Текст книги "Взрослые дети"

– На фига дарил? – сетовал на себя охотовед.

Нынешний владелец запросил за шкуру невиданную сумму, и Андрею пришлось погрозить, что за такие деньги он грибнику самолично вторую руку откусит. Теперь Андрей допивал сидр и в свойственной манере рассказывал о беседе со старшим охотоведом, который обвинил его в «неэффективном разбазаривании бюджетных средств».

– Сам ворует, сука, – бушевал Андрей. – А у меня, выходит, разбазаривание… Да его жена в соболях ходит… Где он их взял? Не сам же добыл…

– На отдых мне пора, – объявил Кузьмин, когда охотовед заговорил о вероятном сокращении штата егерей. – Саня моложе… А мне уже ходить долго трудно…

– Заявление твое не подпишу, так и знай, – отрезал Андрей.

Он бы сказал много всего: что Саша неопытен, желторот, зелен и вообще сопливый малолетка, но присутствие Груздева его останавливало. Потому язвительные замечания охотоведа вылились на Сергея.

– Медведя, что ли, не видел никогда? Гляньте, на цыпочках ходит… вдруг оживет и схавает. Было бы что хавать… Набор суповой… На чипсах наверняка сидит и жвачкой заедает… Откуда ж с таких харчей мясу взяться?

Кузьмин заступился, что парень Сергей толковый, а то, что в городе вырос, не его вина. До этого разговора о сокращении бюджета у старого егеря были грандиозные планы на его счет: как то изучение местного поголовья копытных и редких для Мокрого Лога горностаев с помощью электронных ошейников.

«Пушнина не хуже сибирской была бы, – решил Кузьмин, памятуя о том, что леса местные по изобилию тайге не уступают.

Съев «резиновые», как он их про себя назвал, жареные яйца, Сергей попрощался и пожал руки всем за исключением Андрея.

– Парень-то обидчивый, – отметил Груздев. – Мы сперва тоже повздорили…

Полковник улыбнулся, вспомнив, как накануне окунул Сергея в бадью с ключевой водой. Пуня капризничал и не желал с дачи уезжать. Когда же Груздев затянул нравоучительный монолог о правилах «обхождения с детьми и воспитании из них настоящих мужчин», гость вспылил, неудачно сострив, что дома у него дополна хорошей обуви и кирзовым сапогам там не место.

– Не знаю, что тут моя бывшая ушлепнутая наболтала…

Его речь тогда прервалась, обратившись пузырями.

– Козел, сапог, драный милитарист! – успел выкрикнуть программист, когда его голова вновь показалась над поверхностью.

Еще одного погружения Сергею вполне хватило, чтобы пересмотреть свое отношение к груздевской «дисциплине».

– Мокрая курица, мокрая курица… – твердил при этом Пуня, повторяя слова, которыми Елизавета обзывала Мальцеву, и требовал сделать из папы «такую птичку» еще раз.

Когда Сергей в буквальном смысле остыл, его напоили горячим чаем с малиной. Тогда он уже без возмущения выслушал лекции Груздева о правильном воспитании мужчин и заодно методах «прививания дисциплины», применявшихся в разные исторические эпохи.

– Вот то, что я тебе показал, применялось во времена Австро-Венгерской империи, – повествовал полковник. – Даже принца там могли подвергнуть такому взысканию за непослушание.

Зря Сергей думал, что этим все и завершится. Груздев подозвал Трубачева и попросил рассказать об истории Австро-Венгрии и дома Габсбургов. Решив, что нашел благодарного слушателя, генерал начал со времен борьбы за Венгрию и первой турецкой осады Вены. Но ему показалось, что много интересного упускается, тогда Трубачев копнул поглубже, до зарождения австрийской государственности.

Воспользовавшись паузой после рассказа о Тридцатилетней войне, Сергей выразил Груздеву согласие, чтоб Пуня погостил на даче еще и хотел «по-быстрому сделать ноги», как бывало раньше на школьных уроках истории. Но возобновленная речь о дисциплине, грозившая новыми «взысканиями», его остановила.

– Пока, – выпалил, наконец, Сергей и услышал очередную шуточку Андрея про дистрофиков.

Груздев вызвался «подбросить» Сергея до города, если тот «малость обождет». Неотложные дела были быстро придуманы, потому как «малость» могла затянуться: Груздев был сильно удивлен, что программист не слышал рассказа про Бобра целиком, и попросил Сашу «доложить ее забывчивому приятелю во всех деталях».

– На работу надо, – бросил Сергей.

Он правдоподобно повздыхал, услышав замечание Груздева насчет воскресного дня, и сказал, что работа уж у него такая поганая, а «босс вообще реальный козел».

Саша готовился к сложным переговорам с квартирантами, которых поселил в своей комнате. Он не сомневался, что деревенский дом Орехов у него отберет. Тем более Андрей заявил, что никакой обещанной Кузьминым охоты для этого «свинорылого ублюдка Орехова» устраивать не станет.

Квартирантов Саша в своей комнате не застал. Только сосед навеселе шатался по закопченному коридору. О пожаре парня никто не предупредил. Девушки, которым он сдал комнату, исчезли, так и не разобравшись, кто из них не выключил утюг.

– Дура, подставила меня на бабки! – кричала одна, завидев с улицы черный дым.

Они немного потаскали друг друга за волосы и разбежались, не узнав, что поджог устроил сосед, как ни в чем не бывало горланивший теперь песни. Уже две недели он без перерыва отмечал Новый год. Почуяв дым от упавшей сигареты, он просто выбрался через окно своей комнаты, а потом требовал от пожарных «быстро огонь убрать», чтоб можно было вернуться к застолью.

Сашину дверь пожарные выломали в поисках пострадавших. Дым последовал за ними и заволок всю комнату. Там до сих пахло гарью, а стены и потолок покрывал сплошной слой сажи. Теперь сосед забрел к Саше и стал доказывать, что попал к себе домой. В качестве доказательства своей правоты он экал и проводил пальцами по закопченной стене, демонстрируя сажу Саше.

– Вали отсюда, спать хочу, – пихнул он парня.

Сочтя, что дело пустое, Саша легким движением руки отправил оппонента на диван. Оно оказалось лишним. Парень выругался, оказавшись в черном облаке, поднятом упавшим телом.

– Спать буду, иди… – слышалось из-за темной завесы.

Не успел Саша выйти из комнаты, как позвонил Андрей. Выходной отменялся. Охотовед объявил, что, покуда с сокращением еще окончательной ясности нет, «со своими волкáми и шатуном» Саша обязан разбираться.

– Завтра мне на прием к зубному, – прибыв в «Мокроложское», объявил парень.

Андрей махнул рукой, в нецензурной форме высказался о «задолбавшем» его дурдоме и заявил:

– Справку тащить мне не надо, в сортир с ней сразу иди.

На следующий день в кадровом агентстве Сашу встретила миловидная девушка с тонким голосом, постоянно поправлявшая спадавшие на лоб при чтении бумажки волосы. На бумажке были записаны «умные» вопросы, которые она составляла весь предыдущий день. Рядом с важным видом, скрестив на груди руки, сидела старшая наставница. Неуверенным голосом девушка спросила, почему Саша желает устроиться инструктором по лыжам?

«Нравится» ее не совсем устроило. Наставница же говорила, что у клиента нужно суметь выудить максимум информации. Деньги заказчиков следовало отрабатывать.

– Почему вы ушли из спорта? У вас была травма?

Наставница смотрела в свой монитор, играя в пасьянс, но за ситуацией следила внимательно, и ее покашливание значило, что подопечной стоит стараться лучше.

– Так почему вы ушли из спорта? – поправилась девушка.

Старшая коллега тяжело вздохнула, намекая: «Дурочка, ты сама ответ подсказала. И не думай теперь, что он проколется…»

– Я был в армии, – приврал Саша.

– А почему после армии не пошли обратно? – решила сымпровизировать девушка, не глядя на бумажку, дабы показать старшей зазнайке, что она и сама может выдумывать каверзные вопросы не хуже нее.

– После такого перерыва сложно вернуться, – сказал Саша раздраженно.

– Но вы же собираетесь проводить инструктажи, – ликовала девушка. – А для этого нужны какие-то умения, хорошие такие, качественные умения.

Ее посетило нечто, что она называла вдохновением.

– Нужно умение, – повествовала девушка, делая плавные движения руками. – Делать так, чтобы люди не падали с лыж. Они же могут себе что-то повредить… поломать лыжины или даже свою часть тела какую-то, конечность… важную. Это будет плохо для имиджа вас и работодателя. Это такая огроменная ответственность, которую вы должны носить.

– Я и не такую носил, – ухмыльнулся Саша. – С автоматом и пограннарядом.

Девушка не поняла, что за «пограничную одежду» Саша имеет в виду, но этого было достаточно для вывода – парень завышает степень своей ответственности, ведь какую бы одежду на границе ни носили, никакой особенной ответственности она налагать не может. Своей проницательности молодой рекрутер порадовалась, став улыбчивой и производя теперь еще более размашистые движение руками.

– Кем вы видите себя через пять лет, если вашу кандидатуру все-таки одобрят? Какую карьеру вы бы хотели для себя поиметь?

Она уже для себя решила, что не одобрят, потому как напишет «качественную характеристику», упомянув про конфликтный характер и «неадекватную самооценку». Этот же вопрос предназначался исключительно для ее наставницы, которая постоянно похвалялась, что на рекрутинге собаку съела. «Вот видишь, как я умею по-умному спрашивать», – намекала окончательно раскрепостившаяся девушка.

– Я пришел по вакансии инструктора… обычного инструктора для самой обычной лыжной базы. С обычной для таких мест зарплатой. Что вы хотите услышать? – не удержался Саша. – Что я размечтался о должности директора? Или президента федерации лыжных гонок? А может, вообще о кресле министра спорта?

«Да, да, я права, – радовалась про себя девушка. – Таких здоровских вопросов назадавала, что он выдал свою конфликтность. Да я просто мастер».

Напоследок с широкой улыбкой она сказала, что Саше позвонят в случае заинтересованности. Молодой рекрутер желала показать старшей коллеге, что и эти вежливые формальности тоже усвоила на отлично и, главное, без подсказок, ведь она считала себя еще и наблюдательной. Своими аналитическими способностями девушка гордилась: она сравнила все собеседования, которые проходили в их офисе, и таки заметила, что «неуспешным соискателям» говорят вместо «вы не прошли наш идеально отлаженный отбор».

– Грустишь? – спросил его небритый растрепанный мужчина, когда Саша в задумчивости ждал автобус.

Посмотрев на табличку с описанием маршрута, он бойко заговорил:

– Деревенский, значит… Спросишь, как я узнал? Просто я сам из деревни. Тут недалеко кафешка, давай, землячок, отметим встречу.

Саша не обращал на него внимания, но мужчина присел рядом и продолжал расписывать прелести кафешки. Когда и рассказ про тамошнюю грудастую официантку не возымел ожидаемого эффекта, мужчина перешел к прямым провокациям. А как же быть? Автобус на Ореховку ожидался через полчаса, а в карманах было пусто. Ну, а если уговорить пацана, за эти полчаса можно было много чего с ним за компанию, то есть бесплатно, выпить.

– Ты ж не этот, не голубой? – выдал мужчина.

Ответа он не стал дожидаться, будучи уверенным, что провокация удастся. Для страховки, правда, пришлось немного отодвинуться, памятуя о тех случаях, когда реакция потенциальных собутыльников была чересчур бурной. С разбитым носом и фингалом в кафешку могли и не впустить. Да и уговаривать в таком виде следующего «спонсора» станет сложнее.

– Я ж вижу, что ты нормальный пацан, – добавил мужчина. – Так почему бы по-мужски не отметить?

– Ко мне тут один подкатывал, – нашелся парень. – Вот с таким типа предложением. А потом выясняется, что он сам этот… – он показательно сжал кулак и прищурился, глядя собеседнику в лицо. – На тебя, кста, похож был. Знаешь, что я с ним сделал?

Мужчина стал оправдываться, что он «нормальный на все сто»

– Все вы так говорите, – вошел в образ Саша. – А потом слезки пускаете, когда морду вам расквасят. Ты, дядя, иди лучше…

– Я нормальный, – оправдывался неудачливый выпивоха. – Ты не думай. Вот сейчас прямо пойду и ущипну Клавку официантку… Голубой бы так не сделал ни за что…

– А откуда ты знаешь, что бы он сделал? А? Проверял, что ль?

Гопник в Сашином исполнении выглядел убедительно, потому мужчина продолжил привычное турне по автовокзалу, приставая к пассажирам. Периодически он озирался: вдруг парень из тех, «отморозков», которым только повод дай набить кому-нибудь морду. Ну, а Саша успел немного подремать, а потом уснул в автобусе. Проснулся он, как известный разведчик из советского фильма, точно в нужное время. А именно, когда автобус тряхануло на легендарном ухабе перед въездом в Ореховку. Легендарным ухаб стал потому, что, сколько его ни укатывали в асфальт, он все равно возникал вновь, даже несмотря на близость мальцевской дачи.

Груздев изводил Валеева вопросами о его хваленых связях. Генерал хотел еще погостить на даче пару недель, но от такого напора засобирался домой раньше времени.

– Не заставляй меня обращаться к Куксе, этому гусю напыженному, – ходил за ним по дому Груздев. – Если связей нужных нет, так и скажи.

– Связи все в отставке, – зафырчал Валеев, желая от расспросов отделаться.

На даче ему все же нравилось больше, чем в городе, и он решил отвлечь друга предложением поудить налимов.

«Минус пятнадцать можно и вытерпеть ради такого дела», – решил генерал.

– Был бы ты младшим по званию… – грозил ему пальцем Груздев.

С Куксой у Груздева были, как оба говорили, «принципиальные разногласия». Относились они к сфере груздевской «науки о дисциплине».

– Если дисциплина, так дисциплина во всем… тотально во всем, – подобным образом подполковник Кукса критиковал Груздева.

Он недолюбливал старого знакомого за то, что тот «разводит любимцев», в то время как «младшие чины всегда должны соблюдать субординацию по отношению к чинам старшим, и никаких шашней между ними быть не должно». К шашням Кукса относил и совместные праздники и охоты и даже просто беседы на равных без упоминания своего любимого «здравия желаю».

– Здравия желаю, товарищ полковник… – услышал Груздев из трубки.

Именно так Кукса неизменно начинал разговор со старшими по званию. Груздев не был исключением, хоть и знакомство их состоялось еще в Суворовском. От младших же подполковник неукоснительно требовал желать здравия себе. К штатским он относился снисходительно, почитая их за примитивную форму Homo sapiens. Своих же подчиненных Кукса муштровал «на отлично», ведь во вверенном ему районном военкомате должна была царить «тотальная дисциплина».

– Тружусь в поте лица, – рапортовал он давнему знакомому при каждом удобном случае.

От истины сие утверждение было недалеко. В поте лица военком Кукса бился за выполнение весенних и осенних планов по воинскому призыву. Он мог в любой момент явиться в кабинет любого врача на комиссии. Кукса называл это действо «инспекцией», считая, что ему лучше всякого врача известно, кто к службе годится, а кто нет…

Однажды один патриотичный подросток двухметрового роста, у которого обнаружили плоскостопие, разревелся на приеме у хирурга. Он хотел служить и непременно в танковых войсках. Хирург был его рвением немало удивлен и стал в несвойственной для себя манере успокаивать парня, что тот сможет поступить в институт, выучится и будет полезным отечеству на гражданской службе. Услышав эти стенания из-за приоткрытой двери и ворвавшись в кабинет, Кукса едва не надавал хирургу тумаков «за антиармейскую агитацию».

– На службу он пойдет, в танковые войска, в Кантемировскую, дери тебя, белохалатник, танковую, блин, дивизию, – вещал Кукса, после каждого слова стуча кулаком по столу.

– Так ведь и рост у него… – начал было протестовать доктор, но увидев решительное лицо военкома, согласился и признал парня годным.

– Спасибо, – поблагодарил подполковника призывник.

– С этого момента ты обязан говорить «здравия желаю, товарищ подполковник», – с подобающей интонацией произнес Кукса.

Не зазорным военком считал и лично отправиться на «охоту» за уклонистами. Что их точно роднило с Груздевым, так это умение читать длинные и нудные нотации.

– Отечество тебя родило, вскормило, дало образование, а ты, позорник, ехидна ты мерзкая, зловонная твоя пасть, не хочешь отечеству своему родному мужской свой, понимаешь, долг отдать, – голосил он у квартиры очередного уклониста.

Обычно это выливалось в фантазии о «героическом служении» его, уклониста, предков и текло все дальше и дальше.

– А знаешь ты, наглец, каково приходилось твоим сверстникам на полях Великой Отечественной? Как они героически, стойко, непоколебимо сносили все тяготы и опасности военного времени? И ведь сносили! Не были хлюпиками, трусами, балбесами!.. Не обжирались в тылу трюфелями, шоколадками, ванильным вашим мороженым на жирных сливках, от тучных дойных коров надоенных…

Войдя в раж от своих повествований, Кукса вытягивался, вставая на цыпочки, даже если собеседник был ниже ростом, а указательный палец военного комиссара при этом неуемно мельтешил перед глазами «проштрафившегося».

Некоторые уклонисты предпочитали отдать отечеству долг, нежели столь изощренным способом мучить свой слух.

Ну, а в перерыве между службой до седьмого пота подполковник считал долгом своим навестить с «инспекцией» какой-нибудь поисковый отряд. Там он прогуливался у раскопов, заложив руки за спину, и повествовал о боях Великой Отечественной, о которых волонтеры знали уж точно не меньше него.

Он приходил в настоящее негодование, когда те поднимали останки немецких солдат.

– С фашистами возиться… – причитал громко Кукса, хватаясь за голову. – Своих надо откапывать, а они с фрицами погаными возятся. Да так им и надо, пусть валяются в болоте…

Один волонтер сказал на это сентиментально:

– Война закончится, когда найдут всех ее солдат, а их потомки примирятся.

Кукса сразу замахал руками, обвинив волонтера в оправдании фашистов, что уже тянуло на уголовную статью, а потом затянул на полчаса лекцию о немецких концлагерях.

– Если они сдохли, это не значит, что они перестали быть фашистами, – сказал после лекции подполковник. – Сволочи, оккупанты, паразиты, твари злобесные…

Военком припомнил еще «туалетных мух, сдохших, объевшись перебродившими фекалиями», «смердящих паршивых облезлых солитерных собак-кобелей» и пятую точку своего толстозадого тестя, которую он сравнил с «перезревшей треснувшей сморщенной тыквой». Когда количество подобных эпитетов перевалило за третий десяток, волонтер попросил руководителя отряда «сделать что-нибудь с этим бесноватым».

– Нехорошо, – вздохнул тот. – Военного человека прогонять…

Кукса же не поленился съездить в ближайший город, привезти оттуда цемент и ночью залить им раскоп с могилами солдат Вермахта.

После этого руководителю отряда оставалось лишь перевести волонтеров на другой участок раскопок, куда «перебазировался» со своей «инспекцией» и военком.

– Если обмундирование немецкое найдете, жетоны, кресты орденские… – напутствовал начальник поискового отряда волонтеров, – говорите тому полоумному, что это наши переодетые разведчики…

Теперь Николаю Куксе предстояло стать Сашиным начальником. Для приличия он повозмущался, что Груздев в привычной для себя форме разводит кумовство, которое ему лично до глубины души противно.

– Ну, не грузчиком же ему работать… – не выдержал полковник и раскрыл свой план насчет Сашиного поступления в Институт погранслужбы.

– Кумовство вносит в армию элемент фаворитизма, разлагающего дисциплину и, как следствие, вооруженные силы в целом, способствуя к тому же обюрокрачиванию всей внутренней структуры вооруженных сил и их последующей деградации, – вещал Кукса, обо что-то в запале постукивая кулаком.

– Да парень кадровым военным, пограничником, офицером мечтает стать, а ты его жизнь зарубить готов на корню своими придирками! – кричал на всю дачу Груздев, помня, сколь трепетно Кукса относится к тем, кто «желает в силу своих в крайней степени патриотических чувств служить великому своему Отечеству».

После такого жаркого разговора оба офицера, облегченно выдохнув, повестили трубки и утерли пот со своих лиц.

– Собирайся, пойдем за налимами… с ночевкой, – бросил потом Груздев Валееву.

Не столько полковник хотел порыбачить, сколько проучить рыбалкой друга-генерала за то, что вынудил его на разговор со старым противником-спорщиком.

Рыбалку Груздев считал разновидностью охоты, а потому занятием серьезным, к которому нужно тщательно готовиться, и которое ни с чем не стоит мешать. «Если уж на рыбалку, так на рыбалку – никаких больше занятий». Но в этот раз он сделал исключение, по пути на реку, заехав к Саше.

– Поедешь в райвоенкомат, – вещал он с порога Саше. – На проходной скажешь, что идешь к военкому Николаю Михайловичу. Не забудь паспорт – тебя запишут в книгу посетителей, где ты распишешься…

– Павел Николаевич, я был в военкомате… не один раз, – вздохнул парень.

– Это хорошо, – быстро и без всякого смущения переключился Груздев, поняв, что его задача упрощается. – Найдешь там кабинет номер один, легко запомнить… На двери увидишь табличку «Н. М. Кукса». Постучи, а потом зайди и обратись «здравия желаю, товарищ подполковник». Это обязательно, все ж таки учреждение военное, все должно по правилам быть… Не говори, что от меня, а скажи, что насчет должности делопроизводителя. Он сразу сам все поймет. Парень он хороший, а твердость – так того служба требует. Дисциплина должна быть везде. Не думай ничего заранее, вы обязательно сработаетесь. Тебе стоит только сказать, что будешь поступать в Институт погранслужбы, и сразу все у вас уладится.

Последние слова должны были стать уловкой, которую Груздев придумывал с самого окончания разговора с Куксой.

– Не забудь сказать, что без дисциплины живут только примитивные существа, – вставил с иронией Валеев. – И расскажи ему про Бобра. Колька сразу скуксится и отстанет…

– Да, расскажи про Бобра, – серьезно произнес Груздев. – Подбери в речи удачное место и вставь в него этот прекрасный рассказ.

Полковник просил Сан Саныча их с Валеевым извинить, что на ловлю налимов не приглашают.

– Мы с палаткой, с ночевкой, а тебе завтра рано вставать… Автобус в семь тридцать отходит…

Груздев особо отметил, что на автобусной остановке висит старое расписание, и он специально разузнал все в справочной.

– Вот ты сегодня из города вернулся в четырнадцать тридцать пять, – блеснул своей осведомленностью полковник. – А в старом расписании, например, значилось, что автобус пребывает ровно в три.

О прибытии Саши Груздеву сообщил Огородник. Его хваленые часы, никогда не видавшие чистки, остановились, и «изобличитель шпионов» потерял таким образом всякое ощущение стабильности. Потому он решил хоть папирос найти, но в знакомом ларьке их не оказалось. И начал Огородник бродить, как растревоженный шатун, по Ореховке в поисках нового ларька, дойдя до самой трассы. Местная продавщица хлопнула дверью перед самым его носом, вывесив изнутри картонную табличку с надписью: «Обед с 14–30 до 15–00. НЕ СТУЧАТЬ, А ТО НАСТУЧУ САМА!»

В Сашиной голове ютились мысли о сгоревшей комнате и о работе, так что Огородника, притаившегося за столбом, он не заметил. Потом полковник козырнул своей наблюдательностью перед Груздевым:

– А автобус-то уже подъезжал, когда она закрывалась на обед… А когда открылась, никакого автобуса больше не было… Я еще нарочно покурил там постоял, но автобуса все не было…

Целых полчаса Огородник хвалился, что может и без часов время вычислять. Валеев даже не пошутил, фыркая по поводу предстоящей рыбалки.

– Понял, – сказал Груздеву Саша.

Таким лаконичным ответом полковник остался доволен.

– Только при Кольке Куксе отвечай «есть!» и «так точно, товарищ подполковник», – добавил он.

Груздев ни на толику не сомневался, что Саша может от такого предложения отказаться. Полковник считал, что работа в военкомате стоящая, «потому как учит будущего командира проявлять выдержку, когда дело доходит до изнурительнейшей канцелярской работой, которой даже на динамичной пограничной службе хватает».

Ему, конечно, не было известно, что до его визита Саше позвонил профессор Осипенко, обнаруживший на своей даче новогоднее послание.

– А дверь, молодой человек, могли бы и прикрыть за собой, – говорил профессор. – И баночки пустые из-под тушенки можно было аккуратно поставить, а не разбрасывать…

Ответ «это не я сделал» казался Саше слишком наивным. По крайней мере, так показывал опыт «общения» с торговцами на рынке.

– Пэрсик захотел… я покажу тэбе пэрсик, – обычно такими словами короткая беседа и заканчивалась, а «это не я» только подогревало негодование «фруктовых бизнесменов».

– Признайся, и я сам тэбе пэрсик дам, – на подобную уловку Саша один раз клюнул.

Хозяин украденного другим парнем персика сразу включил голосовую сирену, созвав всех местных торговцев, которые пострадали от воришек.

– Кушай, кушай, и пэрсики, и арбузы… – похохатывал обокраденный на полкило персиков торговец, когда его товарищи бросили Сашу в кучу гнилых фруктов на рыночных задворках.

– К сожалению, на вашей даче я был не один, – обтекаемо ответил Саша профессору.

– Ну, ладно, в целом приятели ваши вели себя неплохо, – смягчился Осипенко. – Даже стекла не побили.

Под соусом вежливости профессор и не такие оправдания мог проглотить. Однажды он поставил зачет студентке, прогулявшей все его лекции. Уж очень мягко девушка сказала, что весь семестр проболела.

– В вашем состоянии не следовало так часто пить с мальчиками пиво, – искренне посочувствовал профессор, неоднократно видевший ее в веселых компаниях на аллеях студгородка.

Сочтя его слова за тонкий намек, девушка разревелась и выскочила с кафедры.

– Зачетку… зачетку-то дайте вашу, я же не расписался еще, – бежал за ней старенький профессор.

Для себя Осипенко сделал поразительное открытие: дачные воры могут быть вежливыми и интеллигентными.

– Я всегда знал, что спортсмены люди воспитанные, – добавил Осипенко, растрогавшись.

Он с неподдельными эмоциями сожалел, что «не может быть полезным в плане спорта как такового». С ответной вежливостью он попросил собеседника рассказать, что из себя биатлон представляет.

– Здорово… ох, как же здорово… какой прекрасный вид спорта… – приговаривал Осипенко, попутно извиняясь, что «бестактно прерывает» речь Саши.

– Приятно было познакомиться, – сказал на прощание парень. – Извините за беспорядок на даче.

– Постойте, постойте… – зачастил профессор. – Я же еще главного вам не сказал… Не спросил вас… Как у вас обстояли дела с биологией?

Саша признался, что в аттестате по биологии у него тройка, эту оценку учитель поставил ему просто так. Биологию он вел как совместитель и любил замещать химией, которую считал своим истинным призванием.

– Парню в цветочках не обязательно разбираться, – решил педагог в детском доме. – Для него же лучше… Чтоб ботаном не прозвали.

Профессор поохал, но заверил парня, что желание первично, а аттестат – дело десятое, тем более полученный в детском доме.

– Не подумайте, я не хочу сказать плохо о вашей родной школе и вашем преподавателе, – оправдывался Осипенко. – Я просто хочу сказать, что никогда не поздно заняться наукой, в отличие от спорта… Наука – это не спорт, это непреходящее, так сказать. Вот я же таким замечательным биатлоном уже заняться не смогу, например…

«И не только вы…» – подумал Саша с грустью.

Осипенко предложил Саше работу ассистентом в питомнике.

– Мы и для ботанического сада выращиваем растения, – хвалился профессор. – И оранжереи у нас есть…

Упомянуть о зарплате профессор счел неприличным. Ведь он уже убедился в интеллигентности Саши и решил, что тот сам все поймет, в первую очередь то, что «наука первична, а деньги – дело десятое».

– Можете и на полставки для начала устроиться, – убеждал приглянувшегося ему кадра профессор.

Это был скрытый вызов Груздеву. Осипенко уже подумывал над тем, чтобы подготовить и направить «такого хорошего талантливого парня» на путь истинный, то есть в сельскохозяйственную академию. В Сашином таланте профессор не сомневался, он полагал, что имеет на одаренную молодежь выработанное годами «научное чутье».

Осипенко желал бы узнать адрес парня, тогда бы он мог зайти в гости, прихватив наглядные пособия, чтоб уж точно заразить таланта растениеводством.

– Звоните, не стесняйтесь, я даже на ночь телефон не буду отключать, – сказал вместо этого тактичный профессор.

После получаса околонаучных бесед их разъединили, чему парень был откровенно рад и сразу выключил свой телефон, от греха подальше.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – отчеканил Саша, входя утром в кабинет под № 1.

По обычной, то есть штатской, логике кабинет получался двадцать третьим. Под таковым номером он и значился, пока в должность районного военкома не вступил Кукса. Он счел, что нумерация проведена «совершенно бестолково». Ну, не мог военком сидеть в кабинете с № 23, кто в военкомате главный, в конце концов? А звание главного всегда, по мнению подполковника, соответствовало первому номеру.

Проведя «тотальную ревизию» в новом, вверенном ему учреждении, Кукса велел пылившиеся в подсобке портреты советских вождей перенести в его кабинет, уже сменивший нумерацию.

– Негоже историю свою забывать, – отчитывал он сотрудника, водружавшего на прежнее место потрепанный многими поколениями мышей портрет товарища Сталина. На своем рабочем месте Кукса собрал портреты российских и советских военачальников, которых считал того достойными. На общем собрании служащих военкомата Кукса прочитал патетичную лекцию о великой военной истории отечества, указав на портреты, образовавшие на стене непрерывную ровную линию. Военком сам ходил с линейкой и проверял, ровно ли портреты развешали его «нерадивые подчиненные». Он долго размышлял над портретом Богдана Хмельницкого. Несколько ночей военком ворочался в постели и пыхтел, пытаясь «проблему с политическим контекстом» решить.

«Ордена же не отменяли, значит, и портрету висеть», – нашел он наконец выход к исходу вторых бессонных суток.

Словно камень с души свалился, и Кукса впервые проспал службу. Явившись в свой кабинет лишь к полудню, он сам на себя написал докладную и сам себе на полном серьезе вынес «строжайший выговор».

– Докладывай! – велел он теперь Саше.

– Смею доложить, что явился по поводу должности делопроизводителя, – прозвучало словно музыка для ушей военкома.

Кукса решил, что, вопреки всем своим просчетам, Груздев все же имеет представления о том, как нужно воспитывать у солдат дисциплину.

– Тебя послал полковник Павел Николаевич Груздев, не так ли? – поинтересовался он с хитрой улыбкой.

На мгновение Саша замялся, памятуя о совете полковника.

– Мы просто живем по соседству в Ореховке, – обтекаемо сказал парень. – Он передал мне, что у вас имеется свободная вакансия.

– Не вакансия, а штатная единица, – поправил, немного нахмурившись, Кукса. – У нас здесь не гражданская специфика. Мы подчиняемся Министерству обороны Российской Федерации. Понял?