Текст книги "Взрослые дети"

– Ну, вот чего он выжидает?.. Конечно, промазал… Руки же затекают, и глаз замыливается… – комментировал Груздев биатлонную трансляцию, убавив звук, чтоб возбужденный голос комментатора не мешал.

Жена Панова курсировала по улице перед Сашиным домом, мочаля пальцами вязки своего пуховика. Заметив УАЗ из охотхозяйства, женщина завернула за угол. Там она хотела дождаться, пока Андрей уедет, а тот и не думал этого делать. Одну вязку она «от нервов» уже на волокна растеребила, а машина все стояла и стояла.

– Вы что-то хотели? – спросил ее Саша, вернувшись к машине, чтобы подкачать спущенное колесо.

Та буркнула что-то бессвязное и отошла на почтительное расстояние. Она вернулась позже и стала прохаживаться перед окнами, теребя теперь концы головного платка. Потом Панова все же решилась вплотную подойти к калитке, а затем и вступила на тропинку, ведущую к дверям. Когда на пороге показался Андрей, она заспешила обратно, но было поздно.

– Мы будем судиться, – выдавила она, поняв, что отступление на сей раз невозможно.

Не обращая внимания на вопли «помогите, насилуют», охотовед втолкал ее в дом.

– Это еще кто? – вырвалось у Груздева.

– Выпустите меня! – голосила Панова. – Пожар! Помогите! Убивают!

– Зачем ты убогонькую привел? – захихикал Валеев.

– Так, что вы хотели? – взывал к ее разуму Саша.

– Муженька своего сопливого пришла защищать, – ответил вместо Пановой Андрей. – Им дерьма кто-то навалил в дом, вот они и долбанулись все окончательно…

Панова убавила голос и стала думать, кто же навоз вывалил, если охотовед говорит, что это не он.

– С Тарасовым тоже судиться будем, – немного осмелев, заявила женщина. «И что мы ему сделали?» – добавила она про себя.

Мысли об украденной в прошлом году картошке в голову как-то не приходили, ведь картошку ту давно съели. Поросенка унесенного откормили и тоже съели, благополучно всю историю забыв, тем более Митька сказал, что все это купил. Хоть в свои шестнадцать он еще не работал, но ему женщина верила, называя честным мальчиком.

– Не работает, так, значит, подрабатывает, – говорила она.

Осознав, что бить ее не собираются, Панова окончательно позабыла о волнении. Тут она выдала все, за чем приходила.

– Должны были объяснительную за прогул стребовать, а не стребовали, – выдала она аргументы свекрови для будущего суда. – Уведомление, чтоб на работе появился, не принесли? Не принесли… Будем судиться… Незаконно вы его уволили…

Андрей быстро составил требование Панову явиться на следующий день для дачи объяснительной и даже печать охотхозяйства к нему приложил, чем женщину просто шокировал.

«Бумага да с печатью – это всегда очень серьезно», – думала она, прикусывая нижнюю губу.

– Если не явится, составим справку, как нужно по трудовому кодексу, – морально добил ее Андрей.

Весь оставшийся день Панов названивал знакомым егерям, упрашивая их в случае чего такую «филькину грамоту» не подписывать. Особенно упорно он подлизывался к Кузьмину, ссылаясь на долгую дружбу.

– А кто мне расписку даст, что твой братец, оклемавшись, меня не подпалит? – говорил на это егерь. – Или он мою поленницу в знак дружбы сжег?

На следующее утро Андрей на служебной машине заехал за Сашей, а потом к Панову, решив «взять его тепленьким». Всю ночь свекровь и невестка Пановы цапались. Чего только «простофиля» в свой адрес не слышала, когда мать Панова трясла перед ее лицом злосчастной бумагой с печатью. К утру женщины все же успокоились и заснули, так что на стук в дверь пришлось выходить самому Панову.

– Я болел… – блеял он, увидев перед собой Андрея.

– Пиши объяснительную и справку давай, – раздалось в ответ.

Бывший егерь промямлил, что справка обязательно будет, ведь так его мать говорила. Под утро на ту снизошло озарение. Она как раз хотела обозвать невестку бранным словом, обозначающим лобковую вошь, но остановилась на полуслове. Впрочем, и сказанного было достаточно, чтоб услышать в ответ про безрогую скотину.

Тем временем старшая Панова загибала пальцы, припоминая, сколько раз она носила доктору гостинцы.

«Зря я ему все таскала, что ли? – думала она, будто о пирогах и самогонке ее просили. – Пусть делает Толику справку».

«Так ведь и купит справку», – смекнул Андрей и рявкнул на Панова, чтобы лез в машину.

Когда они вернулись к дому, охотовед подогнал машину к Сашиной половине, чтоб Панов ничего не заподозрил.

– Следи, чтоб писал правильно, – наказал он Саше. – Ошибку заметишь, сразу по ушам давай…

Пановские уши раскраснелись, будто в предчувствии хорошей трепки. Обойдя дом сзади, Андрей направился к доктору.

– Простыл он, – заявила жена. – Я тоже могу…

– Уважаемая, я столько пьяных харь повидал, тебе и не снилось, – охотовед приподнял женщину и аккуратно переставил, чтоб освободить путь в убежище доктора.

Желая лицо сохранить, врач прикрыл его подушкой.

– Ты же честный доктор, – заговаривал его Андрей. – Последнее дело справками торговать… Незаконно это, накажут…

Охотовед припомнил самый страшный кошмар доктора, намекнув, что за торговлю справками того могут выслать на родину.

– Если придет, я его в вендиспансер направлю, – заверил посетителя врач, добавив, что какой-нибудь «подозрительный симптом» обязательно найдется. – А не найдется – отошлю к психиатру.

– Зачем тебе это? – тоном проповедника вопрошал Сашу Панов. – Знаешь, какие люди грубые приезжают… Чем богаче, тем наглее. Вот я первым из загона вышел, а один мне говорит: «Я тебя, сопляк, вместо кабана завалю». Будто моя вина, что кабан в другом месте отстаивался. И пристрелит ведь запросто… за такими не заржавеет. А в другой раз…

– Я занял ваше место? – прямо спросил Саша.

– Да мне и на этом сиденье удобно, – без задней мысли ответил Панов.

– Я про должность егеря говорю, – разжевал Саша.

– С чего это вы решили? – насторожился Панов.

Он не мог понять, где «прокололся» и подумал, что его жена разболтала все подчистую.

– А Андрей Иванович, как другу говорю, – отметил Панов, силясь снять с себя подозрения в меркантильности, – совсем не подарок. Если накатит, а такое частенько бывает, может и за топор схватиться.

– Вот-вот, – улыбнулся Саша. – Лучше пишите, что он просил. А то у меня колун в сенях лежит…

– Написал? – гаркнул на Панова охотовед.

Тот сразу схватился за ручку и принялся строчить каракули на бумаге. Панов тщательно описал симптомы: слабость, температуру тридцать девять и даже жидкий стул.

«Так может сойти за пищевое отравление, – счел он. – Слабительного напьюсь еще, и все пучком…»

– А теперь шевелись… К врачу пошел, – выпихнул его охотовед, не дав домыслить.

Андрей взглянул на часы. Им уже следовало быть в «Мокроложском», но охотовед решил убедиться, что доктор поставил нужный диагноз. Ожидание затянулось, и он уже хотел заглянуть к доктору. Но тут появился результат, превзошедший его ожидания. Доктору настолько не хотелось возвращаться в родной Ош, что он героически упирался руками в дверь одной из комнат, не давая Панову выйти.

– Нормально все, молодец, доктор, – громко засмеялся Андрей.

– Да, этот дом, я видел, псих какой-то к доктору вбегал, – сказал он вышедшим из «скорой» здоровенным санитарам.

Андрей не отказал себе в удовольствии посмотреть, как кричащего Панова выволакивают из дома и заталкивают в точно такой же УАЗ, только с красным крестом на борту и без окон в кузове.

– Вы меня на его место взяли? – спросил Саша. – Может, не стоило с ним так жестко…

– Мне лучше знать, – огрызнулся охотовед и дал по газам. – Тебя тоже уволю, если болтать будешь без дела… На твоем участке волки развелись, а ты треплешься без толку, как баба на базаре.

Выпустили Панова на следующий день. Врачи, как вполне обычные люди, переживавшие длинную праздничную пору, вынуждены были проявить небывалую для сего времени года расторопность. К счастью Панова, навозный запах въелся настолько, что и часовое мытье с участием крепких санитаров его не отбило. Сойдясь во мнении, что у пациента был «вульгарный истерический приступ на почве стресса», врачи Панова отпустили.

Глава 9
Снова в военкомат

– Увольнение, да еще начальник такой авторитарный, да еще инцидент с навозом… Да, налицо явная стрессогенная ситуация, – в один голос объявили медики.

Но валерьянку все-таки прописали: нельзя же было отпускать просто так. Никто же не хотел признавать, что человек очутился в таком учреждении без всякой на то причины.

Потом врачи между собой еще долго поминали недобрыми словами деревенского доктора, добавившего им головной боли в лице «непрофильного пациента».

– Вот Митька выйдет из больницы, он живо со всеми разберется, – потрясала кулаком мать Панова. – Хоть один нормальный парень у меня есть… не тюха-матюха, как старший братец…

Слова задели Панова за живое, и он пообещал, что без всякого Митьки разберется, причем немедленно.

Вернувшись после своего первого загона, Саша нашел дома корову. Именно дома: животное ждало его в сенях. Огородник на новоселье поступил в точности, как и задумывал, объявив, что навесных замков в магазине нет. На ночь Саша изнутри запирал дверь на засов, ну а днем любой прохожий при желании мог в его доме «погостить». Парень успокаивал себя мыслью, что красть у него все равно нечего. Телевизор он в расчет не брал. Вечерами он коротал время кулинарными экзерсисами, которые растягивались нередко до самого сна. Ведь после них в кухне приходилось еще тщательно убираться, моя полы, стены, отскабливая остатки невиданных блюд с посуды и раритетной электроплиты, привезенной Груздевым с дачи.

На улице было холодно, так что корова покидать сени не намеревалась, упиралась и норовила боднуть при каждой попытке вывести ее наружу.

«Доить, наверно, надо, – подумал Саша. – Заботится, блин, начальство… Говорил же, что не надо мне таких подарочков».

Протиснувшись все-таки внутрь, он позвонил Андрею, с которым расстался за десять минут до того. У охотоведа снова было пакостное настроение из-за «Сашиных» волков и лося «Кузьмина», который снес флажки, позволив хищникам выйти из оклада. Ни о какой корове он и слышать не желал, сгоряча сказав Саше несколько «ласковых» слов.

– Если не пил, так не фиг и начинать, – крикнул он перед тем, как отключить телефон.

Едва их недолгий разговор закончился, как скрипнула входная дверь, и в сенях послышались громкие причитания.

– Вот ты где очутилась, Зорюшка моя, – лепетал старик над «чудом» найденной коровой.

– А вы у него спросите, как она здесь очутилась, – усмехнулся Панов.

Во дворе он сорвал сухой стебель пырея, который торчал теперь у него изо рта. Митька часто так делал летом, и старшему брату казалось, что жевание травы таким способом добавляет человеку солидности в глазах окружающих, попросту говоря, превращает в «четкого пацана».

– А я у тебя спрашиваю, как ты в моем доме оказался? – вспомнил о прошлом Пэрсика Саша.

– А ты борзый, – вжился в образ младшего Панов.

– Корову уводите свою…

– Да он прикидывается, украл и хотел на мясо сдать или сам схавать, – науськивал старика Панов.

Корова эта была известна многим, и многие жители Ореховки предпочли бы, чтоб ее волки сожрали. От Орехова старик давно получал выговоры. Глава администрации тряс у него под носом кипами бумаг с жалобами.

– Сожрала цветы на клумбе… обгадила палисад… стояла поперек дороги, не давая проехать машине с продуктами, – перечислял он коровьи «прегрешения».

Старик лишь отвечал, что «коровка вольная, гулять любит».

– Вот ты постой круглые сутки в хлеву, – говорил он Орехову. – Не выдюжишь ведь, на вольный простор захочешь…

Теперь старик стыдил Сашу, что корова вот-вот должна отелиться, а ее загнали в такие холодные сени, где даже дверь входная толком не закрывается.

– Это воровство, – заключил Панов. – Надо в суд на него подавать…

– Может, так разберемся, – припугнул Саша, взяв в руки колун. – Мы со Смолиным теперь друзья, он меня многому научил.

– Он нам угрожает, видите, видите! – продолжал верещать Панов, отступив на крыльцо.

– Так что ты, пентюх, делаешь? Сквозняк ведь устроил, – продолжил на своей волне старик.

Захлопнув перед Пановым дверь, он принялся вновь стенать над коровой, наглаживать ее и обнимать свою «матушку-кормилицу».

Угрозы судом зазвучали уже со двора. Туда-то, дико крича и размахивая колуном, Саша выскочил. Расчет его не подвел: и Панов, и старик со своей коровой почли за благо убраться.

Панов так и плелся за стариком до его дома, убеждая подать на «коровокрада» в суд. Когда бывший егерь затаскивал корову в Сашины сени, она рогом оставила ему на штанах автограф. В дыру сквозило, но Панов героически это терпел, сопровождая неторопливого владельца коровы, который то и дело останавливался на морозе, чтобы бережно растереть теплой рукавицей нос своей подопечной.

– Раз тебе надо в этот суд, так сам и пиши, – остановил старик Панова, когда тот решил и в дом его сопроводить.

Радость, которую испытал Панов, сложно передать словами.

– Хорошо, напишу, – пообещал он старику, от души похлопав того по плечу.

– Во дурачье-то, – плюнул хозяин коровы, наблюдая за радостными скачками Панова по улице.

Тот задорно подпрыгивал, дрыгал ногами, изображая приемы, отдаленно напоминающие экзотическую боевую технику. Своим воинственным кличем Панов поставил на уши окрестных собак. Так что вся Ореховка вскоре залилась звонким лаем, напоминая псарню отнюдь не мелкотравчатого охотника.

Придя домой, Панов с вдохновением стал составлять текст заявления по поводу кражи коровы.

«Напишу, мне не сложно, – решил он. – На работу пока не надо… А новенького не мытьем, так катаньем вытурим…»

– Пиши, что проходил мимо дома и видел, как корову в сени заводили, – подсказывала ему мать. – Об этом на суде обязательно спросят. И надо будет правильно ответить, как ты про все узнал. А то могут сказать, что оговариваешь, а за это судья наказывает… Судьи вранья на дух не переносят.

Написав, Панов дал текст матери на проверку, уж очень его обеспокоило, что судья может не поверить и, главное, наказать за это. Старик лишь постучал по голове, когда Панов принес ему заявление на подпись.

– Вы же сказали, что б я сам написал, – не понимал Панов.

Он был уверен, что старик – маразматик и попросту все забыл.

– Уши мой с керосином, – услышал он в ответ. – Я тебе сразу сказал, мне оно не надо на старости лет…

– Тогда просто распишитесь под заявлением… – нашелся Панов. – Распишитесь, что отказываетесь.

Тумаками хозяин коровы погнал Панова со двора, во весь голос крича, что тот мошенник и хочет втянуть его, честного сельского труженика, в грязное дело.

Сочтя, видимо, что быть мошенником не так уж плохо, Панов потом сам поставил подпись под заявлением, благо что расписывался старик одной-единственной завитушкой.

– Вот теперь докажи, что не ты подписывал, – любовался поддельной завитушкой Панов. – Тебя же тогда судья и накажет за вранье…

Панову при подсказке матери все же удалось запугать старика судебным наказанием: завитушка-то получилась идеально.

– Для тебя ж стараемся, – сказала хозяину коровы мать Панова, – для справедливости.

Мировой судья, которому «посчастливилось» вести дела «о корове» и «навозе», только и слышал, как истцы и обвиняемые обвиняют друг друга во лжи и требуют за это наказать.

– Он врет! – кричала мать Панова, когда Тарасов говорил, что к тому навозу никакого отношения не имеет.

– Он нагло врет, – говорил уже Андрей, когда Панов свидетельствовал против Саши по «коровьему делу».

При этом Андрей при любой возможности старался задеть и Митьку, именуя того «она» или «сеструха истца».

– Это пусть в уголовном суде слушают, – негодовал судья.

Участники процесса столь часто сцеплялись, что судья обе руки себе отбил. В горячке блюститель закона забыл про молоточек и, требуя «прекратить базар», лупил по столу кулаками.

– Ну, что это за ерунда! – в перерыве между слушаниями сетовал он на ореховского участкового.

Судья был полон решимости явить беспристрастность Фемиды, но не знал, на основании чего ему приговор выносить. В протоколе было указано, что у дома Пановых «зафиксированы отпечатки шин грузового автомобиля».

– А какого автомобиля? Ясно, что три центнера не на мопеде привезли. Даже на экспертизу ума не хватило… – фырчал судья, изучая материалы дела.

Тут ему то ли специально, то ли просто так совпало, подкинули до кучи дело об увольнении Панова. Судья схватился за сердце и стал судорожно вспоминать, кто из коллег мог желать ему зла.

Один Саша вел себя тихо до тех пор, пока судья, напялив для солидности очки, не озвучил:

– Обвиняемый, – обращаясь так к Саше, он сам едва не усмехнулся, судье казалось, что все это дело с коровой напоминает историю о похищении игрушки из песочницы. – Обвиняемый, – наконец, собрался он, – насколько суду известно, до отправки на военную службу вы были неоднократно замечены за кражами на продовольственном рынке. Хлеба, конфет, сгущенного молока, яблок, персиков…

Панов разразился хохотом.

– Штраф пять тысяч рублей, – стукнул кулаком судья, – и удаление из зала суда.

В тот день судья расщедрился на штрафы, «наградив» ими и обеих Пановых, принявшихся наперебой упрашивать, чтоб их родственника «эти лбы-приставы оставили в покое».

– Зачем вы воровали персики на рынке? – поинтересовался судья.

После такого Саша вспылил и тоже получил штраф с формулировкой «за неуважение к суду», которое заключалось в словах: «Полистайте документ, ваша честь, там все должно быть написано».

– Я хочу услышать это от вас, – настаивал хранитель закона, предупредив, что при новой попытке «сострить» выдворит Сашу из зала.

Парню все-таки выписали еще один штраф за то, что он, не ответив на вопрос о персиках, самостоятельно покинул зал заседания. Судья был уверен, что кто-то из этих людей водит его за нос, но у него не было никакого желания затягивать для себя нервотрепку, приглашая свидетелями егерей из «Мокроложского». С воинственным видом посмотрев на старика, он предложил «пойти с обвиняемым на мировую».

– Вы только свидетелю моему не говорите, что я согласился, – вкрадчиво произнес старик. – Его брат избы жжет… и мою сожжет.

В сердцах судья ударил молоточком и забормотал:

– Что за люди пошли… Друг друга оговорить готовы… Чего им в своем Запупыринске спокойно не живется?

Судья уверился, что люди пошли нынче крайне злопамятные. К таковым он себя, конечно, не относил. Просто судья считал, что несправедливо просто так лишать ореховского участкового «радости», потому дело «о навозе» закрыл и решил вернуть его на повторное расследование. После этого служитель правосудия потер руки и наедине с собой произнес:

– Вот так-то, нечего работать тяп-ляп.

Его коллега, ведший дело «о самостреле», был давно опытом уголовных дел научен. Митьку Панова удалили из зала уже через три минуты после начала слушания вместе с Андреем. Охотовед и здесь не преминул вставить «ее, потерпевшую, не один раз предупреждали, чтоб она на рожон не лезла». Митька его обматерил, а Андрей, конечно, в долгу не остался.

Когда Митьку выводили, он заявил, что бензина у него хватит и на Андрея, и на Тарасова. Судья пару раз зевнул, пока Митька не добавил, что тот еще его вспомнит. Тогда «сонливое правосудие» сочло, что угрозы слишком уж серьезны и оперативно отправило Митьку в колонию для несовершеннолетних.

– Он что угодно может решать, – говорил Андрей по пути в Ореховку. – Панов все равно работать у нас не будет.

Когда они вышли из машины, Кузьмин тихо сказал Саше:

– Как бы оно ни сложилось, егерей-то нам все равно не хватает.

Старик специально поджидал у Сашиного дома. Он отметил избавление Ореховки от Митьки и решил наладить с новым односельчанином отношения, купив у Дуськи полтора литра отменного самогона. Пока он ждал, содержимого заметно убавилось. Так что в момент их встречи Саша услышал лишь мало разборчивую речь о «ладной коровушке Зорьке», которая должна была со дня на день разродиться «хорошеньким упитанным теленочком».

– Вымя-то у нее аж по земле волочится… Бычок, видать, будет здоровенький, – вещал старик, буквально повиснув на калитке.

К старикам Андрей относился не менее почтительно, чем сторож Шегали, потому без лишних пинков затолкал хозяина Зорьки в машину и сопроводил до самой его кровати.

– Чаю хотите? – спросил Саша Кузьмина, который почему-то домой не спешил.

– Саня, тут такое дело… – начал, будто винясь, старый егерь. – Переночевать пустишь?

Накануне они поругались с женой, что Кузьмин воспринял близко к сердцу. Он еще никогда не слышал от супруги про «тупого старого пня», тем более применительно к себе.

– Если появишься на суде, нас точно спалят, – наседала на него жена… Подпалят дом со всех сторон и бревно к дверям привалят, чтоб не вылезли…

Егерь и не думал, что просмотр мыльных мелодрам может таким вот образом на фантазии супруги сказаться. Он пробовал отшутиться, что герои сериала из горящего дома спаслись, но женщина подумала: ее считают за дурочку.

– Видеть тебя не хочу, если пойдешь… – распалившись, бросила она.

Но поехать в суд Кузьмин считал своим долгом: «Раз уж дело закрутилось, надо докрутить». С утра обиженная жена ему даже завтрак не приготовила.

– Все равно поеду, – пошел на принцип егерь. – Возможность такая от пакостника этого избавиться… А ты понять не хочешь… Голову в песок, как страус…

Женщина огрызнулась, что страусы голову не прячут, и муж, как «опытный природовед», должен был бы об этом знать.

– Черепаха… – буркнул Кузьмин. – Улитка… Я примеров много знаю… А то, что про страуса придумали, так это в языке повелось… Только малограмотные люди могут язык, притом родной, обвинять…

Женщина еще больше обиделась, ведь черепахи, а улитки тем более казались ей существами малосимпатичными. Еще она прочитала в речи мужа намек, что настолько же глупа, как они. В итоге, Кузьмин ходил весь день с громко урчащим животом, выслушивая шуточки Андрея о желудке-песняре.

Издали приметив свой дом без света в окнах, Кузьмин понял это как намек: там его не ждут. На самом деле жена егеря засиделась у подруги, которой рассказывала, какой ее муж смелый. «Но смелый безрассудно. Надо же думать, что сил уже не как у двадцатилетнего».

– Был бы помоложе, задал бы этим Пановым, – делилась Кузьмина с подругой.

Даже если бы егерь об этом узнал, все равно бы счел, что дома делать пока нечего, ведь ужин его жена-болтушка не приготовила.

– Если тебя не затруднит… – протянул теперь Кузьмин, топчась у Сашиной калитки. – От чайку тоже не откажусь.

Пока по кухне разносились брызги кипящего масла, Кузьмин смотрел по телевизору сто шестьдесят вторую серию мелодрамы, приговаривая: «Нам бы ваши проблемы».

Егерь тяжело вздохнул, увидев газету с объявлениями о работе. Разворот был испещрен чернильными галочками. Благо что вакансий разнорабочих, грузчиков и водителей было предостаточно. Из перечня выбивалась жирно обведенная ручкой вакансия лыжного инструктора.

– Это на всякий случай, – сказал егерю Саша.

Кузьмин забыл про «поющий» желудок и жареные яйца, с боем приготовленные парнем.

– Что бы судья там ни решил… – начал Кузьмин. – И ежу понятно, что Панов работать у нас не станет. Хочет сам уйти, чтоб не по статье и дверью можно было хлопнуть. Я насквозь этого проходимца вижу. Да и с Иванычем ему теперь не ужиться, это точно.

– Посмотрим, – лаконично ответил Саша.

– Тут и смотреть нечего, – глядя на газету, отрезал егерь. – Они сами не знают, кого им нужно… Вот у меня дочка искала… Так сходит на собеседование… Позвоним, скажут, и тишина. И месяцами эти объявления печатают… Не знают, чего хотят. Раскатали губу, чтоб один человек все им делал: и переговоры с клиентами вел, и лампочки вкручивал, и капризы директорские исполнял, и чтоб образование второе было экономическое в придачу к юридическому… Вот у Машки моей диплом красный юриста, а работает в конторке маленькой и то на побегушках.

Потом позвонил Груздев и объявил, что на дачу приехал некий подозрительный тип, назвавшийся отцом Пуни.

В трубке было слышно, как Сергей доказывает, что сын его всех мужчин зовет дядями.

– Это его отец, – подтвердил Саша.

– Ну, как ты там? – спросил полковник.

Ради этого вопроса он, собственно, и звонил.

– Работу новую ищет, – тихо сказал Кузьмин, когда Саша по его просьбе передал трубку.

– Надо что-то делать. Буду думать, – твердил Груздев и по-дружески просил Кузьмина на Сан Саныча повлиять, пока он «не выработает план дальнейших действий».

– Иваныча надо подключить, – предлагал егерь. – С пометом-то он хорошо придумал… Соображалка, значит, работает.

Полковник друга немного пожурил. Не стоит, дескать, до такой степени забавами увлекаться, и сам себя этими речами рассмешил.

– Да я вроде пока не голодаю, – удивленно сказал Саша, когда Груздев появился на пороге.

Сергея полковник отрядил перетаскивать из машины сумки с продуктами, а сам, как великую драгоценность, нес десятикилограммовый кусок мороженой конины. Его Елизавета купила на рынке под маркой «говядина подешевле».

– Это ты чего, живешь здесь, что ли? – спросил потом друг Сашу.

Пока они ехали с дачи, Груздев не переставал расхваливать новый Сашин дом, какой он добротный и, как в нем легко дышится, «не то что в городской коробке».

«Вот пахнет реально по-другому», – думал Сергей.

Не то чтобы запах ему не нравился, просто он ассоциировался у него с чем-то невероятно старым и подернутым плесенью.

– Мясо в сени надо, там холодно, – дал Груздев распоряжение самому себе.

– Вот токо не говори, что тебе здесь нравится, – говорил Саше Сергей. – Я понимаю, типа экстремально провести время на выходных. Но…

– Зато воздух свежий, – с серьезным выражением отвечал Саша, для колорита подбросив дров в печь. – У меня сараюшки, – продолжил он с интонацией, подслушанной у местных. – Курей по весне разведу. Ульи поставлю, мед стану качать. Картошечка, опять же, своя будет.

– Да хватит тебе окать… Я ж, блин, серьезно.

– Есть хочешь? – резко сменил тему Саша.

Скромный ужин плавно перерос в застолье, хоть и не столь масштабное, какие знала дача Груздева, но с тем же полюбившимся полковнику сидром. С гордым видом тот выложил на стол навесной замок, за которым специально съездил в город.

– Если что надо, ты говори, – хлопал он Сашу по плечу. – Дровами поделимся, обои поклеим… Это сперва может показаться сложно. Я, когда только службу начинал, тоже привыкал долго к новым местам, а потом все в привычку вошло… Обживешься.

Уж очень Груздеву не хотелось, чтоб Саша в город вернулся. Сам он уже привык к преимуществам дачной жизни и рассчитывал, что и Сан Саныч местными красотами проникнется.

«А по весне в институт, – приняв сидра, размышлял он. – А там уж куда судьба заведет. Но лучше бы к нашим местам поближе – на белорусскую границу. Похлопотать надо будет… И Витьку Валеева озадачить, пусть свои хваленые связи подключает».

– Прислушайся, – тихонько толкнул Кузьмин заскучавшего Сергея.

Тот уже рассказал Саше о своих невероятных каникулах в Германии, а он будто мимо ушей пропускал. «Специально для него таскался в Оберхоф за дурацким штемпелем, а он…»

Волков Кузьмин не очень-то по роду своей работы жаловал. Но тут представилась такая хорошая возможность удивить городского.

– Че, настоящий волк? – напряженно прислушивался Сергей.

– Наверно, Тарасов опять требуху свиную не вывез, – сказал егерь с необычной для таких слов улыбкой. – Вон как воет… Поет, можно сказать. Хороший голос, красавец… Трофей бы хороший был, но жалко даже бить. Вот если бы для зоопарка отловить…

Сергей начал суетливо проверять, все ли окна закрыты, а потом к ужасу своему обнаружил, что входная дверь не заперта.

– Далеко же воет, – уверенно сказал другу Саша. – И на запах человеческий он не пойдет.

– Блин, сюда же и такси не поедет, – бурчал Сергей.

Кузьмина с Груздевым эта сцена весьма забавляла, чего не нельзя было сказать о Саше, которого Сергей тряс за плечи, предлагая «по-быстрому закрыть ставни и сматываться на чердак».

– Нельзя так с молодежью, впечатлительная она нынче, – журил Кузьмина Груздев. – Вот мы в их годы на трое суток в поход ходили по лесу и не такому, за полсотни километров ни одной деревушки… И ни о каких волках не думали.

За местный лес Кузьмин обиделся и пробормотал, что тот «и тайге фору даст по изобилию живности, грибов и непроходимого валежника».

– Медведи ходят, а ты говоришь… – доказывал он, уже полулежа на столе.

– А чего медведи не спят? Зима же как бы… – поинтересовался Сергей.

Он вспомнил табличку на клетке с бурым медведем в зоопарке: «Осторожно. Опасное животное. Близко не подходить».

– Этот медведь-шатун Сан Саныча хороший знакомый, – улыбнулся Груздев. – Сперва они с ним порычали, но теперь ничего… Только по следам друг друга ходят…

– Ходили мы за ним… Не хочет зверюга снова в берлогу залегать. Следы свежие были, но путал он их не хуже зайца. К кормушке вернулись, а она раскурочена вся подчистую… и прямо в Санином следе куча лежит свежая…

– Да не придет он сюда, – убеждал Саша друга.

– Думаю, что нет, – разошелся Кузьмин. – Но медведь, в отличие от волка, жилья не боится…

– Да хватит, – не вытерпел Груздев. – Сверчка послушать не даете.

На ходу Груздев выдумал примету: раз сверчок поселился в доме, значит, человек живет в нем хозяйственный.

– Он с кем попало жить не станет, – заверил полковник.

Сергей не решался спросить, как они поедут обратно после такого объема сидра. Он подумал, что Саша его разыгрывает, когда тот предложил другу спать на печи.

– Это же, блин, в сказках дурацких только на печи спят. Скажи еще, что ты гоняешь на ней вместо тачки.

В итоге ему лишь оставалось завидовать сладко похрапывавшему Саше, лежа на скрипучей кровати у самого окна.

«Придет серенький волчок и укусит за бочок».

Строки из старинной колыбельной теперь не казались Сергею такими уж фантастическими.

«С печи я бы хоть мог его шандарахнуть чем-то», – вздыхал он в ночи по поводу своей недальновидности.

Сергей то и дело поднимал голову и прислушивался: ветер воет или волк идет, чтобы запрыгнуть в окно и его сожрать. «А может, и медведь засел рядом…»

– Я передумал, – заявил Сергей, пихая Сашу подушкой.

– Мы здесь не поместимся вдвоем, – отмахивался спросонья тот, но друг был настойчив и заявил, что ради гостя на одну ночь можно и на кровати скрипучей поспать.

– Пожалуйста, – перешел к мольбам Сергей.

Утром он проснулся от громких и не самых цензурных слов Андрея, которые неслись с кухни. Программист вздрогнул, увидев на полу расстеленную медвежью шкуру с большой головой и распахнутой пастью. Шкуру Андрей с большим трудом заполучил у грибника, которому этот медведь однажды откусил руку. Еще накануне в одиннадцать вечера охотоведу позвонил не представившийся человек из штата губернаторской администрации и спросил «о степени готовности охотничьего трофея».