Текст книги "Взрослые дети"

– Он исправился, – повторял Ане Огородник. – Это начальница-курва его с пути сбивала, а теперь он к ней и близко не подходит… Друзья мои уже проверили… Мы умеем быстро работать. А если вдруг, но этого быть не может, потому что я вижу, что парень исправился… В общем, ты меня знаешь, я бы позора твоего никогда не допустил…

– Тебе позора не хочется, значит… Готов меня на аркане к нему притащить, – упрямилась девушка. – А дочка будет Света Огородник и никаких Какучая нам не надо… Зачем ты его вообще привел в роддом? Я только перенервничала. А если у меня молоко пропадет…

– Бабка твоя вон как визжала, и ничего у твоей маменьки не пропало… А тут парень пришел на дочку посмотреть, а ты и здрасте ему не сказала… Он же любит тебя, дурочка. Одному парню в детстве вообще говорили, что он бегемот и ходить толком не может, а он спортсменом стал… А все потому, что учитель его так двигал к новым достижениям. Вот и твой разок, может, и изменил, но понял, что начальница и в подметки тебе, дурехе, не годится, а ты раздула все… А Тамара хорошее имя для девочки, между прочим.

Аня фыркнула. Про царицу Тамару она слышала лишь то, что та правила в Грузии. По мнению девушки, было это очень давно, в незапамятные времена – в начале двадцатого века как минимум.

– Хорошее имя, – повторял Огородник. – Спроси папу Алика, он тебе расскажет про Тамару – великую царицу Абхазии. Это в Грузии переврали, что была она их царицей. Видишь, какая достойная женщина, даже спорят, чья она царица была.

Послушав еще про то, какой Алик внимательный и заботливый, девушка смягчилась. Ведь такой муж и работать жене не позволит. Не придется вставать в четыре утра и возвращаться со второй смены в два ночи. Никаких пригородных маршруток в час пик, где все взвинчены и считают справедливым проехать без билета, где нужно скандалить, протискиваясь сквозь толпу.

«Не придется выслушивать, какая я и такая, и сякая», – заулыбалась девушка.

Она танцевала в своей палате с дочкой на руках, теперь уже точно Тамарой Какучая, и ликовала, что с профессией кондуктора наконец-то покончено.

Тем временем Саша, сидя в теплой гостиной, пытался дозвониться до Сергея.

– Недостаточно средств… – повторял он раздраженно слова автоответчика.

Средства на счету оставались, по Сашиным меркам, приличные, но автоответчик твердил свое.

– Не вопрос, звони, – поделился Груздев своим мобильником.

Но и здесь результат был точно таким же: «Для звонка на вашем счете недостаточно средств».

– Нет проблем, – убеждал парня Груздев, отправляя того к стационарному телефону.

Мимо внимания Елизаветы это не прошло. Подойдя к Саше, чтоб муж не видел, она тихо поинтересовалась, звонит он «на сотовый или обычный телефон».

– Ты, пожалуйста, долго не говори, – чтобы не оправдывать прозвища, данные ей Тарасовым, женщина добавила: – Мне не жалко, но квитанции приносят сюда с опозданием. А этим телефонщикам все равно: отключат за неуплату и все… Бегай потом, чтоб снова подключили.

«Обычный» телефон чаще исполнял на груздевской даче роль мебели. Периодически Елизавета о нем вспоминала и говорила, что надо от него вообще отказаться. «Антителефонные протесты» зачастую обострялись, когда Елизавета получала квитанции за переговоры с сестрой, жившей в Минске.

– Поздравила только с Новым годом… А счет опять сумасшедший выставят… В прошлый раз десять минут поговорила и сто рублей… – ворчала Елизавета под бой курантов.

Она в очередной раз бурчала, что без особой надобности звонить сестре не будет:

– Только по праздникам, все! Сама-то она первая не звонит. А я тоже не миллионерша.

На том разговоры о телефоне утихали до 8 марта или дня рождения сестры.

Сергей явно весело проводил время. То и дело он отвлекался, чтобы сказать какой-то девушке комплимент, что-то вроде: «My sweetie… My cutie…»

– Не мог бы ты приехать за Пуней? – в очередной раз спрашивал Саша.

– Чего, так достал?

И в очередной раз Саша возобновлял прерванную комплиментами речь о ремонте в новом доме, о работе егерем, о предстоящих крестинах.

– До этой долбанутой не пробовал дозвониться? – «переводил стрелки» Сергей. – Такая шиза… Ее бедуин на бабки развел, а лицо мне расцарапала… Вот идиотка. А родительские обязанности на нас поровну… Типа судья так решил…

– Понятно, – прервал его Саша. – Сам привезу.

– Э-э, чувак, газ убавь… Я, блин, не дома… Да что ты со своим «понятно»… – продолжил он после знакомого ответа. – Адрес лучше скажи… дачный.

Ровно через неделю Груздева вынула из почтового ящика открытку со штемпелем Оберхофа.

– Саша, это вам… Из Германии, – улыбнулась она, еще не представляя какой счет от телефонной компании ее ждет.

Из написанного Елизавета поняла только слово «frau», единственное немецкое. Женщине было интересно узнать, что за девушка Саше пишет. Она снова вздохнула, что иностранный язык в ее школе не преподавали.

На вполне приличном английском Сергей написал другу, как же, оказывается, «in your Oberhof» здорово, и с какой хорошей «frau» он познакомился.

«Do keep patience for the mini dude, – завершал он короткий рассказ. – I hope your colonel does not have to shoot our tiny guy or himself. LOL. See you soon. Do watch your crazy biathlon!»

– А какой полковник и кого должен пристрелить? – с улыбкой поинтересовался Валеев, найдя открытку на столе и знакомые с Военной академии слова в ее тексте.

– Это биатлонный юмор, – заверил Саша. – У многих спортсменов есть военные звания…

– За что это им полковничьи погоны? – с досадой произнес Огородник. Вояки, называется… На передовую бы их…

Валеев лишь улыбнулся и шепнул Саше:

– Вадим Степанович у нас все о передовой знает…

Груздев, ворча, искал газету с программой телепередач. Как водится, Елизавета к поискам подключилась, ведь любое проявление беспорядка было на ее ответственности.

– Биатлон… – нашел Груздев в программе одного из каналов. – И чего ты, Сан Саныч, молчал, как партизан? Вчера уже первые гонки были…

«Мне теперь не до этого», – решил про себя Саша.

«Не до этой ерунды», – вертелось у него на языке.

«Свой дом, новая работа, огород, свежий воздух и никаких запойных соседей – все отлично», – убеждал он себя.

– Тебе нравится сестра Алика? – поинтересовался Груздев у парня наедине.

Саша ответил дежурными словами, что девушка ничего так, нормальная, симпатичная…

– Помню, мы с Лизой года полтора встречались, потом только решились пожениться, когда хорошо узнали друг друга, – намекнул полковник, оторвавшись от непривычного для себя чтения – газеты спортивных известий.

– Да я вроде пока не сбираюсь, – успокоил его мысли Саша.

– Бывал в Крыму? – спросил Груздев как бы невзначай. – Нет… Замечательное, скажу я тебе, место… Нам с Лизой всегда там нравилось. А один раз поехали в Батуми… В Сухуми заезжали тоже… Дождь льет и, главное, что жара при этом стоит, как в бане. Духотища… Экстрим, как вы говорите…

– А девчонкам тоже обрезание делают? – нарушил их уединение Огородник.

– Если вы о семье Алика, то они не мусульмане, – ответил Саша. – Обычные у них обряды, как в православной церкви…

– Да я просто так спросить решил, – заверил Огородник. – Раз уж родня, нужно узнать, чем живут…

Его отпустило: раз не делают совсем, значит, и его такой ритуал не коснется. Так он решил.

– А что делают в таких случаях? – спросил он теперь.

Саша пожал плечами:

– Думаю, нам все объяснят перед крестинами.

«Только бы лбом об пол биться не пришлось», – думал Огородник.

Идти в церковь ему не хотелось. Полковник считал, что это несерьезно для его положения офицера: «Не бабка же он безграмотная».

Саша, напротив, относился к этому спокойно: отнимает немного свободного время, не более того. Зато можно стать участником непривычного действа. Он только не учел, что времени потребуется чуть больше, потому как ему прежде нужно будет креститься самому. Если парню и было неловко, то лишь от мыслей, что делает он это без искренности, и церковные песнопения, фрески, иконы совершенно его не трогают.

– Я – атеист, – говорил ему потом Груздев во время рекламной паузы в биатлонной трансляции. – Но, по-моему, ничего предосудительного в этих традициях нет. Вот если человек меняет веру предков, то это да… Не из-за вероотступничества какого-то, а просто это показывает, что человека того легко сбить с толку и в обычной жизни… Ветреная у него натура… Или же есть вариант, что он ищет выгоды, как греки при оттоманских султанах. Принимали ислам с прицелом на хорошую должность, кое-кто даже визирем становился…

«Беспокоится паренек, – подумал Огородник. – Вера-то у него, видать, другая была, вот и припекает… Султан за такое по головке не погладит… Вот ты в ловушку свою же и попался. Хотел хорошим быть для всех, а вон оно как вышло…»

Так Огородник уверился, что шпион обезвредил сам себя и теперь «свои же» с ним разберутся, как по их обычаям полагается.

– Как в султанате наказывают вероотступников? – спросил он Валеева.

– Ты же сам больше меня знаешь, – припомнил ему прежнее выступление генерал. – Поговорить, что ли, не о чем? Или криминальных новостей мало? Хочешь послушать, как людям из-за религии головы отрубают в двадцать первом веке?

Естественно, Валеев разворчался, ведь отвлекли от вкусного блюда, которое Елизавета приготовила по рецепту новой родни Огородника.

После таких слов Огородник даже Сашу пожалел: «Молодой ведь еще».

– А нечего было самому лезть на рожон, – добавил он тихо вслух.

Из кухни донеслось нечто похожее на завывание сирены. Звук был неимоверно громким, хотя Елизавета еще не видела того, что творилось в кладовке.

«Ишь как занервничал. Боится, что собратья такой же штукой прирежут за смену веры», – подумал Огородник, когда Саша высыпал на него претензии по поводу беспечного обращения с холодным оружием.

Кинжал Пуня нашел брошенным на диване в гостиной, откуда теперь голосила Елизавета. Испытывая оружие, мальчик искромсал обивку на мебели, а потом мелко покрошил все продукты, которые только нашел на кухне, заправив полученной овоще-фруктовой смесью тесто для пирогов.

– Вот, – показала всем Груздева ком теста с разноцветными вкраплениями. – Он не просто вывалил сверху, он еще все умял туда… – разошлась Елизавета.

Свое повествование она сопровождала жестикуляцией, жутко смешившей не только Валеева, но и Сашу с Груздевым.

– Фигушки вам теперь, а не пироги, – показала кукиш Елизавета. – Я к вам не нанималась по двадцать раз тесто заводить.

– Оно и так вкусно смотрится, – Валеев так рассмеялся, что вынужден был присесть на стул.

Тут же ему подвинули кастрюлю, из которой он, продолжая надрывать живот, достал комок смеси и съел, еще и пальцы потом облизав.

– Во! – поднял он вверх оба больших пальца.

– Экзотика какая-то, – пробормотал, глядя на незнакомое «блюдо» Трубачев. – Чего только не придумают, свое бы сперва, национальное, научились готовить, а потом уж лезли в заморские кулинáрии.

Вооруженного Пуню поймали не сразу. В кладовке он продырявил мешки с сахаром и мукой.

– Я не буду это убирать, – Елизавета, будто выплескивала эмоции, копившиеся у нее годами. – Не буду, так и знай, – трясла она пальцем перед удивленным мужем.

«Обезвредили» похитителя кинжала в саду, когда он увлекся обрезкой новогодней елки и потерял внимание. Еще долго он требовал отдать «мини-саблю» ему и даже предлагал Огороднику взамен все три своих автомата.

– Они делают тра-та-та-та, как настоящие, – уговаривал его мальчик.

– Подальше куда-нибудь убери, – тихо попросил друга Груздев. – Ладно диван, а то еще сам порежется или воткнет в кого-нибудь… нечаянно.

Едва обстановка более или менее успокоилась, Груздев взбудоражил всех возгласом: «Что-то горит!»

– Да это в Ореховке или вообще в Мокром Логу, – махнул рукой Валеев.

Саша позвонил теперешнему своему начальнику.

– Хибара горит трухлявая, – ответил Андрей и отключился, даже «до свидания» не сказав.

Для него это не было в новинку. Редкий месяц проходил, чтоб в Ореховке что-нибудь не полыхнуло «по пьяному делу», «от печки», «от замыкания» или «от мести», потому как многие селяне, особенно «во хмелю», обладали не менее пылким нравом, нежели воспетые в легендах и тостах джигиты.

Темный дым поднимался тонкой струйкой над лесом. Пока груздевская дача пребывала в переполохе из-за Пуни, пожар в деревне уже успели потушить. То, что осталось от его несостоявшегося дома, Саша увидел на следующее утро по пути в охотхозяйство. Андрей пребывал в воинственном настроении: он, как и Кузьмин, был уверен – пожар устроил младший Панов в отместку за увольнение брата.

– Вы чего пришли? – вскочил со своего насиженного места Орехов, увидев на пороге кабинета и Андрея, и Сашу, и Кузьмина.

– Говори, где эта паскуда? – рявкнул Андрей, совершенно забыв про всякую субординацию и присутствие в кабинете завбиблиотекой.

– У нас совещание вообще-то, – сказал, запинаясь Орехов.

Он загораживал собой картонное игровое поле, на котором только-только развязал войну.

– Иваныч, потише, – тихим голосом увещевал Андрея Кузьмин, когда тот разметал по кабинету игровые карточки и принялся трясти главу администрации, повторяя еще громче свой вопрос.

– Откуда же мне знать, где он… – жалобно заговорил Орехов. – Я, между прочим, тоже потерпевшая сторона… Дом-то на моей территории стоял…

– Помещик, мать его… – бросил жертву охотовед. – Его… его… все его… Только и слышно… Моя администрация… моя деревня… Раз твое, так отвечай за хозяйство…

Матерщина оказалась явлением слишком грубым для слуха заведующего деревенской библиотекой, и, тихо произнеся «до свидания», он прокрался вдоль стенки к выходу.

– Все вопросы к участковому, – нашелся Орехов.

Когда Андрей его отпустил, тот спасся за столом и стал водить глазами в поисках швабры, которую намеревался использовать для самообороны.

– Участковый наш живет дальше по улице… – затараторил глава администрации, так и не найдя швабру поблизости, – через два дома… очень близко… совсем близко… за минуту дойдете… а может, и того меньше… Помните? Береза там большая у ворот растет… а в палисаднике калина… ягоды красные, – тянул он время.

Даже за батареей, куда ее иногда запихивала для просушки уборщица, швабры не оказалось. Лишенный единственно возможного аргумента Орехов стал обходительным и пообещал, что выделит Саше дом еще лучше сгоревшего.

– Разбирайтесь с домом, и пусть дает нормальный, а не хибару застуженную, – велел коллегам Андрей.

Сам он тем временем отправился к Тарасову. У фермера были с охотоведом свои счеты. Летом, когда Андрею понадобились деньги для ремонта бани, он разрешил Тарасову в условленное время пасти скот на клевере на окраине охотхозяйства. Когда охотники по ошибке застрелили фермерскую корову, мужчины, прежде бывшие приятелями, рассорились и с тех пор не разговаривали. Но по такому поводу примирились, и Тарасов обещал к потемкам подготовить грузовик со свежим навозом.

– Вы только не глазейте средь бела дня, – уговаривал Орехов Сашу и Кузьмина. – Дом на двух хозяев, во второй семья живет… хорошая. Мне только погорельцев здесь не хватало…

– Ну, да, лучше, чтоб нас потом вместе спалили, – усмехнулся Саша.

– Я что-нибудь придумаю за это время, – совсем неубедительно говорил Орехов. – Участковый по этому случаю уже работает…

– Да сколько спалено было… а он так и работает, – сыронизировал Кузьмин. – Его не палят и ладно… У меня этот Митька Панов по заборам летом лазил, мак все высматривал… Дай да дай… Я взял да выдрал весь от греха, а ночью поленница загорелась… Хорошо, что вовремя заметили… А участковый что?.. «Бомжи городские… бомжи городские». У него один ответ на все…

На это Орехову возразить было нечего, и он стал перебирать бумаги многомесячной давности с жалобами на пришедшие в негодность деревянные тротуары, показывая, насколько много у него дел.

– Пока поживешь здесь на даче, – говорил потом Саше Груздев. – После праздников все служилые наши разъедутся, будет совсем свободно, хоть слона заводи…

Андрей как раз думал, что вместо обычной свиньи той ночью подложит Пановым слона. Калитку он беззастенчиво снес, чтобы подобраться со своим грузом к самым входным дверям. Он бы только порадовался, если б узнал, что братья Пановы решили проверить, что за шум доносится со двора. Вся «свежесть» из кузова так и хлынула к ним в сени. Ну, а фермер с охотоведом потом сели отмечать это дело, забыв о прошлых разногласиях.

Фермер ожидал, что «мститель» к нему нагрянет, потому, услышав с улицы душераздирающий вопль, сразу позвонил в «скорую» и заодно участковому.

– Девочкой, значит, стал наш Митька-лоботряс, – похохатывал Тарасов.

Он честно признался знакомому с детства участковому, что самострел он установил, и Митьку об этом предупредил еще год назад, когда тот своровал у него десять мешков картошки и молочного поросенка.

– А вообще никакого самострела не было, – видя несговорчивость участкового, сменил показания фермер. – Я сам стрелял… в целях самообороны. Андрюха Смолин подтвердит. Он у меня был и слышал, что Митьку я предупреждал и в воздух сначала стрелял…

Андрей, не раздумывая, слова нового старого приятеля подтвердил. Канистру, наполненную бензином, нашли перед домом Тарасова, когда рассвело.

– Смягчающее обстоятельство, – заметил участковый. – Если его отпечатки найдут…

– Так ты кровищу на ней проверь… Надежнее будет. Чья там еще кровища? Ясное дело – поросенка этого пановского.

Дробь угодила Митьке в место, которое в повествовании замалчивается, даже в любовных романах. Конечно, делается это не в угоду Мальцевой, а лишь в самых благих целях. Мало ли к кому бульварное чтиво попадет в руки. Вдруг ребенка не отпугнет обложка со слащавым названием. Или же резко сократятся продажи копеечных «шедевров» среди дам-ханжей.

В общем, Ореховка после Митькиного злоключения вздохнула спокойнее и, явившись на дачу Груздева, Кузьмин объявил Саше:

– Орешка наш дает добро. Хоть сегодня можно новоселье справить.

День рождения Трубачева выдался примечательным. Юбиляр был искренне удивлен, что ему презентовали выделанную кабанью шкуру, на которую он, как выяснилось, и не рассчитывал.

– Куда я ее?.. – размышлял он вслух. – Мои же не оценят, затопчут всю, если на пол расстелить. А на стене если, так у них обязательно моль сожрет.

– От нас с Сан Санычем. Носи на здоровье, – объявил по привычке Груздев: хоть друг и глух, сказать это требовалось «для приличия».

По случаю юбилея «старшого» у Тарасова был изыскан принтер, да не простой, а с возможностью полноцветной печати. Длинное поздравление, «как на открытках пишут», Груздев счел сентиментальной ерундой, уверившись, что Трубачев может даже обидеться на такое.

– Я ж не кисейная барышня, – сказал он однажды снохе, когда та вместо подарка презентовала ему открытку с душещипательным поздравлением внутри и милыми плюшевыми медвежатами на обложке.

В итоге Груздев решил ограничиться «четкой инструкцией по эксплуатации», текст которой и поручил Саше разработать.

– Я б тебе капитана дал… нет, майора сразу… – объявил полковник, когда купленные им часы обзавелись, согласно «инструкции», функцией «гашения электрических зарядов, производимых некоторыми моделями слуховых аппаратов». Для убедительности под текстом указывалось «made in Japan».

С долей недоверия, осмотрев часы в поисках «штуковины», которая заряд гасит, Трубачев попросил-таки принести ему аппарат.

– Хорошо, – произнес генерал, все же опасаясь «удара по самым мозгам». – Вот покушаю… потом надену. Была не была…

– Этот дом лучше, – приговаривал Груздев. – И соседи хорошие… Парень – врач…

– Таким макаром в братской Киргизии скоро перейдут на народную медицину… Всех докторов оттуда переманим… – в привычной шутливой манере сказал Валеев.

– Вызову нотариуса, – объявил громко Трубачев. – Пусть все оформляет, как надо… Сейчас же надо вызвать!

Груздев с Сашей переглянулись, они уж и забыли про угрозы «старшого» оставить родственников без наследства.

– У всех праздники, – ответил Саша, так как слуховой аппарат уже был на месте.

– Но мы все устроим, – пообещал генерал и добавил, что помирать раньше не станет, потому как завещание – дело уж очень важное и помереть до его оформления было бы, по мнению Трубачева, полнейшим бесстыдством.

– Больше поговорить не о чем, – проворчал Валеев. – Помирает он все…

Помереть Трубачев готовился еще в 91-м, потому что решил: «Пережить такое нельзя». Потом он неизменно заговаривал об этом на своих днях рождения и по случаю всех отмечавшихся праздников.

– Ничего такого в этом нет, – погрозил Трубачев Валееву. – Тебе тоже не мешает о завещании подумать. Никогда не рано о таком думать…

Тот лишь вздохнул, сказав теперь про себя, какую новую головную боль получил из-за каких-то наручных часов и «неуемной фантазии Санька».

– Нотариус – это, значит, человек, который оформляет сделки по купле-продаже и завещания… Вот люди… Говорили бы прямо, а то навыдумывают словечек… И ведь все оттуда берут… из-за рубежа, везде теперь одна иностранщина…

– Прямо слишком длинно, – зацепил его Валеев. – Вывески километровые придется делать. Не было на Руси-матушке аналогов, вот и приняли из латыни. Составь петицию… нет, пардон, прошение, славянофил ты наш, – с ухмылкой протянул он, – чтоб придумали новое слово со славянским корнем, специально для обозначения нотариусов…

– Не было соответствия… А кто тогда завещания подписывал? – усмехнулся оппонент. – Много ты знаешь… Споришь только. Помещики у него были, видите ли, мелкотравчатыми… Травой, видимо, поросли… мелкой… А в той книге об этом вообще не написано, – добавил Огородник для Саши.

– Бунина почитай, – зафыркал Валеев. – Там для таких пытливых даже ссылочки в тексте расставлены с пояснениями…

– Бу-бу-бу да бу-бу-бу только от вас и слышу, – отчитал обоих Трубачев. – Офицеры… старшие еще… Кто бы посмотрел на вас. Пример какой молодым подаете?! Вам бы на базар картошкой торговать.

– Молодое поколение уже обучено, кем и как надо, – ответил Валеев. – Границы охраняет и браконьеров ловит… А нам уже можно и подребезжать… и побубукать, и поагукать даже не возбраняется…

Огородник было заспорил, что слова «бубукать» в русском языке нет, но Груздев его перебил:

– Расскажи Игорю Ивановичу про Бобра, – попросил он Сашу.

– Да, – многозначительно произнес Трубачев, внимательно Сашин рассказ дослушав. – Мне вот рассказывали про одного парня… В тех же краях где-то служил. Так он схитрил. Подучил рядового, чтоб тот лицо ему набил… Браконьеров сложно бывает засадить… Слышал что-нибудь о том случае? Я не в пример тебе его ставлю, закон надо все ж таки соблюдать… Так слышал что-нибудь о нем?

Саша опустил глаза и замотал головой. Он даже вздрогнул, когда Валеев похлопал его по плечу.

– Санек у нас скромный, – произнес генерал. – Мы ж… паренька этого не осуждаем. Так что…

– Не знаю, – повторил Саша.

– Ну, не знаешь, так не знаешь, – согласился Валеев, слизав со своей тарелки остатки грибного соуса.

Уже после застолья он посоветовал Саше:

– Если привираешь, то глаза не прячь. Пашка и не такое раскусить может. Однажды я отказался налимов в морозяку с ним удить. Решил больным прикинуться, а он в лоб мне говорит: «Врешь, Витька. Когда врешь, ты носом шмыгать начинаешь или ладонь чесать». Я, конечно, не признался, но сразу подловил себя на шмыгании. А он хохочет…

– Кто хохочет? – отозвался из коридора Груздев.

– Да мы службу вспоминаем, – прозвучало в ответ.

На этот раз Валеев был во всеоружии, так что ни шмыганья, ни почесывания себе не позволил. К тому же Груздев из коридора его не видел.

– Врешь, – сказал безапелляционно Груздев, войдя в гостиную, где велся разговор. – У тебя паузы в разговоре появляются, когда врешь…

Отпираться Валеев не стал, лишь пробормотал:

– Да мало ли о чем мы тут говорили… Подслушивать разговоры вообще некрасиво.

Взгляд Груздева казался Саше непривычно тяжелым и укоряющим.

– Ну, хорошо, я был тем парнем из рассказа Игоря Ивановича, – созрел он для признания. – Попросил рядового ударить меня по лицу… А вот того, что про меня такие истории ходят, не знал… И вообще мне такой славы не надо…

– Не кипятись, – сказал хозяин мягко, положив руку Саше на плечо. – Слава она не спрашивает, хочешь ты ее или нет… Заслужил – получи… Какую заслужил, такой и будет. Сегодня она слава, а завтра уже нарушение и наоборот…

Видя, что парень помрачнел, Груздев добавил:

– Мой отец нарушил приказ: вместо отступления пошел в контратаку и вывел из немецкого окружения два батальона… Вот так. Неизвестно, что бы с ним стало, если б командира, отдавшего приказ, не убило… поленом… по голове… Всякие обстоятельства бывают…

Груздев разоткровенничался и затянул рассказ о фронтовом пути отца на полчаса, посетовав, что тот струсивший командир получил посмертно звезду героя, а отец только медаль за отвагу и «черненковский» орден Великой Отечественной войны.

– Дали за то, что дожил до восемьдесят пятого, – невесело усмехнулся полковник.

Саша постепенно обживался в своем новом доме, куда Груздев помог перевезти из бывшего общежития его немногочисленные вещи.

– Как это без телевизора ты собрался жить? – нахмурил полковник брови. – Не в пещере же.

Этот «непорядок» Груздев клятвенно пообещал исправить, так что разубеждать его было бесполезно.

«Катьку бы сюда», – подумал Саша, подпрыгивая на панцирной кровати, которая досталась ему в качестве бонуса вместе со старыми рыболовными принадлежностями прежнего владельца городской комнаты.

Едва ли в своих предположениях он ошибался.

– Какая дыра, – сказала бы Катя.

Ей больше нравилось быть девушкой Пэрсика. Она даже поморщила нос, когда узнала, что Саша стал подрабатывать дворником.

– Опять своровал? – с улыбкой спросила она, получив в подарок очередную коробку конфет.

Слова «я больше этим не занимаюсь» ее огорчили. Гораздо приятнее было осознавать, что парень готов ради тебя на все, ну, или хотя на то, чтобы украсть эту несчастную коробку конфет. Они даже слаще с такой историей казались.

Родители Кати не бедствовали, потому она могла себе позволить свозить друга на чемпионат России по биатлону. Она и Холменколлен могла при таких родителях потянуть, но у друга не было тогда загранпаспорта. «Атаман» хранил последний как зеницу ока, ведь он уже считал Сашу своим сыном.

Регулярно Катя выслушивала от отца с матерью:

– Не встречайся с этим детдомовским.

Но чем больше они запрещали, тем больше девушке хотелось быть рядом с Сашей. Перед расставанием они не ругались. Просто Катя не пришла на вокзал проводить парня в армию. Родители никогда не служили преградой для ее начинаний, и в том случае Саша настоящую причину понял.

«По барабану… Все равно мне всегда нравилась Оля», – обиженно говорил он себе.

Без Олиных плакатов, неизменно радовавших его глаз, новый дом казался уж совсем отшельническим жилищем. Соседи вели себя непривычно тихо и вообще никак о себе в темное время суток не напоминали. В такой тишине чувство реальности иногда терялось.

Временами доктор из Киргизии позволял чуточку «огненной водички», но только дома, чтоб никто не заметил. Отметив, он отправлялся спать, оставляя жене право разбираться с хворями нагрянувших вне расписания пациентов. Обычно в таких случаях она говорила, что муж простыл и не желает никого заразить. Спустя полтора года, проведенных в деревне, ей уже стали доверять, а муж составил для нее специальную памятку, описав, что при различных симптомах следует советовать: малину с медом, мазь Вишневского, безрецептурное жаропонижающее или же визит в районную больницу. Чаще всего дело обходилось активированным углем. После таких случаев сельчане несли «толковому доктору» в благодарность пироги, парное молочко, ну, и куда ж без «огненной водицы» собственного приготовления…

Хоть по местным меркам зарплата его была более чем скромной, врач и это почитал за благо и даже выкраивал понемногу, чтобы отправить родителям в Ош. Ехать в Россию они не захотели, причитая, что зимние морозы им в их возрасте не пережить.

– Дождь льет и льет, а потом снег метет и метет, – рассказывал соседям отец доктора и поднимал руку над головой, показывая высоту подмосковных сугробов. – И даже абрикосы там не растут…

Зато его внукам снег очень даже нравился. Едва рассвело, они разбудили Сашу своими веселыми криками, а потом с любопытством уставились в его окно.

Слово свое Груздев держал… Он до изнеможения собственного и продавцов бродил по магазину. Плоские тонкие экраны его смущали.

– А нормальных нет? Обычных? – спрашивал он.

Обиженный полковник исписал две страницы жалобной книги, когда консультант ему посоветовал обратиться «за обычным телевизором» в комиссионный магазин.

Но он невероятно обрадовался, когда «нормальный» оказался у соседа по дачному поселку.

– Да, вы современный человек, а мы вот по старинке привыкли, – отпустил комплимент полковник, получив относительно новый телевизор за символическую цену.

Сам же про себя он думал, что никакому компьютеру телевидение заменить не под силу.

Новоселье было в понимании Груздева событием знаменательным, даже поважнее старого Нового года, потому полковник явился и с телевизором, служившим подарком, и с гостями. Только Елизавета извинилась, придумав отговорку о простуженном горле. Уговаривать жену Груздев не стал: еда есть, сидр есть, а в мужской компании даже веселей, никто над ухом не жужжит со словами «закругляйтесь, ночь уже на дворе».

Радость Груздева была столь сильна, что он даже не подумал о возможном отсутствии Саши. Так гости и сидели в машине, выдвигая разные гипотезы. Дозвониться получилось только до кордона, и то пришлось перезванивать. Набрав номер в первый раз, Груздев отвлекся, слушая предположения Валеева о скорой свадьбе Саши «с абхазской красавицей». Во второй раз Андрей долго трубку не брал, а взяв, с ходу обматерил звонившего. Поняв, наконец, с кем имеет дело, охотовед смягчился, но извиняться за сказанное не стал. Стеснительность по части извинений роднила их с Груздевым.

– Уехал с Димычем волкá тропить, – сказал Андрей примирительным тоном, добавив, что часам к трем «следопыты» должны вернуться, и тогда он Сашу сам домой привезет.

При таком раскладе приличные запасы сидра в багажнике Огородника уже не прельщали. Покривив губы, он вспомнил, что ружье свое забыл разрядить.

– Иди, иди, – говорил ему прочитавший вранье Валеев, предвкушая приятное застолье без разговоров о мелкотравчатой охоте.

– Сиди, Вадик, сиди, – перечил генералу Груздев.

Замок оказался податливым, и, торжественно впустив в дом гостей, Груздев довольно покрутил правый ус.

Не то чтобы Огородник обрадовался, когда его отправили за новым навесным замком. Ему-то просто папирос хотелось. Но отказываться он не стал, решив, что сошлется потом на неимение подходящих замков в магазине.