Текст книги "Взрослые дети"

– Так точно, товарищ подполковник, – продолжал в прежней манере Саша.

– Давно пора было понять, – проворчал военком. – Что это такое? Служил на границе. Военный комиссариат посещал. А такую непрофессиональную фразеологию используешь…

По груздевской терминологии это было нечто средним между «пожурить» и «отчитать». Кукса же называл этот метод воспитания дисциплины просто – «вправлять мозги». Монологи военкома могли растягиваться на час. Но «вправление мозгов» он считал делом особой важности, к которому и подходить следовало особо скрупулезно. Его рекордом был непрерывный пятичасовой монолог по поводу якобы неправильного заполнения бывшим делопроизводителем учетных карточек резервистов. Кукса стоял на том, что рост нужно вписывать обычными чернилами, а сведения о группе крови красными. Эта мысль посетила его, когда он принимал законченную работу.

– Даже сама по себе кровь имеет характерный красный оттенок… Оттенок спелых гранатовых зерен, – с умнейшим видом произнес военком, забраковав результат месячных трудов.

Другая бы решила: «Ну, переделаю… Какая разница, какой ерундой здесь заниматься… Лишь бы копейки вовремя платили».

Но девушка хоть отчасти, но была идейной, и делать бесполезную работу не желала.

«Ну и девки пошли», – подумал военком, когда делопроизводитель в лоб и без всяких «разрешите доложить» высказала все, что об этой работе и самом Куксе думает.

Она была интеллигентной студенткой-заочницей с юридического факультета, но тут «словно с цепи сорвалась», как рассказывал потрясенный военком супруге, которая в душе девушку хвалила.

– Это ж надо такое заявить – мартышкин труд. Мне заявить… Я ж ей в отцы гожусь, – громко возмущался Кукса, проснувшись среди ночи и растолкав жену, чтоб разделить с дорогой свое негодование.

– Твой кабинет значится под номером два, – говорил он теперь Саше. – К исполнению обязанностей приступаешь, – Кукса многозначительно посмотрел на часы, показывавшие ровно десять, – приступаешь сейчас.

Медлить военком никогда не любил. Медлительность была одним из самых тяжелых проступков согласно его учению о «тотальной дисциплине».

– Ты кое-что забыл, – сказал он Саше, когда тот покидал кабинет.

– Слушаюсь, товарищ подполковник, – поправился парень.

– Вольно! – скомандовал военком и заворчал себе под нос что-то насчет распоясавшейся недисциплинированной молодежи, которой «в советское время и быть не могло».

В маленьком кабинете под номером два умещался один стол, один шкаф и одна женщина. Будь воля подполковника Куксы, он бы и слона в собачью будку уместил. Одного окрика бы хватило. Но, к облегчению, Саша понял, что ютиться у этой дамы на голове ему не придется.

Скромная женщина предпенсионного возраста никогда не называла себя HR-менеджером. На ее столе стояла табличка с надписью «Перевалова Галина Викторовна. Отдел кадров». Поставили ее, вероятно, для тех, кто после приема Куксы на автопилоте влетал в кабинет № 2, не удосужившись прочитать надпись под этим самым номером.

Перевалова олицетворяла собой весь отдел, она же была кадровиком, и сама же этот отдел с единственной штатной единицей возглавляла. При этом в документах значилось, что в подчинении начальника отдела кадров Переваловой состоит один сотрудник. Более слаженный тандем трудно было вообразить.

Местный кадровик не имела привычки перед кем-то выслуживаться. Даже Куксу умела ставить на место своим коронным «хоть прямо сейчас уволюсь». Военком имел достаточно ума, чтобы понять: на такую зарплату очередь желающих не выстроится. Больше всего он опасался нарушить увольнением кадровика пестуемую им «тотальную дисциплину», поэтому кабинет № 2 оставил в покое. Для Переваловой это была маленькая тихая заводь, где она позволяла себе маленькие радости жизни. «Инспекции» туда давно уже не заходили, и вместо окриков Куксы можно было слушать радиоволну с популярными мелодиями семидесятых, попить чайку, когда захочется, и даже похрустеть печеньем.

– Лучше бы по контракту шли, – вздохнула Перевалова, записывая на картонной папке с завязками Сашины данные.

Если бы эти слова услышал Груздев, он бы долго себя корил за то, что сам не додумался до сей гениальной идеи.

В отличие от более крупных отделов кадров под вывесками HR, Переваловой не нужно было доказывать кому-то пользу от существования своей штатной единицы. Гнаться за премиальными, строить козни коллегам по отделу, выслуживаться – во всем этом в тихой гавани № 2 не было необходимости. Потому Перевалова могла позволить себе хотя бы иногда пооткровенничать.

Прямым текстом кадровик заявила Саше, что начальник не подарок.

– Вы же сами видели, – подкрепила свои слова Перевалова.

Еще женщина добавила, что зарплата десять тысяч в месяц никаких надбавок не предусматривает. Также не стоит помышлять и о каких-то карьерных перспективах.

– Вы студент? – спросила, наконец, кадровик.

Ответ поставил ее в замешательство. Она-то думала, что за десять тысяч в месяц могут работать лишь студенты да люди перед пенсией, которым «деваться больше некуда».

Но у Саши был еще дополнительный вариант «на целых» пять тысяч.

– Но товарищ подполковник…

– На работу выйдете завтра, – мягким голосом ответила на возражения парня кадровик. – Все равно мне еще нужно оформить ваше личное дело… – продолжала она, что-то в том самом деле неспешно выводя ручкой, а потом выдала очередную откровенность. – За неполный рабочий день зарплата все равно не начисляется.

Между строк также читалось: «Отдохните еще сегодня, запаситесь терпением, оно вам здесь ох как пригодится».

Осипенко несказанно обрадовался Сашиному звонку. Он был согласен на любой график: по выходным хотите работать, так, значит, по выходным. Теперь профессор мог без зазрения совести поинтересоваться Сашиным адресом. Он приехал на машине с водителем, обрадовавшись, что в Ореховку ехать на такси не придется, ведь тогда бы пришлось делать крюк в шестьдесят километров. По пути профессор в лучших советских традициях разговорился о достижениях их питомника: сколько чего вырастили и сколько саженцев и куда отправили.

– Еще немного, совсем немного осталось… – периодически повторял он. – Скоро доберемся до наших древесно-травянистых владений, – добавлял Осипенко, пытаясь шутить.

– От Ореховки сюда реально добраться за пару часов? – поинтересовался Саша, потому как «владения» все никак не появлялись.

Вопрос заставил Осипенко по-настоящему понервничать. Что-то его в этом парне притягивало, и расставаться с «аналитически мыслящим юношей» ему не хотелось.

– Все уладим, не тревожьтесь, – пообещал он, решив осведомиться о «плане проезда» на месте у коллег.

Если кто и тревожился, то только не Саша. Таксист переживал не меньше, чем Осипенко. Переживал, что деньги придется «выбивать», ведь на такое большое расстояние машину обычно не заказывают. Грешным делом водитель подумал: старик специально захватил с собой молодого, чтоб не платить да вдобавок деньги у него, таксиста, «выбить».

– Идите, идите вон к той калиточке, – велел профессор по приезду Саше.

Ему не хотелось, чтобы парень увидел, как он расплачивается с таксистом. Саша не должен был по замыслу ученого, чувствовать себя обязанным или пусть даже косвенно виновным в его тратах. Сумма была для научного работника невероятной, но Осипенко уже давно привык, что наука и голый энтузиазм шагают нога в ногу. Ради перспективного кадра можно было и на такси разориться.

Старый профессор лишь тяжело вздохнул, гипнотизируя оставшуюся в его руках единственную десятку. Теперь к коллегам еще и за деньгами нужно было обращаться, чтоб уже без всякой помпы вернуться домой на электричке.

Самым заметным отличием питомника «Калужниково-2» от типичного зимнего пейзажа охотхозяйства «Мокроложское» являлись деревья и кустарники. Ели там и ели здесь, только в «Калужниково» они были высажены стройными рядами. Кукса мог бы назвать эти посадки «дисциплинированным лесом». Снег был столь же глубок, как и в заповедных уголках охотхозяйства. Работники проторили лишь тропинки между оранжереями. Движение здесь предусматривалось одностороннее, но имелись «перекрестки», где добропорядочные ученые останавливались, уступая дорогу коллегам. Разве что жезл не передавали, как бывало в седые, или золотые (кому как), времена на однопутных трамвайных линиях. Уцелевшие после Нового года ели, которые были настоящими местными кормилицами, никто теперь не тревожил и, как в той старой детской песенке, лишь метель им пела песенки. А заодно и добавляла снега.

– Снега много, весной почву хорошо пропитает, – улыбнулся Осипенко, когда отступил немного в сторону, решив пропустить вперед Сашу, и провалился по колено.

– А вот здесь у нас первоцветы, – попутно отметил он.

Рукой Осипенко указал на искрившееся в солнечных лучах снежное поле. Под этим пушистым полуметровой толщины покрывалом зимовали примулы, крокусы и нарциссы, на присутствие которых ничего пока не указывало. Раньше можно было увидеть хотя бы таблички с латинскими названиями этих растений, торчащие над сугробами, но затем они «куда-то подевались». Биологи и без них неплохо ориентировались, потому многие загадочное исчезновение табличек даже не заметили.

Они прошли мимо оранжерей к дальним участкам.

– Погодите, Сашенька, не ступайте пока, – просил Осипенко, протаптывая тропки к псевдоцугам.

Эти деревья были для ученого гордостью, он хвастался, что на ВДНХ они регулярно обмерзают зимой, а в «Калужниково» всегда успешно зимуют. Далее он перечислил все крупные парки, музеи-усадьбы Москвы и Подмосковья, в которые питомник за свою пятидесятилетнюю историю отправлял растения. Профессор с гордостью рапортовал, что на однолетники они не размениваются, «специализируясь на выращивании древесных видов и селекционной работе».

О последней он вспомнил, увидев старшего научного сотрудника Свету Губину.

– Вот показываю наши владения юному коллеге, – сказал Осипенко про Сашу.

– Вы биофак заканчивали? Какую кафедру? Кто ваш научный руководитель? – зачастила Света.

– А Светочка занимается у нас селекцией плодовых деревьев, – быстро сменил тему Осипенко. – Сейчас она выводит зимостойкий сорт персиков. Вы любите персики?

Лицо Саши слегка поморщилось.

– Ну, любой фрукт, знаете ли, на любителя, – ответил на это профессор и повел подопечного к «восхитительным рододендронам».

– Удивительное растение, листья на зиму не сбрасывает. В них содержится естественный антифриз. Это средство адаптации к высокогорью, ну, или к нашей русской зиме, как в данном случае, – посмеялся он и слегка, будто опасаясь ответной реакции, похлопал Сашу по плечу.

– А это голубые ели, – вставил для приличия Саша. – Красивые…

– Да, да, – поддержал профессор. – Мне тоже они нравятся.

Не удивительно, Осипенко в питомнике нравилось все вплоть до корявенькой яблони дички перед калиткой, если б не жена с внуками, он бы наверняка тут поселился.

Лекции о голубых елях показались Саше даже более занимательными, чем груздевские речи о дисциплине. Но все же не до такой степени, чтоб забыть о январском морозце.

– Сейчас в оранжереи пойдем, – живо отреагировал ученый. – Там у нас влажные тропики… и даже пустыня есть. Любой найдет что-то по душе.

Тропики ощущались вопреки щелям в дверях. Осипенко стучал по деревянным косякам, приговаривая, что котельная работает исправно.

– Просто излишки тепла выводятся, – оправдывался он за свое руководство. – Растения не страдают, сами можете убедиться.

Тепла хватало даже амазонским рыбкам в бассейне с амазонской же викторией.

– Лист этой кувшинки может ребенка выдержать…

«Только не Пуню, – подумал Саша и улыбнулся. – Надо позвонить Павлу Николаевичу, чтоб не давал ему много сладкого», – поймал он себя на мысли, и щеки его от такой сентиментальности налились румянцем.

– Да, да, – закивал профессор. – Запросто выдержит. Не стесняйтесь, можете и детишек своих сюда привести. Проверим, пока Светочка не видит.

Они бродили по оранжереям и окрестным сугробам целый час, а Саша еще не узнал, чем ему предстоит заниматься.

– Вы простите, – смущено закашлял профессор. – Мы пока не можем подключить вас к исследованиям.

– Замечательно, – восторжествовала Света Губина.

Теперь она могла вручить лопату Саше. Ее персики никак не желали в местных условиях зимовать. Она уже решила, что назовет новый морозоустойчивый сорт «Мальвина». Никто из коллег не догадывался, почему она так захотела. Многие селекционеры не любили придумывать названия и часто звали по такому поводу Свету. Когда один коллега пытался убедить ее, что «Мальвина» прекрасно подойдет для нового сорта садовых фиалок с голубыми цветами, женщина заявила, что не станет с ним разговаривать, конечно же, до конца дней, если фиалки получат это название. Для Губиной то было делом чести. «Мальвиной» должно было зваться ее творение. Девушкой она была амбициозной, но меру знала, потому назвала горемычный персик не «Губинским» и не «Светланой», а дала ему свое милое детское прозвище.

– Надо снегом присыпать, чтоб корни не вымерзли, – сказала она Саше. – Я не могу постоянно снег таскать. Будто у нас мужчин совсем нет…

– Саша выходит в субботу, – настолько твердо, насколько только умел, произнес профессор.

Он взялся за черенок лопаты, которая уже была в Сашиных руках.

– Все нормально, – заверил парень.

– Подальше снег берите, – руководила Света. – Не надо оголять корневую систему… Она же у персиков мочковатая… И залегает в верхнем почвенном слое. Неужели не понятно?

– В основном вам придется убирать отмершие листья и побеги, – заунывно вещал Осипенко. – Иногда кое-что подкрасить, подколотить…

– У цитрусовых надо утепление делать… по всей площади теплицы, – завелась Света. – Там вашими «подкрасить» и «подлатать», Анатолий Владленович, не обойтись… Я не могу, там мужчина нужен, – с этими словами она повернулась к Саше.

– Об этом уже в субботу поговорим, – едва заметно улыбнулся парень.

– А коллектив у нас хороший, – повторял Осипенко, провожая Сашу до ворот. – Только за последние два года мы вывели восемь новых сортов. Три яблок, два малины, два вишни…

– Это хорошо, я приду в субботу, – заверил его Саша.

– А еще один сорт облепихи, – добавил ему вдогонку Осипенко. – С очень высоким содержанием витамина С. Его все дачники любят…

Выйдя за калитку, Саша почесал голову по образу Груздева, чего никогда раньше не делал. Назло своим собственным мыслям он решил, что заработает на ремонт квартиры, снова найдет квартирантов и разведет-таки в Ореховке пчел.

«Конечно, если дом администрация не заберет», – твердил голос дотошного разума.

«Не просто же так Градов все бросил, – доказывал себе Саша. – Не сошелся свет клином на спорте…»

– Обождите, Саша, обождите! – вдруг закричал Осипенко.

Бедный профессор разрывался между желанием не упустить Сашу и стремлением поскорее расспросить коллег, как же из «Калужниково» быстрее добраться до Ореховки. В итоге эти разнонаправленные импульсы погасили друг друга, и профессор застыл на месте.

– А знаете, Саша, почему наш питомник называется «Калужниково-2», хотя под литерой один питомника нет?

Саша обернулся и пожал плечами.

– Вот, подумайте, а я сейчас вернусь, – пообещал профессор, побежав к зданию опытной станции.

«У всех есть тараканы», – решил парень, вздохнув.

В деревню он вернулся затемно. Саша настолько устал, добираясь на перекладных из питомника, что не очень сильно удивился изрядно пополнившемуся запасу продуктов. В морозилке парень, кроме того, нашел пять свежих, не успевших еще замерзнуть налимов.

Сразу стало понятно, что, купив замóк, Груздев и себе ключ оставил. Саше хотелось полковника поблагодарить, но было ясно, что разговор неминуемо затянется. Такое непривычное внимание к его персоне было приятным, но на улыбку сил у парня уже не оставалось.

Спал Саша урывками. Сначала ему приснился Кукса, который за опоздание снова отправил его в армию. Военные сны продолжались. После очередной встречи с Бобром парню привиделась передовая.

– Покажи, покажи им всем! – доносился откуда-то сзади суровый голос Груздева.

Впереди было поле.

Саша интуитивно знал, что оно нашпиговано минами. А за ним висела сплошная дымовая завеса. Запах дыма – то, что привносила в сон реальность.

В чем был, парень выбрался на улицу.

– Чья-то шавка догавкалась, что осипла, – проворчал один из Сашиных соседей.

Тому тоже не спалось, и он пытался нагнать на себя усталости полуночной чисткой снега.

– Совсем от пьянки рехнулись уже, как собаки стали разговаривать, – снова пробормотал он, услышав, как Саша выругался после приступа рвоты.

Он некоторое время наблюдал за парнем и тихо сокрушался, какой же тот лоботряс: слоняется по двору, вжав голову в плечи, и ничего не делает.

– Подвигайся, – дал он Саше совет. – Мороз тогда не возьмет…

Разумеется, про себя он поворчал, что молодежь нынче пошла хилая и даже советов дельных не слушает.

– Ну вот, и чего это было такое? – развел мужчина руками. – Вышел, поматерился и обратно ушел… Молодежь, молодежь… Горе луковое, а не молодежь… Вот в наше время…

Проветрилось в доме хорошо, так что и куртка поверх теплого одеяла не спасала.

«Дед Мороз, вали, блин, отсюда», – прозвучало в Сашином полусонном сознании.

У Саши не было времени, чтобы пускаться в праздные рассуждения о вещих снах. На него в четыре глаза смотрели Кукса и начальник четвертого отделения военкомата Путятин, который безумно гордился своим прославленным однофамильцам и столь же безумно дома в компании супруги досадовал, что портрет того не попал в кабинет № 1. Уже от «вертушки» парень слышал, как Путятин рассыпается в отборной матерщине, кляня резервистов.

– Да им, если что, вилы только в зубы да дубины дать… Они ж что обезьяны…

Помимо обезьян и макак, резервистов он еще иронично называл партизанами, добавляя, что только очень густой лес да с непроходимыми болотами может спасти их в случае настоящих боевых действий.

– Они же, так их… даже землянки вырыть не смогут, – все отчетливее звучал голос Путятина.

Появление нового делопроизводителя прервало эту тираду. Начальник четверки, как он сам себя называл, специально пришел посмотреть на молодые кадры, ожидая увидеть новенькую, но никак не новенького.

– Не девчонка, а опаздывает, – нахмурился он. – Штатский…

– Сержант… запаса, – поправил подчиненного военком.

Как было принято в хозяйстве Куксы, Саша пожелал обоим здравия с соблюдением субординации.

– Так точно, я проспал, – ответил он на претензию начальства.

– Смотри, у нас здесь вранье не проходит… – предупредил на будущее Путятин.

– Марш в кабинет! – рявкнул военком. – Я устрою тебе… сопля зеленая…

Дисциплина Куксы на то и звалась тотальной, что должна была проявляться во всем и везде. Даже Путятину надлежало показать ее в действии. Хоть он и был майором и никогда взысканий от военкома не получал, Кукса считал, что наглядная профилактика никогда не повредит.

– Смирно! – скомандовал военком, когда Саша подошел к его столу.

Кукса медленно ходил по кабинету, временами порыкивая. Это действо предназначалось персонально для провинившегося. Военком считал очень хорошим знаком, когда подчиненный начинал лихорадочно извиняться, обещая, что такого больше не повторится. Совсем уж хорошо, по мнению Куксы, было бы, если тот падал на колени, причитая, что недостоин такой ответственной службы. Тогда военком мог бы завести полуторачасовую нравоучительную лекцию о дисциплине, которую каждый должен неустанно в себе воспитывать.

Военком наматывал круги, бросал грозные взгляды, а опоздавший так и стоял неподвижно.

«Сущий столб», – подумал Кукса, с показной неспешностью пройдя к своему креслу.

Оттуда он взглянул на созданный им пантеон великих и не очень военачальников.

– Такие люди на тебя с портретов смотрят… И не стыдно тебе? – намекал он. – И Суворов тебе, значит, не пример, и Фрунзе… Позорник…

Усевшись в мягкое кресло, военком принялся перебирать какие-то бумажки. То, что на них было написано, не имело значения. Кукса ждал извинений, чем пафоснее, тем лучше.

– Упор лежа принять, – взревел он, не выдержав молчания. – Двадцать… Нет, тридцать отжиманий… На кулаках…

– Есть, – спокойно прозвучало в ответ.

Когда парень подошел к стулу, Кукса едва не вскипел. Он уже уверился, что повторится сцена трехмесячной давности.

– Если вздумаешь писульку писать об увольнении, в глотку ее тебе засуну… – грозил военком парню в душе.

– Смею доложить, в куртке отжиматься неудобно, – пояснил Саша, не спеша вешая одежду на спинку стула.

– Упор лежа! – повторил с прежней интонацией Кукса.

Пришлось сделать сорок отжиманий, ведь Кукса придрался, что десять были сделаны неправильно.

– Так только доходяги отжимаются, – сурово добавил он.

Скомандовав, в конце концов, «встать!», военком с хитрым видом поинтересовался, что Саша «обо всем произошедшем думает?».

– Прекрасно бодрит, – с ироничной улыбкой ответил парень. – Мой хороший знакомый полковник Груздев всегда говорит, что физические упражнения крайне необходимы, особенно для молодого организма в пору его расцвета, когда физические силы…

– Один «А», – резко перебил его военком, указав на дверь.

– Слушаюсь, товарищ подполковник…

В таком контексте эти слова уже не были музыкой для ушей Куксы. Он решил, что его «наглым образом провоцируют». Руки сами собой сжались, смяв бумаги, на которых прежде лежали.

«Нет, увольнения ты не дождешься», – в душе пообещал Саше Кукса.

Кабинет № 1 «А» был своеобразным ноу-хау военкома. Он любил разъяснять, какую серьезную ответственность налагает цифра 1 на делопроизводителя, в этом кабинете работающего.

– Она здесь не просто так… единица… не для красоты. На моей двери такая же есть. Нужно понимать… Это отнюдь не совпадение, – говорил он многозначительно.

Из кабинета военкома сюда вела отдельная дверь. «Ответственный работник» должен был понимать, что из дверного глазка за ним неусыпно следит начальство. Кукса подходил к глазку, если ему казалось, что в соседнем кабинете слишком тихо. Это было любимым местом проведения «инспекций» в перерыве между призывными кампаниями.

Через 1 «А» проходила вся документация, поступавшая на имя военкома и начальников отделов. О каждой полученной бумаге нужно было сделать отметку в одной из канцелярских книг с указанием времени поступления вплоть до минуты. Все ж таки… не зря дисциплина была тотальной. Исключение составляли бумаги с историями болезни призывников: их Кукса требовал без всяких отметок передавать на свое личное рассмотрение.

– Не хотят служить… Позорище, – восклицал он наедине с собой. – А мамашки еще писульки эти для них собирают…

Самая пухлая книга была приготовлена для жалоб. Туда попадало все, начиная от заявлений солдатских матерей, заканчивая жалобами выходящих в отставку военных о задержке с начислением пенсий.

Когда Саша занес военкоматовскую печать над первой повесткой, лицо военкома замаячило в дверном проеме.

– Работай, – произнес он. – Сидеть с печатью в руке много ума не надо… А пока ты сидишь, чернила высохнут. Где твоя голова? А еще служил, называется… Тушенку казенную наверняка закладывал за обе щеки…

Снабженцев Кукса терпеть не мог, сравнивая их с «помойными голубями».

– Те проглоты: с одного конца глотают, с другого тут же гадят… И эти такие же.

Сравнение с таким «завхозом» должно было, по мнению Куксы, побудить провинившегося к долгим и тщательным рассуждениям о своей бесполезности и, как следствие, привести к раскаянию и принятию «тотальной дисциплины».

Парень тем временем принялся штамповать повестки, не обращая на начальство внимания. Вернувшись к себе, Кукса прислушался. По его разумению, печать должно было ставить так, чтоб был слышен звук удара о стол. Военком вынужден был посмотреть в глазок, дабы убедиться, что новый подчиненный продолжает работать, а «не жрать расселся за отсутствием тотального контроля».

Военком с нетерпением ожидал, когда же начнется «настоящая работа», то бишь весенний призыв, по какой-то невероятной иронии судьбы стартовавший именно 1 апреля.

– Привет, папа, – донеслось из кабинета военкома.

Повестки были проштампованы, и Саша принялся за электронную базу «лиц допризывного возраста». Ее надлежало пополнить информацией о шестнадцати– и семнадцатилетних подростках, которым еще год, а то и два надлежало наслаждаться беззаботной школьной жизнью. Большинство из них и не задумывалось, что уже находятся под самым пристальным вниманием. На каждого из них было заведено личное дело с указанием также и адресных данных близких родственников, чтоб в случае, чего можно было «найти их нору», как говаривал Кукса.

В 1 «А» военком не вошел, а ворвался.

– Играем… – изобличающее произнес он, памятуя, что с прежним делопроизводителем такое случалось, пусть и во время обеденного перерыва.

Русая девушка выглядывала из-за его широкой спины.

Женя Кукса числилась старшим помощником начальника отдела по социальному и пенсионному обеспечению.

«Нет, это не кумовство, – был уверен Кукса. – Потому что моя дочь – женщина, а мы, слава богу, не Израиль какой-нибудь, чтоб бабы имели возможность в армию внедряться…»

Все же, чтоб слухи не ползли, дочь военком определил, как он выражался, во вспомогательный отдел, который по большей части имел дело с людьми, от которых воинского долга уже было взято с избытком.

– Смею доложить, товарищ подполковник, вам письмо, – не отрываясь от монитора и игнорируя подозрения начальника, произнес Саша.

– Каракули, – засопел военком. – Выбросить!

– Я уже сделал отметку в книге и расписался в уведомлении… Как прикажете с записью в книге поступить?

– Как… как… – зафырчал военком. – Прочитать сперва надо было… Буквы-то не забыл, случаем?

– Мальчик десяти лет пишет, как он гордится нашей армией и мечтает в ней служить, – беспристрастно отрапортовал Саша.

Письмо подполковник сразу схватил, как следует расправил помятую бумагу и утащил в свой кабинет. Даже дверь от столь неожиданной вести забыл закрыть.

– Здравия желаю, прошу извинить, но я работаю, – отчеканил Саша в соответствие с негласными правилами своего учреждения.

– А я тоже, в пятнадцатом кабинете, между прочим, – улыбнулась Женя Кукса, зажимая под мышкой папку с документами.

Документы там были разнообразные, недельной и трехгодичной давности. Содержание их не имело значения, ведь служили они для набивания папки под завязку, что в свою очередь должно было говорить о деловитости ее обладательницы. Брать папку, куда бы она ни шла, уже стало для девушки привычкой.

– Составить обращение в финансовый отдел, – вещал военком, оттеснив любопытную дочь от двери. – Нужно закупить качественную рамку из самого качественного дерева и вставить это письмо внутрь нее под стекло, тоже качественное… в смысле стекло… Не говори потом, что не понял, дубонос!

По замыслу подполковника письмо юного патриота должно было послужить прекрасным примером для новобранцев, которым оное надлежало сунуть под нос, прочитав лекцию о том, как нужно родину любить.

Тут Сашу ожидало первое серьезное испытание. Письма подполковник забраковывал безжалостно. Ему могло не понравиться предложение или одно-единственное слово.

– Осмелюсь доложить, я исправил «необходимую денежную сумму» на «необходимые материальные средства», как вы и просили… – скрывая раздражение, отметил Саша.

Но подполковник, казалось, слышал лишь свой внутренний голос, дававший ему самые противоречивые советы.

– Исправить «материальные» на «денежные», – прозвучала команда. – Материальные средствá не обязательно является денежными. Соображать надо… Молодой же! Варить голова-то должна, а не думать, как бы после службы с девками шашни покрутить.

Про себя подполковник сделал вывод, что нет ничего хуже, как иметь дело с неженатыми малолетками, которые «только и шарят под любыми юбками, а вместо работы думают, как бы пошарить там опять да подольше».

Злополучный текст приходилось править снова и снова перепечатывать.

– Прошу выделить необходимые материальные средства… Ну, что это такое? – негодовал Кукса. – Как будто это они начальство… Исправить!

Попутно подполковник сделал парню выговор, требуя думать над текстом лучше и зазря бумагу не переводить. Намек на то, что он и сам бы мог подойти к компьютеру и проверить текст ради экономии столь драгоценной бумаги, вывел Куксу из себя, и он наорал на Сашу, обозвав того бездарностью и не забыв отметить, что ему ума не хватит даже на то, чтоб солдатской баней заведовать.

– А полковник Груздев говорит, что из меня отличный банщик, и генерал Валеев с ним соглашается, и даже генерал-полковник… – вышел из себя уже Саша, в такие моменты его ирония только усиливалась.

– Молчать! – рявкнул с багровым лицом военком. – Уволю!

– Хоть сейчас, – попал Саша в слова кадровика Переваловой.

– Инструкцию должностную соблюдай! – мгновенно переключился Кукса.

– Слушаюсь! – с язвительной улыбкой отдал честь парень, снова отправившись на канцелярскую каторгу.

Когда письмо, наконец, было готово, и совсем уже уставший от собственного ора Кукса решил-таки его подписать, финансовый отдел в полном составе отбыл по домам.

«Дурак, что ли? – подумал зевающий дежурный на проходной. – Полвосьмого будет его кто-то ждать…»

Его смех разносился по пустынным коридорам, и не остался не услышанным.

– Отставить ржать! – крикнул ему военком.

Взглянув на часы, Кукса быстро вспомнил про домашние вареники к ужину, «о которых докладывала по телефону жена» и которые теперь наверняка уже остыли. Узнав, что парень на «вертушке» тоже новенький, подполковник столь же быстро выбросил эти мысли из головы и завел затяжную речь, естественно, о дисциплине.

– Штраф тебе! За ржание! – объявил он и не поленился для острастки записать фамилию дежурного.

– И тебе штраф, Мягков, сержант, мать твою! – расщедрился военком.

Саша едва успел на последний автобус. В этот раз даже легендарный ореховский ухаб его не разбудил. Домой он попал лишь к одиннадцати, прошагав при минус двадцати три километра с конечной автобуса.

В тот вечер печь парень решил не топить, собрав все мало-мальски теплые вещи и устроив на кровати нечто вроде берлоги.

На следующий день Саша пришел вовремя.

– Всегда бы так, – проронил военком.

У него были большие сомнения, что новый делопроизводитель выйдет на работу. Но чудо в его представлении произошло. Военкома даже расслабило во всех смыслах, так что реакции на штрафную квитанцию он при всем своем желании увидеть не смог.

Саша прочел лежавшую на его столе квитанцию и улыбнулся пятидесяти рублям штрафа. Отменить своих грозных обещаний Кукса, разумеется, не мог. Ведь он жил по принципу «слов на ветер не бросаю». Но в то же время опасался парня провоцировать на увольнение. По его мнению, с «воспитанием» следовало обождать, пока Саша «не прикипит к службе сердцем».