Текст книги "Взрослые дети"

– Бахшиш? – удрученно спросил сторож и полез в карман.

Слово «взятка» он деликатно опускал, давно поняв, что произнесенное на восточный лад оно не вызывает у Авдеева смущения.

– Что вы мне даете? – закричал полицейский, рисуясь перед односельчанином. – Уберите быстро… Что вы знаете о машине, три с половиной минуты назад проехавшей в направлении дач? И не сметь врать!

Потребовав от Шегали подойти к машине, участковый дал ему бумажку с номером своего телефона так, чтобы у водителя не возникло подозрений на сей счет.

– Докладывать мне о любых передвижениях Мягкова А. А. вне территории дачного поселка. Понятно? – крикнул он во весь голос стоявшему в полуметре Шегали.

– Да, да, хорошо, – в очередной раз повторил сторож.

Про себя он решил, что в первую очередь о беседе с «пиявкой», как называл за глаза Авдеева, расскажет Груздеву. Человеком Шегали был не злопамятным и прозвищ просто так не раздавал. С «пиявкой» был особый случай, так что насолить участковому стало для сторожа делом чести.

– Вот как с ними надо, иначе не понимают, – с видом эксперта пояснил Авдеев знакомому шоферу. – Так смелые… А как силу почувствуют, сразу уши прижимают… Видел, как надо?

– Так точно, – передразнил его водитель.

Но с чувством иронии у участкового было туговато, и он продолжил торжественно вещать о своих «эффективных методах профилактики правонарушений».

В день, указанный в повестке, Авдеев явился на дачу к семи утра.

– А, решили, значит, уклониться, – с улыбкой сказал он заспанному Саше и погрозил пальцем.

– Его вынудили уволиться… А засранец этот мстит, – вмешался Груздев.

Когда участковый громогласно велел парню «проехать», Саша потребовал заявление о приводе.

– Сейчас будет, – заявил ехидно Авдеев и нарочито медленно, чтоб «уклониста» понервировать, расстегнул свою папку из искусственной кожи.

Улыбка его вскоре сошла, рот приоткрылся, а губы беззвучно зашлепали. Документа он никак найти не мог. Разложив все бумаги на столике в прихожей, участковый перепроверял их снова и снова. Бросив все эти протоколы и заявления о шумных соседях, пропавших курицах и расхищенных поленницах, он выбежал во двор и позвонил. Память Авдеева подводила редко, вот и теперь он вспомнил, что заявление о приводе лежало в его кабинете в верхнем ящике письменного стола. Он еще специально положил его сверху, считая самым важным. Но сейчас искать документ там было уже бессмысленно.

– Так точно, товарищ военный комиссар, явиться он отказался, а ваше заявление уничтожил путем разрывания на мелкие части.

Заявление же накануне угодило в печь волей Авдеева. На нем он чистил копченую селедку. Кушать хотелось, а идти домой не очень: жена бы с порога учуяла сивушный запах и широко открыла бы рот. Вот он по привычке и взял бумажку, оказавшуюся под рукой. Ведь за три года службы участковый уверился, что ничего важного на его столе, в столе и под столом не бывает.

На автобус Кукса опоздал, а следующего нужно было ждать полтора часа, чего военком позволить себе не мог, ведь он еще хотел «проинспектировать» будущих «партизан» перед их отправкой на сборы, завернув, разумеется, пафосную речь и заодно примерив на себя образ грозного военачальника.

Везти подполковника в глушь, тем более бесплатно, желающих не находилось. Один дальнобойщик сжалился при виде сжавшегося от холода человека, но узнав, почему в такую рань Куксе понадобилось тащиться в такую даль, отношение свое изменил. Свежа еще была история, как военкомат «отловил» его сына, увезя на призывной пункт прямо из студенческого общежития.

– Вылезай! – услышал Кукса такой знакомый, но такой непривычный по отношению к себе командный тон.

Завязалась короткая перепалка. Военком попытался было возразить, что высаживать его, офицера, да еще при такой должности, не имеют права, но вылетел из кабины, так и не договорив.

– Фашист, паразит, собака скотская – дворняга бесливая… – сыпал вслед фуре Кукса.

Водители ему сигналили, чтоб с дороги сошел, но военкома понесло, и он продолжал орать замысловатые ругательства давно уехавшему обидчику.

– Поори мне еще! – отозвался Кукса на очередной сигнал и для пущего эффекта встал посреди дороги.

Первому остановившемуся водителю он сунул в лицо свое удостоверение и скомандовал: «Вези, к черту лысому, в Ореховку!» Разглядеть шофер, разумеется, ничего не успел, но от греха подальше спорить с обладателем корочек не стал. А Кукса, тоже от греха подальше, не стал говорить, что он военком и зачем «к черту лысому» едет.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – поприветствовал он Груздева.

Кукса готов был подвергнуть того нещадной критике «за укрывательство уклониста-любимчика», но представиться старшему по званию «согласно заведенному порядку» считал необходимым.

– Что смотришь? – без промедления принялся он за Сашу. – Коловертыш ты несчастный подпольный расхристанный, собирайся!

С Елизаветой Кукса не поздоровался, потому как ни один устав не предписывал здороваться с женами старших по званию.

Груздев за словом в карман не полез и в ответ на тираду военкома относительно Саши провозгласил свое «тихо!», от которого Авдеев вздрогнул и рассыпал свои только что собранные бумаги.

– Смею доложить, товарищ полковник, взятый вами на содержание Мягков А. А. является злостным уклонистом, теперь ясно, что военно-тренировочные сборы он намеревался пропустить! – вытянулся военком, как обычно в подобных случаях, приподнявшись на цыпочках.

– Смирно, товарищ подполковник, вы вроде не балерина, чтоб носки тянуть… – раздалось в ответ.

Эта словесная дуэль с соблюдением формальной вежливости продолжалась все двадцать минут, пока Саша собирался. Кукса лишь взял небольшую паузу, когда велел Авдееву за Сашей проследить, чтоб, не дай бог, тот снова военкома с носом не оставил, выбравшись через окно.

– Все нормально, Павел Николаевич, – подмигнул Саша Груздеву. – Кормить меня там бесплатно будут, и Елизавете Васильевне меньше стирки.

Слова были рассчитаны специально на Куксу, который уже ощущал себя победителем. Теперь же военком в душе ругался, какая молодежь пошла «расчетливая, меркантильная и начисто лишенная патриотических чувств и желания, понимаете, учиться родину защищать».

– Пойдемте, товарищ подполковник, – сказал парень пораженному Куксе.

– Охвостье драное, змееныш, ты… троглодит-трутень… дуракавалятель обжористый солитерный… – вещал военком с перекошенным от негодования лицом. – Содержанка-иждивенец-спиногрыз! – выдал он в завершении.

Он тут же оглянулся на Груздева, вспомнив, как лихо младшие по званию в присутствии полковника «спотыкались». Наконец, он в характерной манере с тем распрощался и уже не ожидал подвоха. Но на самом пороге нечто поддало ему по пятой точке. Кукса едва с крыльца кубарем не слетел.

– На парня одного очень похоже, – невозмутимо сказал Груздев насчет лица Куксы. – Тот тоже глаза выпучивает, желая дунуть…

Авдеев отвернулся и уткнулся лицом в свою папку, чтоб скрыть смех от мигом покрасневшего военкома.

– Вперед! Пошел! – заорал Кукса, решив выместить гнев на Саше.

От напряжения у военкома вены на шее и висках выступили, а холодный ветер через распахнутый рот прорывался до самого его желудка. Дыша парами бензина в старой малолитражке, которую остановил своими корочками Авдеев, Кукса кусал губы и размышлял, чтобы такого Саше на сборах с помощью друзей-офицеров устроить.

– Сержант запаса Мягков будет руководить лыжной подготовкой резервистов, – объявил он перед отправлением, с друзьями посоветовавшись. – Ты же любишь лыжи, – с усмешкой добавил Кукса.

– Люблю, – с улыбкой ответил Саша. – Тренировка – прекрасная идея, господин подполковник.

– «Товарищ»! – проревел военком, пнув сгоряча колесо автобуса. – Положено говорить «товарищ»! Мало я тебя, позорника-прохиндея-индюка щипаного, гонял! Больше гонять надо было!

– Надо было, надо, – кивнул парень. – А теперь вот уже другим товарищам-офицерам гонять меня придется…

– Отстань от меня! Смирно, мать твою! Жаба позорная! Пошел в автобус!

Саша заметил, что посадки еще нет, потому как двери автобуса закрыты. Тогда Кукса подбежал к кабине и, забравшись на бампер, стал изо всех сил тарабанить в лобовое стекло, приказывая водителю открыть двери.

Едва отъехав от военкомата, резервисты расслабились, и салон наполнился разговорами о всякой всячине. Никто из них не горел желанием на сборы ехать, но раз уж так вышло, следовало извлечь из этого максимум пользы. Кто-то думал, что хотя бы эти две недели жена пилить не будет, кто-то намеревался отдохнуть от работы, холостые от необходимости готовить, ну, а некоторые находили сборы радикальным способом сменить прежнюю работу. Пусть директор фирмы заявил, что «дурака-сотрудника» за опрометчиво принятую повестку уволят, но это был прекрасный повод внести перемены в занудный, хоть и столь привычный уклад жизни, на что сам бы работник иначе не решился.

Непосредственным командиром Саши был назначен флегматичный лейтенант запаса Кизилов, за три года до того окончивший военную кафедру при одном из вузов. Всю дорогу в автобусе он спал, а на «месте дислокации» неспешно прохаживался и, позевывая, наблюдал, как разновозрастные «партизаны» разбирают и собирают автоматы, ну, или не разбирают вовсе. Упражнение делалось на скорость, но выданный по такому случаю казенный секундомер лейтенант даже не включал.

Его командирский голос прорезался лишь при виде майора, спешившего к месту сего действа на всех парах. Майор Рукавичников был одним из тех товарищей Куксы, которым предстояло усложнить Сашину жизнь на сборах. Попутно досталось и лейтенанту. Майор с пеной у рта вопил, что во время настоящего боя «всех этих слюнтяев» давно бы перебили до одного. Отобрав у лейтенанта секундомер, он вызвал Сашу для «показательного выполнения упражнения». Хмурясь по подобию своего друга-военкома, он смотрел на стрелку прибора. Хоть норматив был выполнен с первой попытки, Рукавичников потребовал повторить упражнение во второй… в пятый раз, приговаривая, что руки у Саши не из того места растут.

– Тридцать отжиманий, – добавил он напоследок.

Резервисты гоготали от радости, ведь к ним майор никакого интереса не проявил. Лейтенант мимолетно улыбнулся и кивнул «партизанам», давая понять, что можно снова заниматься своими делами или не заниматься ничем.

– Невезучий ты, парень, – сказал Саше рядовой-резервист, толстый мужчина лет сорока.

– Отойдите! – велел ему Саша, так как изо рта у толстяка разило настоящей помойкой.

– Накося выкуси, – засмеялся тот и показал оскорбительный жест.

Его сотоварищи гогот поддержали. Успокоились они лишь тогда, когда толстяк получил прикладом по брюху.

– Зря ты это, парнишка, сделал! Ой, зря, – произнес резервист, напрягая желваки.

– Да отойди ты от него! – послышался голос Кизилова. – Сержант, тебе сказано!.. – уточнил он, видя решительное лицо этого «пузатого бочонка».

Про себя лейтенант Кизилов выругался, предвкушая, «какая хрень» ждет его «из-за этих двух тупых оленей».

Толстяк почувствовал себя, как в старые добрые времена перед дембелем, когда мог одним, ну, или двумя словами заставить новобранцев куковать, чистить себе сапоги или рисовать танки в своем фотоальбоме, «чтоб смотрелись, как настоящие».

– Танк хочу! – говорил он тогда и тыкал пухлым пальцем в дембельский альбом.

«Сержантишка» же своей «борзотой» его просто из себя выводил. Только толстяк брюхо набил пересушенной гречкой с неизвестной тушенкой, а тут прикладом… Среди сотоварищей по сборам он сразу решил уставить своей авторитет, заявив, что «лейтенантишка-сопляк» ему не указ. «Сержантишка – тем более».

Рукавичников убежал домой обедать отнюдь не солдатской кашей, а щами и тушеным с морковью минтаем, которые он считал лучшими блюдами при язве желудка. Он любил говорить, что заработал эту болезнь из-за предельно трепетного отношения к службе.

Сослуживцы знали, что Рукавичников еще со времен военного училища имел привычку «заправляться под завязку», многие и сами этим грешили, потому соглашались, что при такой службе да с таким жалованием не только язву заработаешь. Между собой сослуживцы потом гоготали, отпуская шуточки про то, как Рукавичников вливает в глотку все, что горит и спиртом пахнет. Иногда еще припоминали былинную историю, как в бытность лейтенантом он нализался и наделал в красном уголке рядом с бюстом Ленина, да сам рядом и уснул со спущенными штанами. Тогдашний командир Рукавичникова Кукса был почитателем «военно-теоретического гения» его отца, потому лишь оттягал младшенького за волосы, ткнул, что котенка, рядом с «бякой» и отправил на губу без всяких иных взысканий. Ну, а сослуживцам рассказал легенду, как в красный уголок «собака по нерадивости часового забежала».

Пока Рукавичников отпыхивал после двух рыбин минтая, нежно поглаживая себя по животу, резервисты занимались чем хотели. В том, что пахнет спиртом, недостатка не было. Отхлебнув в очередной раз, толстяк заявил, что сейчас же «пойдет по бабам», и «сержантишка – не указ».

– Сифилисом стращают только импотенты, – загоготал он в ответ на чье-то ворчание по поводу вендиспансера.

Сходить налево ему все же не удалось. Сколь бы наплевательски к «партизанам» не относились, но пропускать «человека-бочку» через КПП отказались. Срочник, готовивший гречку и все остальное, называемое здесь едой, показал щель под забором части, специально предусмотренную для того, чтобы «ходить по бабам» и «стрелять у прохожих сигареты». Толстяк лишь крякнул, представляя, как под всеобщий гогот его будут из той щели вытаскивать.

– Ну, что? Передумал? – дразнил толстяка собрат по сборам.

В отместку «бочонок» опустошил его одноразовый стакан с «огненной водицей», добавив, что местные бабы все как одна кривые, а спать с чудищем он не подписывался.

– Сопельки вытрите, товарищ сержант, – подшутил он над Сашей и выругался, когда его провокация не возымела успеха.

Всю ночь в казарме толстяк пускал ветры и, лежа на скрипучей кровати, драл бумажки. Кусочки он слюнявил, чтоб те могли долететь до Сашиной постели.

– Черт, крыса! – вдруг возопил парень и бросил в толстяка тапкой.

В полутьме раздался грохот, а после зазвучал отборнейший мат. «Бочонок», отбиваясь от прилетевшей в него «крысы», свалился с кровати и теперь пребывал в замысловатой позе. Впервые за много лет он сделал нечто похожее на «свечку». Беспомощно, как перевернутая на спину черепаха, болтал толстяк в воздухе ногами. Это действо отняло у него кучу сил, и оставшиеся он пустил на матерки в адрес ненавистного сержанта.

– Хватит орать, – провозгласил лейтенант, возникнув на пороге в одних семейных трусах.

Никто и подумать не мог, какой у него на самом деле сильный, настоящий командный голос. Самое время было его включить, когда возня в соседней комнате вырвала Кизилова из сладких объятий сна. Теперь он уж точно убедился, что является на этих сборах самым умным, «не то что все эти алкаши».

«Гопота… колхозники», – презрительно подумал он про себя, оглядывая своих «солдат».

Лейтенант с брезгливостью велел поднять толстяка и пригрозил в случае повторного шума доложить «сумасшедшему майору».

Утром Рукавичников, бодро прохаживаясь перед строем «партизан», торжественно рапортовал о том, что им в высшей степени повезло пройти особенные сборы – «экспериментальные».

– Пузо втянуть! – шутливо скомандовал он, услышав матерщину толстяка.

– Мда… – это майор добавлял едва ли не после каждого предложения. – У нас есть уникальный специалист… Сержант Мягков будет обучать вас методам ведения боевых действий в зимних условиях.

Один из молодых резервистов даже обрадовался, узнав о возможности покататься на лыжах да еще бесплатно.

Стоявший сбоку толстяк толкнул того пузом, и волна пошла по шеренге, совершенно нарушив строй.

– Сержант Мягков, приказываю вам провести подготовку личного состава, обеспечив при этом индивидуальный… мда… подход.

О содержании такого подхода майор не задумывался, главное, что сочетание слов звучало солидно.

– На финнов снова собрались? – заворчал толстяк.

На лыжах он отродясь не стоял и не представлял даже, как пользоваться креплениями. Так что теперь и майорские погоны не защитили Рукавичникова от отборных ругательств.

– Надо будет – поползешь… Хоть на кого, – топнул ногой майор, прибавив несколько крепких слов, а потом снова, но уже без шуток, потребовал брюхо втянуть.

– Чего смотришь? Я не баба… Давай, короче, – прикрикнул толстяк на молодого резервиста, пристально наблюдая, как тот крепит лыжные ботинки.

Рукавичников намеревался провести марш бросок на десять километров и уже устроился в машине, чтоб из теплого салона отдавать «умнейшие» приказания вроде «вперед!». Быстро, впрочем, выяснилось, что «экспериментальной роте» сложно даже с места сдвинуться, так как ее «солдаты» валятся «в полном составе» на снег.

– Назад! – раздраженно закричал он Саше.

Плюнув на снег, Рукавичников постановил, что сержант Мягков будет проводить «занятия по лыжной подготовке с учетом специфики боевого резерва, то есть с первоочередным вниманием к вопросам теоретической подготовки с постепенным переходом к практике лыжной ходьбы».

– Простите, но понятия лыжной ходьбы нет, – отметил улыбчивый резервист-лыжник. – Есть ход, просто ход…

– Шагом марш! – завопил на него майор. – Чистить туалеты… До конца дня… Нет, до конца сборов!

На молодого резервиста жалко было смотреть, воспоминания о не столь уж давней срочной службе ожили в его памяти. Он снова почувствовал себя одним из тех, кого на казарменном диалекте русского языка принято называть духами.

Под громоподобный хохот толстяка он побрел в логово армейского вида «прапорщик типичный», обреченного правительством на вымирание. Пока еще его представители оставались всесильными в вопросах командования метелками и прочим, без шуток, полезным инвентарем.

– Ты, гусь лапчатый!.. – указал майор на толстяка.

В голове «бочонка» промелькнула мысль, что его отправят к прапорщику, не с целью чистки отхожих мест, конечно, а помогать в руководстве тушенкой. Но вместо этого он услышал приказ снова надеть ненавистные лыжи.

– Будешь учить его, пока не научится! – сказал Рукавичников Саше.

– А что показывать? – недоуменно спросил парень.

– Ваньку мне тут не валяй… – прозвучало в ответ.

Когда Саша перечислил стили лыжного хода, майор, о них не слышавший, запыхтел и заявил, что не только в лыжах, но и в гораздо более сложных вещах разбирается.

– Какова численность резервистов, рядовых и офицеров в данной части в данный момент? – выпучил он глаза, глядя на Сашу.

– Не могу знать, – ответил парень по форме, но уже без пиетета, свойственного срочникам.

– И кто теперь дурак? – снова воззрился на него Рукавичников, ожидая от «сержанта-всезнайки» неподдельного самобичевания.

– Так кто дурак? – повторил он в нетерпении.

– Никто, товарищ майор, – отозвался Саша.

– А вот я так не думаю, – хитро прищурился Рукавичников, подойдя к парню вплотную. – Уточнить, кто именно?

– Не нужно, – поморщился парень, отбросив всякие формы.

– Мда… – протянул майор с улыбкой. – Значит, дошло. Уже кое-что… Вернусь – проверю. Всех проверю, – громко добавил он для гогочущих «партизан». – Будете учиться, пока не научитесь!

Учиться толстяк не собирался. Он лишь смеялся во все горло и отпускал матерные шуточки, когда Саша объяснял, как нужно двигаться скользящим шагом.

Неохотно лейтенант открыл рот и приказал «бочонку» «заняться делом». После трех последовательных падений толстяк обматерил и его, и Сашу, и «шарахнутого майора». Каждая попытка подняться оборачивалась новым падением. Он и снега уже испробовал, потому как не вовремя раскрыл рот для очередного ругательства. И так, и этак он пробовал, но лыжи предательски скользили. Наконец, совершенно обессилив, он опустился на колени и, стоя на четвереньках, погрозил своим обидчикам и особо смешливым сослуживцам скорой расправой.

– Показывайте! – потребовал вернувшийся с обеда Рукавичников.

Он услышал гораздо больше матерщины, чем прежде, и решил поучить «бочонка» уважению к офицерам путем отжиманий. Так майор получил новую возможность пополнить свой лексикон изысканными ругательствами, которые предстояло в скором времени услышать многим срочникам и младшим офицерам.

– Лейтенант Кизилов, ваши солдаты совершенно не годны к службе, – отыгрывался майор на командире «экспериментальной роты», припугнув, что сборы для того могут затянуться.

– У меня же даже пистолета нет… – заворчал лейтенант.

Наличие боевого оружия он считал важным аргументом в деле воспитания уважительного к себе отношения со стороны «партизан».

– Шагом марш! Бегом марш! – заорал майор, размахивая своим пистолетом перед теми, кого именовал брюхатыми засранцами. – До казарм и обратно, марш!

«Бочонок» хотел проявить браваду, свойственную доминантным самцам Homo sapiens, но отверстие ствола как-то уж зловеще темнело перед его лицом. Силы в ногах сразу прибавилось.

– Учись, салага! – сказал он лейтенанту, выгнув колесом грудь. – С этими только так и надо.

После отбоя толстяк решил свой «казарменный» авторитет восстановить. Кизилов был навеселе от посиделок в компании офицеров запаса, но непонятные завывания и до боли понятную матерщину из соседнего помещения расслышал.

Толстяк пытался стащить Сашу с нар, а тот лупил его чем и куда придется. Некоторое время лейтенант за сим действом наблюдал, и оно его даже забавляло.

– Браво! – похлопал он в ладоши.

В ответ никаких театральных поклонов, только посылание и угрозы «покромсать вместе с сержантишкой».

– И не таких обламывал! – орал толстяк.

В Саше он видел главную угрозу своему так называемому авторитету. Все началось со спора с сослуживцами. Толстяк предлагал устроить командирам «облом», как он говорил, и «тупых приказов не исполнять».

– Как это так? – прозвучал на это чей-то робкий вопрос.

Тогда «бочонок» показал, как все должно быть в его представлении.

– Слышь, глиста… – толкнул он лежавшего на постели Сашу.

Свое к нему отношение толстяк высказал в привычной манере.

– Эй, слышишь, старлей недоделанный, – пихнул он парня снова.

«Партизаны» стали посмеиваться, и «бочонок» чувствовал, как исчезает его «авторитет». Выяснять отношения с крепкими ровесниками ему было не с руки, иное дело – сержант.

«В силе ему со мной не тягаться. Не офицер, а то вдруг чего… Но все же сержант, не рядовой, потому обломать его надо…» – примерно такие мысли крутились в голове толстяка.

Эти-то мысли и придали «бочонку» решимости, так что он схватил Сашу за плечо и развернул к себе.

– Да я тебе… – оборвался толстяк на полуслове.

Он и не думал, что получать по носу настолько болезненно. Теперь это уже была настоящая ярость, слепая, животная, тупая – определений у такого явления масса и на любой вкус.

Толстяк размахивал кулаками, целясь парню между ног, а потом вознамерился стащить его с верхнего яруса нар, чтоб можно было лучше прицелиться или просто-напросто тушей своей придавить. Впрочем, «бочонок» убедился, что уязвимых мест у него гораздо больше. Представив, что его ждет, окажись он на полу, Саша запустил пальцы толстяку в глаз.

– Новую пробежку захотели? – крикнул им лейтенант.

Пистолета рядом не было, но зато было достаточно алкоголя в крови.

– Смирно, олени! – добавил он, по примеру Рукавичникова топнув ногой.

Теперь у Кизилова появилось даже желание «разобраться с ситуацией по-командирски».

– Сержант Мягков, наведите порядок! – рявкнул он.

Толстяк на Кизилова внимания не обращал, он бросился на защиту своего «авторитета», на сей раз получив пяткой в лоб.

– Тишина здесь будет или нет? – завопил лейтенант, оставаясь на почтительном расстоянии.

– Нет, пока я здесь… – заявил Саша, выругавшись.

Устав от тщетных попыток стащить парня с нар, толстяк укусил того за ногу, притом ощутимо.

– Слезай, петух, – дразнил он Сашу, призывая быть мужиком и слезть с «петушиного насеста».

– Слезай! – донесся голос Кизилова.

– Никак не могу слезть, товарищ старший лейтенант, – отшучивался парень. – Рядовой кусается…

«Партизаны» дружно захохотали.

– Пошел отсюда! Мы не в армии!.. – заорал разъяренный толстяк на Кизилова.

– Марш сюда! – крикнул лейтенант уже Саше, не желая с «доминантным самцом» связываться.

«Бочонок» пытался парня догнать, но встретил лбом дверь, которую тот в целях обороны захлопнул. Так Саша оказался в компании офицеров.

Пыхтя, толстяк таки забрался на прежний Сашин «насест» и оттуда полчаса вещал «партизанам», как ловко он «поставил на место не только сержантишку, но и сосунка-лейтенанта».

Тем временем Кизилов в более приятной для себя обстановке добавил еще «для расслабона», поведав товарищам, как хорошо у него получается дисциплину наводить.

– Тс… Вот послушайте, никакого шума теперь… Как шелковые стали! – говорил он.

Проникнувшись армейской атмосферой, один из офицеров посетовал, что солдаты теперь никуда не годные.

– И как с такими воевать? – задавался он риторическим вопросом.

Офицеры запаса вдруг ощутили себя кем-то вроде членов элитарного клуба. Теперь каждый вне зависимости от социального положения и должности в той, обычной жизни мог почувствовать себя настоящим начальством. Носить погоны со звездочками все они находили приятным.

Погоны давали возможность поучить кого-нибудь жизни, например неожиданно появившегося молоденького сержанта.

– Нужно знать, когда нужно пряник дать, а когда кнутом, – вещал с видом прорицателя лысоватый мужчина, занимавшийся в обычной жизни установкой систем сигнализации. – Рядовые должны командиров уважать.

Конечно, он считал, что солдаты должны знать, как устроена система оповещения гражданской обороны.

– Вот представь, что нужно тебе оповестить жителей, а система не работает…

– Починю, – решил отвязаться Саша.

Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы прослыть в глазах специалиста по сигнализациям умным человеком. «Не то что тот “партизан”, только и твердивший “не знаю” да “мне ваши ревуны до лампочки”».

– Давайте за победу, – предложил Кизилов, разливая всем водку.

Интерес к Саше быстро угас, потому как от неизвестного происхождения напитка он отказался.

Разговоры о том, сколь важна система оповещения для достижения некой победы, продолжались уже без его участия.

Жизнь в казарме стала казаться привычной и оттого немного скучной. Но, как в любой привычке, было в ней что-то притягательное.

Наутро явился со строгим видом Рукавичников и ораторским тоном заявил, что место сержантов рядом с солдатами. Они, дескать, важнейшее передающее звено между ними и офицерами.

– Проводники… мда, доводящие и разъясняющие рядовым приказы командования.

– Ему же там голову пробьют… – заступился Кизилов. – А кого крайним сделают? Товарища старшего лейтенанта?

– От товарища старшего лейтенанта веет перегаром, – раздраженно сказал майор и потребовал от Саши после «маневров» вернуться «на прежнее… мда… место дислокации».

Кизилов не мог дождаться, когда же Рукавичников уйдет, чтобы можно было спокойно опохмелиться, потому спорить с «командованием» не стал. Он только буркнул, что за последствия не отвечает.

На полигоне Рукавичников затеял упражнения по преодолению препятствий. Больше всего он смеялся, когда «партизаны» ползали под проволочными заграждениями.

– Задницу опустить! – орал он. – Форму казенную не драть!

Толстяк веселил всех, кроме Саши. Послушать его матерщину и поучиться новым ругательствам собирались даже кадровые офицеры части.

– Не драть форму! Кому говорю! – вошел в раж Рукавичников.

Он покатывался со смеху, когда колючая проволока впилась толстяку в спину, и тот разразился очередью матерных слов, а заодно и пообещал разорвать ползшего впереди товарища, по его разумению, в происшествии виноватого. Потом кто-то из кадровых указал пальцем, что у «бочонка» сзади на штанах шов лопнул. Рукавичников долго присматривался и, таки разглядев, снова зашелся смехом.

– Хорошо, хорошо, бойцы! Так держать! – гоготал майор, наблюдая за развернувшейся под проволочными заграждениями погоней.

– Порву… По швам лопнешь! – орал преследуемому толстяк, побуждая офицеров приседать от дикого смеха и хвататься за животы.

Даже часть некогда вкусного обеда Рукавичникова от такого смеха выплеснулась обратно в рот.

«Маневрами» толстяк был разъярен, и у него на самом деле чесались руки кому-нибудь «навалять» и «в табло заехать».

Но… добраться до сержанта ему было не суждено. Тем же вечером толстяка увезли в больницу. Не от полученных ран, разумеется, и даже не от вызванного ржавым металлом сепсиса, а от банального отравления водочным суррогатом. Так «экспериментальная рота» лишилась главного развлечения. Теперь уже и «партизаны», и офицеры запаса заскучали, обратившись к мыслям о симпатичных секретаршах на работе и вкусной домашней еде. По неугомонным детям и занудным коллегам тоже многие успели соскучиться.

Развлечения приходилось искать в привычных вещах – «огненной воде», потому как все были уверены, что снаряд в одно место не падает. Все обрадовались, увидев смартфон. «Партизан», проводивший учения за чисткой уборных, явил его товарищам, как только носилки с полуживым толстяком унесли.

Только теперь соратники по «партизанскому движению» разглядели на его затылке выбритый иероглиф, до того скрываемый шапкой и банданой.

– Читается «казэ», переводится – «ветер», – разъяснил он.

«Ветер в голове – это не айс», «камикадзе», зазвучали ехидные замечания.

О шуточках все быстро пожалели и завидовали Саше, который до того держал язык за зубами. Теперь «ветер» предложил ему один наушник и включил музыку. Фанатов бамбуковой флейты в казарме не нашлось, но любое напоминание о цивилизации, будь то музыка или радио, в отсутствии привычных интернета и телевидения вызывало у «партизан» жгучую ностальгию.

– А можно радио немножко послушать? – прозвучали робкие просьбы. – Мы больше не будем смеяться…

В каждом их слове читалось «мы будем хорошо себя вести», «мы уважаем утонченных людей» и даже «вот бы побыть самураем».

Невольную усмешку вызвало изображение на задней крышке телефона. Объектив камеры был стилизован под единственный глаз непонятного существа на одной, притом волосатой ноге с длинным, свисающим изо рта языком. Даже капли, падавшие с языка забавного глазастого зонтика, прозванного «партизанами» абракадаброй, были прорисованы.

– Красиво… красиво, интересно, оригинально, – зачастил оправданиями засмеявшийся.

Он даже предположил, что в изображении заключен глубокий философский смысл, чем развеселил уже обладателя смартфона.

– Это обычный зонтик, – пояснил он. – Ему стукнуло сто лет, и он ожил. Превратился…

– Хорошо, хорошо, вот фантазеры эти японцы, – прервал его смешливый «партизан». – А можно включить радио? Новости послушать? А то торчим тут, как Робинзон Крузо…