Текст книги "Con amore. Этюды о Мандельштаме"

Воспоминания Лютика содержат в себе важный предметный комментарий к мандельштамовским стихам. Так, «медвежонок» – это ее детская любовь к плюшевым мишкам – будь то чужой «большой медведь с пуговичными глазами, очень грустный и лохматый» или собственный «большой толстый мишка с очень длинной шерстью и кротким выражением лица».

Ольга Ваксель – вся волшебство и непосредственность, но вовсе не святость и отнюдь не простота. Это видно уже из того, что в своих воспоминаниях она говорит много и весьма откровенно, но говорит далеко не все и вспоминает не о всех, кого определенно помнила!10871087
  Есть в ее воспоминаниях немало и мелкого фактографического брака: она пишет, что впервые попала в Коктебель в конце апреля 1916 г., а на самом деле 8 мая; что с нею ехала тогда же ее мать, а на самом деле Ю.Ф. Львова приехала позднее, около 22 мая.


[Закрыть]

Так, она сознательно умалчивает о том, что знала Осипа Мандельштама еще по дореволюционному Коктебелю, и вовсе не упоминает Евгения Мандельштама, так что читатель может подумать, что ее черноморское путешествие 1927 года с сыном было эдаким аскетически одиноким10881088
  Сам Евгений Эмильевич, прочитав воспоминания Лютика в 1967 г., решил восполнить этот пробел и посвятил путешествию несколько страниц в собственных воспоминаниях.


[Закрыть], тогда как на самом деле оно более всего походило на медовый месяц.

Зато она небрежно вставляет имя поэта в другом месте, и это упоминание, датируемое осенью 1916 года10891089
  Что так и оставалось незамеченным!


[Закрыть], заставляет кое-что переосмыслить в биографии и самого Мандельштама.

7 июня 1916 года, вместе со средним братом – Шурой, Осип Мандельштам приехал в Коктебель, где провел около 1,5 месяцев – до тех пор, пока 24 или 25 июля телеграмма о том, что при смерти их мать, не вернула братьев в Петроград. В промежутке – обычное коктебельское обормотство и несколько совместных с Ходасевичем и Волошиным поэтических выступлений на разных площадках Коктебеля и Феодосии.

Ольга Ваксель, заболевшая весной 1916 года ревматизмом, находилась в Коктебеле уже с 8 мая. Вместе с ней были друзья ее матери – Георгий Владимирович Кусов и художница Варвара Матвеевна Баруздина («Матвеич»). Ее мать, Юлия Федоровна Львова, приехала позднее, около 22 мая, – с тем, чтобы уехать вместе с дочерью в Петроград около 13 августа10901090
  Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877 – 1916. СПб.: Алетейя, 2002. С. 397, 406. См. также фотографию этого времени с М. Волошиным на террасе его дома (Там же, на вкладке).


[Закрыть].17 мая в Коктебель приехала Марина Цветаева с Сергеем Эфроном – с тем, чтобы уехать уже через пять дней (Эфрона вызвали телеграммой в военный комиссариат), но успела заявить, что в «это лето в Коктебеле нет духа приключений»10911091
  Там же, С. 398.


[Закрыть].

Иного мнения была 14-летняя Олечка Ваксель: «…Исходив эти горы вдоль и поперек, я полюбила их…». Поразил ее и волошинский Дом Поэта, населенный «…почти исключительно петроградской и московской богемой. Было несколько поэтов10921092
  И тут она выразительно умолчала о Мандельштаме!


[Закрыть], порядочно актеров, пара музыкантов». Несколькими страницами ниже: «Иногда в мастерской Макса устраивались вечера поэзии, в которых принимали участие все проживавшие в Коктебеле поэты разных направлений10931093
  Еще одно выразительное умолчание о том же лице.


[Закрыть]. Слушателями были избранные ценители искусств».

Видимо, именно в Коктебеле Лютик и сама начала писать стихи. На обратном пути, не желая покидать это счастливое место, она «всю дорогу ревела от огорчения и писала массу стихов и обещала сама себе туда вернуться на следующее лето».

Она сполна оценила и полюбила артистически-богемную атмосферу Коктебеля, к тому же она была влюблена – но не в 25-летнего поэта с длиннющими ресницами, а в 16-летнего Лелю Павлова, сына одного из коктебельских дачевладельцев. Большая полудетская-полувзрослая кампания совершала частые вылазки в карадагские бухты, Лютик бегала между морем и берегом – сообразно возрасту – в трусиках и сетке. Мандельштама в эти вылазки, судя по ее воспоминаниям, не брали, но в том-то и дело, что строго по ее воспоминаниям судить как раз и не надо.

Осмелюсь предположить, что Мандельштам все же был членом этой развеселой «сердоликовой» кампании и что, когда в июле 1935 года в Воронеже он вспомнил о Коктебеле и написал эти стихи, —

 
Исполню дымчатый обряд:
В опале предо мной лежат
Двуискренние сердолики… —
 

он вспомнил и Ольгу Ваксель в 1916-м году – его июньские стихи ее памяти еще не остыли!..

И если бы там, в Сердоликовой бухте, его не было, то с чего бы это вдруг он стал осенью того же 1916 года, кося под «родственника» нашей институтки, навещать ее в приемные дни в Екатерининском институте, располагавшемся на Фонтанке10941094
  Надежда Яковлевна пишет, что по просьбе матери и как старый друг. Во-первых, обозначение «старый друг» могло быть хоть как-то заслужено только в случае достаточно тесного общения в Коктебеле. А во-вторых: Осип Эмильевич в роли Юлия Матвеевича, дальнего родственника своей матери, сопровождавшего его, по ее просьбе, в Ригу и Париж в 1907 году?! Увольте.


[Закрыть].

Об этом визите, кстати сказать, в воспоминаниях Лютика упоминание есть, и имя Мандельштама, наконец-то, названо:

«В приемные дни дежурили в зале девочки, никого не ожидавшие к себе на прием. В двух концах зала сидели за столом инспектрисы, окруженные сидящими на длинных скамьях дежурными, к ней подходят родственники, называют фамилию, класс и степень своего родства. Молодых людей, приходивших на прием, допрашивали очень тщательно, но все они прикидывались родственниками, пленяли инспектрису хорошими манерами и проходили. Таким образом, у меня перебывали Арсений Федорович10951095
  А.Ф. Смольевский – ее будущий муж.


[Закрыть], узнавший о моем пребывании в институте от своей приятельницы – учительницы музыки, поэт Мандельштам, Георгий Владимирович Кусов и мои друзья детства Аркадий Петерс, молодой офицер, и Юра Пушкин».

Мечта Лютика сбылась, и она побывала в Коктебеле и на следующее лето – в 1917 году, под опекой семейства Ниселовских (ее мать, Юлия Федоровна, провела с ней не более двух недель). Точные временные рамки пока не прояснены, но приезд в Коктебель – это, предположительно, стык апреля и мая, как и в прошлый раз, а отъезд пришелся на пору полнолуния, то есть на начало июля10961096
  Летом 1917 г. полнолуния приходились на 5 июня, 4 июля и 3 августа.


[Закрыть]. Оленька, уже что угодно, только не дитя в трусиках и сеточке, отважилась на самостоятельную (то есть без разрешения и без спросу10971097
  Представьте, какова была эта «отлучка» опекавшим ее Ниселовским. Вероятней всего, именно «отлучка» и стала причиной изгнания 15-летней Ольги из коктебельского рая.


[Закрыть]) двухнедельную вылазку по Крыму, но имени своего спутника или спутников, что характерно, она не назвала. Но то был определенно уже не 17-летний Леля Павлов, поцеловать которого в первый и единственный раз Лютик решилась лишь в день своего внезапного оставления Коктебеля.

Очень долго – примерно с 20 мая по 10 октября – был в 1917 году в Крыму и Осип Мандельштам. Сначала около месяца он прожил в Алуште (на даче Магденко), затем, 22 июня, переехал в Коктебель, откуда снова вернулся в Алушту в конце июля, но и на этот раз ненадолго, ибо в августе, сентябре и октябре он уже жил в Феодосии. Едва ли Мандельштам имел какое-либо отношение к Олиной «отлучке», но и в том, что по приезде в Коктебель он непременно с ней повидался, сомневаться тоже не приходится. Если положиться на график полнолуний, то пара недель у него для этого в запасе была!

Об этом лете у Мандельштама сказано в стихах 1931 года:

 
…Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных
Я убежал к нереидам на Черное море,
И от красавиц тогдашних – от тех европеянок нежных —
Сколько я принял смущенья, надсады и горя!..
 

Кто они, эти «те», эти «европеянки нежные»? Саломка, соломинка – Саломея Андроникова? Или Марина Цветаева, в чей «монастырь» в Александровой Слободе Мандельштам буквально приперся, непрошенный, перед Крымом, после чего, уже в Крыму, она прямо-таки избегала оставаться с ним наедине? А может Анна Зельманова? Или Анна Радлова? Или Вера Судейкина в Алуште? Или же кто-то еще? – ведь недаром на 1916 год приходится бум мандельштамовских записей в дамских альбомах! И нет ли среди этих «тех» хотя бы малой частички уже и от Лютика?…

Как бы то ни было, но не так уж и не права была Анна Ахматова, когда, читая воспоминания и стихи Ольги, вздрагивала на слове «реснички». Это слово было для нее индикатором одного и только одного человека – Осипа Мандельштама. «Колют ресницы…»10981098
  Из стихотворения О.М. «Колют ресницы, в груди прикипела слеза…» (1931).


[Закрыть], «Как будто я повис на собственных ресницах…»10991099
  Из стихотворения О.М. «1 января 1934 года» (1934).


[Закрыть] – Мандельштам буквально ощущал свои ресницы как «какой-то добавочный орган»11001100
  Мандельштам Н., 2008. С. 157.


[Закрыть].

И даже если Христиан Вистендаль, норвежский вице-консул, и был прозван Ольгой Ваксель «ресничками», то он мог быть тут только вторым. Первыми «ресничками» был Осип Мандельштам – оттого-то и приняла она поначалу своего викинга-Христиана за еврея!

Следующая встреча Лютика и Ресничек-Первых произошла в середине января 1925 года. Но что это была за встреча!

Словно молния поразила поэта, когда он вдруг – на улице и совершенно случайно – встретил Ольгу. Перед ним стояла не девушка-цветок из 17-го года (и уже тем более не девочка в трусиках и сеточке из 16-го года), а, по выражениям Ахматовой, самая настоящая «ослепительная красавица»11011101
  Смольевский А.А. Ольга Ваксель – адресат четырех стихотворений Осипа Мандельштама // ЛУ. 1990. № 1.


[Закрыть], прекрасная, «как Божье солнце»11021102
  Мандельштам Н, 2008. С. 142.


[Закрыть].

Он был сражен, причем настолько, что не замечал ни обострения болезни жены, ни собственных сердечных – в прямом смысле слова – болезни и одышки.

Все было ярко и скоротечно – и в середине марта все уже кончилось. Если не считать двух замечательных стихотворений…

«Дура была Ольга – такие стихи получила!..»11031103
  Из письма Н. Мандельштам Е. Лившиц (см. ниже).


[Закрыть]

Версии из двух женских углов этого треугольника прямо противоположные. Согласно Ваксель, у них был некий гетерогамный союз во главе с Надюшей, как ее называет Ольга. И все бы ничего, если бы третий, Осип Мандельштам, этим и ограничился, но тот вздумал разрушить этот гедонистический оазис и, бросив жену, непременно жениться на Ольге. Согласно «Надюше», Ольга была плакса и маменькина дочка, откровенно – и под дирижерскую палочку матери – отбивавшая у нее мужа и не стеснявшаяся заявиться к ним даже после того, как Мандельштам – неожиданно и твердо – сделал свой окончательный выбор.

Надежда Яковлевна высказывалась по этому поводу как минимум четырежды – в письмах Александру Гладкову и Тате Лившиц и дважды в воспоминаниях – в книге «Об Ахматовой» и во «Второй книге».

Наиболее лаконичным было первое по времени высказывание – в книге об Анне Андреевне:

«И все же настоящая дружба началась не в первые наши встречи, а в марте 1925 года в Царском Селе. Это было трудное время единственного серьезного кризиса в наших отношениях с О.М. В январе 1925 года О.М. случайно встретил на улице Ольгу Ваксель, которую знал еще девочкой-институткой, и привел к нам. Два стихотворения говорят о том, как дальше обернулись их отношения. Из ложного самолюбия я молчала и втайне готовила удар. В середине марта я сложила чемодан и ждала Т., чтобы он забрал меня к себе.

В этот момент случайно пришел О.М. Он выпроводил появившегося Т., заставил соединить себя с Ольгой, довольно грубо простился с ней11041104
  Я в ужасе вырвала у него трубку, но он нажал на рычаг, и я успела только услыхать, что она плачет (Примеч. Н. Мандельштам).


[Закрыть]. Затем он взял меня в охапку и увез в Царское Село.

Меня и сейчас удивляет его жесткий выбор и твердая воля в этой истории. В те годы к разводам относились легко. Развестись было гораздо легче, чем остаться вместе. Ольга была хороша, «как Божье солнце» (выражение А.А.) и, приходя к нам, плакала, жаловалась и из-под моего носа уводила О.М. Она не скрывала этих отношений и, по-моему, форсировала их11051105
  Я видела страничку ее воспоминаний об этом, но там все сознательно искажено: она, очевидно, сохранила острое чувство обиды (Примеч. Н. Мандельштам).


[Закрыть]. Ее мать ежедневно вызывала О.М. к себе, а иногда являлась к нам и при мне требовала, чтобы он немедленно увез Ольгу в Крым: она здесь погибнет, он друг, он должен понимать… О.М. был по настоящему увлечен и ничего вокруг не видел. С одной стороны, он просил всех знакомых ничего мне об этом не говорить, а с другой – у меня в комнате разыгрывались сцены, которые никакого сомнения не оставляли. Скажем, утешал рыдающую Ольгу и говорил, что все будет, как она хочет.

В утро того дня, когда я собралась уйти к Т., он сговаривался с ней по телефону о вечерней встрече и, заметив, что я пришла из ванны, очень неловко замял разговор. Откуда у него хватило сил и желания так круто все оборвать? Я подозреваю только одно: если б в момент, когда он застал меня с чемоданом, стихи еще не были б написаны, очень возможно, что он мне дал бы уйти к Т. Это один из тех вопросов, которые я не успела задать О.М.

И при этом он болезненно переживал всякое стихотворение, обращенное к другой женщине, считая их несравненно большей изменой, чем все другое. Стихотворение «Жизнь упала, как зарница» он отказался напечатать в книге 28-го года, хотя к тому времени уже все перегорело, и я сама уговаривала его печатать, как впоследствии вынула из мусорного ведра стихи в память той же Ольги и уговорила его не дурить. Честно говоря, я считала, что у меня есть гораздо более конкретные поводы для ревности, чем стихи, если не живым, то уж во всяком случае к умершим».

Судя по всему, Надежда Яковлевна, описывая здесь этот кризис, еще не читала воспоминаний Ольги Ваксель (точнее, их фрагмента о себе и о Мандельштаме).

В таком случае это было написано еще в 1966 году, поскольку знакомство с мемуаром Лютика состоялось в феврале 1967 года, когда ее посетил Евгений Эмильевич и показал означенный фрагмент, любезно перепечатанный для него на машинке сыном Лютика. Эти страницы взволновали Надежду Мандельштам до чрезвычайности, – ей все мерещилось (и это впоследствии подтвердилось), что фрагмент не полный, что есть в этих воспоминаниях что-то еще!

Это «что-то еще» потому так и взволновало ее, что было не вымыслом, а правдой, и то, как это «что-то» могло преломиться в чужих воспоминаниях, глубоко и сильно тревожило и задевало ее. Убедиться в том или ином, но минуя при этом Евгения Эмильевича, – стало для нее поэтому глубокой потребностью и чуть ли не идеей-фикс.

Человеком, который раздобудет для нее полностью весь мемуар Лютика, Надежда Мандельштам «назначила» Александра Гладкова, «литературоведа и бабника», как она сама его охарактеризовала. 8 февраля 1967 года она отправила ему письмо, поражающее своей длиной, но еще более – откровенностью.

Но иначе, правда, было бы не объяснить ту самую настоящую панику, что в письме названа «легким испугом», и тот случившийся с ней припадок «ужаса публичной жизни» – мол, «все выходит наружу, да еще в диком виде»?

«Дорогой Александр Константинович! У меня к вам трудное и сложное дело. Оно настолько интимно, что должно остаться между нами. Почему-то у меня появилась надежда, что вы сможете мне помочь… Дело в том, что героиня нескольких стихотворений О.М. («Жизнь упала, как зарница», «Я буду метаться по табору улицы», «Возможна ли женщине мертвой хвала») вышла замуж за какого-то норвежца (в Осло, а не в Стокгольме) (29 – 30 – 31 год), умерла в Осло (самоубийца, выстрелила себе в рот), а перед смертью надиктовала мужу эротические мемуары. Муж отвез их сыну, живущему в Ленинграде (сплошная патология – и она, и муж – <и> мемуары!). У этого сына культ матери, который выражается в том, что он всем раздает ее мемуары и фотографии (они были у Анны Андреевны и у многих других). Хочет меня видеть. Хорошо бы обойтись без меня… Но выяснилось, что мне нужно увидеть эти мемуары, надиктованные мужу. Ужас публичной жизни заключается в том, что все выходит наружу, да еще в диком виде. Я ничего не имею против варианта, что О.М. мне изменил, мы хотели развестись, но потом остались вместе. Дело же обстоит серьезнее.

Женщина эта, видимо, была душевнобольная. Ося расстался с ней безобразно. После встречи в гостинице (это и его, и ее версия) он вернулся домой и застал меня со сложенным чемоданом, через минуту за мной пришел Татлин (все это только вам: не говорите даже Эмме). (Про Татлина – он всегда был один, и я знаю не один случай, когда женщина, меняя мужа или выбирая себе второго, временно сходилась с Татлиным.) Произошла легкая сцена, Татлин пожаловался, что ему сорок лет и у него нет жены, а Ося увез меня в Детское Село, где мы ссорились, и я рвалась уйти; потом приехала Анна Андреевна, и как-то все забылось. Вот грубое содержание этой драмы.

Это 25[-й] год. Я тогда посоветовала Татлину поискать жену на Украине – там их много. А его как раз приглашали туда. Он послушался и поехал, расставшись со мной. Жену оттуда привез. Итак, я сыграла роль в его жизни, не только постельную.

Ося при мне позвонил этой женщине по телефону и сказал ей, что уезжает и больше ее видеть не хочет («потому что вы плохо относитесь к людям» – всё). Хамство, как видите, полное. Да еще я ее позвала к телефону.

Через несколько лет она пришла к нам в Детское Село. Я ей рассказала, как со мной хамила ее мать. Это все… [Во всяком случае] что касается Оси и что я знаю.

После О.М. среди толпы других она жила с Евг[ением] Эмильевичем. Он возил ее на Кавказ. (Именно после этого она к нам пришла в Детское.) Евгений Эмильевич недавно явился ко мне и рассказал про дневник, и я слегка испугалась. Кажется, она мстит в нем Оське за это дикое прощание.

Несколько слов об этой женщине. Ее звали Ольга Ваксель. Дочка Львовой – б. фрейлины. Хороша была, как ангел. Ничего подобного в жизни я не видела. Тогда – благородно и приятно. Целыми днями сидела у нас и плакала. Пол был мокрый от слез. У меня всегда с ней были хорошие отношения. Я не ссорилась с «соперницами», а только с мужиком.

Теперь, чего я боюсь. Все началось по моей вине и дикой распущенности того времени. Подробностей говорить не хочу. Я очень боюсь, что это есть в ее дневнике (надо будет это как-то нейтрализовать). Второе: она пишет об Осе зло (как сказал Евг[ений] Эм[ильевич]). Нет ли клеветы?.. Для этого мне надо знать, что там. На клевету похоже. Уже тогда у нее были почти маниакальные рассказы о бросивших ее любовниках, которые не подтверждались ничем (эротические, нередко садистические, – хотя она была нежна, добра и безобидна, – и тому подобное). Единственная ее особенность: она ходила по Ленинграду и давала всем и всё. Потом переехала в Москву и служила в Метрополе. Там и нашла мужа. Жаль ее ужасно. Знаете, у Фоукнера есть женщина, чудо любви (мать Линды)11061106
  Персонаж романа У. Фолкнера «Особняк».


[Закрыть] – это она, Ольга Ваксель, или Лютик, как ее звали.

Вот моя проблема: я бы хотела знать подробно, что в этом дневнике (вместе с эротикой). Противно это безумно, и я бы с радостью избавила себя от этого удовольствия, но надо это сделать. Нашел сына Мануйлов. Обо всем этом знает и Таточка Лившиц, но ее, если можно, не надо бы вмешивать. Нельзя ли через Мануйлова получить этот дневник, чтобы избавить меня от удовольствия ехать к сыну? Или съездить вам – огромная дружеская услуга – рассказать про Фоукнера, про чудо красоты и про то, что я видела у Анны Андреевны фотографии, но ни одна не передает реального очарования этой необыкновенной прелести… Сын тоже сумасшедший и ищет всех, кто хочет поговорить об его матери… Не можете ли вы мне помочь?

Еще такая деталь: она пишет, что после того, как зашла к нам в Детское (осенью 27 года), она опять встречалась с О.М. и всё, что она прогнала его… Ося никогда не врал. До смешного. Но про эти вторичные встречи я не знаю. Были ли они в Ленинграде (возможностей для них почти не было: мы ездили из Детского в Ленинград вместе, было много разного, но совсем другого плана) или в Москве (он задержался на месяц в Москве, когда я была в Ялте; это хлопоты о “пяти” из “Четвертой Прозы”; жил он у моего и у своего брата). Служила ли Ольга в Метрополе ранним летом 28 года (?) Если да, то это бросает очень неожиданный свет на кое-какие события (связь с Метрополем), к которым сама Ольга, надеюсь, никакого отношения не имела. Я думаю, и в Метрополе она в каких-то отношениях была чиста. Об этом я вам расскажу при встрече.

Почему я обращаюсь к вам. Проклятая, как я называю это, публичность, может вытащить эти мемуары наружу. Вы, я знаю, думаете об О.М. и любите курьезные документы. Мне безумно не хочется ехать к сыну; не хочется ворошить все это самой. А вы мне друг и способны прийти на помощь. Вы умны и знаете меня – что здесь нет безумного любопытства сумасшедшей старухи. Вы литературовед и бабник, следовательно, знаете, что такое женская месть и клевета. К Евг[ению] Эм[ильевичу] я обратиться не могу: у него есть эти мемуары и он мне их предлагал. Но я этого не хочу: он грязный тип.

И, наконец, последнее, очень интимное. О.М. мне клялся в очень странной вещи (я вам скажу, в какой, при встрече), в которую я не верила и не верю, но, если это правда, то она могла быть очень дико истолкована бедной Ольгой. Дико ворошить все это на старости лет. Но что делать? Помогите, если можете.

Ведь Мануйлову вы можете сказать, что угодно: биография О.М., например. Если не хотите говорить с Мануйловым, спросите у Таточки Лившиц. (Я когда-то ей сказала, что не люблю О.М. – в этом выразилась моя ревность в период его романа с Ольгой.) Сын Ольги меня хочет видеть, – можно, узнав его имя и адрес – попросить всё это для меня, сказав, что я так стара, что не могу приехать. Я готова написать ему письмо с описанием красоты его матери… Только помогите и избавьте меня от встреч. Чертова молодость: сколько осложнений она оставляет в жизни. Н.М.»11071107
  РГАЛИ. Ф.2590. Оп.1. Д.298. Л.140 – 142об.


[Закрыть]

Имеется еще и добавление Надежды Яковлевны к этому же письму:

«…Я нашла и “сына”: Смольевский Арсений Арсеньевич. <…>

Прочла кусок мемуаров. Они гнусны, но их нужно знать. Правде не соответствуют, кроме небольших элементов. У меня впечатление, что это написано по дневникам дочери матерью, чудовищной женщиной. Своеобразная месть за гибель дочери и сведение счетов (в частности, со мной). А счеты были.

Дочь была не только красавицей, но очень нежной и тихой. Этот язык и все представления ближе к матери. Между прочим, мать предъявила к О.М. требования, которые он не исполнил. Она из тех, что продают дочерей. Любопытно, что Евг[ений] Эм[ильевич], частично требования выполнивший (он был там после О.М.), не упоминается вовсе (это путешествие на Кавказ).

Сын жаждет мне показать все это. Если бы достать… Я боюсь, что Евг[ений] Эм[ильевич] дал мне не все. А знать это нужно. Надо восстановить (скажем, в письме к вам или к Харджиеву) то, что было. Увлечение О.М., наша попытка развестись (я уходила к Татлину) и потом примирение. Была драма. Могла кончиться плохо. Случайно уцелели. Девчонка плакала целыми днями у меня в комнате. Не думаю, чтобы она любила О.М.: к этому времени она была уже половой психопаткой и жила с целой толпой. Как О.М. уцелел, трудно себе представить, потому что такого чуда, как эта Ольга, я не видела. Последний разговор их (по телефону) был при мне. Я была поражена грубостью О.М. <…> При встрече через 3 года тоже. Но и там она отличилась… Есть ли у сына продолжение – я читала до ее прихода через три года… Попробуйте достать… Если нет, я к сыну не пойду. Это патология первого класса уже в третьем поколении… Н.М.11081108
  РГАЛИ. Ф. 2590. Оп.1. Д.298. Л.143 – 143об.


[Закрыть]

Получив письмо, Гладков записал в дневнике 12 февраля 1967 года: «Страннейшее письмо от Н.Я. с рассказом (длинным) о каких-то изменах ее с Татлиным и О.Э. с Ольгой Ваксель в 25 – 27 гг. и просьбой найти сына О. Ваксель и попросить у нее дневник матери. Будто бы там может быть какая-то “клевета” и пр. Я человек любопытный и могу этим заняться, но зачем это Н.Я.?»11091109
  РГАЛИ. Ф. 2590. Оп.1. Д.107. Л.31.


[Закрыть]

Перед Гладковым Надежда Яковлевна почти и не скрывалась: зачем? Однако правда в воспоминаниях Лютика – ее собственная склонность к лесбиянству и мандельштамовская к «мормонству»11101110
  См.: Герштейн, 1998. С. 412 – 444.


[Закрыть] – пугали ее больше любой напраслины. Скандал такого рода мог быть запросто использован недоброжелателями и против Мандельштама, и против нее самой: под этим предлогом могла бы серьезно осложниться и ситуация с книгой в «Библиотеке поэта».

17 февраля вдова Мандельштама снова писала Гладкову:

«Дорогой Александр Константинович! Спасибо, что вы так быстро откликнулись. <…> А, может, действительно это лучше сделать через Таточку Лившиц. Она мне тоже говорила про “сына”. Она почти не знает о том, что произошло в прошлом. Для нее Ольга Ваксель просто увлечение О.М. (бедная Надя) и какая-то моя жалоба, что Оська мне надоел. Поэтому не говорите ей о моем беспокойстве. Только, что я хочу иметь фотографию Ольги и странички ее дневника… т. е. мемуаров… Тата дружит с Евг[ением] Эм[ильевичем]; она может от него узнать адрес “сына” и Гревса…

Знала про всю эту историю Анна Андр[еевна] – от меня, от Оси (смягченно) и от… Татлина. Я думаю (вернее, надеюсь), что Ольга не написала реалистических вещей. Женщины такого рода обычно пишут: “Как он меня любил, но я его выгнала” – дай-то Бог! Единственное, что у нее есть основание для большой обиды на О.М. – он поступил с ней по-свински (со мной тоже). Чего бы мне хотелось – это избежать реалий и выключить себя из этой игры. Проклятое легкомыслие и распутство юности – и еще остатки десятых и двадцатых годов...11111111
  РГАЛИ. Ф.2590. Оп.1. Д.298. Л.145 – 145 об.


[Закрыть]

Что предпринял Гладков и как он преуспел, мы не знаем. Он уехал в Ленинград – к своей актрисе-жене – и пропал! И Надежда Яковлевна принялась его искать, сама обратившись за помощью к Тате – той самой, кого она не слишком-то и хотела видеть в качестве своей конфидентки11121112
  Интересно, что сама Тата не просто поддерживала отношения с младшим братом Мандельштама, но и была его конфиденткой. Она относилась к нему вполне критически, но все же жалела и даже пускала к себе ночевать, когда тот приезжал из Москвы в Ленинград по делам или выяснять отношения со своей брошенной ленинградской семьей. 5 апреля 1964 г. он даже обратился к ней в следующих выражениях: «Но это же Вам я пишу – моему альтер-эго, милому и доброму, все понимающему другу» (РНБ. Ф.1315. Д. 63).


[Закрыть]. Ей она и пишет 18 марта:

«Гладков перестал писать в минуту, когда этого бы не следовало делать.

Я просила его достать для меня “мемуары” Ольги Ваксель (Лютика). У меня есть сильное подозрение, что это сочиняла не она, а ее мать по ее дневникам.

Евг[ений] Эм[ильевич] мне показал об О.М. Там явное раздражение и кое-что – брехня. Не брехня то, что мы тогда едва не развелись и что О.М. был сильно увлечен. Но вещи сдвинуты …

При последнем объяснении я была – по телефону. Она плакала. О.М. поступил с ней по-свински.

Если Евг[ений] Эм[ильевич] показал мне все, то можно это игнорировать. Но он рассказывал совсем иначе (напутал? или потом что-то скрыл?). Показывал он кусок до прихода через три года к нам, – и все… Вот тут-то что-то может быть (если судить по рассказу Евгения Эм[ильевича])

Кстати, через 2 – 3 дня после ее прихода мы уехали и больше в Ленинград не возвращались.

Евг[ений] Эм[ильевич] говорил, что она служила в Метрополе (Москва), теперь он говорит, что она служила в «Астории» – где правда? А это очень существенно. Евгений Эм[ильевич], конечно, мог все напутать – у нас очень плохо рассказывают – с фактами не считаются… Во всяком случае, я хотела бы знать, что у нее в действительности написано. Плохо, когда речь идет о поэте. «Все липнет», как говорил О.М…

Помнишь, как О.М. звонил ей при Бене? А Бен потом подошел ко мне и сказал «бедная»?

Господи, как это давно было…

Меня испугало молчание Гладкова: может, в этом дневнике такая мерзость – это месть, – что он мне боится показать.

<…> Кстати, мать Ольги Ваксель приезжала к нам (на Морскую) и требовала, чтобы Ося увез Ольгу в Крым. При мне. Я ушла (к Татлину) и не хотела возвращаться… Тьфу…

Дура была Ольга – такие стихи получила…

Если она служила в Москве, это может объяснить одну странную историю, которая произошла со мной.

Не говори об этом письме Евгению Эмильевичу»11131113
  РНБ. Ф. 1315. Д. 64. Л. 2 – 4 (с конвертом). Процитировано в: Ласкин, 2002. С. 135 – 136.


[Закрыть].

27 марта Н.М. снова пишет Тате:

«С этим сыном Ваксель уже не стоит говорить. “Мемуар” есть у Евг[ения] Эм[ильевича]… Это он все напутал и стилизовал Осю под себя. Мемуар полон ненависти ко мне и к Осе.

Он действительно по-свински с ней поступил, но и она тоже не была ангелом. Ну ее. То, чего я боялась, т. е. реальности, нет ни на грош. Просто он стоял на коленях в гостинице… Боялась я совсем другого – начала.

Жаль, что она оказалась такой. Она ненавидела свою мать, а в “мемуаре” чистая мать. Все же я подозреваю, что это мать…»