наранович, – бывший заведующий СибРОСТА-ТАСС, спецкор «Известий» и председатель радиокомитета в Новосибирске805805
  Петр Федорович Наранович (1903-??) – с 1921 г. в компартии, на партийной или газетной работе в Таре, Омске и Новосибирске. В 1933 вышел из доверия и направлен начальником политотдела маслосовхоза Кабинетный в Чулымском районе края. В конце 1936 г. обвинен в связи с контрреволюционером-троцкистом Альтенгаузеном, после чего, как правило, следовали арест и осуждение (сообщено Е. Мамонтовой и С. Красильниковым – по материалам кадрового дела П.Ф. Нарановича в: Государственный архив Новосибирской области. Ф. П – 3. Оп. 15. Д. 11845).


[Закрыть] при секретаре Западно-Сибирского крайкома Эйхе.

Барак как социум был дважды структурирован. Номинально он был разбит на «роты», к которым приписывалось определенное количество заключенных, а фактически состоял из компактных жилых гнезд нескольких десятков «бригад» по нескольку десятков душ в каждой, состав которых складывался нередко еще в эшелонах и вполне демократически – волеизъявлением снизу.

Так, одна из «бригад» 11-го барака состояла человек из 20 стариков и инвалидов: ютилась она поначалу под нарами, выше первого ряда им и по поручням вскарабкаться бы не удалось. Их старшим был самый младший по возрасту – 32-летний и единственный здоровый – Иван Корнильевич Милютин, инженер-гидравлик, до своего ареста (26 января 1938 года) служивший в Наро-Фоминском военном гарнизоне инженером806806
  В конце ноября 1938 г. Иван Корнильевич Милютин (1906 – 1973) был отправлен на Колыму, плыл на «Дальстрое». Освободился в 1946 г., но 25 июня 1949 г. вновь арестован и отправлен в ссылку в с. Богучаны Красноярского края (на Ангаре). Здесь в 1950 г. он познакомился с Т.П. Лаговской, сосланной туда же, полюбил ее и женился на ней. Реабилитирован 24 апреля 1956 г., когда проживал в Минусинске. В 1957 Милютин с женой и тещей переехали в Эстонию, где в 1958 г., по настоятельной просьбе своей жены, записал свои воспоминания о встрече с поэтом. Через С.Г. Спасскую и А.А. Ахматову эти воспоминания были переданы Н. Мандельштам, но та их фактически проигнорировала.


[Закрыть].

Староста подвел к нему Мандельштама к попросил взять его в свою группу. При этом он произнес: «Это Мандельштам – писатель с мировым именем». Больше он ничего не сказал, ну а технарь Милютин и не стал уточнять: подумаешь, знаменитостей и среди его старичья хватало. Никаких разговоров с Мандельштамом Милютин по своей инициативе не вел.

В первую свою ночь в 11-м бараке Мандельштам уснул так крепко, как давно уже не засыпал. Уснул, не снимая ни обувь (какие-то полуботинки), ни свое желтое эренбурговское пальто, успевшее превратиться в лохмотья настолько, что Маторин принял его за зеленый френч.

Жизнь – какая ни есть, а жизнь! – потекла своим порядком: голодали, ждали раздачи баланды, бросали в сторону вшей или выбивали их из одежды, ходили оправляться в чудовищные гигантские гальюны (уборные), спали на нехолодном еще октябрьском полу.

Худой, среднего роста, Мандельштам, несмотря на фактическую голодовку, вовсе не впадал в отчаяние или астению. Ему – нервическому, моторному, привыкшему сновать из угла в угол – было в своем бараке тесно. «Быстрый, прыгающий человек… Петушок такой», – говорил о нем тот же Маторин. Выбираясь на улицу, он подбегал к запрещенным зонам, чем вечно раздражал стражу и начальство.

Днем Мандельштам все время куда-то уходил, где-то скитался. Как потом оказалось, он сошелся с какими-то блатарями и ходил к ним на чердак одного из бараков – читать стихи! Их главарь, по фамилии Архангельский, видимо, знал и ценил их еще до ареста. Гонораром служили невесть откуда берущийся белый хлеб и консервы, не вызывавшие у поэта никакой опаски.

Мандельштам чувствовал себя в среде блатарей как-то защищенно, читал им стихи, тискал рóманы и сочинял для них «веселые», то есть скабрезные, вирши, а может быть – если просили – и матерные частушки807807
  Ср. письмо бывшего заключенного транзитного лагеря П. Яхновецкого В. Маркову от 1 февраля 1989 г.: «А, наверное, Мандельштам О. в 38-м году был на пересылке. Какой-то мужик, лет сорока, сочинял стихи, частушки. Стихи про Сталина – их не помню…».


[Закрыть].

Чего не было – так это стихов у костра, как и самих костров. «Разжигал» их, по словам Меркулова, сам Эренбург – для создания антуража и стиля.

 
Так вот бушлатник шершавую песню поет
В час, как полоской заря над острогом встает…
 

…В какой-то момент Милютин понял, что в бараке Мандельштам просто симулирует сумасшествие, косит под психа. Это его раздражало, но он не показал и вида: если так легче – пусть. Но однажды Мандельштам прямо спросил Милютина, производит ли он впечатление душевнобольного? Полученный ответ: «нет, не производите» Мандельштама, кажется, всерьез огорчил. Он как-то сдулся и сник.

Больной или только прикидывающийся больным, но Мандельштам почти ничего не ел. Он всерьез боялся любой приготовленной казенной еды, путал котелки, терял свою хлебную пайку. Боялся он и уколов – любых, отказывался от них: опасался шприцов как орудия физического уничтожения.

Но временами был вполне здравомыслящим и даже осторожным; его речи были всегда остры, точны и умны.

Через два дня, 14 октября (на Покров), прибыл еще один транспорт из Москвы808808
  А 15 октября пришел транспорт из Ленинграда, с которым приехал Цинберг.


[Закрыть]. К вечеру, когда закончилась его оформление, в 11-й барак пришло очередное пополнение, занявшее остававшиеся свободными или, может быть, освободившиеся места в третьем верхнем ряду нар. Среди новеньких были и два Юрия – 33-летний поэт-песенник Казарновский и 24-летний студент-юрист Моисеенко.

Казарновскому суждено будет стать самым первым серьезным свидетелем последних дней Мандельштама: в Ташкенте в 1944 году его терпеливо выспрашивала о Мандельштаме его вдова.

Там, на Второй Речке, Казарновскому не нужно было объяснять, кто такой Мандельштам. Он был счастлив такому везению, да и место его в бараке оказалось совсем рядом с местом Мандельштама.

В старшем поэте младшего поразило лицо – узкое, худое и изможденное, вместе с тем доброжелательное и, по выражению того же Маторина, «необозленное». Борода утыкалась в щеки, лоб сливался с широкой залысиной, посередине хохолок. Голос тихий, речь – осторожная и настороженная ко всему и вся.

Но над молодежью подшучивал: «Ну, и где же, того-этого, ваши невесты, а?»

Казарновский, в передаче Н. Мандельштам, никого кроме Осипа не упоминает. Немного странно, что самого Казарновского не упоминает Моисеенко, его товарищ и по эшелону, и по бараку.

Зато он рисует коллективный портрет дружной шестерки, разместившейся (и Мандельштам в их числе) справа от входа, в первой трети барака и теперь уже на привилегированном третьем ряду нар. Ближе всего к дверям из шестерки был 24-летний Моисеенко.

Рядом с Моисеенко – Владимир Лях, ленинградец, человек образованный, геолог, арестовали в геологической партии, пытали в «Крестах». Третий – Степан Моисеев из Иркутской области, физически крепкий, но хромой… Дальше – Иван Белкин, шахтер из-под Курска, ровесник Моисеенко: он и позвал Моисеенко к ним на третий ярус.

Пятый (следующий за Белкиным) – и был Мандельштам. Его звали «ленинградцем», «поэтом» или «Стариком». Многие, в том числе и Моисеенко, звали Мандельштама по отчеству: «Эмильевич». Узнав фамилию «поэта», Моисеенко, в отличие от Казарновского, недоумевал – что за поэт, почему не знаю?809809
  Поэтический пантеон Моисеенко состоял тогда из Демьяна Бедного, Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Есенина, Коласа, Купалы и комсомольских поэтов.


[Закрыть]

Шестой, наконец, – Иван Никитич Ковалев, пчеловод из Благовещенска и смиренный человек. Если слушает – то вопросов не задает… Он-то, Ковалев, и стал последней и верной опорой поэту, помогал ему во всем, даже спускаться и подниматься на третий ярус нар… Редкость: обычно заискивают перед сильными и тянутся к ним, а вот Ковалев тянулся к тому, кто слабее всех, – к «Эмильевичу». Мандельштам же, словно не замечая этого, все больше общался с Ляхом. К Ляху обращался: «Володя, Вы…», а к Ковалеву – «Иван Никитич, ты…».

Наутро подъем был на час-полтора позже положенных шести часов. Позже всех поднимался Мандельштам, садился на нарах, застегивал свою рубашку в крапинку на пуговицы, здоровался с соседями: «Доброе утро». Во время первого завтрака Моисеенко разглядел его: очень худой (про худобу говорил – «курсак пропал»), мешки под глазами, высокий лоб, выделяющийся нос, и глаза – красивые и ясные810810
  Поляновский, 1993. С. 165, 179.


[Закрыть]. Узнав, что Моисеенко не из Москвы и не из Ленинграда, а из Смоленска, Мандельштам потерял к нему интерес.