Текст книги "Взрослые дети"

– Спасибо, Сашенька, ты не обижайся, но, по-моему, мужчине он больше подходит, – вставила благодарившая парня про себя Елизавета.

– Это будет твоя реликвия, – торжественно объявил полковник. – Ты обязан сохранить ее, должен передать по наследству и рассказывать внукам, как такой-то и такой-то принц тебе перстень подарил… и не просто так, а за доблесть… Да-да, это доблесть, ты же вычислил место дислокации неприятеля…

Груздев еще подивился, до чего же технологии и разум человеческий дошли и протянул Саше руку, только в процессе рукопожатия вспомнив, что недавно вкушал с ее помощью жирную жареную утку.

– Ничего-ничего, – смущенно произнес он и машинально похлопал парня по плечу той же рукой.

После этого ему только оставалось посетовать, что утка чересчур жирная и стоило ее перед подачей на стол разделать на мелкие кусочки, дабы можно было вилкой есть, «а не опускаться до уровня пещерных людей». Елизавета лишь игриво махнула рукой, не в первый же раз подобное приходилось выслушивать, и чмокнула Сашу в щеку. Пусть принять не удалось, но ведь парень же был готов подарить, а как прекрасно смотрелась сия «ерунда»… Женщина вздохнула и бросила мимолетный осуждающий взгляд на мужа, который, все так же ворча, продолжал оттирать уже высохшие пальцы салфетками.

О Сашином трудоустройстве полковник думал неустанно, в душе радуясь его неудачным самостоятельным попыткам «испортить свою жизнь».

Чутье не подвело охотоведа Андрея. Для проформы стукнув молоточком, судья признал увольнение Панова незаконным.

– Вы можете опротестовать решение суда в установленные законом сроки, – добавил он, еще раз от души стукнув молоточком.

Но потока матерщины это не остановило, тогда слуга Фемиды стал сыпать штрафами за каждое вновь услышанное матерное слово. Так штрафов набралось на месячную зарплату охотоведа. Судья бы, безусловно, сжалился, если б знал, сколько в «Мокроложском» платят.

Теперь Андрей ломал голову, как от гордого собой Панова избавиться, ведь сокращение уже прошло. Он стал придираться еще больше, но все без толку.

– Хорошо, – с напускной вежливостью говорил Панов на требование Андрея съездить к дальней кормушке и развесить веники.

Молодой егерь прекрасно знал, что начальник сам их там разбросал, но без всяких споров ехал и развешивал снова. Такова была его тактика. Панов показательно завязал с самогонкой и даже перестал курить на рабочем месте: «Пусть начальничек побесится». Когда он ложился спать и закрывал глаза, воображение рисовало прекрасные картины того, как он занял место охотоведа. Андрей в этих грезах, разумеется, спился, и Панов проходил мимо него, отпуская язвительные шуточки и приговаривая: «Надо же так опуститься… Алкашье». Утром он просыпался с мыслями, что сегодня-то охотовед сорвется и обязательно напьется, а он уж сообщит об этом куда следует и докладную составит.

Но в охотхозяйстве он услышал гневную тираду насчет пропажи снегохода:

– Угнал! – грозно произнес Андрей, схватив Панова за шиворот. – Пиши заявление по-хорошему.

Груздева совесть грызла, но он убеждал, что согласился на авантюру ради Сан Саныча.

– Андрюха с Пановым все равно не сладят, – бурчал он до того, пробираясь по сугробам.

Охотовед попросил его отогнать и спрятать снегоход в глухом месте у заброшенной привады.

– На кого охотились? – деловито спросил полковника Панов. – Разрешение-то в порядке? А то с кабанчиком у вас в тот раз непорядок вышел.

– Жулье! Куда дел снегоход? Разобрал? – вновь взялся за него охотовед. – Разобрал, скотская рожа! Забыл, как братца твоего проучили? Пиши заявление!

– Он мне угрожал публично… Вы слышали?

Проходивший рядом Кузьмин лишь покачал головой, показав на свои уши. Но Андрей в запале и с ним пообещал разобраться, уверенный, что, старый егерь и растрезвонил всем о незаконности трофея Трубачева.

– В суде придется доказывать, что я снегоход украл… – дребезжал Панов, которого Андрей тряс изо всех сил.

– Чего-нибудь придумаем, – повторял Груздев, когда Саша возвращался с очередного собеседования.

В цехе мясных полуфабрикатов Саше удивились. Там ожидали увидеть уроженца какой-нибудь среднеазиатской республики, которому можно платить копейки, поселить в бытовке на заднем дворе и паспорт отобрать, чтоб как шелковый был. Так Саша и не познал секретов местной кухни, например того, что нужно со стоическим спокойствием относиться к падению невезучей крысы в чан с фаршем. «Все перемелется» – было одним из принципов производства, которое хвалили «по телевизору» и в натуральности которого убеждали население окрестных сел, городков и самой столицы.

На следующем собеседовании у Саши поинтересовались, почему он в свои «двадцать с лишним» до сих пор не женат, какие политические взгляды имеет, как относится к религии и, с кем проживает. Так обычный с виду нувориш, начавший, правда, отпускать бороду, выбирал разнорабочего для своего загородного дома.

У него имелся образ человека творческого и великого эстета. Ни одна его речь не обходилась без слов «роскошь» и «класс люкс». «Мои магазины одежды класса люкс призваны дарить людям то, что именуется просто – роскошь», – было написано большими витыми буквами на главной странице сайта его торговой сети.

Сам он, конечно, собеседований не вел, ведь лично встречаться с рабочими – это вам не роскошь и не класс люкс. Эту работу вела обычный кадровик в обычном офисе, даже без вывески HR. Огорчать начальника приемом очередного сотрудника, который и недели в его доме не вынесет, женщина не хотела. Памятен был случай, когда она из-за такого осталась с пятью тысячами рублей в конверте перед самым Новым годом. Так что теперь первым делом кадровик объявила:

– Деньги будете получать здесь… А три тысячи – на карточку.

Она помолчала, наблюдая за Сашиной реакцией на «серую зарплату», а потом добавила, что босс «человек творческий», потому гувернантки часто из-за его капризов плачут.

Ей бы следовало начать с вопросов, самим хозяином придуманных, тогда бы их с Сашей встреча не продлилась бы и пяти минут. Женщина потом так и решила, что в следующий раз с порога поинтересуется личной жизнью кандидата, «чтобы не разводить пустые ля-ля на битый час».

– С кем вы в настоящее время живете? Есть ли у вас женщина? – повторила она вслух после того, как парень молча вышел, хлопнув дверью. – А что-то в этом есть…

Ей даже показалось, что начальник не совсем дурак.

Руководство молочного завода в соседнем с Ореховкой селе оказалось не столь «творческим», потому там без лишних разговоров приняли Сашу сантехником.

Для Груздева это стало сигналом к активным действиям. Полковник был уверен, что теперь парень долго в его доме не задержится, «выйдет из-под контроля» и обязательно сопьется. Сантехник и трезвый образ жизни были в представлении Груздева несовместимыми понятиями.

– Пенсия, слава богу, неплохая… Сам буду платить. Возьми его, – предложил он Андрею. – Пойми, пропадет же парень, унитазы всякие чистя…

На это охотовед настолько вежливо, насколько только мог в невыносимой для него ситуации, объяснил, как Панов пытается его подловить и «настучать» начальству. Он снова зашелся матом, когда Груздев лишь пообещал подумать над новой «подставой» для Панова, ничего конкретного не предложив.

– Пристрелю недоноска… – в сердцах выпалил Андрей.

«Этот вариант нам с Сан Санычем не подойдет», – подумал полковник.

Как бы озадачен он ни был, но отметить 23 февраля Груздев почитал за обязательство. Саше он презентовал четыре книги по военной истории, объявив, что это подарок от «товарищей офицеров».

– Генерал-лейтенант Трубачев Игорь Иванович, – велел передать, рапортовал он, вручая «Историю российской армии от Куликова поля до наших дней».

Продавцов в магазине он попросил книги подписать, чтоб подлинность поздравлений не вызвала подозрений.

«Прекрасному военному и просто хорошему парню», – было написано от имени Трубачева.

– Здравия желаю, Санек. Маршальских тебе погон… – прочел Груздев свое творение. – Эх, Витька Валеев…

Груздев сразу вспомнил и озвучил историю, как Валеев ему напророчил остаться без генеральских погон.

– Ведь правду же говорил. Чутье… – театрально вздохнул Груздев.

Сказал-то Валеев после случая с «подбитым лейтенантом», но такие детали к теме моральной подготовки к военному вузу не относились.

– Новому поколению пограничников от старого. Держать границу на замке! Нарушителям – бой! – прочел Саша на обложке самоучителя по самбо, подаренном от лица Огородника.

Была еще одна книжка, но ее полковник приберег для себя. Султан Абу-Вахид ибн Абд-эль-Малик аль-Бахри долго экспериментировал с мрамором, бронзой, монетами, банкнотами и орденами, запечатлевая себя во всех возможных позах, но непременно с мечом в руках или хотя бы с автоматом на коленях. Однажды он понял, что литературное творчество было незаслуженно вниманием обойдено, и потому велел написать свою автобиографию, для чего собрал со всего султаната пятьдесят журналистов, поэтов и прочих «грамотных людей», ранее замеченных в литературных экспериментах. К каждому из них прилагалось еще по одному «грамотному», следившему за «достоверностью» написанного.

В шутке Сергея о султанских стрелках Груздев узрел долю правды, потому не колеблясь выложил за книгу с портретом «Мудрейшего и Величайшего» приличную сумму. Не заметить эту книгу было невозможно. Для нее выбрали стеллажи у самого входа да еще огромный постер с тем же портретом перед магазином разместили.

Беспорядки в султанате к тому времени улеглись. «Мудрейший» быстро смекнул, что традиции традициями, но танки эффективнее боевых слонов будут. Отдав должное и традициям, лично срубив под ликование толпы несколько оппозиционных голов, султан отправился в международное турне с «официальными визитами», включавшими и встречи с почитателями его литературного дарования.

Начитавшись неподдельной ерунды о царившей в султанском дворце атмосфере искренней любви и достойных советских газет призывов к здоровому образу жизни, Груздев книгу выбросил, «чтоб Сан Саныча зазря не будоражить». Впрочем, он недооценил возможности радио, все еще продолжавшего героически бороться за аудиторию с телевидением.

– В нашу страну прибывает султан… – запнулся диктор, подойдя к длинному имени с официальным титулом. – Его Величество – всесторонне развитая личность, недавно он порадовал общественность своей откровенной автобиографической книгой «Энергия жизни». Султан обещал найти в своем насыщенном графике время для личной встречи с читателями…

Саша не заметил, как проглотил омлет. Войдя на кухню, Елизавета застала его гипнотизирующим радиоприемник и с торчащей изо рта вилкой.

– Да, да, понятно… То есть все хорошо, Елизавета Васильевна, – встрепенулся парень, услышав вкрадчивый вопрос о самочувствии.

Кавказскими горнолыжными трассами султан остался доволен, заявив в интервью, что те подходят для соревнований самого высокого уровня. Он имел полное право на экспертное заключение, объездив все престижные альпийские курорты. Возле своего дворца он построил особо охраняемый восьмикилометровый стеклянный туннель с искусственным снегом, но все равно монарха тянуло к снегу натуральному да к елям, которые на его родине никак не желали приживаться.

Владыке даже пришлось в дополнение к пингвинарию строить грандиозный «Дом Севера», или «теплицу наоборот», как его прозвали ироничные журналисты. Чтоб порадовать султана, спецрейсами из Европы доставляли саженцы всевозможных зимостойких растений.

– Хочу такие же желтые цветы, – заявил султан во время очередного турне по Европе.

Вернувшись домой, он уже мог полюбоваться поляной цветущих одуванчиков в «Доме Севера». Поставщики сказали, что это особый вид из девственных северных лесов и получили за один заказ столько, сколько зарабатывали за полгода. Даже сдержанных европейцев эта история изрядно повеселила.

Тем временем посол аль-Бахри выслушивал издевки брата о здоровом образе жизни. Разумеется, про «любимого брата» султан упомянул и в своем шедевре. Читатели узнали, что в семейном кругу, разумеется, дружном, аль-Бахри звали Наполеончиком. Его мать была француженкой, и это брат припоминал ему с детства, заявляя, что султаном сын «пожирательницы улиток» никогда не станет.

– Давай, давай, эта трасса для детей, – подгонял его теперь добившийся своего младший брат.

Итог был неизменен: аль-Бахри ехал, что корова по льду и бороздил носом снег. Потом он с досады упивался на закрытых вечеринках, и так продолжалось целую неделю, пока султан публично не выказал милость, отправив брата «укреплять и далее отношения со стратегическим партнером».

Напоследок султан призвал аль-Бахри себя поберечь. Цвет его лица Мудрейшему не понравился.

– Помнишь дядю Али? Совсем себя не берег, и что? – поцокал языком султан.

Дядюшка Али, как заключили придворные медики, перетрудился на посту министра внутренних дел султаната. «Неусыпная забота о благе подданных незаметно, как вода скалы, подтачивала его крепкое здоровье», – было написано в местных газетах. Однажды после ужина второй человек в очереди к престолу вдруг пожелтел, и медики уже ничего не захотели смогли сделать.

После этих воспоминаний аль-Бахри всю ночь самого себя изучал на наличие подозрительных симптомов, столь же напряженно ждал звонка от своих людей, а дождавшись, позвонил брату и поздравил с ликвидацией Джинна «доблестнейшими слугами Султана Султанов».

– Он обманул наших людей, спалив свое логово, но лишь ненадолго отсрочил возмездие, теперь мы ему воздали по заслугам! – рапортовал аль-Бахри.

– Как это ты быстро все устроил… – поиронизировал султан и отметил, что теперь голос брата звучит бодро, совсем не так, как у несчастного дядюшки Али.

Осипенко дал Саше отгул без всяких препирательств, намекнув, правда, что его не оплатят.

– Попрошу бухгалтера нашего, она все рассчитает и вам, Сашенька, покажет. У нас все честно, лишнего не возьмут, – полушепотом сказал профессор.

Ложась спать, Елизавета с мужем часто о чем-нибудь беседовали, обычно о политике или «непутевых соседях и родственниках».

– Он же мог подавиться этой вилкой, – живописала Елизавета Сашин завтрак.

– Она слишком большая… – возражал ее муж.

– Ребенок же проглотил гвоздь… По телевизору показывали. Операцию ему делали…

Уже услышав нужные сведения, полковник потребовал тишины в спальне: он вспоминал дату встречи султана с читателями.

– Черт те что, – буркнул, наконец, полковник и средь ночи позвонил внуку, попросив того уточнить ее время в интернете.

Внука он пожурил за то, что твердил «я хочу спать».

– Дед, полпервого ночи… – умоляюще звучало из трубки.

– Все равно ж не спишь, хитрец, я тебя знаю, – стоял на своем полковник. – И передай отцу, что он тюфяк, – добавил он, услышав отголоски слов сына о неких шизиках, звонящих по ночам.

Следующим звонком Груздев разбудил Валеева.

– Ты же мне друг… – заявил полковник на знакомые уже протесты по поводу времени суток.

На следующий день перед ужином Груздев Саше объявил, что один из преподавателей Института погранслужбы желает лично с «непримиримым борцом с нарушителями» познакомиться и непременно в полдень ближайшей субботы.

Истинные намерения парня полковник прочел по ложке, зависшей над тарелкой.

– Он – человек занятой, все же генерал, – добавил Груздев. – И безмерно уважаемый…

Груздев показательно похмурил брови, когда Саша сослался на работу в плодопитомнике.

– Я сам с ботаником этим, профессором, потолкую, – грозно объявил Груздев. – Такой человек должен быть умным и все понимать…

Слыша в ответ вежливые отговорки и упоминание неких давно обдуманных планов, полковник убеждал себя, что Саша ввязывается в историю. История эту тоже следовало бы назвать некой, потому как о подробностях парень не рассказывал, но Груздев был уверен, что она нехорошая.

– Вы бы раньше сказали… – оправдывался парень. – А так… Извините.

– Дело, конечно, твое, – заворчал полковник. – Вечно меня сует, старого, трепыхаюсь, трепыхаюсь чего-то… Стараюсь, думаю… Для чего, кого? Непонятно…

Похожими монологами он оглашал дом на протяжении целого вечера, показательно дуясь и хмуря свои мохнатые брови. Груздев даже сел не на диван рядом с Сашей, как обычно, а в кресло. Елизавета поняла всю серьезность положения, когда вместо биатлона муж включил старую наивную мелодраму, демонстративно при этом таращась в экран.

– Не надо мне ничего, – отмахнулся он, когда Елизавета пригласила их с Сашей ужинать.

Саша ее поблагодарил и, сказавшись неимоверно уставшим, отправился спать. Зная то невыносимое занудство, на которое был способен раздосадованный Груздев, эти слова парня можно было счесть правдивыми.

– С Пуней и то меньше хлопот, – лишь пробурчала женщина.

– Баба Лиза, я все скушаю за дядю Сашу и деду Пашу, – заверил ее мальчик, потянув за рукав.

Только теперь Елизавета обратила внимание, как же Пуня за время пребывания на даче округлился.

Рано утром, пока полковник смотрел сны о военных свершениях и диверсантах, Саша вышел из своей комнаты с большой тяжелой сумкой, которая раньше сопровождала его при переезде в деревенский дом.

– Ох, и отчитает меня Паша, узнав, что вас отпустила, – вздыхала Елизавета.

– Так что, в бане теперь меня запрете? – спрашивал парень.

– А что? Это идея… – улыбнулась женщина и шутливо хлопнула его по плечу.

Прощание Елизавету так растрогало, что она и про завтрак забыла, и весь платок вымочила.

«Он не вернется, больше никогда не вернется…» – говорил ей внутренний голос, как наивной героине в той старой мелодраме.

Орехов уже сменил замок в доме, велев рабочим вынести наружу панцирную кровать и старые вещи из чулана, которые счел за Сашины. Маленький холодильник, подаренный парню на новоселье Груздевым, глава администрации перевез «на хранение» в здание администрации.

– Пока хозяин не заявит свои права, – говорил он, чтобы сплетни о воровстве не дай бог не пошли. – Если не заявит, будем решать в рамках закона, как с невостребованным движимым имуществом поступить.

Он почему-то был уверен, что права не заявят и уже все решил по части расположения движимого имущества на своей кухне.

«Недвижимость изъята в связи с увольнением лица, которому передавалась на правах временного пользования», – красовалась у калитки большая картонная табличка, исписанная красным фломастером. Объявление завершалось пятью большими, жирно обведенными восклицательными знаками.

«Вас понял. Холодильник верните на дачу Груздеву П. Н. Бывший владелец ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ дома», – не поленился дописать Саша своей ручкой. После этого табличка и двух часов не простояла, тайком отправленная Ореховым, как бы он выразился, на утилизацию.

В квартире Сергея едва слышно поскрипывал паркет, но к двери никто не подходил. На телефонный звонок он тоже не ответил, через пару минут прислав сообщение, что дома его нет, и в ближайшее время не будет.

Диван в собственной Сашиной комнате все еще выпускал клубы черной пыли при малейшей попытке до него дотронуться. Затерев наспех пол, парень устроился на китайском надувном матрасе, специально по такому случаю купленном в магазине с «грандиозной», как писалось на ценнике, скидкой. Аванс, полученный на молочном комбинате, он приберег для салона красоты и магазинов одежды, называемых обычно рекламщиками престижными. Мужской маникюр и удаление прыщей на лице Саша был согласен перенести ради встречи с султаном.

От такого человека неизвестно было чего ожидать. Слыл он личностью утонченной и капризной, эксцентричной и щедрой, честолюбивой и скромной, консерватором и осторожным реформатором. От всех этих разномастных оценок, явленных прессой, в голове возникала каша, а желание читать журналистские статьи покидало человека на многие недели, подчас и вовсе не возвращаясь.

Желающие лицезреть венценосного писателя выстроились в очередь с раннего утра. Саша не прогадал, придя за три часа. Так он оказался в восьмом десятке. Когда охрана после манипуляций с металлодетекторами, впустила в зал первую девушку, стоявшую в обнимку с султанской книгой еще с семи утра, там уже находилось два десятка человек. Разумеется, никто не стал выяснять, как они там оказались: «Мало ли в стране блатных». Хотя многих и коробило от свершившейся в их глазах несправедливости: «Очередь выстояли, все вещи перед охраной вывернули, а они не стояли с потемок, не мерзли, и наверняка их даже и не обыскивали».

За пять человек до Саши очередь остановилась, и охранник с многозначительным видом перекрыл проход в зал красной бархатной веревочкой, сам на ее страже встав.

– Мест больше нет! – объявил он негодующим поклонникам султанского таланта.

Из толпы доносились призывы иметь совесть, каждый считал своим долгом выкрикнуть время, с которого он простоял. Не лишним считалось час-другой прибавить, чтоб донести до организаторов, сколько лишений им довелось перенести и насколько же они, организаторы, несправедливы.

Наконец, из зала, аккуратно отстегнув красную веревочку, вышел темноволосый мужчина и с акцентом выдал:

– Приносим извинения, дорогие наши гости. Гости для нас – величайшая ценность. Наша страна всегда славилась гостеприимством. К сожалению, зал не может вместить всех желающих увидеть Его Величество, нашего Великого Султана. К сожалению, кресла заняты, но мы готовы предложить вам места в проходе. Их займут те, кто занял очередь раньше… Так будет справедливо.

За спиной Саши раздались овации и громкие слова одобрения. В хвосте же говорили про «кидалово» и «дурдом».

– Мы не станем закрывать двери в зал, – размахивал мужчина рукой с вытянутым указательным пальцем. – Все смогут услышать и увидеть Его Величество. Справедливость должна быть во всем.

После такого Саша едва не оглох от бурных аплодисментов. Но все же, оставшиеся перед дверью смотрели на него, как на баловня судьбы: ему досталось место в узком проходе, откуда можно было хорошо султана разглядеть и крикнуть воодушевляющее «браво» с надеждой, что Мудрейший обратит на тебя свое драгоценное внимание.

О торжественном моменте возвестил гимн султаната и слегка приглушенный свет. Некоторые не слышавшие ранее гимн на первых аккордах подумали, что нечто взорвалось, но в следующий миг они уже аплодировали пухлому человеку в искусно расшитом долгополом одеянии.

– Его Величество Султан Абу-Вахид Второй, – прозвучало как новый сигнал для оваций.

Имя и титул Мудрейший разрешил сократить, чтоб не возникло никаких казусов, как в прошлый раз, когда французская аудитория зашлась хохотом. Там, к слову, тоже все начиналось с оваций, а завершилось бросанием яиц, одно из которых даже запачкало край расшитого золотыми нитями рукава. После того случая охране дали распоряжение проверять посетителей не только на наличие помидор и туфлей с тяжелой подошвой, но и яиц. Про оружие и ядовитые вещества говорить было излишне, но султан не ленился напоминать, чтоб и на эти предметы проверяли тщательно.

– И чтоб без пауков, – грозно предупреждал монарх.

Пауков посетители никогда не приносили, но Мудрейший помнил, как в детстве «сын пожирательницы улиток» насыпали их ему в постель. Тогда будущий султан поквитался с братом, подбросив тому тряпки нищего с городского базара. Аль-Бахри месяц прожил в специально поставленном шатре, считая свою комнату оскверненной, а потом к зависти брата переехал в новый дворец, подаренный отцом.

Секретарь разразился патетической речью, намекая на небывалую честь, которой присутствующие удостоились. Далее следовали отзывы литературоведов, один похвальнее другого, так что султан даже зазевал от банальности произнесенных слов: «великолепный труд», «шедевр», «правдиво и безмерно увлекательно».

Посетитель, сидевший в кресле рядом с Сашей, то и дело посмеивался. На фоне ликующих возгласов со сцены это совсем не удивляло.

– Жуки… Какие большие, – бормотал сидевший мужчина, перебирая складки на своей одежде.

Саша снова взглянул на сцену. Все эти пузатые льстецы в пиджаках могли и майских жуков напомнить. Парень пожал плечами, про себя сказав: «Жуки так жуки…»

К султану это сравнение явно не относилось, от любых выводов на его счет Саша воздерживался, снова и снова формулируя в уме свой вопрос.

Мужчина в кресле вел себя беспокойно и девушку-соседку это явно раздражало. Они оба попали в зал задолго до других зрителей. Тогда мужчина вел себя сносно, лишь глаза постоянно тер и нюхал нечто, неизвестно как миновавшее пост охраны.

– У кого есть вопросы к Его Величеству? – дважды повторил секретарь.

Он водил глазами по залу и, казалось, не мог выбрать из многочисленных желающих. Его взгляд скользнул в сектор, где находился Саша, тоже тянувший руку.

– Можно, можно? – закричала девушка, отвлекшись, наконец, от своего бессвязно бормотавшего соседа.

– Девушка, вы, пожалуйста! – прозвучало со сцены.

Вопрос затрагивал увлечение султана горными лыжами, которому в книге отводилась целая глава.

– В первый раз волновался, совсем немного, – отвечал «писатель». – А потом увлекся… Мчаться с горы, когда ветер в лицо – это и есть энергия жизни…

Девушка радостно захлопала, и ее поддержали те, кто стоял за открытой дверью зала. Мудрейший с улыбкой указал на книгу в руках девушки, давая понять, что ее обладательнице выпала честь получить автограф. Счастливицу проводили аплодисментами до сцены, но, когда до цели оставалось совсем чуть-чуть, перед хрупкой брюнеткой возник суровый охранник. Он-то и передал книгу на подпись султану, прежде ее пролистав и, убедившись, что ничем подозрительным та не пахнет. Монарший росчерк на обложке сопровождали уже более сдержанные аплодисменты: многие завидовали, что «повезло» кому-то другому.

Сосед счастливицы продолжал отчаянно чесаться, глуповато улыбаясь, когда секретарь посольства уставился на него. Мужчине надлежало задать вопрос о подавлении недавних беспорядков в столице султаната. Секретарь должен был возразить, что вопрос неуместен. Ну, а султан готовился торжественно объявить:

– Я не избегаю ни трудных трасс, ни острых вопросов.

Далее разворачивалась патетическая речь о защите суверенитета и кознях западных политиков в связи с самостоятельной внешней политикой Его Величества. Но речь не прозвучала. Мужчина теперь развалился в кресле, прикрыв глаза, совершенно о миссии своей забыв.

– Этому денег не давать, – шепнул секретарь приближенному.

Султан постукивал ручкой по столу – верный знак, что Мудрейший раздосадован. Секретарю оставалось лишь перейти к следующему по списку вопросу об особенностях повседневной жизни во дворце.

Монарха еще ждал веселый банкет, потому на оставшиеся вопросы он отвечал быстро, подсматривая в шпаргалку.

Интуиция Саше подсказывала, что очередь до него не дойдет, как и то, что близко к монарху его не подпустят.

Буквально через миг под прикрытием охраны султан спешно покинул зал.

– Всем оставаться на местах! – завопил стоявший прежде истуканом человек в штатском.

Тщательному обследованию подвергся упавший на султанский стол бумажный самолетик. Взяв место «происшествия» в плотное живое кольцо, самолетик проверили всевозможными детекторами. Когда же его решились развернуть, то прочли: «I’m a sportsman and want to represent your state on the biathlon world cup».

– Да, это я написал, – твердил Саша спешившим к нему охранникам.

Он не сопротивлялся, когда его поволокли с заломленными руками в служебное помещение. Чего-то подобного парень ожидал.

Документы и спортивные грамоты Саши рассмотрели едва ли не под лупой. Это было похоже на старую игру в доброго и злого дознавателя. Один сыпал вопросами о фактах биографии, о мотивах поступка, которые периодически повторялись в измененной формулировке. В это время второй дознаватель, игравший роль злодея-истерика, носился по кабинету и громко орал на чистом русском:

– Пора его уже гасить.

«Добрый» продолжал свое дело, прерывая Сашины ответы на полуслове и вставляя очередной вопрос: чтоб подозреваемому, не ясно в чем, но подозреваемому, не давать ни одной лишней секунды на раздумье. По плану, парень должен был запутаться в своей выдуманной легенде и, как дознаватели выражались, «капнуть».

– Значит, в армии вы решили стать биатлонистом? – решил перепутать факты «добрый».

– Нет, – отвечал парень и переходил к повествованию, которое прерывалось новыми воплями «злодея» и очередной порцией вопросов «доброго».

Поиграв целый час и так «клиента не расколов», оба вышли. Еще полчаса парень просидел в томительной тишине запертой снаружи комнаты. Так он должен был «дозреть», когда же этого не произошло, его, наконец, отпустили, припугнув серьезными последствия в случае повторных попыток «нарушить личное пространство Его Величества».

Саша был в таком состоянии, что с радостью бы угостился хваленым самогоном из Ореховки, но пришлось принять тривиальной водки из ближайшего магазина. Огородник такие магазины именовал винными, переводя вывеску «алкомаркет». После того, как аптечная настойка боярышника канула в лету, что, без шуток, можно было поставить в заслугу коллегам Мальцевой, алкомаркеты быстро пришли к расцвету, став главным прибежищем непритязательных любителей разнообразных пьянящих жидкостей. Нередко около них околачивались те, кому на новую дозу не хватило, крича прохожим:

– Эй, брателло, помоги… а…

Подобный субъект попался Саше, и, что называется, «отключив мозг», парень переместился с ним и своей покупкой на лавочку, окруженную наслоениями подсолнечной шелухи и пивных пробок.

Впрочем, такое общество Саше быстро надоело.

– Да-да, сгоняй-ка еще… А я пока ребят наших созову, – неслось ему со скамейки.

В тот день Саша позволил себе от души «надавать по рогам» соседу-поджигателю, перепутавшему его дверь со своим туалетом. Всю следующую неделю мужчина от Саши прятался, едва завидев, даже склоки на общей кухне, обычно его забавлявшие, прекращал. Парень же удивлялся, как у него сил на такого борова хватило.

Соседка, бывшая в общежитии за старожила, «мужское поведение» нового жильца быстро оценила и стала с ним здороваться. Всем своим знакомым по дворовой скамейке она живописала, как парень «умеет ставить на место вонючих синявок».

Груздев о себе не напоминал. Когда Пуня интересовался, где дядя Саша, полковник кряхтел от недовольства и отвечал одними и теми же словами:

– Этот уехал.

Только Елизавета позвонила через три дня после его отъезда, найдя забытую на даче толстовку. Женщина сама ее привезла Саше, сказав, что все равно собиралась в город по делам.

– Мама… – произнесла она и схватилась за сердце, едва переступив через порог Сашиного жилища.

– Ремонт буду делать, – успокоил ее парень.

Но Елизавета причитала, как заведенная, что в таких условиях жить нельзя. Выбравшись из «всего этого безобразия» на кухню, она черкнула Саше адрес, объяснив, что квартира принадлежит ее дальней родственнице, милой пожилой женщине, уезжающей на кавказские минеральные воды на месяц… а может, и на два-три.