Текст книги "История русского народа"

Монгольский шлем XIV–XV вв.

Едва ли мог Эдигей подтвердить на деле самохвальное величие, какое изъявлял он в письме своем. Успех нашествия его можно приписать всего более скрытности приготовлений монгольских и неосторожности, беспечности русских. Это мог понимать Василий; но трудно было соблюсти хладнокровие, видя дымящиеся пепелища стольких городов, слыша плач и рыдание людей, осиротевших от меча ордынского. Витовт, враг Орды, мог сделаться и другом ее. Притом битва Задонская, и еще давно ли битва на Ворскле, доказали ненадежность успеха в противоборстве монголам. Письмо Эдигея поясняет политику, какую до того времени Василий наблюдал с Ордою. Изъявлением покорности Тохтамышу беспрепятственно получив Великое княжество и умножив его Суздалем, он неустрашимо ждал нашествия Тимурова, радовался борьбе этого гибельного завоевателя с Ордою и после него думал отделаться от Эдигея и Темир-Кутлука мнимою покорностью и ласкательством. Темир-Кутлук скончался вскоре после битвы на Ворскле. Сын его, зять Эдигея Шадибег сел на ханство Золотой Орды. Тогда еще раз являлся на Волгу Тохтамыш, вывел помощников из сибирского отродия монголов и погиб наконец, сражаясь за свое право. Оставались дети его, скрывавшиеся в Крыму, Литве и даже в Руси. Непримиримая вражда к Эдигею и роду его пережила в них Тохтамыша. Шадибег умер, или убит, почти в одно время с Тохтамышем. Сын его Булат-Султан воцарился в Орде. Но когда Эдигей разорял Москву, дети Тохтамыша едва было не погубили Булата. В 1410 году Эдигей жестоко разорял крымские их улусы. Булату соцарствовал еще один хан, Тимур-Аглен, владетель Астрахани. Витовт снова подкрепил в это время детей Тохтамыша, и в 1412 году старший их них, Зелени-Султан, утвердился на троне Золотой Орды, ибо литовцы с одной, дети Тохтамыша с другой стороны успели стеснить Эдигея при черноморских берегах. Но седой воин, отказавшись от властвования Золотой Ордою, упорно защищал самого себя. В 1416 году он сильно впал в Литву, взял Киев, ограбил, сжег его и предлагал мир Витовту своим особенным, восточным образом выражения. История Орды до кончины Василия Димитриевича представляет смешение беспрерывных воцарений и падений ханских. Эдигей вызвал в Золотую Орду бухарского князя Зебра; Витовт держался детей Тохтамыша. Дети Зелени-Султана и новый искатель Барак, внук Уруса, кочевавший близ Азова, также вступились в дело. Все это сражалось между собою мечом и изменою. В 1426 г. утвердился наконец сын Барака, Улу-Махмет (большой Махмет), изгнав малолетнего внука Шадибегова Кичи-Махмета (малого Махмета). Ни Эдигей, ни другие соперники не могли вырвать у него власти над Ордою.

Несмотря на все эти волнения и бедствия Орды, Василий, после нашествия Эдигея, уже снова был данником Ордынским, предпочитая унизительную безопасность неверной борьбе. В 1412 он даже сам поехал в Орду кланяться Зелени-Султану, нашел его сына Тохтамышева убитым, бил челом брату его и убийце Керим-Бердею и уговорил этого хана не помогать потомкам суздальских князей, которые в 1410 г. получили было помощь монголов и нападали на Нижний Новгород и Владимир. Другие русские князья следовали примеру Василия. Впрочем, сын Олега рязанского был в Орде еще в 1409 г., а Иоанн тверской хотел даже изгнать братьев посредством ханской грамоты в 1401 году, и Эдигей считал его другом и союзником (как мы видели). Вероятно, покорность Орде не была в это время столько тягостна, а поездки в Орду столь унизительны, как прежде. То и другое можно было почесть скорее осторожною уклончивостью. Орда уже оценила силу Руси и не имела ни времени, ни средств на большие предприятия. Разные ханы набегали, однако ж, на русские области отовсюду: в 1415 г. монголы жгли и грабили Елецкие и Рязанские земли. Хан Барак приходил в 1422 г. на Одоев; хан Куйдадаш был там в 1423 г., и оба ушли поспешно, разбитые соединенными литовскими и русскими дружинами.

Значит, Литва и Русь были друзьями? Почти такими же, как Орда и Москва. Обезопасив себя от Орды и старого Эдигея мнимою покорностью, Василий безопасил Москву и Русь от Литвы и старого Витовта мнимою дружбою. Впрочем, старея, Витовт утомлялся дикою буйностью набегов и походов, образовывал Литву по обычаям Польши, хотел не завоеваний, не побед, но – довольный обширной Литвою – прочности владычества и политической независимости; еще более хотел он теперь чести и славы. Витовт помышлял о совершенном отторжении Литвы от Польши и введении ее в круг европейских государств под именем королевства. Все это увлекало его в дела Запада; Польши, где слабый Ягайло слушался его воли; немецких рыцарей, где мужественный Генрих фон Плауэн противился ему мечом и хитростью; Богемии и Германии, где споры за веру и война гуситов обращали на Витовта сильное внимание императора и папы.

Политика Витовта простиралась, однако ж, по-прежнему на Русь и на Орду. Он не упускал случая вредить им с пользою себе и уклоняться от вражды, когда находил выгоды. В 1412 г. Витовт едва не начал воевать Новгород опять за то, что новгородцы не захотели по воле его нарушить мира с немцами. В 1422 году, воюя немецких крестоносцев, Витовт имел у себя дружины московские и тверские.

Замечательнейшее дело Витовта по управлению духовному было совершено им в 1415 году. Совсем не разделяя ревности Ягайлы, Витовт был католиком довольно равнодушным и даже в 1414 году позволял еще в Литве идолослужение. Ягайло сам приезжал тогда истреблять язычников в Самогиции. Еще менее разделял Витовт ревность папы и Ягайлы в отношении христиан греческого исповедания. В областях Ягайлы запрещены были даже браки между католиками и православными; этих последних не велено было определять ни в какие должности. Витовт позволял всякому жениться на ком угодно и равно употреблял людей на дело, не спрашивая их о вере. Еще страннее было видеть митрополита русского, живущего в Москве, но управляющего духовенством в областях литовских. Кроме сильной власти над умами, опасной правительству, митрополит обладал обширными поместьями; доходы с них и сборы церковные со всей Литвы шли в московскую митрополичью казну. Но пока жив был Киприан, дела не переменялись. Он умел угождать Витовту, и уговорив Василия на подтверждение древнего Владимирова и Ярославова суда, Киприан оставался начальником литовского православного духовенства до самой смерти (1406 г.). После трехлетнего медления прислали из Царьграда в Москву нового митрополита, грека Фотия. Он не имел ума изворотливого, подобно Киприану, был прямым, горячим поборником Церкви, ссорился в Москве за церковные имения, не ехал в Киев и вдруг услышал о доносе на него всех литовских епископов Витовту. В 1414 г. епископы Чернигова, Полоцка, Луцка, Владимира, Галича, Смоленска, Холма, Червеня и Турова представили Витовту о небрежении Фотия к пастве, о сборе доходов в чужую землю, о том, что Фотий только грабит их и своевольствует, даже увозит из Литвы в Москву церковные утвари. Витовт согласился с обвинением, отнял все поместья Фотия и велел избрать в Литве нового митрополита Киеву, Литве и Волыни. Епископы отреклись, говоря, что не имеют на то власти. Витовт отправил в Царырад избранного им монаха Григория; просил греческого патриарха удостоить этого избранника саном митрополита; препроводил и донос епископов на Фотия. Испуганный Фотий ехал уже в Литву; но его не пустили ни туда, ни в Грецию предупредить умыслы; даже ограбили его дорогою. Фотий надеялся, однако ж, что в Царьграде император и патриарх не выдадут его. В самом деле Григорию отказали, говоря, что Фотий и греки скоро раскаялись в своем поступке. Витовт собрал собор епископов и духовенства в Вильне. Утверждаясь на правилах св. апостолов, на избрании митрополита Климента при Изяславе, утверждая, что мздоимство царьградских греков производит раздоры и соблазны, клянясь, что избранием митрополита не отвергаются от православия и от покорности вселенским патриархам, собранные на Виленском соборе духовные люди избрали инока Григория в митрополиты Киевские и Волынские. Сей святитель отличался умом, ученостью, кротостью и православием. Но Фотий и русское духовенство странно проклинали его; обвиняли Витовта в разъединении Церкви «самочинно, мучительски, самозаконно, по своему хотению»; называли епископов, избравших Григория, «плотоугодниками, мирскими прислужниками, гнусными рабами, поставившими мерзкого еретика и в священную одежду одевшими непотребного». Громы Фотия всего более устремлялись на самого Григория. «По Божественным и Священным законам, – писал Фотий, – он извержен, проклят и отлучен. Осуждаем Епископов его соборища непотребного, священников, всех, кто приобщается Григорию, или благословение его приемлет; мирской человек, священником от Григория поставленным, или ему самому покорный, да будет извержен и проклят. Молим православных не сходиться с ним ни в каком действии, ни в пище, ни в питии, ни в дружбе, ни в обетах, ни в мире, ни в любви». Но все было тщетно.

Митрополит Фотий. Фреска церкви Ризоположения в Московском Кремле

Между тем среди всех столь различных событий одним из важнейших попечений Василия была забота об устройстве наследства. Он имел сына, Иоанна, и хотел ему утвердить Великое княжество. Иоанн умер в 1417 году. Тем сильнее хотел Василий передать трон великокняжеский другому сыну, Василию, родившемуся в 1415 году. Рождение этого замечательного князя было ознаменовано чудом, по сказаниям современников; по другим известиям, Василий долго подозревал Софию в неверности; но он забыл все подозрения, стараясь о будущей участи этого единственного своего сына. Мы имеем духовную Василия, писанную в 1406 году, неизвестно по какому случаю. Он отдает в ней Иоанну Великое княжество, но не смеет говорить утвердительно. Исчисляя частный удел свой, Василий упоминает о трети Москвы и Коломне. Далее: «А даст Бог сыну моему князю Ивану княжение Великое держать (следует исчисление того, что тогда получает мать его). А даст Бог сыну моему князю Ивану держати Новгород Нижний, да Муром (опять исчисление, что выделит тогда матери). Юному Константину Димитриевичу (ему было тогда 17 лет) Василий придавал к уделу Устюжну и Тошню. Он поручал сына дяде Владимиру и братьям Андрею и Петру, говоря: «О своем сыне и о своей княгине покладаю на Бога, и на своего дядю князя Владимира Андреевича, и на свою братью князя Андрея Димитриевича и князя Петра Димитриевича, по докончания, как имут печаловатися». Договоры этого докончания уцелели. Они заключены были за год до того. Андрей и Петр поклялись, по уговору матери и митрополита Киприана: «Чем благословить тебя отец наш, князь великий в Москве, и Коломною с волостьми, и всем Великим княжеством, или что если примыслил, и того нам под тобою блюсти, и не обидети, и под твоим детьми также нашим детям. А по грехам, господине, Бог отведет, по нашим, тебя, а нам господине, того всего также под твоею княгинею, и под твоими детьми блюсти и не обидети, и быть с ними за один». Владимир, получив тогда Углич и Козельск в обмен Волока и Ржева и однажды навсегда уступив право наследника, клялся, что «если отымет Бог великого князя, он будет иметь сына его в его место, обязуясь ему и детям его Великое княжество, как было за Димитрием, блюсти и не обидети, не вступаться, печаловаться и боронить». Видим обстоятельство замечательное: имя второго по Василии брата, Юрия Димитриевича, владетеля Звенигорода, Рузы и Галича, не упоминалось в договорах. Он не обещал: не обидеть, блюсти, печаловать детей Василия, и не сступался им Великого княжества. Не знаем: спорил ли о наследстве Юрий, но согласия его не находим. Важный вопрос: Владимир, уступая права, и Димитрий, отдавая великокняжение своему сыну: передавали ли его именно в род Василия, или Димитрий передавал его сыновьям своим, а Владимир вообще уступал роду Димитрия? Духовная Димитрия говорит ясно: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а кто будет под тем сын мой, иному сыну моему княжь Васильев удел». Заметим, что в договоре Владимира с Василием Юрий был назван равным Владимиру братом, все другие братья младшими, Василий старшим. Итак, Юрий имел право на Великое княжество. Слабые братья его могли уступать то, что им вовсе не принадлежало: он не хотел. Быв всегда верными союзниками Василия, братья, кажется, тогда разрознились душами в спорах о наследстве. Тем более мог негодовать Юрий, отец трех сыновей – Василия (прозванного Косым), Дмитрия (прозванного Шемякою), другого Дмитрия (прозванного Красным). И кому же должны были уступать он и дети его? Дитяти, едва вышедшему из пеленок, которого самое рождение было подозрительно! Константин пристал к Юрию и не хотел поступиться правами наследства племяннику. Василий рассердился: он захватил удел Константина, принудил его бежать в Новгород и помирился только через год. Юрий умел уклониться от явной вражды. Может быть, Василий и не считал нужным его собственного согласия, даже нарочно умалчивал о нем, думая, что владетель Звенигорода не выдержит борьбы, даже не осмелится на нее, когда против него будет все Великое княжество, братья, митрополит и решение Орды, купленное золотом. Он думал еще более укрепить сына своего, назначив попечителем ему деда его Витовта.

Но все еще колебался Василий. Нам остались две духовные его грамоты. В одной он отдает прямо и бесспорно Великое княжество сыну, говоря: «благословляю своею вотчиною, Великим княжением, чем благословил меня отец мой». В другой, отдавая собственный удел своему сыну, он говорит: «А даст Бог сыну моему Великое княженье, ино и я благословляю сына своего, князя Василья». Заметим, что в первой духовной он говорит условно о Нижнем Новгороде; напротив, в другой утвердительно отдает его сыну. Не хотел ли Василий удовольствовать Юрия Суздальским княжеством за отречение от Великого? При обеих духовных были свидетелями князья Андрей и Петр и дети Владимира; при первой свидетельствовал и Константин. В обеих Василий «приказывает сына и супругу брату своему и тестю великому князю Витовту, обещавшему печаловаться о них». Обе духовные утвердил греческою своею подписью митрополит Фотий. Но которая писана прежде? Не хотел ли Василий второю духовною очистить совесть свою, отвратить междоусобие, в то время когда близился к нему час отчета за всю жизнь – полезную для государства, но в глазах умирающего христианина, в суде совести, помраченную гибелью родных братьев матери, дружбою с неверными, преданием власти над Киевскою Церковью чужеземцу, безбожнику, уступкою родных за корысть мирскую и тем, что готовилось в будущем? Бедствия естественные особенно печалили Русь в последние годы княжения Василия: язва, неурожай, жестокая зима сменялись ежегодно. Все это могло расположить душу великого князя к раскаянию.

Может быть, и раскаивался Василий; но вопрос о наследстве не был им разрешен и приготовил для русских земель гибель и бедствия, междоусобия и злодейства, какими давно уже не бесславили себя князья русские!

Действуя в государственных делах, как политик с уклончивою совестью, Василий был, однако ж, отменно набожен, сооружал церкви и монастыри, посылал богатые милостыни в Грецию и Палестину, и конечно, не для тщеславия и не из расчетов. Отправил с монахом Ослябею в 1398 году большое количество серебра к императору и патриарху, слыша, что от осады Царьграда турками, «царь, патриарх и прочие люди находятся в печали великой и оскудении». Ослябя возвратился в Москву с поминком от царя и патриарха, «чудною иконою, на которой написаны были Спас, ангелы, апостолы и Праведники, все в белых ризах». Василий уговорил и других князей помочь Греции. Мы упоминали о Михаиле тверском, которому также принесли образ из Царьграда перед самою кончиною. Заметим, что дочь Василия выдана была (1414 г.) за греческого царевича, который царствовал впоследствии под именем Иоанна Палеолога.

Великая княгиня Евдокия, мать Василия, скончалась в глубокой старости, в 1407 г., приняв сан иноческий, с именем святой за благочестивую жизнь. Она первая из русских княгинь погребена была в Вознесенском монастыре, который заложила в год своей смерти. С тех пор эта обитель сделалась местом погребения великих княгинь и цариц, как Архангельский собор был кладбищем князей и царей русских: там видите рядом гробы Елены Глинской и Марии Шуйской, Анастасии Романовой и Наталии Нарышкиной, Евдокии Лопухиной и Евдокии Стрешневой…

Святой старец Сергий прешел в вечность 25 сентября 1392 года. Современники славили его при жизни, и чудеса его гремели по всем областям русским. Эдигей опустошил обитель Сергия в 1408 году, но здания оной вскоре возобновились. Усердие христиан умножилось еще более, когда в 1422 году обретены были нетленные мощи Св. Сергия. Юрий Димитриевич (лишившийся в тот год супруги своей) находился в сие время в обители Сергия и жертвовал богатствами на украшение монастыря, на построение церкви над гробом святого мужа, доныне существующей; ее склали всю из белого камня.

В 1410 году почил навеки храбрый, добрый князь Владимир Андреевич. Он оставил подробную духовную, разделил свое княжество на уделы детям, дал Иоанну Серпухов, Алексин, Козельск, Симеону – Боровск и половину Городца; Ярославу – другую половину и Малоярославец; Андрею – Радонеж, Василию – Перемышль и Углич. С предусмотрительною заботливостью обозначил Владимир все мелочи в сношениях, взаимно между детьми и с великим князем. Свидетелями духовной его были Никон, игумен Троицкий, переемник Св. Сергия, и Савва, игумен Спасский. Владимир умолял Василия быть заступником и отцом детей его… Худо исполнилась просьба умирающего. Впрочем, великий князь до кончины своей печаловал детей Владимира, как отец; но не так поступал с ними наследник его, которому столько жертв приносили дети Владимира!..

Василий Димитриевич отправляет дочь свою Анну в Константинополь

В сих событиях протекли последние семнадцать лет жизни Василия Димитриевича, о которых вообще известия недостаточны и неполны. Он скончался 1425 года, февраля 27-го, на 53 году от рождения, княжив 36 лет, и положен был в Архангельском соборе, подле гроба отцовского.

Не заслужив имени славного, не приобретя и любви подданных, Василий был, однако ж, весьма замечательный потомок Калиты и Симеона Гордого. Безжалостный в делах государственных, уклончивый в беде, твердый в несчастии, он поддержал, упрочил величие, самобытность Великого княжества и умел пользоваться удивительно счастливыми случаями жизни своей: мы разумеем нашествие Тимура на Орду и битву Витовта с Эдигеем. Без того Орда могла бы раздавить Москву; по крайней мере, могла бы продолжить еще много лет владычество над нею. Литва также уничтожила бы Москву без несчастной битвы на Ворскле. Важную оплошность Василия – допущение Эдигея к Москве, извиняем коварством сего хитрого ордынца и тем, что Эдигей в самом деле поступил слишком дерзко, отваживаясь на сей последний сильный удар, нанесенный Золотою Ордою Москве, и нанесенный удачно. Не знаем причин, почему Василий не выступил навстречу Эдигею; но не виним его в робости душевной, ибо знаем, что он смел стать против татар и потом также смело шел против Витовта, когда хитрости не помогали. Но следы ошибки или неосторожности скоро изгладились, а поход Эдигея к Москве едва ли не был причиною последовавшей затем слабости и бессилия сего хана, дотоле гордого и отважного. Бесчеловечие, с каким погублены были Василием суздальские князья, и своекорыстное упорство, с каким хотел Василий оставить Великое княжество сыну, заслуживают упрек сердца; но – откажем ли в похвале сим делам, как действиям государственной политики?

Княжения Василия и сына его составляли последний период самобытной жизни Новгорода. Любопытно дополнить обозрением тогдашнего состояния сего вольного города Историю Руси в конце XIV и начале XV века.

Указав на значение Новгорода в Истории Руси после нашествия монголов, скажем, что в начале XV века Новгород, при усилившемся новом образовании русских земель, был уже вовсе неуместным, ибо не смогал уже бороться с Москвою. Он должен был пасть. Вокруг самых отдаленных его областей облегли земли великокняжеские. Москва беспрерывно стремилась – не воевать, но – покорить Новгород и ниспровергнуть образ правления, резко отличавшийся от политического образования остальной Руси. Упорно стоя за свою старину, Новгород не поддавался, и вражде с Москвою не было конца! Еще крепко бились, умно действовали новгородцы; но спасение их во времена Василия заключалось уже не в том: их спасало одно только соперничество Литвы с Москвою. Витовт жадно искал случая завладеть Новгородом, но не хотел открыто биться за него с Василием. Василий бесстрастно думал об овладении Новгородом, но боялся заступления Витовта. Этим воспользовались новгородцы; они ловили и все другие средства и случаи: у них было открыто прибежище беглецам Литвы и Москвы: князья смоленские, ростовские, белозерские, литовские, суздальские жили в Новгороде, ели хлеб новгородский, спасались от тюрьмы, грозившей им на родине, и ходили с новгородскими дружинами на войну. Кроме того, Новгород принимал не одних беглецов, но и князей, с честью выезжавших к ним; давал им уделы и вручал воеводство; он принимал их равно от Литвы и Москвы – различия не было: так в Новгороде жили Семен-Лугвений Ольгердович, дети и внуки Нариманта и другие князья литовские, иногда в одно время с Юрием, Андреем, Константином и Петром московскими. Но все делалось временно и по воле: Новгород успел наконец удалить от себя постоянных князей новгородских и допускал единственно наместников великокняжеских, не имевших ни силы, ни влияния княжеского и наблюдавших только за денежными сборами. Поддерживая свою вольность, Новгород особенно не допускал Литву и Москву вмешиваться в дела его с немцами и шведами. Он готов был лучше идти на битву с Витовтом и Василием, нежели уступить им права войны или мира. Отдельно от Москвы Новгород заключал договоры со Смоленском, пока сие княжество существовало, с Тверью и с самою Литвою, не спрашиваясь Литвы в договорах с Москвой. Мы видели все это из событий 1393, 1396, 1404 гг. Тщательным старанием удалить все поводы к самовластию объясняется и то упорство, с каким стояли новгородцы за независимость суда своего архиепископа.

После мира с немцами (1391 г.), который так сильно защищали новгородцы от Витовта и Василия, они по два года сражались со шведами. В 1392 г. князь Лугвений прогнал толпы разбойников шведских из Невы; в 1395 г. князь Белозерский отбил набег их от Яма, где опять являлись они в 1397 году. Важнее был поход новгородский в 1411 году, когда за набег на Корелу Лугвений мстил шведам разорением около Выборга и у самого сего города сжег охабень. В 1412 г., после жестокой войны с немцами, Витовт рассердился на Новгород, вызвал к себе Лугвения и прислал обратно к новгородцам все мирные их договоры. «Зачем не объявили вы немцам нелюбия, когда я воевал с ними? – говорил Витовт. – Я не позвал бы вас на войну, но оставил в запасе. Как смели вы отвечать мне, что вы равно в мире с Литвою и с немцами? Да ваши же люди нам лаяли, нас бесчествовали, срамотили, погаными называли. Вы же держите у себя и врага нашего!» Тогда жил в Новгороде изгнанник Феодор Юрьевич смоленский. «Братья новгородцы! обо мне с Витовтом нелюбие не держите!» – сказал Феодор и уехал в немецкую землю. Витовт умилостивился, и в 1414 году норвежцы разоряли берега Белого моря, мстя за обиды новгородские. Годы 1417 и 1418 были несчастливы для Новгорода: умер добрый владыка Иоанн; Заволочье разоряли московские дружины, соединялись с новгородскими беглецами; зимою страшный мор опустошал Новгород, Ладогу, Русу. Многие, ожидая кончины, постригались в монахи; в том числе были два посадника; они умерли иноками. Владыка Симеон взял иконы из всех семи соборов новгородских и обошел город. Новгородцы отправились в лес, кто пеший, кто на коне, нарубили там бревен и в один день поставили небольшую церковь Св. Анастасии; на другое утро уже служили в ней литургию; мор прекратился; из остальных бревен построили еще другую церковь, Св. Илии, на Прусской улице. На другой год новгородцы были испуганы знамением в церкви Св. Анастасии: от иконы Покрова Богоматери потекла кровь. В том же месяце сильный бунт возмутил весь город. Простой людин, Степанко, схватил на торгу боярина Даниила, крича: «Пособите, добрые люди! пособите на злодея сего!» Народ бросился, схватил, повлек Даниила на вече, хотел его судить. Какая-то женщина начала первая бить его; народ взволновался, следовал ее примеру, бил, сбросил Даниила с моста в реку; бедный рыбак спас и скрыл его. Народ разграбил дом рыбака. Даниил хотел мести, поймал и мучил Степанка. Народ снова зашумел; ударили в вечевой колокол и в доспехах, со знаменами пошли грабить дома бояр. Напрасно Степанко был выдан обратно. Народ восстал на всех новгородских бояр, крича: «Они наши сопостаты!», опустошал их дома, даже разорил одну церковь, думая, что там находятся женщины боярские. Софийская сторона наконец заступилась за бояр; людины сбежали на Торговую Сторону; по всему городу раздавался набат. Волховский мост сделался местом кровопролитной битвы. Уже много было убитых; благоразумные люди молили владыку идти и примирить сражавшихся. Он облачился, взял кресты, иконы и с духовенством пришел на мост, благословлял, умолял – мятежники заплакали, упали на колени, и тишина восстановилась. Мор посетил Новгород еще четыре раза (1390, 1421, 1422, 1424 гг.). Мир с немцами подтвердили новгородцы в 1420 г. торжественно на съезде с магистром ливонским и положили заключить его на вечные времена. Тогда условились и о границах: река Нарова положена взаимным пределом ливонских и новгородских владений. Пять сильных пожаров опустошали Новгород в течение 20 лет.

Великий Новгород

Участь Пскова была достойна сожаления. Вольный, но малосильный город сей, поставленный между Ливонией, Литвою и Москвою, был притесняем всеми; всякая помощь стоила ему дорого, и существование его сохранялось так же, как новгородское, – только соперничеством его притеснителей: Витовт не давал его Москве, Москва Витовту. С тех пор когда Псков объявлен был равным братом Новгорода (в 1348 г.), новгородское вече пользовалось от него выгодами торговли и защищения со стороны ливонцев, но безжалостно выдавало его обидчиков. С 1391 г. восемь лет продолжалась даже явная ссора новгородцев со Псковом. Псковитяне уговорили их сначала мириться и остановили тем полки новгородские, уже шедшие ко Пскову (1391 г.). Новгородцы вымирили потом Псков из договора своего с немцами в 1392 г., а на другой год пришли опять воевать Псков и за неудачу похода сменили своего посадника. Занятые после того ссорою с Василием новгородцы не мирились со Псковом, и вотще просили их псковичи о мире. Псков соглашался даже на старину: хотел отказаться от права быть равным Новгороду. Знатные послы псковские были присланы в Новгород и били челом владыке Иоанну (в 1297 г.), «благословить детей своих, вольных людей Великого Новгорода, чтобы Великий Новгород нелюбие отъял и принял Псков по старине». Иоанн просил, убеждал, напоминал о приближающейся кончине мира («видите, дети, наступающее последнее время!» – говорил он). Мир заключили, но дружбы не было. Отовсюду окружала Псков вражда. Помирясь со Псковом в 1401 г., с 1406 г. Витовт опять нападал на Псков. Василий вступился, отвлек силы его. Псковичи смело разоряли Литву, но напрасно звали к себе новгородцев. «На немцев идти согласны, на Литву нейдем», – сказали в Пскове послы новгородские в 1406 г. Немцы начали войну в августе 1407 г., когда псковичи были в Литве, и «новгородцы слукавили, – говорит псковский летописец, – не пошли и на немцев, когда мы послали звать их. Они призвали к себе Лугвения, и все то было псковичам не на добро: этот князь хотел искоренить до основания град Псков». Василий прислал наконец к ним Константина. С переменным счастием драки с немцами продолжались в 1408 г., и после того Псков мирился и ссорился с Ливонией до 1410 года. Тогда заключили мир – исключив Новгород из договора. Сей мир подтвержден в 1417 году. Псковичи со слезами присылали в Новгород несколько раз, прося дружбы прочной. Но новгородцы «ничего не берегоша, и все на перечину Пскову делаша». Псков, несмотря на все это, выдержал все беды, поступал гордо, дрался храбро и заставил магистра ливонского писать к немецкому о мире 1417 г., что оный был необходим, ибо псковитяне «упрямцы, которые чего захотят, на том поставят». Когда в 1415 г. убили в Дерпте посла псковского, псковичи сами убили дерптского (посекоша против своего человека). Едва помирились они с немцами, Витовт опять велел им ссориться. Псков умолял его о пощаде от войны. Но Витовт объявил неудовольствие: ему выгодно было отвлечение сил ливонских, и он «нача гнев велик держати» (1421 г.). Притесняемые Литвою, в 1423 г. псковичи просили Василия «послать за них к Витовту доброе слово»; в 1424 г. снова просили – «печаловаться о Пскове». Василий ни во что не вмешивался. Витовт с сердцем прогнал псковских послов. Они еще раз явились в Москве, опять с просьбою заступиться – Василий был уже в могиле.

Держа под рукою Псков, Москва была тяжела псковским горожанам, ибо власть великого князя стесняла все права их. Князья приезжали из Москвы управлять и своевольствовали, предводя дружинами, вмешиваясь в суды и доходы. Псков беспрерывно жаловался на них; некоторых даже выгонял. Беспрестанно сменяли московских воевод, и каждый из них, не проча себе власти, был хуже прежнего. Отказавшись от других прав, Новгород сохранил над Псковом важное право церковного суда; Псков зависел в сем отношении от новгородского владыки. Притязания московского митрополита к Новгороду вымещались на Пскове, и притеснения и ссоры были бесконечны.

Ко всему этому присовокуплялись разные бедствия. Мор четыре раза опустошал Псков: в 1390 г., когда «вырыв могилу для одного человека, клали в нее пятерых и десятерых»; в 1404, когда занесли во Псков язву из Дерпта, и прежде начали умирать дети, потом старики и взрослые; в 1406 г., во время дождливой осени, и в 1420 году. На сей раз заметили, что смерть щадила старых – умирало более детей и молодых. Многие, отчаявшись в жизни, шли в монастыри. Кто-то вразумил наконец псковитян, что надобно отыскать место, где стояла первая псковская церковь Св. Власия. Место было давно застроено домами; откупили их, стали рыть землю и нашли древний престол церкви. В один день построили над ним новую, деревянную, и 14 сентября служили в ней обедню; но мор прекратился только зимою. Пожар опустошил Псков в 1406 году, почти весь город выгорел.