Текст книги "Взрослые дети"

– Здравия желаю, – бросил Саша, направившись в 1 «А». – Мое заявление будет готово через десять минут. А может, и через пять.

За его спиной разлетались слюни, ор стоял на весь этаж, при этом военком стучал чем-то по столу, изобретая все новые уничижительные прозвища.

– Козлодер раздраконенный, – выдал он и, наконец, замолк, соображая, чего только что наговорил.

«Лучше к Тарасову, свинарник чистить», – решил Саша.

– Ты еще должен отработать, – с ехидной улыбкой произнес Кукса. – Две недели… По закону. Иначе трудовую не получишь.

«Да подавитесь вы ей», – сказал парень про себя и вышел из кабинета.

– Пропуск не дам, – неслось ему вслед.

– Не велено, – встал перед ним грудью вышколенный дежурный. – Приказ военкома. Выпускать не велено.

– Хорошо, – не стал связываться Саша.

Повернув в коридор, он открыл первое попавшееся окно. Дежурный догнал парня уже за воротами.

– Пойдем, поговорим просто… – сбавил он оборот, оказавшись вне режимной территории. – Не подставляй меня. Он же с меня живого не слезет теперь. Ты упорхнул, а мне там работать…

Вернувшись в свои пенаты, он вновь осмелел и попытался перед окнами военкомовского кабинета Сашу показательно скрутить. Кукса сам выбежал на улицу, но застал дежурного уже в гордом одиночестве.

– Он мне по колену, знаете, товарищ подполковник… больно…

– Штраф! – заорал Кукса и добавил дежурному ногой по тому же колену.

Кукса лично разузнал Сашин адрес и лично явился, чтобы вручить ему повестку на военные сборы.

– Прими и распишись, ты теперь брони от сборов не имеешь. Только попробуй не прийти. Полицейские церемониться с тобой не станут, брыкаска козлиная… – репетировал речь военком.

Он так замечтался, что при выходе его прижало автобусной дверью.

– Стоять! Стоять! – орал он на водителя. – Имя твое, фамилия!

С этими словами военком показал шоферу свои корочки и прямо в автобусе выписал тому повестку. После смены на АТП зашел долгий разговор о военных, о которых бывалые водители наговорили много неприятных вещей. В итоге сошлись на том, что из-за потепления климата весеннее обострение началось раньше. Груздеву и Куксе должно было икаться до умопомрачения.

– Так, еще двое… – приговаривал довольно Кукса, подходя к бывшему общежитию вентиляторного завода. – Будут вам военно-полевые две недели.

Военком долго думал, чем нажать закопченную кнопку звонка. Ботинки ему тоже было жалко, но «справедливость» была все же дороже. Замок Саша уже сменил, потому бился военком долго.

– Вам заказное письмо, – твердил он, пытаясь выманить хозяина хитростью.

– Опа… – выдавил Сашин сосед, увидав военную форму, и сразу же скрылся в своей комнате.

– Открывай! – голосил Кукса, сотрясая уже его дверь.

Сосед придерживался принципа «затаись, и все пройдет само». Но замок его оказался уж чересчур хлипким. Грозным взглядом обведя комнату, Кукса остановился на ее трясущемся хозяине. Тот полагал, что лучше со всем соглашаться, и даже признал, что он «конченный алкаш и клоподав», которого может перевоспитать только армия.

– Этот молодой недавно здесь… – сбивчиво докладывал пьяница. – Плохой, все, как вы говорите, стрекозел он, согласен, мне, скажу я вам, он сразу не понравился… Печенкой чуял, что позорный… Все, все спалил…

Вручив повестку под роспись, Кукса удалился, так нового адреса и не узнав. Помощь же пришла от сердобольной бабушки-соседки, какие до сих пор часто встречаются на просторах большой северной страны. Конечно, доносчицей она себя не считала, просто воспитание времен «золотой поры социализма» подсказывало, что должно делаться по справедливости, то есть в соответствие с заведенным порядком. «Пришло время – иди в армию, потому что так для порядку надо».

По пути в Ореховку у Куксы была масса времени, чтобы отточить свою речь. Начать он решил официально, а если уж парень заерепенится, перейти к козьим мордам и прочим словесным оборотам вплоть до ненормативной лексики.

– Мягков Александр Александрович, вам повестка на военные сборы. Теперь вы у нас не служите, потому извольте принять, – с сияющим видом отрапортовал военком. – Распишитесь. И извольте явиться на призывной пункт в указанное время. Иначе мы будем вынуждены прибегнуть к жестким мерам.

К его удивлению парень спорить не стал. Удовольствия поругаться военкому не доставили. Это обстоятельство Куксу даже огорчило. А когда Саша расписался за повестку и захлопнул перед ним дверь, подполковник просто рассвирепел, пообещав себе, что обязательно «гаденыша тощего, поганого, подколодного» проучит. С таким намерением он отправился по деревне, расспрашивая местных о новом жителе, изо всех сил стараясь пробудить фантазию сельчан и создать почву для тошнотворных сплетен.

– Осторожнее с ним, – погрозил Кукса пальцем главе администрации Орехову. – Он тот еще фрукт.

Орехов «за справедливость» тоже готов был постоять, потому сходил за участковым. Вместе они очень долго и увлекательно беседовали, строя версии, почему городской житель вдруг перебрался в деревню.

– Это явно неспроста и стопроцентно подозрительно, – заключил Орехов.

Когда уже стало смеркаться, Кукса составил распоряжение о приводе, подписав его датой начала сборов.

– Если что, не церемонься с ним, – наущал участкового Кукса. – Ехать не захочет, звони мне.

Участковый взял под козырек, что военкома тронуло, и на прощание они даже обнялись.

Деревенский поход военкома Куксы можно было считать успешным, хотя бы потому, что Тарасов решил Сашу не нанимать даже для уборки свинарника. Сам он с подполковником не общался, но по Ореховке ползли упорные слухи, что парень сбежал от алиментов. Чем дальше, тем больше сплетни ширились, обрастая интимными подробностями и сюжетами о новых обманутых девушках. Своей ненаглядной Оленьке фермер запретил к дому «лабиласа» близко подходить и о чем-либо с парнем разговаривать.

Источник слухов уже потерялся, и теперь местные бабушки вместо любовных романов из библиотеки обсуждали происхождение слова «лабилас». Все из-за того, что завбиблиотекой похвастался перед пожилыми читательницами книжкой «из личного собрания», которую его жена прочла и забыла лет пять назад. «Шедевр» именовался «Похождения молодого ловеласа».

– Книга актуальная, – убеждал библиотекарь. – Вспомните хотя бы, кто недавно к нам приехал… За символическую цену хорошую книгу отдаю, все пойдет на нужды библиотеки…

Раньше, просто идя по деревенским улицам, многое можно было узнать: кто дурак, кто скотина, кто виноват в мизерных пенсиях и даже кто с кем спит. Теперь же Саша стал замечать, что все разговоры стихали, когда он проходил мимо, а все любопытные взгляды устремлялись в его сторону.

– А, Саня… А я сам хотел к тебе зайти, – повинился Кузьмин.

Дело об увольнении Панова затягивалось. Судья даже порадовался, что подхватил грипп, после дела о свином навозе ему хотелось отдохнуть от всего, что было с Ореховкой связано. Между тем из областного министерства был получен приказ штат «Мокроложского» сократить и провести проверку «в связи с нецелевым использованием бюджетных средств». От Андрея требовали «реструктуризацию немедленно произвести», а он клял заболевшего судью, который Панова не восстановил на работе.

– Сокращу других, чтоб этого потом восстановили! – возмущался он.

Проходя мимо дома Пановых, охотовед теперь останавливался, снимал с плеча ружье и начинал производить с ним всяческие манипуляции. Когда в окне мелькало чье-то лицо, Андрей, будто между прочим, поворачивал ствол в ту сторону, делая вид, что прицеливается.

Кузьмин был готов уйти на покой, чтоб «дать дорогу новому поколению егерей», но подходить со своим решением к охотоведу в свете последних нервотрепок опасался.

– Как там шатун? – спросил Саша, намереваясь подобраться к неудобному вопросу.

– Ходит-бродит, позавчера разнес лабаз, почуял, что для него приготовили, а в то воскресенье погулял снова у кормушек. Все переломал, что смог, а что не смог, когтями подрал, – повествовал егерь, словно рассказывал забавную историю, а никак не о происшествиях, из-за которых Андрей ему «навалял».

Правый глаз Кузьмина до сих пор был красным после встречи с кулаком начальника.

– Тебя мишка дожидается, – добавил он с мягкой улыбкой.

С этими словами Кузьмин усадил Сашу за стол.

– Пельменей немного получилось, – намекнула егерская жена.

Меньше всего ей хотелось, чтоб из-за Сашиного визита какие-нибудь сплетни поползли и об их семье.

– А волки, Саня, тоже не дремлют, – произнес егерь, косясь на жену. – Под утро задавили у привады косулю. Вот я и приволок домой, чтоб Андрей Иваныча не расстраивать.

– Сам и будешь есть, – заворчала тогда жена. – Падали еще не едала… После волков… Да пропади оно!

Егерь подмигнул Саше, довольный, что брезгливую жену провел. Когда они только познакомились сорок лет назад, он приготовил ей сочное жаркое из дичи. Девушке очень понравилось, и свадьбу сыграли спустя неделю. Только на годовщине Кузьмин признался, что дичью были голуби. Два дня жена с ним после того не разговаривала, и два месяца не прикасалась к дичи, даже если крякву при ней ощипывали и при ней же клали в кастрюлю.

– Вот, такие дела, – вздохнул Кузьмин, обрисовав ситуацию в охотхозяйстве. – Я-то заявление напишу… Но Андрей Иваныч… Пусть полковник с ним поговорит… Видишь?.. – продемонстрировал он в полной красе свой глаз, приподняв веко.

Пельмени от такого зрелища запросились назад, и Саша решил с гостеприимным хозяином попрощаться.

– Уволится он… – ворчала жена егеря, от души гремя посудой, дабы привлечь к своим словам больше внимания. – И что потом? На подножный корм? Лапу сосать? Верочке-то за квартиру каждый месяц надо тридцать тысяч…

В Ореховке тем временем появилась еще одна знаменитость – некто Валя Черкасова. Точнее она напомнила о себе, когда на фоне разговоров о Саше ее «слава» стала меркнуть. Раньше сплетницы обсуждали ее бесчисленные любовные похождения, а теперь ноль внимания. Валя сочла это несправедливым. Поначалу она стала прогуливаться под ручку с тугоухим хозяином беременной коровы. Потом решила соседок шокировать тем, что пригласила старика в гости, развешав перед своими воротами разноцветные бантики. Эффект оказался недолгим, потому как все говорили о «городском лабиласе, приехавшем девок смущать».

«Это же мое дело всех смущать», – выдало обиженное подсознание Вали.

А тут так удачно появились признаки токсикоза, и живот приобретал характерные очертания.

Но славы в пределах Ореховки ей было уже мало, и она позвонила в редакцию ток-шоу, в котором подобные истории обсуждались чуть ли не каждый день. Рейтинги падали, но талантливый в своем роде ведущий программу вытащил, опираясь на опыт мыльных опер.

«Если людям не надоело смотреть на одни и те же сцены ревности и измен, то…» – осенило его после бутылочки виски, в которой он топил мысли о низких рейтингах.

Валя «новый формат» тоже оценила. И вот настал момент, когда она сама могла стать героиней и попасть в настоящую красивую студию, где все блестит. А потом ее покажут по всей стране, может, и в других странах…

«Это ключ к славе… настоящей славе», – решила она.

Под вечер Саше позвонили. Осведомленный мужчина разъяснил ему суть дела, переиначив, впрочем, имя женщины, «а то убьют еще друг друга, и съемки сорвутся».

– Вам заплатят за участие в съемках, – пообещал звонивший. – У вас же несчастье… Пожар в квартире, эти деньги вам, думаю, очень пригодятся. Если вам нечего скрывать, то и причин отказываться нет. Приглашены вы, наша гостья… – он неожиданно замолк.

Это был ход, чтоб избежать упреков во вранье.

– У нас приличная передача, мы дорожим своей репутацией, – оживился мужчина, узнав, что шоу Саша по телевизору не смотрел.

Неудобные вопросы о прежних «мордобитиях» в студии и так называемых скандальных разоблачениях были тем самым обойдены.

– Подумаю, – пообещал Саша и отключил телефон, не дослушав уговоры звонившего.

Теперь телефон можно было отключить на ночь, забыв про будильник, Женю Куксу и прочих, звонивших непонятно куда и кому. Хоть какая-то польза от увольнения. Беременная фантазерка парня не интересовала. Он был уверен, что чужие выдумки его не касаются. Вместо этого Саша подумал о штрафе, который придется уплатить за неявку на военные сборы. Куксу он неплохо успел узнать, так что не оставалось сомнений: военком пятьсот рублей штрафа с него в любом случае вытрясет, пусть даже ради этого ему на нудные судебные заседания придется ходить.

«У меня все равно остается целых пять тысяч за ощипывание сухих листьев по выходным», – произнес в уме Саша, растянувшись на кровати, и улыбнулся.

Даже сверчок теперь не раздражал своим монотонным стрекотом. Саша больше и не думал о том, чтобы его изловить. Раньше парень часами ворочался из-за этих «ночных песен», и в темные углы летели тапки. Сейчас же он заснул, несмотря на то, что было только восемь вечера, а в программе стоял биатлон.

О том, что гонку выиграла Оля, Саша узнал от Груздева. Но это было после съемок. Парень не устоял перед соблазном быстрее отремонтировать комнату. Один из менеджеров, которые вечно пребывают на побегушках, приехал к Саше на солидной иномарке и долго молил поехать на съемки.

– Вы же ни при чем… Эту дурочку обсмеют. А вы получите гонорар… И меня не уволят…

Чтоб разжалобить парня, менеджер показал фото маленькой девочки, «прелестной доченьки». Эту неизвестную девочку он всегда показывал не желавшему в шоу участвовать, если считал собеседника «мягким человеком». А в данном случае просто-напросто фамилия Саши показалась ему говорящей.

Саша не слышал, что говорила в студии Валя Черкасова. Когда же его пригласили, зрители осуждающе загудели. Валя пустила слезу, растрогавшись от осознания того, что ее «смотрят по телевизору», и от слов, которыми всезнающие тетки из зрительской массовки ее ласкали. А особенно рассыпалась в жалостливых эпитетах госпожа Пьянкова, актриса и по совместительству депутат. Она была коллегой Мальцевой по партии, но терпеть ту не могла. Актриса постоянно ее упрекала в плохой игре, а про себя завидовала, как умело Мальцева может заводить недалекую публику. У нее же с такими людьми никак не получалось общего языка найти.

– Гоните эту фифу… кобылу эту ряженую, – кричала публика, когда Пьянкова в шляпке с белыми перьями и туфельках со стразами взбиралась на трибуну перед митингующими сторонниками партии.

– Ой, мне вас так жалко, так жалко… – ныла она теперь, глядя на Валю.

– Итак, вы заявляете, что не являетесь отцом ребенка? – в истеричной манере обратился ведущий к парню, прервав стенания Пьянковой.

Саша сказал, что Валю видел всего пару раз, и по залу прокатился ропот.

– Бесстыжий, бесстыжий! – кричала одна из завсегдатаев такого рода представлений. – Посмотрите на эту девочку… Разве она может врать?

Из-за того, что ее в тридцать пять назвали девочкой, Валя еще сильнее разрыдалась и громко высморкалась в учтиво поднесенный ведущим носовой платок.

– Я бы и анализ сдала… на генетику, – отвечала она на предложение Пьянковой учинить «справедливое возмездие при помощи отточенных методов науки». – Но ведь мой… наш ребеночек еще не родился, и…

«Подонок», «подлец», «паразит» неслось из зрительского зала. Кто-то из «сведущих» заорал:

– Отрезать ему все надо!

С кислой миной ведущий произнес, что мать Саши разыскать не удалось. Про отца он умолчал, оставив эту информацию на десерт.

«Подмазывать нужно равномерно», – считал он, памятуя о съемках фильма, где свинью заставили пройти по коридору, разложив по всей его длине через равные промежутки гранулы комбикорма.

– Человек, который заменил Александру отца и мать, – с заунывной интонацией сказал ведущий. – Уважаемый человек. Боевой офицер. Встречайте, Павел Николаевич Груздев, полковник погранслужбы.

– Она врет, – еще не усевшись на свое место, заявил Груздев. – Вы не знаете, как люди умеют играть. И не такие овечки, скажу я вам, врали.

У них сразу возникла перепалка с Пьянковой. Та уже боролась не за какую-то абстрактную справедливость, а за свою честь. Она же считала себя хорошей актрисой и была уверена, что фальшью ее не провести.

– Уж я-то знаю, уважаемый, когда человек врет, а когда нет… Слава богу, двадцать лет на сцене! – кричала она в микрофон и возбужденно трясла головой.

– Истеричка, – поставил диагноз Груздев и прорычал свое коронное «тихо!». – Так заигрывается… Она же до сих пор думает, что в театре, – отвечал он на замечание ведущего, еще не догадываясь, что попал в не самое лучшее шапито.

– Что вы можете сказать об Александре? – прозвучал вопрос с бумажки.

Со скрупулезностью, служившей неотъемлемой частью «науки о дисциплине» полковник стал рассказывать о знакомстве с Сашей, снабжая описание самыми лестными словами.

– Я бы действительно хотел, чтоб у меня был такой сын, – добавил он с пафосом. – Тихо, – уже не столь агрессивно сказал он «всезнайке» из зала, перебившей его фразой о волках в овечьих шкурах.

– Постойте, постойте! – сказал он уже ведущему, который решил, что подошла очередь следующей порции «комбикорма».

Груздев затянул историю про задержание Бобра.

– Вот, вот, – повеселел ведущий. – Вся правда станет явной. Не переключайтесь, – объявил он, обозначая начало рекламной паузы.

В студии действо продолжилось без всякого перерыва.

«Хань Цзы Чень, – прочел по бумажке ведущий, – тот человек, кого здесь называли Бобром, на прямой связи с нами из сибирской колонии… Мы не разглашаем адреса колонии, это было условием нашего героя… Даже за решеткой он боится возможной расправы…»

– Морда ты косорылая! – закричал Бобру Груздев, вызвав новую бурю негодования среди зрителей.

«Вот это рейтинги будут…» – подумал ведущий, от предвкушения рейтингов и баснословных цен на рекламу в его проекте у него даже руки затряслись.

Вполне освоившись с русским, как сказали бы лингвисты, в языковой среде, Бобр поведал, что «серзанта был бухой и подралься со своим сольдат», а на него, бедного и несчастного, все свалил. И вообще никаких тигров он не убивал, а рыбачил на Уссури, чтобы его семья не умерла с голоду. Тогда-то его «нехолосий сцапаль и в тюрьма бросиль».

– Он на меня тиглов повешаль, – вещал Бобр, – медведи повешаль… Я медведи любиль…

Бобр, казалось, готов был расхныкаться, сказав, что медведей обожает с детства, когда ему бабушка подарила маленького плюшевого медведя, с которым он спал в обнимку.

– Сяс я тут… О семью свой не знать… Есть ли или нет уже живые…

– Браконьера пожалели! – закричал Груздев на зрителей, которые наперебой орали на Сашу. – Да я таких перевидал на службе…

Конечно, кто-то усомнился, что Груздев настоящий полковник, а «не корчит из себя». Красные корочки были им явлены всем в раскрытом виде и отдельно на камеру, чтоб телезрители тоже рассмотрели.

– Купленные! – крикнул некто из зала. – Наверняка купил…

– И не какой он не офицер… Позор! – подхватили другие.

– Свиньи! – запыхтел паровозом Груздев и принялся рыскать по студии. – Кто здесь тявкал? – спрашивал он, но вместо ответа слышал лишь упреки в недостойном офицера поведении и визгливые призывы ведущего вернуться на место.

– Я не собачонка, чтоб мне на место указывали! – все крепче сжимал кулаки Груздев.

Если бы не Саша, он бы ушел не раздумывая. Но поддержать парня перед лицом «базарного сброда» полковник считал своим долгом. На место он не вернулся, а горделиво встал рядом с диваном, скрестив на груди руки и бросая грозные взгляды в зал.

Саша решил в перебранки не вступать, а просто перетерпеть, чтобы получить свои деньги. Доказывать теткам из зала он ничего не собирался, догадываясь, что и они пришли сюда не бесплатно. Ну, а про рекламную компанию Пьянковой и думать было нечего, тем более думские выборы ожидались через три месяца.

– Каким образом живот этой девушки связан с моей службой в армии? – вместо ответа на вопрос ведущего произнес парень.

– Живот девушки… Заметьте, что он сказал, – заверещала Пьянкова. – Это не просто оговорка, он дает понять: «Я ее не знаю и ребенка знать не желаю».

Надо сказать, что, помимо прочего, Пьянкова считала себя прекрасным психологом, потому поставила условие, чтоб на съемках иных, кроме нее, не было.

Ее порадовало, что местную аудиторию она таки завела не хуже Мальцевой. Тетки вопили, причитали, создавая эффект пчелиного улья.

– Самое интересное еще впереди, не переключайтесь! – стремился перекричать их ведущий, кривляясь перед камерой.

Сашу заранее предупредили, что он должен высидеть съемки до конца, это же было прописано в бумажке, гордо звавшейся договором. Еще там были многочисленные пункты, начинавшиеся со слова «если». Они относились к случаям, когда в выплате гонорара отказывалось.

«Если приглашенное лицо покидает студию до завершения съемочного процесса…» – гласил один из пунктов.

– Она была самым близким его человеком, – провозгласил ведущий. – Но они расстались. Почему? Об этом она расскажет сама. Екатерина Зубова, бывшая девушка Александра, встречайте!

Саша невольно выругался. Оператор к чему-то подобному был готов, как раз в «нужный» момент взяв лицо парня крупным планом.

– Я не удивлена, – заявила с ходу Катя.

Ее лицо блестело от обилия тонального крема, который она наложила, готовясь к «бенефису».

– Вы знаете… – отвечала она ведущему, слегка закатив глаза. – Он был такой обходительный… Конфеты дарил… Потом я только узнала, что он их воровал. Его даже прозвали Персиком на рынке, потому что начинал он по мелочи… с фруктов. Сначала персики, потом другие фрукты, помидоры, например, потом покрупнее… Знаете, так бывает, человека затягивает… Потом фрукты покрупнее пошли – дыни, арбузы всякие…

Одна из теток заворчала:

– Как будто ты не задумывалась, откуда это все изобилие у него берется… Ведь он же в детдоме жил и не работал…

– Если бы я знала… – начала было оправдываться Катя, но это ей быстро надоело. – А тыкать мне не надо… Мы с вами не знакомы и, надеюсь, больше не увидимся… Я воровства не терплю. Я бы его еще тогда бросила…

– Так, значит, из-за этой пагубной привычки Александра вы и расстались? – спросил ведущий.

– Да, – твердо ответила девушка и шепнула сидевшей рядом Вале, что она на ее стороне.

– А что мне сказать? – снова ответил ведущему вопросом парень. – Какой смысл мне кричать, что ребенок не мой, что конфеты не крал, объяснять, почему фрукты воровал?

– Это безобразие! – вспылил Груздев, услышав новые вопли из зала. – Героя-пограничника в грязь готовы втоптать… Скоты, да вас людьми назвать нельзя… Настоящие обезьяны… Тихо ты, дура в перьях! – добавил он персонально для Пьянковой.

В ответ послышались охи, и актриса, вспомнив про чутких великосветских барышень, которых ей приходилось играть, лихорадочно замахала веером, готовая в любой подходящий момент упасть в обморок.

Когда в студию пригласили «человека, который всеми силами хотел заблудшего брата перевоспитать», парень плюнул на деньги и вышел под восторженный визг зрителей. Стенаний Дениса они с Груздевым уже не услышали, как и приготовленное на десерт «отец Александра в настоящее время отбывает тюремное наказание за мошенничество».

– Мне мама всегда говорила, что я в ее породу пошел, – выступал Денис. – А Сашка… В общем, это гены… Вы же люди умные, понимаете, – подхалимски улыбнулся он.

Денис сразу решил, что свою роль на шоу будет играть хорошо, ведь груз от китайского «Versace» пропал где-то на Халхин-Голе. «Бизнесмен» был уверен, что Халхин-Гол – это такой «монгольский гоп-стоп».

– Короче, меня жестко кинули, – оправдывался он перед женой за потраченные деньги от продажи их с Сашей квартиры и телок тестя.

До самой Ореховки ни Груздев, ни Саша не проронили ни слова. Полковник только выругался, когда из радио полился «шансон» о романтике того самого «гоп-стопа», и сгоряча треснул кулаком по приемнику, таки его доломав.

– Расслабиться надо, – с намеком сказал Груздев, когда они подъехали к магазинчику Тарасова, где продавался сидр.

Постоянного клиента Тарасов принял как родного, в душе порадовавшись, что у «лабиласа Казáнова кислая такая морда лица».

– Осторожнее с ним, дорогой Павел Николаевич, про него такое говорят… – шепнул фермер Груздеву и тут же клиента лишился.

Напоследок Груздев припугнул, что поддержит инициативу полоумного соседа-дачника о бойкоте фермерских продуктов.

Выходя, полковник хлопнул магазинной дверью да еще лягнул ее от души. Теперь нужно было придумывать новый повод, чтоб попасть в гости к Саше. Груздеву безмерно хотелось поговорить «по-мужски» и успокоить Сан Саныча, но так, чтоб без «сентиментальной ерунды».

– Поможешь мне на даче? – подобрал он, наконец, вопрос. – Устал, понимаю. Но там работы немного… снег покидать… А мою чертову старую поясницу опять прихватило…

Разумеется, Саша согласился, из приличия. На даче он к удивлению своему встретил Пуню. К мальчику полковник уже привык.

– Толковый малец растет, – приговаривал он.

Груздев его уже и честь правильно отдавать научил, и отвечать на приветствие командующего, как было принято на военных парадах. Сергей остался доволен проживанием сына на даче и даже ежа сюда перевез. Хозяин не возражал, ведь в просторном доме ежовые «штучки» благополучно терялись, а к замеченным можно было оперативно «подключить» Елизавету.

– Вот, все разъехались, – театрально вздыхал Груздев. – Пуня выручает, но все равно как-то не так… Как там у тебя с отоплением? Проблем нет?

После Сашиного лаконичного «все нормально» Груздев сам себя в душе отчитал, именно отчитал, а не просто пожурил: «Ведь надо же помнить, что хороший солдат никогда не жалуется».

– Перебирайся сюда, Сан Саныч, – сказал он в лоб и залихватски махнул рукой. – Свободно… Мы, старые, мешать тебе не будем… Пуня рад будет дядю Сашу снова видеть… Приходи-уходи, когда тебе нужно, хоть в полнóчь, хоть в два часа…

И снова ему пришлось мысленно себя отчитывать. Полковнику казалось, что про два часа ночи было уже лишним.

– Без работы не оставлю, не бойсь, на шее сидеть не позволю… Хондроз у меня шейный, – демонстративно нахмурил он брови. – Будешь трудиться за харчи, что крепостной…

Его разум опять просигналил о переборе.

– Но барин достанется тебе справедливый… – «Справедливость… Это ж любимое слово кикимор вроде Мальцевой и этой… в шапке с перьями», – клял теперь он себя.

– В общем, кнутом бить не буду, – поправился Груздев.

– Спасибо, – иронично улыбнулся Саша. – Плеткой по спине правда не очень приятно…

Парень был удивлен, что «атамана» на шоу не привели. А привести его попросту не смогли. После одного репортажа, в котором его, «многодетного образцового отца-воспитателя», обвинили в «эксплуатации детей, как негров в Америке», крепких слов и предметов «атаман» для журналистов не жалел.

– С телевидения?.. На тебе в морду! – так обычно заканчивалось его общение с прессой.

– А у меня там сверчок живет, – пошутил Саша. – Ему одному скучно будет…

Груздев принял все сказанное за чистую монету и пообещал, что «насекомое будет изловлено без малейших телесных повреждений и в кратчайшие сроки переселено на новое место жительства».

Ну, разве после таких искренних слов можно было полковнику отказать?

Заниматься повторным расследованием «навозного дела» ореховскому участковому не хотелось, потому он быстро о нем забыл. Гораздо больше его интересовало перемещение Сашиных вещей.

«От сборов хочет скрыться», – был уверен он.

Служебной машины у него не было, так что пришлось бежать за груздевской «Нивой» и дуть со всей силы в свисток.

– А я вас знаю, – прищурился участковый, будто изучая права Груздева. – Вас по телевизору вчера показывали. Китайцев, значит, не любите? А знаете, что у нас статья предусмотрена за разжигание…

– Ты меня, лейтенант, лучше не зли! – вырвал свои права полковник.

– А то что?.. – вытянулся перед ним на цыпочках приземистый полицейский. – Я при исполнении…

– Да я тебе галстук в пасть засуну и скажу, что так и было… Телевизора, скажу, насмотрелся и попробовать решил, как тот дебил…

– Товарищ военком знает мой новый адрес, можете не переживать, – встрял Саша.

Участковый долго искал, к чему придраться: машину рассматривал, под днище заглядывал… Ведь честь же его была посрамлена. Именно слово «дебил» больше всего подходило в тот момент для описания его самоощущения.

– У вас там что-то капает, – заявил он, указывая пальцем под днище машины.

Хоть так, но надо было насолить. Просто уйти участковый считал невозможным. На его лице появилась ухмылка, когда Груздев нагибался до земли в тщетных поисках утечки.

– Офицер, а за машиной не следите… Непорядок, – добавил он самодовольно.

– Смотри, смотри! – сыграл удивление Груздев.

Когда участковый отвлекся, полковник ловко провел подсечку.

– Спотыкаться на ровном месте… Это, лейтенант, непорядок, – торжествовал теперь оппонент, великодушно протягивая лежащему полицейскому руку.

Театрально покорчившись, полицейский замер, закрыв лаза. Даже дыхание он затаил. Последнее у него хорошо получалось. В детстве он часто пугал родителей, замирая на поверхности пруда лицом вниз.

Но сейчас было не лето. Участковый еще постонал для убедительности, но получил в лицо струю дыма из выхлопной трубы. Ехавшему навстречу односельчанину он сунул в лицо удостоверение, будто тот его впервые видел, и приказал «преследовать подозреваемых на “Ниве”».

– Чего, Мишка, в войнушку решил поиграть? – усмехался старый знакомый Авдеева.

В ответ раздалось надрывное: «Я при исполнении».

– О, как серьезно-то, – с иронией произнес водитель. «Чем бы дите ни тешилось…» – добавил он про себя.

Добравшись до дач, участковый потребовал, именно потребовал, от знакомого его подождать.

– Старший лейтенант Авдеев, ваши документики! – отчеканил он, раздувшись от важности перед Шегали.

Паспорт сторожа он проверял всякий раз, когда некое дело заносило его в дачный поселок. А заносило нередко, ведь дачники то и дело жаловались на мелкое воровство.

Авдеев был истинным патриотом своей малой родины и деревенских всячески выгораживал, намекая, что о пропаже стоит справиться у сторожа.

Многозначительно покачав головой, глядя на фотографию в паспорте, он отметил, что для столь важного документа нужно было фотографироваться в пиджаке, а никак не в свитере. В прошлый раз он также качал головой и упрекал Шегали, что тот не так гладко выбрит, как на снимке. Полицейский твердил, что все это искажает изображение:

– А это недопустимо!

Эти слова он и сейчас произнес. Авдеев подпрыгнул от предвкушения своего триумфа, заметив на пороге жену Шегали. Он потребовал, чтоб женщина подошла к воротам: знакомый из машины должен был все хорошо видеть.

– Разрешения на работу нет… – строго произнес Авдеев.

Не дав Шегали открыть рта, участковый завел длинную и громогласную речь, содержание которой сводилось к словам: «Она работала. Мела снег с крыльца. Я сам видел».