Текст книги "История русского народа"

Мономах и брат его Ростислав были тогда в Киеве. Призрак великого князя, из-за которого свободно действовал Мономах, исчез! Мономах мог предвидеть, какие новые бедствия навлечет на Русь вражда за титло Великокняжеское. Сынов Ярослава не было уже на свете ни одного. Следовало занять киевский престол кому-либо из внуков. Род Изяслава, род Святослава и род Всеволода могли предъявлять на то права. Мономах, представитель Всеволодова дома, к несчастью самого младшего, имел средства воссесть на великокняженском престоле. На его стороне были сила и ум; но тогда восстали бы на него все другие князья, а при помощи, какую могли найти они в Польше, у половцев, полоцкого князя, может быть у самых новгородцев, Мономах отважился бы на борьбу слишком опасную. Следовало предложить Киев Олегу, бывшему другу Мономаха и крестному отцу Мстислава новгородского; но отнятие уделов от всего Святославова рода, гибель Романа, два похода на Русь и 15-летняя личная вражда Олега с Мономахом делали храброго, предприимчивого Олега ненавистным Мономаху. Мономах решился изумить великодушием: старший из всех князей, изгнанный Мономахом из Новгорода, Святополк, сын Изяслава, живший тогда в маленьком уделе своем, Турове, неожиданно увидел послов Мономаховых: они предложили ему Великое княжество Киевское.

Мономах знал этого князя и, страшась сильного душою Олега, избирал человека малодушного, ничтожного, хорошо понимая, что избранием его умирит умы всех, в то же время предпишет какие угодно условия Святополку. Он не обманулся: современники славили его великодушие, а Святополк согласился отдать ему Черниговский и Смоленский уделы; сына его Мстислава оставить князем Новгорода; брату Ростиславу дать удел Переяславский. Волынью владели Давид Игоревич, Володарь и Василько Ростиславичи. Следовательно, Святополк, с названием великого князя, получал только Киевскую область! Киевляне встретили нового князя с радостью, ждали счастливого княжения, думая снова видеть законный порядок в уделах, и – ошиблись, ибо не могли не ошибиться.

Ошибся и Мономах. Не много находим в русской истории князей столь ничтожных, сколь ничтожен был Святополк. Трусливый в бедствии, надменный в счастье, вероломный, слабый душою, легковерный, неблагодарный, Святополк девятнадцать лет бесславил собою звание великого князя, сделался презрительным даже в глазах современников и возбуждает невольное негодование потомства. Он усердно молился, строил церкви, всякий раз когда отправлялся в путь – ездил на благословение к печерскому игумену, но в то же время преступал все уставы нравственности, жадничал денег, дозволял жидам селиться в Киеве, торговать и притеснять киевлян, сам торговал солью и успел скопить огромные богатства при бедствии и разорении подданных. Увидим дела его.

Они начались безрассудной дерзостью. Половцы хотели мириться с новым князем киевским, ведая, может быть, предприятия Мономаха, и прислали послов. Не советуясь ни с кем, Святополк вздумал противиться им с одними киевскими дружинами, бросил половецких посланников в тюрьму и собрал войско; всего явилось 800 человек – так слаб силами был великий князь. Половцы уже воевали; Святополк хотел идти со своими сотнями на них, но бояре отговорили его и советовали скорее просить помощи Мономаха. Вероятно, Мономах еще не был готов, но поспешил, однако ж, идти, велел явиться и брату своему, Ростиславу переяславскому. Князья все собрались в Киев. Мономах доказывал невозможность войны, спорил со Святополком и не шел в поход. «У вас распря, а поганые губят землю: сражайтесь или миритесь с ними», – сказали князьям бояре. К несчастью, Мономах уступил Святополку; войско выступило к реке Стугне. Еще раз Мономах хотел мира с половцами. «Здесь мы еще грозны для них», – говорил он; хотел, по крайней мере, дождаться перехода половцев через реку. Киевская дружина не согласилась, и Мономах принужден был еще раз уступить. Дружины перешли Стугну, разлившуюся от половодья. Святополк вел правое крыло; на него ударили половцы, и отчаянное сопротивление не помогло: Святополк бежал. Тогда вся сила половцев ринулась на Мономаха и разбила его. Он и Ростислав бросились через реку вплавь, и на глазах Мономаха брат его погиб в волнах; едва не утонул и сам Мономах, спасая брата. Горько плакал он о брате и дружине и укрылся в Чернигове. Тело Ростислава привезено было в Киев и оплакано горестною матерью. Половцы уже девять недель осаждали Торческ, город, населенный торками; другие разоряли окрестности Киева. Святополк снова испытал несчастья, сразился с половцами и был снова разбит. Торческ сдался. «Все праздники наши обратились в горесть, – пишет летописец, – в Вознесеньев день на Стугне у Треполя, в новый русский праздник Бориса и Глеба, на Желне – навел на нас Бог сетование: это перст Божий, да смирясь опомнимся от злого пути. Ныне все полно слез. Братий наших ведут в плен половцы к своим сердоболям и сродникам; бедные пленники эти томятся гладом и жаждою: лица их опухли, тела почернели и в неведомой стране язык спалил жар солнечный; идя нагие и босые, изъязвив ноги терпением, они говорят друг друг: я из такого-то города, я из такого-то села; сказывают один другому род свой со слезами и, вздыхая, возводят очи на Небо к Вышнему Всесведущему».

В это время Мономах не мог помогать Святополку. Враг, которого столь давно страшился и так сильно ненавидел он, Олег, явился наконец, после шестнадцатилетнего изгнания, из наследной области. С ним были половецкие полчища. Мономах затворился в Чернигове, сражался восемь дней и принужден был уступить силе. Олег признан был от него черниговским князем и не мог препятствовать половцам грабить окрестности. «С малою дружиною менее нежели из 100 человек, ехал я среди половецких полков, – говорит Мономах, – с детьми и с женою, и враги облизывались на нас, как волки».

Святополк оробел, отказался от войны, принужден был смириться перед половцами и женился на дочери сильного вождя половецкого, Тугор-хана. Олег едва мог отвести половцев от Чернигова, указав им на новые грабежи. Сын его повел их на греческие области, как прежде Василько на Польшу. Между тем, брат Олегов, Давид, занял Смоленск.

Великий князь киевский Владимир Мономах. Титулярник. XVII в.

Так в два года совершенно изменилось положение Руси. Преднамерения Мономаха – смирить половцев – были разрушены; род Святослава снова явился в Руси, и два удела: Черниговский, родовой Святослава, и Смоленский, собственно не принадлежавший этому роду князей, – отторглись от Всеволодова рода. Мономах ограничился одним Переяславским родовым уделом. Киевом владел князь безрассудный, не слушавший его советов. Честолюбие Мономаха страдало. Но столько же умный, сколько и храбрый, Мономах начал новые замыслы, и мы увидим, что после всех препятствий он достигнет своей цели, унизит Олега, невзирая на храбрость, великодушие, законность прав этого князя. Олег умел сражаться, но не был политиком. Брат его Давид, человек добрый и слабый, не умел помогать ему, когда ум Владимира, вероломство Святополка и сила обоих князей были против потомков Святослава.

Основавшись в Переяславле, прежде всего Владимир сдружился со Святополком: они начали думать, делать и поступать заодно. Вероятно, он успел внушить киевскому князю свои честолюбивые намерения и, угождая ему, решился унизиться до поступка неблагоразумного и недостойного. В Переяславль приехали вожди половецкие Итларь и Китан. Должно думать, что жизнь этих вождей была весьма важна для Руси. Сопутники половецких вождей расположились в поле за городом; Итларь и Китан въехали в Переяславль; сын Мономаха, Святослав, отдан был в залог безопасности дружинам половецким. Тогда из Киева приехали Святополковы бояре, и советовали Мономаху погубить Итларя и Китана. Мономах колебался. «Я дал им клятву», – отвечал он. «Тут нет греха: сами они всегда клянутся, и потом губят русскую землю», – отвечали бояре Святополковы. Мономах согласился; сына его выкрали у половцев и изменнически убили Итларя, Китана и всю дружину их. Зная, что мщение неминуемо, Святополк и Владимир немедленно выступили на половецкие земли, били, грабили, возвратились с добычею. За ними шли половцы; с одной толпой Святополк успел помириться, другая успела выжечь Юрьев.

Не заботясь о них, Святополк и Мономах устремились на Олега. Он не пошел с ними на половцев; требовали, чтобы он, по крайней мере, зарезал Итларева сына, бывшего у него аманатом. Олег с презрением отверг это предложение. Брат его, Давид Смоленский, причинил еще горшую обиду Мономаху. В отсутствие Мстислава, сына Мономахова, Давид явился в Новгород и был признан новгородцами за князя. Возвращение Мстислава заставило его бежать, но Мономах не прощал обид. Сын его, Изяслав, князь курский, немедленно напал на Муром, город Черниговского удела, и овладел им. В то же время Олег увидел послов Владимира и Святополка. «Иди в Киев, – говорили ему послы, – там положите вы уряд о земле Русской перед епископами, игуменами, мужами отцов своих и людьми градскими». Олег хорошо знал, кто посылает к нему послов. «Ни епископу, ни игумену, ни смерду не судить меня, князя», – ответил он. Не думая, что следствием его отказа будет немедленное мщение, Олег с изумлением услышал, что переяславская и киевская дружины идут на него. В ярости забывая все, Святополк и Владимир оставили даже за собою половцев грабить их собственные земли и бросились к Чернигову. Олег бежал, за ним гнались. Затворясь в Стародубе, 33 дня выдерживал он жестокую осаду; наконец обещал прийти в Киев на совет, вместе с братом Давидом, которого в то же время изгнали войска Мономаховы из Смоленска. Святополк и Мономах удовольствовались обещанием, не отдавая Чернигова. Столько раз доказанное мужество Олега, и половцы принуждали их к такой умеренности. Уже не только Переяславское и Киевское были разоряемы, но Тугорхан, тесть Святополка, осадил даже Переяславль; другой вождь половцев, Боняк, был близ самого Киева и сжег Берестово. Быстрый и тайный приход Мономаха и Святополка спасли Переяславль. Тугорхан, сын его, и избранные вожди половецкие пали в битве. С честью везя тело Тугорхана в Киев, аки тестя и врага своего, Святополк увидел пожар Киева. Боняк едва не вогнал половцев в Киев за разбитным противниками, зажег красный Выдубичский двор Всеволода, городское предместье, монастырь св. Стефана, и – к ужасу киевлян – самый монастырь Печерский. Означив надолго следы свои разорением, Боняк скрылся в свои степи.

Мономаха ожидали новые скорби. Насилие, оказанное Олегу, занятие Чернигова и вынужденное обещание явиться в Киев только раздражили черниговского князя. Собрав небольшую дружину, он хотел удалиться в дальние пределы своего владения, и там ожидать решения князей. Изяслав, сын Мономаха, не пускал его в Муром. «Муром есть волость отца моего, – говорил Олег. – Отсюда хочу я говорить с отцом твоим: он выгнал меня из Чернигова. Или и здесь хотите вы лишить меня хлеба?» Надеясь на множество войск, Изяслав ничего не слушал. Олег вступил в бой; Изяслав был убит, и Муром занят Олегом. Успех возгордил его; он увидел возможность завоевать северные области Переяславского удела, может быть самый Новгород, не привязанный к личным выгодам князей, готовый отдаться тому, кто даст более выгоды его гражданам. Но Олег ошибся. Новгород любил Мстислава, храброго, мужественного, видел более ручательства своей безопасности в Мономахе, нежели в потомках Святослава, едва водворившихся в Руси и уже снова изгоняемых, бедствующих. Олег легко захватил Ростов и Суздаль, Мстислав похоронил тело брата своего в Новгороде и послал послов к дяде. «Ты убил брата моего, – велел он сказать Олегу, – сетую на тебя: в ратях гибнут и цари и мужи; но будь же доволен Муромом, не сиди в чужой волости, а я постараюсь умирить тебя с отцом моим». Тогда Мстислав двинул новгородские дружины. Олег не смел сражаться, зажег Суздаль и думал хитростью победить племянника, предлагал мир и готовился нечаянно напасть на Мстислава. Ему не удалось; помощь, присланная из Киева, доставила Мстиславу решительное преимущество. На Клязьме завязался бой; Олег проиграл битву, оставил брата Ярослава в Муроме и ушел в Рязань. Мстислав шел по следам его, помирился с Ярославом, явился и под Рязанью с миром, везде требуя только пленных, захваченных Олегом. Олег принужден был удалиться и из Рязани. Мстислав показал великодушие, редкое в тогдашние времена. Он снова предложил Олегу избрать его посредником между собою и отцом. Мономах, удрученный летами, скорбью о потере брата и сына в междоусобиях, видя, что невозможно решительно лишить наследия род Святославов, сочувствуя, может быть, в совести своей и достоинству Олега, и права его на наследие отцовское, сам хотел мира и спокойствия. Он написал к Олегу письмо. Сей памятник сохранился для нас. В нем виден истинный характер Мономаха: честолюбие, прорывающееся сквозь завесу набожности и смирения, горесть, не побеждающая гордости.

«Многогрешный и печальный, – писал Мономах, – борюсь сердцем, и душа одолела сердце мое, ибо мы тленны, и я помышляю, как стать пред страшным Судиею мне, покаяния и смирения чуждому… Что есть добро и что красно, если не братья, живущие вкупе, но по наущению диавола были рати при умных дедах наших, при добрых и блаженных отцах наших; диавол не хочет добра роду человеческому и сваживает нас. Пишу к тебе, ибо крестник твой принудил меня писать. «Брату моему судьба пришла, – говорит он, – не будем мстить за него, сладимся, смиримся и отдадим все суду Божию, но не погубим земли Русской». И я, видя смирение сына моего, сжалился, убоялся Бога, сказал сам себе: он юн и безрассуден, но так смиряется и все отдает суду Бога. Слушаю сына и пишу; отвечай мирно, отвечай бранью: мне все равно, ибо я смиряюсь ради прежних грехов моих. Но – заметь, однако ж, что я предваряю тебя, чая также смирения и покаяния с твоей стороны». Уговаривая Олега склониться на мир, он напоминает ему смирение самого Христа. «А мы что? Человеки грешные: сегодня живы, а наутро мертвы; день в славе, в чести, а заутра в гробе и без памяти, и другие разделят собранное нами. Вспомни отцов наших: что взяли они с собою, кроме того, что сотворили для души своей?»

Трогательно упрекая Олега за смерть сына: «Как, – говорит Мономах, – как, видя кровь его и тело, увянувшее, как цвет едва процветший, как агнца закланнаго, не сказал ты сам себе, стоя над ним и вникнув в помыслы души своей: «Увы! что я сделал? Следуя его безумию, ради кривости сего мечтательнаго света взял грех на душу, и отцу и матери его дал слезы!» И не крови, но только прелюбодеяния ради Давид посыпал пеплом главу свою. Тебе тогда же покаяться бы и послать ко мне невестку мою: она чем виновата? Тебе бы послать ее ко мне с грамотою утешительною, дабы я вместе с нею оплакал ее мужа и плач вменил себе в песни и веселие свадьбы их, которой я за грехи мои не видел. Молю тебя: ради Бога отпусти ко мне невестку, да сядет она в доме моем, как голубка на сухой ветке, плачет со мною, и мы утешимся. Сыну моему таков был суд Божий – что делать! Не ты в том виноват!»

Но гордость видна там, где говорит Мономах: «Зачем, взявши Муром, занял ты и Ростов? Зачем не просил мира? Мне ли должно было посылать к тебе, рассуди сам, или тебе ко мне? Хотя бы сыну моему поручил ты снестись со мною? Десять раз послал бы я к тебе после того». Возлагая всю вину на правильное завладение Ростовом, Мономах обвиняет сына, признается, что послушался братьев при нападении на Чернигов, но сердится на Олега, что он не шел на половцев, и кается в том. «Вспомни, – так заключает он послание, – вспомни, что не по неволе теперь говорю я, не от беды, но Бог видит, что спасение души для меня дороже всего света».

На следующий год Русь увидела зрелище, давно невиданное. В Любече съехались все владетели уделов. Тут, кроме Святополка, были Мономах, Олег, брат его Давид, дети Ростислава: Володарь и Василько, и Давид, сын Игоря; говорили, думали о настоящем разделе, и подданные их с радостью услышали о мире и тишине.

Летописи не передали нам подробностей совещания, и мы не верим искренности дружбы князей, ибо видим, что сила преодолела правоту. Несмотря на умиление и клятвы, какие мы находили в письме к Олегу, Мономах удержал сына своего на новгородском княжении и получил, кроме того, удел Смоленский к Переяславскому. Олегу с братьями Давидом и Ярославом отдали Черниговский удел, но отрезали от него навсегда и передали роду Мономаха Суздальскую область – важную часть бывшего Святославова удела. Дети Святослава принуждены были поделить удел свой на три части (Олег взял Чернигов, Давид Рязань, Ярослав Муром). Святополк остался при одном Киеве и Турове, как прежде; Давид Игоревич, Володарь и Василько Ростиславичи также при своих уделах. О наследии великого княжества ничего не было упомянуто; Тмутаракань не включена в раздел. После похода Олега из Тмутаракани, в 1094 году, она теряется в летописях русских. Вероятно, что никто не думал удерживать сего отдаленного владения, окруженного врагами сильными; все потомки Ярослава занимали теперь уделы в самой Руси и совершенно забыли предприимчивый дух предков своих. Поприще деятельности ограничивалось для них междоусобиями и войной с половцами, беспрерывно толпившимися на Днепре и готовыми пользоваться первой оплошностью и первым раздором князей.

Взаимное опасение, подтвержденное столь многими событиями, рождало ненависть и распри. Святополк видел Новгород и волынскую сторону отчужденными. Волынь страшила его: там жили три князя, опасные мужеством и силою. Беспрерывные битвы и ссоры с Польшей и Венгрией укрепляли их дружины. Между тем, происходя от двух разных поколений, сии князья ненавидели друг друга, и если Святополк помнил, что убийца брата его укрылся в Перемышле, то Давид Владимирский, зная характер, силу ума и рук Володаря и Василька, мог подозревать, что второй нерядец легко явится из Перемышля при первом случае. Но Великое княжество всего более занимало умы князей. Святополк, отец шести сыновей, знал, что дети, так же как некогда племянники, дети Святослава, Игоря, Вячеслава, Владимира, могут по смерти отца наскитаться без хлеба; другие князья смотрели с завистью на Великое княжество: сей титул и права его были предметом честолюбия. Право на киевский престол по смерти Святополка принадлежало Олегу черниговскому; но в таком случае какая судьба ожидала род Мономаха? Не мог ли Мономах, умнейший и сильнейший из всех князей, и отец многочисленного семейства (кроме Изяслава у него было семь сыновей), не думать о предупреждении несчастий своего рода? Олегу что могло ручаться за безопасность в будущем, когда против него была явная ненависть и когда его обделяли после всех жестоких сопротивлений и тяжких междоусобий? Мы не знаем также, что положили русские князья о Полоцке, о половцах, но видя столько важных вопросов, оставшихся без решения, зная характеры всех князей из дел их, можно сказать, что не мир, но скрытное начало новой, сильнейшей вражды князья несли из Любеча в свои княжества. Чего нельзя было ожидать от Святополка, Мономаха, Володаря, Давида и самого Олега, более всех своих современников добросовестного?

Мы упомянули о вражде владимирского князя против Ростиславичей, владевших Перемышлем и Теребовлем: она основывалась на зависти, с какой Давид смотрел на отделение под власть их части Волынской области. Вместе разделяв изгнание, видев помощь Ростиславичей в деле с Ярополком, Давид умел скрыть от их добродушия черную душу свою: любечский сейм показал ее вполне. Сказав о Мономахе, понимая намерения его упрочить своему семейству Великое княжество, можем полагать, что в Любече он обращал особое внимание на дружбу Ростиславичей, от него получивших уделы. На сей-то дружбе Давид основал план погубления юнейшего из них, Василька теребовльского.

Владимир Мономах на съезде князей. Художник А. Д. Кившенко. 1880-е гг.

Торжественно клялись все князья прекратить распри и междоусобия; условились, целуя Святый Крест, что будут разбирать все ссоры общим судом; преступивший клятву, пожелавший удела чуждого или сам собою управившийся с другим, объявлялся общим врагом: «На того честный крест, и все мы, и вся земля Русская», – говорили князья. Мономах, Олег, братья его и Володарь спешили в свои уделы. Василько заехал помолиться в Михайловский монастырь. Давид был уже в Киеве и открывал Святополку тайные сношения и мнимый заговор Василька и Мономаха. «Вспомни, – говорил он, – кто убил Ярополка? Теперь приходит моя череда, теперь они меня погубят, но береги свою голову. Схватим Василька; пока он свободен, ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире не будет княжества». Святополк колебался, однако ж послал звать к себе Василька на именины; Давид также послал к нему, прибавляя, чтобы он не ослушался старшего брата. Но Василько спешил домой и велел сказать, что готовится на войну. «Видишь ли? – говорил Давид Святополку. – Что будет, если он достигнет своего владения? Вспомни меня, если он не отнимет у тебя несколько городов. Зови его скорее и отдай мне». Увидев смелость, с какою Давид брал на себя вину, Святополк поверил всему, решился немедленно, просил Василька заехать, по крайней мере, проститься с ним, и Василько поехал. Один из его воинов узнал умысел и спешил известить князя об опасности. «А клятва где?» – отвечал Василько. «Давно ли мы дали ее?» Он остановился, подумал, перекрестился и, сказав: «Будь воля Божия» – приехал к своим палачам. Ласково встретил его Святополк, снова уговаривал остаться до именин, но Василько отрекался, говоря, что его спутники уже поехали вперед. «Так позавтракаем же вместе, – сказал Святополк, – садитесь, князь, я велю приготовить». Он вышел; Давид оставался в светлице, бледнел и краснел; Василько дружески говорил с ним, но совесть замыкала уста Давида: в нем не было ни гласа, ни слуха – он молчал и спешил выйти. Ворвались воины и сковали Василька. На другой день собраны были бояре, духовенство, киевляне: им представил Святополк извет Давида. Все собрание приступило к суду и осуждению, как будто оно имело на это право, и голос бояр и людей осудил Василька на смерть; духовенство восстало против них и требовало свободы Васильку. Тогда не думали более о том, чтобы преступлению придать вид законности, оставили все формы, распустили собрание и хотели уже не наказания, но злодейства. Ночью вывезли Василька из Киева в Белгород; на дороге вывели его из телеги, скованного, и втащили в какую-то хижину. На глазах его убийца начал точить нож; другие разостлали ковер и хотели положить князя. Василько плакал и стенал; отчаяние придало наконец ему силы: двое не могли управиться с ним; остальные сообщники злодеев прибежали, повалили на ковер Василька, набросили на грудь его доску, и двое сели по концам доски с такой силой, что кости захрустели в груди князя. Овчар Святополков, Торчин, хотел выколупать ему ножом глаз, промахнулся и разрезал щеку, бросил его в телегу, и по колоти поскакали во Владимир. В Здвиженске остановились у священника, внесли Василька в комнату, сняли с него окровавленную рубашку и велели попадье вымыть. Взглянув на несчастного, добрая женщина зарыдала; Василько опомнился, выпил воды, ощупал на себе белую рубашку и сказал: «Зачем сняли с меня окровавленную? В ней хотел я предстать пред Богом». Но страдания не убили Василька; на шестой день пути привезли его к Давиду во Владимир, заперли во дворе Вакия, и тридцать человек стражи окружили темницу.

Убийство и клятвопреступление не были новостью между русскими князьями. Но злодейство, столь хладнокровно совершенное, но нарушение клятвы, столь свежей в памяти, невольно заставило содрогнуться всех. Мономах, Олег, брат его Давид рязанский слушали страшную весть и плакали. «В нас, а не в Василька вонзили нож», – говорили они, немедленно соединили войска и пришли к Киеву требовать ответа. «Зачем ты ослепил Василька?» – говорили Святополку послы их. – Зачем не обличил его пред судом князей, если он был виновен?» Святополк слагал всю вину на Давида Владимирского; князья не слушали сего оправдания, хотели вступить в Киев, но вместо противников к ним вышли митрополит и дряхлая мать Мономаха. «Не губите земли Русской!» – говорили они, и молили простить Святополка. Чтя сан святителя и старость знаменитой княгини, Мономах и Олег согласились мириться со Святополком. Положив на св. крест руку, еще дымившуюся кровью несчастного князя, Святополк клялся в своей невинности и в том, что доказывая свое беспристрастие, он сам низведет с княжества владимирского Давида, а может быть, представит его суду князей.

Между тем, Василько был уже свободен. Володарь не пошел к Киеву, но бросился освобождать брата. Давиду сказали, что Мономах и Святополк вооружаются на него, что Володарь собирает дружины; он затрепетал, сбирал воинов, хотел союзить с поляками и выдать им Василька или сделать его посредником примирения с другими. Василий, инок, или священник, бывший тогда во Владимире и продолжавший летопись Нестора, передал нам драгоценность: разговоры свои с Васильком в темнице; в них видна душа Василька: в тюрьме, близ гроба говорят только истину.

«Давид призвал меня к себе ночью, – пишет Василий. – Вокруг него сидела дружина. «Василий! – сказал он мне, – Василько говорил ныне вечером Улану и Колчу (приставам тюремным), что ему известен уже поход на меня Святополка и Мономаха и что, если я решусь послать его к ним, он помирит меня с ними. Иди и скажи ему, что если это правда, то я дам ему любой город в награду: Всеволож, Шеполь, Перемиль». Я пошел к Васильку и пересказал ему все. «Не то говорил я, – отвечал Василько, – но могу однако ж послать к Мономаху и надеюсь, при помощи Божией, что уговорю его не проливать за меня крови христианской. Но я дивлюсь, что Давид дает мне свой город и ничего не говорит о Теребовле, мне принадлежащем, где и доныне мои наместники и моя власть». Василько старался преодолевать движение души, помолчал и сказал потом: «Иди к Давиду и скажи, чтобы он прислал ко мне Кулмея: его пошлю я к Владимиру». Я пересказал Давиду весь разговор с Васильком; но он отвечал, что Кулмея нет, и отправил меня к Васильку снова. Василько велел выйти слуге своему, посадил меня подле себя и стал говорить так: «Слышу, что Давид хочет выдать меня полякам. Мало еще насытился он моей крови и, отдавая им, хочет еще более насытиться. Много зла делал я полякам, еще более хотел сделать и мстить за Русскую землю. Выдача им будет смерть моя, но я не боюсь смерти. Открою тебе тайну души моей. Я хотел сделать многое: уже берендеи, печенеги, торги шли ко мне; я хотел взять еще дружины Володаря и Давида, хотел сказать им: веселитесь и оставайтесь в покое, а сам думал идти на Польшу, мстить ей за Русь, завоевать Дунайскую Булгарию, испросить пособие Святополка и Мономаха, идти на половцев, добыть себе славы или положить голову. Но не было у меня в сердце помысла ни на Святополка, ни на Давида. Богом и вторым пришествием его клянусь, что не умышлял я зла братиям мои, и только за возношение мое возвел на меня око и смирил меня Бог!» В стенах темницы не погиб голос Василька: слова его, переданные нам смиренным иноком, падают проклятием на память гонителей Василька и утешают потомство в ужасах, потемнявших век сего страдальца!

Видя безуспешность переговоров, Давид решился действовать, и прежде всего предупредить Володаря. Одно злодейство требовало другого. Он двинулся к Теребовлю и думал овладеть уделом Василька. Его встретил Володарь, и Давид, не смея сражаться, заперся в Бужске. «Сотворив зло, ты и не каешься, – говорил ему Володарь, – вспомни, что сделал ты доселе?» «Но я ли виноват? – отвечал Давид. – У меня ли сделалось преступление? Я потакал невольно: боялся, чтобы со мною не было того же. Бывши под рукою сильного, невольно был я общинном злодейства». «Пусть Бог судит тебя: отдай брата, и я помирюсь с тобою», – велел сказать ему Володарь. Послали за Васильком и привезли его; нежный брат обнял слепого страдальца и оставил в покое Давида.

Хотели ль Ростиславичи сначала общего суда княжеского и, видя мир Мономаха и Олега с киевским князем, видя бессудность злодея, после преступления ужасного, решили мстить сами? Не знаем, но мщение их было странное: они выжгли город Всеволож, приступили к Владимиру, где затворился Давид, удовольствовались казнью трех бояр, будто бы оклеветавших Василька, и снова удалились. Святополк двигался между тем со своими дружинами на Давида, который призывал на помощь поляков. Польский король снесся со Святополком и Давидом, взял от обоих золота и старался мирить их. Но Святополк окружил Владимир, стоял подле него семь недель, и все мщение его ограничилось тем, что Давид уступил ему Владимир, а за сию уступку купил жизнь и бежал в Польшу. С торжеством присоединив Владимир к Киеву, Святополк не боялся уже никакого позора. Он пошел на Перемышль и хотел изгнать Володаря и Василька из их уделов. Оскорбленный Володарь решился отражать его силою. Началось сражение. Слепца Василька ввели в битву; он не сражался, но держал в руках крест и громко восклицал к Святополку: «Клятвопреступник! се мститель и судия твой! Не только зрения, но и жизни хочешь ты лишить меня!» Святополк был разбит, бежал во Владимир, а потом в Киев. Ростиславичи гнали его только до границ Киевского княжества.

Уже новые враги шли на них. Сын Святополка, Ярослав, вел новых, дотоле небывалых союзников – венгров. Сам Коломан, король венгерский, шел с войском. Володарь видел невозможность сопротивления и затворился в Перемышле. Кто спас его? Давид, злодей Василька. Он добровольно явился в Перемышле, оставил в залог жену, набрал половцев и ударил неожиданно на венгров; Володарь в то же время выступил из города. Венгры смешались, бежали, оставили множество убитых и ушли из Руси. Давид осадил Владимир; в жестоком приступе Мстислав, сын Святополка, был убит; владимирцы хотели сдаться; помощь, присланная от Святополка, подкрепила силы их; Давид бежал, снова искал спасения у половцев, привел их и с ними прогнал войско Святополка.

Что же делали тогда Мономах и Олег? Правда, Мономах сражался с половцами, но битвы были не важны; к стыду Давида рязанского, сын его Святослав усердно служил Святополку и сражался против Ростиславичей! И Давида почитали современники кротким, праведным, святым! Самый угодник Святополка, сын Давида, был наименован Святошею. Он жил в монастыре, служил монахам, оставив семейство, постригся, через пять лет после похода на Ростиславичей, и при жизни еще был почитаем за чудотворца. Олег не вмешивался ни в какие распри, но оправдаем ли его?