Текст книги "История русского народа"

Глава 3. Система политики Всеволода Георгиевича

С невольным умилением смотрели мы на ранний гроб Мстислава Ростиславича Храброго, облитый горькими слезами вольных новгородцев. Умирая, Мстислав поручил малолетних сирот своих братьям, а младшего сына, Владимира, отдал пестуну его, новгородцу Борису Захарьевичу. Прошло двадцать восемь лет. Дети Мстислава были в зрелом возрасте силы и мужества, отличались душевною доблестью и воинскою храбростью. Владимир, с согласия новгородцев и Всеволода Георгиевича, был князем в Пскове и бился с литовцами и чудью. Старший, Мстислав, находился у дядей своих в Южной Руси. Мы видели его добрым сподвижником Рюрика Ростиславича, разделявшим превратности жребия сего князя. Когда Всеволод Рыжий изгнал из Киева и теснил Рюрика и Мстислав Романович принужден был умолять о пропуске в свое Смоленское княжество, обещаясь не вступаться в чужие дела, Мстислав Мстиславич уехал с ним вместе. Князь Смоленский пожелал наградить Мстислава и дал ему в удел Торопец. Еще не знали сего доблестного князя современники его. Бодрый и храбрый, подобно отцу, он скрывал дотоле свою великую, благородную душу, участвовал в мелких битвах князей, но презирал их и наконец решился быть спасителем, примирителем русских земель, защитою слабых, грозою сильных, бескорыстно милуя и карая. Его называли впоследствии Удатным или Удалым. Что хотели выразить сими названиями? Не удачи ли, которыми ознаменованы были пятнадцать лет славного жития Мстиславова? Но сии удачи были следствием обдуманного плана, крепости душевной, мужества телесного.

Воображаем Мстислава Мстиславича в бедном Торопецком его уделе, думающего думу о судьбе России и изыскивающего средства совершить свои обширные помыслы.

Что видели они окрест себя? Города в пожарах, воспаляемых иноплеменниками, призываемыми роднею на родню, братом на брата, или князьями и их бесчеловечными дружинами для защиты своего жалкого бытия; поля, запекшиеся христианскою кровью; пашни, заросшие волчцем, ибо возделыватели их погибли; междоусобия, дошедшие до последней степени наглости и бесстыдства; клятвы, едва данные и уже нарушенные; Киев, обесславленный, опозоренный, грабленный несколько раз и – кем? русскими князьями; Рязань, сожженную князем, взявшим ее во время мира и при изъявлении покорности; клеветы, возводимые одним на другого; бояр своевольствующих; права наследства потеряны, нарушены; прежних иноплеменников, пожиравших жизнь и добро Русской земли, и новых – литовцев, немцев, поляков, венгерцев, стремившихся в русские области с огнем и мечом. Свобода Новгорода издыхала; род Олегов, вековой враг Мономахова рода, слабый, изнеможенный, побеждал род Мономаха, владел Галичем, Киевом; Мономаховичи были рассеяны, раздираемы несогласием…

На кого из современников могли с утехою и надеждой обратиться взоры Мстислава Мстиславича?

Первый представился ему великий князь, горделивый владетель Северной Руси, Всеволод Георгиевич. Уже тридцать три года властвовал он. Правда, области владимирские были крепки под его рукою; булгары и половцы не смели впадать в его земли; города и селения безопасно умножались по берегам Волги и Клязьмы; но мыслил ли Всеволод о благоденствии, безопасности других русских земель? думал ли о чести Мономахова дома? можно ли было ожидать от него, уже старого и дряхлого, твердости духа и добледушия при перемене неблагоприятной, угрожавшей ежедневно? Всеволод отличался жестокою, своекорыстной политикой, пользовался слабостью других и горделиво, холодно грубил, робко уступая при первом отпоре, при первом сопротивлении. Сердце Мстислава не могло лежать к нему. Свирепость, с какою Всеволод решил судьбу Глеба рязанского и несчастных племянников своих, Мстислава и Ярополка; жестокость, с какою тяготил и ничтожил он беззащитную Рязань; хитрая настойчивость, с какою двадцать лет удушал он вольную жизнь Новгорода, могло ль все это иметь целое счастие Руси? В то же время Всеволод уступал Святославу, уступал Ярославу, Олеговичам, не думал прекращать междоусобий и бедствия в Галиче, Киеве, Смоленске, Полоцке, Чернигове, кичился, гордился величанием Киева и терпел обиды и оскорбления первого дерзкого смельчака! Олегов род теснил, гнал Мономаховичей, овладел Киевом и Галичем, а Всеволод безмолвствовал, карал Рязань, теснил Новгород, забывая, что сими стеснениями убивает жизнь Новгорода; он не смел отважною рукою сломить его, но и не выпускал из рук, томя, ослабляя, несмотря на чудь, при угнетении Новгорода подпавшую власти новых пришельцов, латинских христиан, немцев, невзирая на Литву, отбиравшую владения полоцкие, разорявшую волости Смоленска, Новгорода, Пскова. Наконец, что могла принести Руси кончина Всеволода? Новые междоусобия, новые бедствия! Шесть сынов было у него; вражда уже возникла между ними, а сильного духом не было из них видно.

Всеволод III Георгиевич. Рисунок В. П. Верещагина. 1891 г.

Старый Рюрик Ростиславич, князь-расстрига, загнанный в Овруч; князь Смоленский, вымоливший пощаду у Олеговичей; мелкие князья полоцкие; Олеговичи, действовавшие по внушению бессовестного Всеволода Рыжего, – на сих ли князей была надежда? Наследники Романа галицкого жили изгнанниками в Венгрии; Игоревичи, ежеминутно угрожаемые Польшей и Венгрией и не ручавшиеся за твердость Галича ни делами, ни умом; наконец – Всеволод Рыжий, грабитель Киева, уже столь сильный, думавший только о своевольных отнятиях земель и в то же время малодушный крамольник, – вот современники, коих знал Мстислав Мстиславич!

Отречься от своекорыстия, не думать ни о великом, ни о другом каком-либо княжестве, сделаться сильным князем, грозою крамольников, заставив бояться своего имени, совокупить в единую душу всех князей, умирить их, двинуть на врагов внешних, прославить Русь славою отцов и лечь в гроб с чистой совестью, с уверенностью на счастие отчизны, со славою земного ангела-хранителя – такова была мысль Мстислава Мстиславича, мысль, которой решился он посвятить свою жизнь, меч и ум свой!

Как мысль сия запала в душу торопецкого малосильного князя? Летописцы молчат: мы не знаем. Но сын доблестного Мстислава, может быть, и сам не отдавал себе отчета в развитии мысли великой; может быть, и не умел бы отдать такого отчета. Как отец его, он мог только сказать сам себе: «Не угашай духа, иди, делай, не бойся умереть за отчизну; павший в битве очищается от греха, а смерть легко застанет тебя в грехе!» Так, может быть, сказал себе Мстислав, благословил себя крестом, стал смело.

Если дивимся его душе необыкновенной, звезде во мраке современном, то не менее удивляемся и глубокому познанию современных дел, отношений, характеров, какое показал Мстислав, приступив к своему делу. Доблестный отец, боровшийся с грозною силою Андрея, Роман галицкий, в пять лет пролетевший молнией по небосклону Греции, Польши, Венгрии и Руси, были, кажется, его примерами. Мстислав, конечно, помнил правило отцов: не золотом добывают дружину, а дружиною золото; знал, что один смелый подвиг привлечет к нему сердца и души; видел, что все покорится силе меча, руководимой честностью и умом.

Но чем мог он начать? Куда должен был обратиться? Уговаривать ли князей? Они не поняли бы его. Идти ли с горстью людей на Киев? Кто ручался, что даже родные не выдадут его! Мстислав обратил взоры на Новгород, страдавший от самовластия Всеволодова, нападения внешних врагов и волнений внутренних. Там, где кончил отец, Мстислав хотел начать; с теми людьми, которые плакали над гробом отца, Мстислав решился совершить свои великие предприятия.

Совсем неожиданно Мстислав собрал свои небольшие дружины зимой 1209 года и ударил на Торжок; Он не жег, не грабил, но ополонил, сковал наместника Всеволодова, дворян его и забрал их имения. С недоумением услышали о сем деле во Владимире и Новгороде.

Но недоумение новгородцев скоро разрешилось. В полном собрании новгородского веча явился боярин Мстислава. «Князь Мстислав Мстиславич, – говорил боярин, – кланяется Святой Софии, гробу отца своего и вам, вольные новгородские люди! Слышит он, что великое насилие вольности вашей делают князья, и жаль ему стало вас, отчины его, друзей отца его. Хотите ли, чтобы он шел к вам?» Вече согласилось радостными голосами; уже давно не слышно было в Новгороде подобной речи: вспомнили Мстислава Храброго, вспомнили, что брат князя Торопецкого зорко сторожит пределы Пскова, видели, что, не устрашась могущества Всеволодова, Мстислав Мстиславич начал уже действовать, и с великою честью послали звать его в Новгород. Святослав и владимирские бояре, опекуны юного князя, были схвачены и заперты в архиерейском доме – обыкновенной почетной тюрьме князей новгородских. Мстислав въехал торжественно в Новгород. Радуясь, что освободитель уже в стенах вольного города, новгородцы вспомнили, что так въехал к ним некогда отец, надеялись, что княжение Мстислава будет счастливее отцовского.

Конечно, мы должны предполагать крепкое, обдуманное намерение Мстислава и верный расчет; все, однако ж, политический небосклон окрест его оберегали страшные тучи. Что начнет Всеволод Георгиевич? Что скажут другие князья?

Мстислав не медлил. Он мгновенно собрал новгородские дружины; не дожидаясь известий из Владимира, пошел на Суздальскую область, стал близ границ оной. Такие неожиданные события смутили Всеволода. Константин, после выезда из Новгорода получивший от отца удел в Ростове, спешил навстречу Мстиславу; но с ним поехали и послы Всеволода. «Князь великий на тебя не ратует, – говорили они Мстиславу, – будь ему сыном, он будет отцом твоим; отпусти Святослава, бояр его; отдай им имения их и смирись, а великий князь отпускает пленных новгородцев и возвращает все, что было захвачено.» Мстислав обрадовался первому успеху. Близ Торжка князья поцеловали крест, разменялись добычей и пленниками. Мстислав возвратился в Новгород при восторге народа.

В то же время Всеволод показал необыкновенное миролюбие и в другом случае. Всеволод Рыжий мог думать, что на него пойдут со всех сторон все потомки Мономаха.

Этого не было. На жалобы Рюрика Всеволод отвечал только посредничеством. Переговоры со стороны Рыжего начал митрополит Матфей. Всеволод выговорил только, чтобы Днепровский Переяславль остался за ним. Рыжий соглашался, но ни за что не отдавал Киева. Долго спорили; наконец уговорили Рюрика на дело, дотоль неслыханное: Рыжий уступил ему свое родовое княжество Чернигов. Он скрывал свои дальнейшие замыслы, кланялся, дружил с Всеволодом Георгиевичем и отдал дочь свою за второго сына его, Георгия. О Галиче не упоминали, о Рязани также: каждый блюл, что захватил. Митрополит выпросил только свободу княгиням рязанским. Опять наступила тишина совершенная. Каждый был озабочен своим отдельным делом: Всеволод семейным несогласием; Рыжий бедствием своих родных в Галиче. Обратимся к Мстиславу.

Посадником в Новгороде был тогда Твердислав, архиепископом Митрофан. Мстислав хотел видеть на сих важных местах своих приверженцев, людей, ему ведомых и верных. Твердислав, утвержденный на своем месте Всеволодом, бесспорно уступил посадничество Дмитрию Якуновичу, вызванному Мстиславом из Великих Лук; сей город отдан был в заведывание Владимира псковского. Готовясь на битвы в Чудской земле, Мстислав отправился с новым посадником осматривать области, был в Луках, Торжке, Торопце, велел ставить укрепления и возвратился в Новгород. Тогда приехал туда и благочестивый странник Иерусалима, новгородец Добрыня Ядренкович. Он привез с собою кусок камня от Гроба Господня и постригся в Хутынском монастыре. Мстислав и новгородцы вдруг вознегодовали на Митрофана, не слушали оправданий, свели его с владычного престола и сослали в Торопец. Владыка терпел уничижение смиренномудро. Добрыня Ядренкович был послан ставиться в Киев и, получив имя Антония, приехал к удовольствию князя и новгородцев в сане святительском.

Реконструкция первоначального облика Замковой горы в Киеве

Укрепив таким образом внутреннюю тишину и внешнюю безопасность со стороны Суздаля и Смоленска, Мстислав двинул дружины в Чудскую землю. Там с некоторого времени обстоятельства сделались весьма важны для Новгорода.

Сказав об усилении литовцев, мы упомянули о новых пришельцах: немецких проповедниках. Вскоре сии распространители Слова Божия сделались оседлыми жителями чудских земель. В 1186 году некто Мейнград построил первую церковь латинскую на устье Двины, в Икскуле, обвел ее крепостью, получил от папы звание епископа Ливонского и положил основание прочной власти Латинской церкви и немцев на берегах Балтики. Преемником его был Бертольд Лохау. Епископы Ливонские поставлялись от Бременской церкви. Но в 1197 году Альберт фон Буксгевден, знаменитый уроженец Бремена, избранный в епископы Ливонские, умело отделил Ливонию. Он приплыл с целою колонией поселенцев на 22-х кораблях, со своими родственниками, немецкими купцами и воинами. В 1200 году заложил он в устье Двины Ригу и начал действовать как политик искусный. Монах Бернгард отправлен был от него в Рим, к папе Целестину III, просить благословения на учреждение военного, духовного ордена рыцарей, который бы распространял и защищал Ливонскую церковь. Папа согласился. Император Генрих VI отдал Ливонию как ленное владение епископу Рижскому и будущим рыцарям, и в 1201 году учредили новый Орден Божьих рыцарей, или меченосцев. Винно, или Винанд фон Рорбах, был первый гроссмейстер Ордена. Ему дан был устав знаменитых уже в то время рыцарей Храма. Новые рыцари клялись соблюдать безбрачие, целомудрие, прилежно ходить к обедне, защищать Церковь Ливонии, споспешествовать крещению и покорять земли неверных, оставляя себе одну треть и отдавая две трети епископу Рижскому, или Божией Матери, ибо вся Ливония объявлена была землею Пресвятой Богородицы. Скоро белый плащ и красный крест рыцаря Божьего сделались ужасом финнов и латышей балтийских: все трепетало, принимало христианскую веру и подвергалось жестокому рабству. Язычники скрывались только в мрачной глубине лесов и там, рыдая над умершим, клали в гроб его пищу, питье, топор, несколько денег и говорили: «Ступай, бедняк, в лучший мир, где не тобою немцы, но ты немцами будешь повелевать. Вот тебе запас, оружие и деньги на дорогу!» Так ужасно было состояние несчастных финнов. Отсель установились постоянное рабство и феодальная власть в Ливонии.

Быстро распространялось при пособии рыцарей владычество епископа Рижского; крепости беспрерывно далее и далее знаменовали пределы его, и вскоре подошли они к владениям полоцким; землям Пскова и Новгорода. Альберт завоевал Кукенойс, город Всеволода, одного из потомков Всеславовых, княжившего в Герсике, напал на самую Герсику, сжег ее и заставил Всеволода быть данником рижского епископского престола. Другой потомок Всеслава, князь Владимир, осадил Икскуль, но не мог взять его и бежал, слыша, что король датский пришел на помощь епископу. В то же время Альберт предложил дружбу Владимиру Мстиславичу псковскому. Брат епископа, Дитерихс, женился на родственнице Владимира.

Мстислав Мстиславич видел опасность и невыгоду нового соседства. Латинская церковь, торговля немцев по Двине и меч победоносных рыцарей возбуждали опасения касательно самой веры, не только торговли и спокойствия новгородцев. Надобно было показать смелую бодрость духа. Мстислав не хотел ссориться с немцами; но в 1212 году он соединил дружины, выступил за Дерпт к Северу, покорил тамошнюю чудь и зимою осадил Оденпе. На следующий год литовцы впали в Псковские области и выжгли их до самого Пскова. Псковитяне сложили вину на своего князя, изгнали Владимира и просили у Мстислава другого князя. Владимир уехал в Ригу.

Там доходило до войны с полоцким князем. Владимир хотел быть посредником. Альберт и князь Полоцкий съехались близ Герсики. В горячем споре с обеих сторон обнажили было мечи, но Владимир уговорил мириться, и князь Полоцкий уступил Альберту все чудские, дотоле подвластные ему земли. Меченосцы обратились после того к северу. Слыша о бегстве Владимира в Ригу, впадении рыцарей в чудские, подчиненные Новгороду области, уступке полоцкого князя и набегах литовских, Мстислав спешил с войском. В самый день его выступления, зимою, на первой неделе поста, загремел гром и виден был огненный змей. Мстислав растолковал сии приметы к добру, успокоил псковитян, дал им нового князя, Всеволода Борисовича, племянника своего. Вступив в чудские земли, Мстислав искал немцев; но они не дождались его и ушли в Ригу. Мстислав обратился тогда на Ервень, шел до самого моря, взял Верпель, собрал дань и отдал две части оной новгородцам, третью своим дворянам. В стане его были братья: Давид, получивший от него в удел Торопец, и Владимир, возвратившийся из Риги. Едва ушел Мстислав, рыцари явились вновь. Но Мстиславу некогда уже было думать о них: важнейшие дела заняли его. Наставало время борьбы тяжкой, время исполнить преднамерения, для коих Новгород был только средством.

Мы упомянули о несогласиях в семействе Всеволода Георгиевича: они омрачили последние дни его старости. Всеволода называли наши предки Великим Гнездом по причине многочисленного потомства. У него было всего восемь сыновей, из коих оставалось только шестеро: Константин, Георгий, Ярослав, Владимир, Святослав и Иоанн. Напрасно добрая мать их, девять лет страдавшая долгим недугом и за восемнадцать дней до смерти принявшая чин иноческий, на смертном одре умоляла детей блюсти мир и дружбу; напрасно Константин, старший брат, отличался добротою и кротостью – раздор загорелся и грозил быть началом тяжких бедствий. Константин княжил в Ростове, когда услышал, что отец его, чувствуя ослабевающие силы, распоряжает наследством. Всеволод объявил Константина своим наследником, воле его предоставил раздачу уделов другим братьям; но Георгия отделил и отдал ему Ростов. Константин послал сказать отцу, что он не согласен делить области и не дает Георгию Ростова. Может быть, он представил ему несчастные следствия таких делений. Старик Всеволод оскорбился; собрал бояр, духовенство, народ, объявил, что он лишает Константина наследия, не признает его после себя великим князем и отдает все второму сыну своему, Георгию. Привыкнув в течение тридцати семи лет повиноваться Всеволоду, все безмолвствовали и по воле отца присягнули Георгию. Вскоре «настал конец временного и многомутящегося жития» Всеволодова: тихо, безмолвно «приложился он к отцам и дедам своим» 15 апреля 1212 года, на 58-м году жизни.

Георгий вступил во все права его, объявил себя великим князем, искал друзей в братьях, отдал Ярославу Переяславль-Залесский, Владимиру Москву, Святославу Юрьев-Польский; отпустил из плена князей рязанских, взяв с них только слово: быть под рукою его, и потребовал от Константина Ростова. Константин не спорил о Великом княжестве, не хотел междоусобий, но не отдавал Ростова. С обеих сторон вооружились; Ярослав и Святослав стали за Георгия, Владимир за Константина.

Два раза приходил Георгий к Ростову, отнял у Владимира Москву и послал его княжить в южный Переяславль. Константин отбил Георгия, сжег Кострому и предлагал мир. Братья съехались и разделили отцовское наследие: Константин взял Ростов и Ярославль; все остальное было за Георгием.

Мстислав Мстиславич не вмешивался в раздоры детей Всеволода, ибо в то время события в Южной Руси заняли его. Там, в Чернигове, умер долговечный Рюрик, в летах преклонных, испытав столько превратностей жизни. Мономаховичи могли думать о назначении ему преемника: у Рюрика остался сын Владимир, были племянники. Но Всеволод Рыжий ждал только кончины старика. Он прислал сказать сыну и племянникам Рюрика, чтобы немедленно оставили они Киевскую, Черниговскую, Волынскую области. Игоревичи в то время уже не владели Галичем. Рыжий обвинял потомков Ростислава в вероломстве, убийстве, хищении, подкрепил обвинения оружием, и – бедные князья толпою выехали в Смоленск. Изгнанники обратились к Мстиславу Мстиславичу, умоляя его быть их защитником. Ласково приняв своих родичей, Мстислав созвал новгородское вече и на нем предложил новгородцам: хотят ли они идти с ним и пособить его братьям? Единодушно загремело вече: «Куда только взглянешь ты очами своими, князь добрый! Там мы головы повергнем!» Мстислав поблагодарил новгородцев, взял с собою дружины их, бывшего посадника Твердислава и в начале июня 1214 года выступил к Смоленску. Тут были уже готовы дружины смоленские. Оказалось нечаянное и несчастное препятствие. Новгородцы поссорились со смолянами, началась драка: один смолянин был убит. Мстислав хотел рассудить ссору, созвал смолян и послал звать новгородцев. Посланные его пришли обратно с ответом, что новгородцы собрали свое отдельное вече в таборе и нейдут на суд князей. Мстиславу советовали употребить силу. «Не надобно!» – сказал он, пошел к новгородцам и дружески говорил с ними. Вольный народ не слушал ничего и даже дерзнул отречься от Мстислава, говоря, что Новгород оставляет его. Мстислав не разгневался; обнял главных зачинщиков бунта, как друзей, простился с ними и уехал. Он знал новгородскую душу, пылкую и добрую! Пристыженные кротостью князя-благодетеля новгородцы стояли и безмолвствовали. Тогда Твердислав возвысил голос: «Деды и отцы наши страдали за землю Русскую; пойдем и пострадаем за нашего князя!» Шумно снялся табор, спешили догонять Мстислава, уже выступившего из Смоленска. Мстислав принял новгородцев с радостью и пошел по Днепру. Только под Вышгородом осмелились сразиться с ним два Олеговича (Ростислав и Ярополк Ярославичи), были разбиты, взяты в плен. Рыжий не смел ждать Мстислава в Киеве и бежал в Чернигов. Мстислав отдал Киев Ингарю, сыну Ярослава луцкого, преследовал злоумышленника, осадил Чернигов. Рыжий был тогда на смертном одре и вскоре скончался. Старший брат его, Глеб Святославич, просил пощады. Мстислав немедленно остановил карающий меч, примирился, утвердил Глеба в Чернигове и дал слово не губить никого из Олеговичей, если они не будут покупаться на обиду Мономаховых потомков. Олеговичи клялись. Мстислав с общего согласия отдал Киев смоленскому князю, Мстиславу Романовичу, как старшему из всех Ростиславичей, почему современники, в отличие от Мстислава Мстиславича, называли его: Мстислав Старый. Ингвар удалился в свой Луцк.

Север Руси, где Новгород сделался крепок рукою Мстислава, а Великое княжество хотя и разделилось, но было мирно, при уступчивости доброго и слабого здоровьем Константина и при отвращении от междоусобий Георгия, казался тихим. Мстислав видел, что присутствие его более нужно было в Южной Руси, где взаимные отношения Киева, Чернигова, Смоленска, Мономаховичей и Олеговичей не были еще хорошо отпределены. Он решился остаться на берегах Днепра, тем более что хотел отважиться на важный подвиг: успокоение Галича, кипевшего бунтами и неустройством. Но Мстислав хотел прежде проводить новгородские дружины до Новгорода и проститься с Новгородом. Вольный народ встретил победителей радостно.

Прошло немного времени. Мстислав созвал вече, сказал, что с помощью Божьей у них все устроено, поклонился новгородцам и просил отпустить его. «Изберите себе другого князя, какого вам угодно: вы вольны в князьях, а я иду в Русь; там есть мне дело», – прибавил он, и уехал, не оставив новгородцам даже сына своего. Новгородцы долго думали, наконец решились звать к себе Ярослава Всеволодовича, бывшего удельным князем в Переяславле-Залесском. За ним была дочь Мстислава Мстиславича. Новгородцы думали, что зять будет подобен тестю, ошиблись, дорого заплатили за свою ошибку и были причиной большого переворота в делах Северной Руси.

Юрий Иванкович, посадник, Якун Намнежич, тысячский, и десять почетнейших гостей приехали к Ярославу и звали его в Новгород. Ярослав согласился. Архиепископ Антоний и весь Новгород встретили, приветствовали его.

Ярослав приехал с супругой, боярами, дружиной и вскоре показал, что он не Мстислав. Самовольно начал он принимать доносы и клеветы. Партии народные спешили пользоваться подачкою князя, ожили, начали губить одна другую. По приказу Ярослава схватили и бросили в тюрьму Якуна Зуболомича, схватили и торжковского посадника Фому; обоих под стражею отвезли в Тверь. Новгородцы изумились, но еще молчали. Ярослав собрал вече. Федор Лазутинич и Иван, торжковский гражданин, явились с доносом на тясячского Якуна. Князь послал за ним; Якун отказался идти на вече; вороги тысячского бросились в его дом, разграбили, схватили жену и сына его. Тут весь Новгород возмутился; народ собрался на малые вечи по городским концам, шумели, спорили; на Прусской улице дошли до драки: Евстрата, знаменитого новгородца, и сына его, Луготу, убили. Ярослав оскорбился еще более, когда Якун пришел на большое вече с посадником, начал защищаться против обвинений, а народ не стал выдавать его. Князь немедленно уехал в Торжок с Твердиславом и другими почетными новгородскими людьми, не показывал досады, отпустил Твердислава в Новгород, но потребовал безусловной покорности наместнику своему, говоря, что сам он без того не пойдет из Торжка. Вече не слушало. Ярослав перерезал пути в Новгород, не допускал туда хлеба и запасов; оказался недостаток. К несчастью ранние морозы истребили хлеба окрест Новгорода; сделался голод. Напрасно послали тоща из Новгорода к Ярославу избранных мужей, прося его приехать в Новгород и объясниться на вече. Ярослав захватил посланных и еще сильнее обложил все пути. Народ доходил до крайности: по 10 гривен платил за кадь ржи, по 3 гривны за кадь овса, по 2 гривны за воз репы. И этого не было, люди ели мох, липовые листья, сосновую кору; отцы продавали детей, всюду валялись трупы умерших от голода и болезней, на площадях, на улицах, по полям; огромная скудельница была полна трупами; народ побежал из Новгорода: разошлась новгородская власть, разошелся город. Сам посадник Юрий приехал к Ярославу и был им захвачен. Ярослав завраждовал открыто: прислал за своей женой, взял ее, готовил войско. В последний раз послали новгородцы Мануила Яголчевича к Ярославу. «Идешь ли к Святой Софии или нет?» – спрашивали они. Ярослав объявил Мануила пленником. Более 2000 гостей и знатнейших новгородцев были в его руках, ибо во всех Суздальских областях новгородцев ловили, как изменников.

Тут явился вновь ангел-хранитель Новгорода: совсем неожиданно, 11 февраля 1215 г., прискакал к бедствующим новгородцам Мстислав, Мстиславич. Он услышал в Киеве о беде Новгорода; тотчас понял, что самовластие Ярослава было следствием умысла его с братьями; что Руси грозили беды, коих только началом была погибель вольности новгородской. Мстислав бросил свои дела в южной Руси и окольными дорогами поспешил к новгородцам. Ударили в вечевой колокол: сошлись остатки новгородцев, и надежда и радость оживили их при виде Мстислава. Уже по его приказанию в городе хватали и заковывали дворян, бояр ярославских; сковали и наместника его, Хоту Григорьевича. Мстислав клялся быть с новгородцами в животе и смерти, возвратить все захваченное Ярославом, всех мужей, все области или отдать голову за Новгород. Он целовал крест; новгородцы клялись умирать с ним и за него.

Предстали посланные от Ярослава. Он отправил сто воинов вывести Мстислава или грозить ему бедою. Увидя Удалого, присланные передались к нему. Мстислав думал еще образумить зятя уверенностью, отправил к нему послом Юрия, священника церкви Ионна Крестителя, и велел сказать: «Князь Мстислав кланяется тебе, сыну своему. Отпусти мужей и гостей Новгородских, поди из Торжка, возврати взятое, и он с тобою помирится». Ярослав ничего не хотел слышать, свез всех пленников на поле подле Торжка и толпами, в колодах отправил их в свой Переяславский удел.

Мстислав созвал вече, видел бедное собрание граждан новгородских, но умел ободрить их. «Нас мало, – говорил он, – братья наши в Торжке, но во многом Бог и в малом Бог! Не бывать Торжку Новгородом и Новгороду Торжком: где Святая София, там и Новгород!» «Правда, правда!» – кричали новгородцы. «Пойдем же, поищем братьев наших и волости наши!» – сказал Мстислав.

Собор Св. Софии в Великом Новгороде

Послы его были уже в это время в Смоленске и Ростове. Слова Мстислава, дерзость Ярослава и братьев его, заставили и Константина и Смоленского князя обещать ему помощь. Мгновенно собрал Мстислав пятьсот человек и выступил из Новгорода с братом Владимиром, тогда же снова княжившим в Пскове. Мстислав верно рассчитал план войны. Он слышал, что Ярослав, Георгий, Святослав соединяются, собирают огромные ополчения и готовы на битву. Мстислав поспешно спустился к озеру Селигеру. Изменники новгородские бежали к Ярославу и известили его о походе князя. Желая перехватить путь Мстиславу, Святослав Всеволодович с 10 тысячами осадил Ржев. Там затворился воевода мстиславов, Ярун. Он мужественно отбил осаждающих, которые, слыша, что Мстислав идет на освобождение Ржева, поспешно отступили. «Идите запасаться кормом, но не грабьте!» – говорил Мстислав новгородцам. Тут пришли смоляне с Владимиром Рюриковичем. Был составлен совет. Князья Смоленский и Псковский хотели идти к Торжку. «Нет! – отвечал Мстислав. – Зачем разоряешь свои области; пойдем прямо к Переяславлю: там же дожидается нас друг». Он разумел доброго Константина. Войско мстиславово осадило и взяло Зубцов, шло по Волге. Об Ярославе и братьях его ничего не было слышно. На реке Саре явился Константин и присягнул в верности и дружбе. Между тем Ярослав оставил уже Торжок, переправился через Волгу; в рядах его были многие новгородцы, изменники и насильно принужденные взять оружие. Мстислав послал к нему с новым предложением мира. «Не хочу! – ответствовал Ярослав. – Если вы пошли, так идите; из сотни вас одному не воротиться домой». «За тебя сила, за нас Честный Крест!» – сказал Мстислав, услышав гордый ответ. Он знал, что продолжительная, медленная война поведет только к разорению областей и что ему, Новгороду и слабым союзникам не выдержать ее; в то же время он был уверен, что один смелый удар решит распрю. Умев перенести войну так далеко от пределов Новгорода, Мстислав не остановился, побросал все обозы и хотел предупредить дальнейший сбор суздальских войск. Георгий и Святослав уже соединились; но они не успели отойти от Владимира далее Юрьева. Мстислав прискакал под Переяславль, сведал, что Ярослав отступает перед ним и, не дожидаясь дружин Константина, ударил на Юрьев. Георгий и братья его поспешно отступили к реке Кзе; Константин был у Липцев. Не страшась битв, Мстислав еще раз испытывал мира. Ларион, сотский его, явился в стане Всеволодовичей и сказал Георгию: «Кланяется тебе князь Мстислав Мстиславич и велел сказать, что с тобою у него обиды не было; была у него ссора с Ярославом; ты не вступайся», а Ярославу: «Отдай пленных новгородцев, возврати что взял, и Мстислав мирится с тобою». «Я заодно с Ярославом, братом моим, – отвечал Георгий. «Мстислав боится! – вскричал Ярослав. – Он далеко зашел и теперь очутился, как рыба на суше. Скажи ему, что я мира не хочу и людей не отпускаю». Ларион пересказал Мстиславу ответы. «Иди же к ним с последнею моею речью! – говорил Мстислав, посылая еще раз Лариона. – Скажи, что мы пришли в землю Георгия не кровь проливать, но мириться. Избави нас Бог вражды: мы родные; но теперь вот условия: князь Константин да будет старшим, а вы повинитесь перед ним». Горделиво обозревая свое войско, в котором было 30 знамен и 140 труб и бубнов, Георгий насмешливо отвечал: «Скажи и мое последнее слово: я не знаю, зачем пришел Мстислав; знает ли сам он, как отсюда выйти? А брату Константину скажи: пусть переможет нас, и тогда все перед ним».