Текст книги "История русского народа"

Димитрий был основою всех действий; только Владимир Андреевич остался неизменным его другом, на жизнь и на смерть, на честь и на позор. Был еще великий старец, жилец пустыни Троицкой – святой Сергий, отрекшийся от величия сана святительского, но подкреплявший великого князя советом и молитвою в делах государственных. Все другие современники были недостойны Димитрия: они трепетали предстоявшего подвига, укрывались на пепелищах городов своих и робко ждали следствий, дружа только по наружности Москве (и то, может быть, наученные примером Рязани и Твери), обещая дружины. Время текло. Современники заметили, что в 1380 году Благовещение было в самый день Святого Воскресения; что также было за 79 лет и опять будет через 11 лет. После Святой недели приехали в Москву знаменитые послы из Новгорода; владыка Алексий с боярами и житыми людьми. Димитрий принял их с любовью и подтвердил все условия с Новгородом.

Дмитрий Иоаннович, под благословением Сергия, принимает иноков

Настал месяц август, и в Москву прибежали с достоверными вестями: Мамай идет! С другой стороны собиралась Литва с самим Ягайло.

Москва закипела деятельностью. Мгновенно воо ружились приготовленные дружины. Димитрий и Владимир спешили принять благословение святого Сергия, были угощаемы за его монастырскою трапезою и благословлены им на подвиг. Отпуская князей с молитвою, святой муж хотел подкрепить их и мирскою силою: двое из иноков, бывших в его обители, некогда бояре и сановники, Ослябь и Пересвет, не скидая святых схим своих, решились умереть за отчизну и поехали с князьями. Вскоре велено было собираться воедино полкам и идти в поход. Отслужили молебен в Кремле; княжеское черное знамя с образом Нерукотворного Спаса двинулось; стройные полки шли за ним из Кремля Фроловскими, Константиновскими и Никольскими воротами. Димитрий и Владимир со слезами поверглись в Архангельском соборе у гробницы родителей. «Подвизайтесь с нами, хранители православные, поборники наши! Если имеете дерзновение ко Господу Богу, молитесь, да простятся грехи наши: великое приключение настало нам и чадам нашим!» – говорили князья. Летописцы не забыли сказать нам о трогательном прощании добродетельной Евдокии с супругом и о том, что она со слезами смотрела из набережного терема, как шли дружины по Барашевской, Болвановской и Котельской дорогам. Зрелище было умилительное: с веселием шли умирать избранные, юноши, старцы, иноки, князья; звук труб и шелест знамен сливались с духовным пением. В Коломне подкрепили русских приходом своим два Ольгердовича, Андрей полоцкий и Димитрий брянский. Великий князь радовался на многочисленное воинство и забывал, что кроме подвластных ему, ростовских, белозерских, ярославских князей, двух литовских и Василия Михайловича кашинского, ни один князь русский не явился на дела Отчизны! Смоленск, Тверь казались врагами, не прислали дружин своих; не было и новгородцев; суздальские дружины пришли с боярами – тесть Димитрия, с братьями и детьми своими, сидел дома. Скорбно услышал Димитрий, что Олег рязанский не стыдится даже предавать Русь, соединяется с Мамаем. «Господи! разори совесть неправедных!» – сказал Димитрий, вздохнув из глубины сердца. Он не устрашился известия, что Ягайло был вернее Олега: сдержал слово поганому и шел уже к Мамаю. Явились послы Мамая. Недоумие обнимало душу Димитрия: Мамай неожиданно предлагал ему пощаду, если заплатят тяжкую дань. Димитрий решил ответ походом быстрым, поспешным. Коломенский епископ Герасим благословил войско; оно перешло за Оку. Близ Лопасни соединились с Димитрием Владимир Андреевич и участник Вожской победы Тимофей Васильевич. Выступив из Коломны 20 августа, 6 сентября русские пришли к Дону, туда, где вливается в него река Непрядва и где за нею расстилается обширная долина – Куликово поле. Сентября 7-го, рано поутру, прибежали посланные разведать о монголах; за ними гнались монгольские всадники. Мамай стоял в одном переходе от русских. Надобно ли было переправляться через реку или ждать Мамая по сю сторону Дона? Литовские князья советовали первое, доказывая, что тогда и робкому бежать некуда и что всего важнее предупредить соединения Мамая с Ягайлом, ибо вся медленность Мамая происходит оттого, что он ждет литовского князя. Тут привезли Димитрию послание Св. Сергия. «Будь тверд, иди на что пошел», – писал Сергий, и Димитрий велел наводить мосты; войско перешло Дон. Стоя с князьями на высоком холме и смотря в полки, учреждаемые князем Димитрием волынским; видя «вьющиеся хоругви, блеск оружий, колеблемых, как волны реки, светлость шеломов, и на них, как огонь, алые еловци», Димитрий погрузился в думу. Литовские князья сравнивали его с Александром Македонским; Димитрий думал иное: он сошел с коня, преклонил колена и молил у Бога победы, смотря издали на свое княжеское знамя. Ободрив других напоминанием, что настает великий праздник Рождества Богородицы и что умерший в сей день на брани родится в жизнь вечную, Димитрий поехал между полками, утешал, ободрял, называл воинов русскими сынами, милыми братьями, напоминал им о венцах мученических, о славе победы. «Готовы положить головы наши за тебя, за ласкового государя! – кричали воины. – Вели творить поминовение по нас Церкви православной; вели записать дела наши на память русским сынам».

Дмитрий Иоаннович перед битвою на Куликовом поле

При восхождении солнца, 8 сентября, полки русские выстроились. В середине стали князья литовские, князь Феодор Белозерский, коломенский боярин Николай Васильевич; левую руку взяли князь Василий ярославский, князь Феодор моложский, боярин морозов; правую руку князь Андрей ростовский, князь Андрей Стародубский, боярин Грунка; великокняжеский полк вели князь Иоанн смоленский, бояре, костромской Квашня и Бряпок; сторожевой полк отдали князю Симеону Оболенскому, князю Иоанну Торузскому, боярину Михаилу Иоанновичу и переяславскому боярину Серкизу. Распорядитель войска, князь Димитрий Волынский, взял отдельную дружину и стал в тайной засаде с Владимиром Андреевичем, князем Романом брянским, князем Василием кашинским и сыном князя новосильского. Густой туман покрывал поле. Димитрий не хотел взять себе никакого особенного места, хотел быть там, где будет опасность, и тщетно уговаривали его остаться за войском. «Могу ли сказать: братья! потягнем вкупе! если стану скрываться? Словом и делом хочу быть впереди всех, и пред всеми положить свою голову, да и прочие примут дерзновение!» – отвечал Димитрий. Туман рассеялся. Бесчисленные полчища Мамаевы уже стояли близко и открылись на необозримой равнине во всей своей азиатской дикости. «Бог нам прибежище и сила!» – воскликнул Димитрий; полки двинулись; началась сеча. Димитрий стал в первую схватку. Инок Пересвет был впереди. Воскликнув: «Отцы и братия! простите меня грешного! Игумен Сергий! помоги мне молитвою! Боже! помоги рабу твоему!» – он рванулся в бой, сразился с каким-то богатырем монгольским и пал мертвый. В шестом часу дня битва сделалась общею. Прошел час, прошел другой. Битва свирепела, но дело не решалось. «Крепко сступились вои, трескались копья, звенели доспехи, стучали щиты, гремели мечи, блистали сабли», – говорит поэт-современник. Уже многие легли костьми – главные воеводы средины: князь Феодор белозерский, боярин Николай Васильевич; воевода левой руки боярин Морозов; воевода великокняжеский Брянок; воеводы сторожевого полка: князь Иоанн Торузский, боярин Михаил, боярин Серкиз; два князя Торузские и Мстислав, другой князь Белозерский, инок Осляб пали… Настал девятый час дня; сражающиеся смешались, кровь лилась на нескольких верстах – монголы одолевали и гнали в одном месте, русские в другом. Владимир тосковал в засаде, видел гибель своих, рвался в битву; Димитрий Волынский удерживал его. Наконец Волынский подал знак, обнажил меч – свежее, засадное войско ударило на монголов, – решило победу. Монголы дрогнули от нежданного удара. Поражение их было неизобразимо. В бегстве враги бросали оружие, оставляли обозы, тонули в реке Мече, преследуемые победителями. Мамай, распоряжавшийся войсками с высокого шеломеня, бросился наутек из первых, в бешенстве, в отчаянии, терзаемый стыдом и яростью…

Если и отвергнем преувеличенные описания современников, считавших число Мамаевых и русских войск, сражавшихся на берегах Непрядвы, несколькими сотнями тысяч, то достоверно можно предположить, что полчища Мамая были многочисленны, превосходили числом русские дружины и шли на верную победу. Тем славнее было для русских побоище Задонское.

С незапамятных времен оно было первое великое дело ратное, когда мечи руссов устремились не против родных; первое, где русс стал в открытый, сильный бой со свирепым властителем своим монголом и через сто пятьдесят лет отмстил ему за честь Мстислава Удалого, за гибель на Сити, за избиение целых поколений, пепелища бесчисленного множества городов и смертные мучения стольких князей! Свершились надежды великого Алексия, исполнились молитвы Сергия; крамола не удержала смелого, пламенного Димитрия; Русь пожала плоды пятидесятилетней политики хитрого Иоанна, гордого Симеона и святого Алексия. Если битва Невская, битва Раковорская были прославлены современниками и потомством как чудеса, то что могли воздать они Димитрию, в течение двух лет победителю на Воже и Непрядве, смирителю ольгердовой гордости, покорителю князей своевольных?

Дмитрий Донской ранен в битве с Мамаем

Они и воздали памятью бессмертною. С того самого времени, когда Владимир, прозванный Храбрым, решитель Задонской победы, стал на костях врагов и звуком труб сзывал воинов под хоругвь великокняжескую, имя Димитрия слилось с названием победителя татар. Под сим отличием оно перешло в века. Вся прежняя и последующая жизнь Димитрия исчезла в одном дне: 8 сентября 1380 года. Поэты славили его в преувеличенных описаниях. Молва описывала повсюду, как, «уповая на милосердие Божие и на Пречистую Матерь Божию, Богородицу, призывая на помощь Честный Крест, Димитрий вошел за Доном в землю татарскую»; как, «помянув реченное пророком: един поженет тысячи, и два подвигните тьмы, если Бог предаст врага в руки ваши», Димитрий «изрядил полки, воззрил на небо умными очами, изрек: Бог нам прибежище и сила, совокупил полки и устрашил Божею невидимою силою злых Агарян». «От страха Божия и оружия христианского пали безбожные татары, и вознес Бог десницу князя великого Димитрия на победу иноплеменников». Так говорили современники. В дальние немецкие страны перешло известие о великой димитриевой победе. Множество слухов о чудесах, сопровождавших Задонское побоище и предшествовавших ему, было разносимо вместе с истинным описанием этого.

В то время когда враги бежали по степи широкой, как по тесной дороге, и русские преследовали, гнали, били их, отнимали у них обозы, добычу и устилали трупами их окрестности на несколько верст, князья, бояре, воины собирались на месте битвы, славили Бога и поздравляли друг друга со слезами. Владимир тревожно спрашивал всех: «Где брат? Где первоначальник чести нашей?» Димитрий сдержал свое слово: сказал, что будет, и – был впереди всех! Искали Димитрия и не находили. Одни сказывали, что видели его бьющегося против четырех татар. Степан Новосильский известил, что видал его в стороне, идущего пешком и раненого; но сражаясь в то время сам с тремя татарами, он не мог подать князю помощи; общий слух был, что его сбили с коня и тяжело ранили. Начали искать Димитрия между трупами, ужасались, находя убитых, похожих на него; но это были боярин Брянок и князь Феодор Белозерский. Наконец нашли и Димитрия, избитого, утомленного, в лесу, под деревом: он открыл глаза, которые думал на веки сомкнуть с горестною мыслию, ибо не зрел победы, – открыл их и увидел славу меча русского и спасение отечества. Не чувствуя ран своих, спешил он объехать поле битвы, помочь страдавшим, благородить живых, благословить почивших смертью. Поле было кроваво, и много лежало на нем христиан, много было поверженных князей, бояр, воинов доблестных! С честью похоронили их; воздвигли потом на костях их церковь и положили производить ежегодное поминовение в Неделю православия и в Димитриевскую субботу. Несколько тел повезено было в Русь положенных в колодах. Так, тела иноков – героев Ослябя и Пересвета похоронили в Симоновской обители, в Москве. Много храмов православных воздвигнуто было потом в память незабвенного дня битвы Куликовской.

Уже после победы узнали, как полезен был совет литовских князей – поспешить битвою. Ягайло находился в 30-ти верстах от Куликова поля и своим приходом мог погубить прекрасную надежду спасения Руси. Он поспешно повернул с полчищами в Литву, узнав о разбитии Мамая.

Обратное шествие Димитрия в Русь было великим торжеством. Его, Владимира, князей, оставшихся от битвы воинов встречали как спасителей отечества. В Кремле обнял Димитрий верную свою супругу. В Троицкой обители, где проливал он слезы, идя в поход и моля о спасении отчизны, благословил его, победоносца, святой Сергий, и ликовал вместе с ним о благодати Божьей, удивившей в слабости.

Казалось, что торжество русских будет долговечно; что мир настанет отселе в весях и селах земли Русской; что Орда, потрясенная ударом меча русского, долго не забудет тяжелой раны своей, а князья не дерзнут более крамольствовать и идти против Задонского победителя.

Так, кажется, думал и Димитрий. Он хотел наказать вероломного Олега; но к нему явились бояре рязанские, ударили челом и объявили, что, не дожидаясь гнева его, Олег бежал в Литву. Димитрий отправил в Рязань своего наместника. Вскоре Олег явился покорным великому князю, молил о мире, каялся в грехах своих. Счастливые не злопамятны. Димитрий согласился на мир с Рязанью. Условились: Олегу признавать Димитрия старшим, а Владимира равным братом; хотеть добра от чистосердечия; отступиться от дружбы с Литвою; держать мир и дань татарам, если Димитрий будет держать их, биться с ними заодно с Димитрием, если дойдет до битвы. Из русских князей считать другом своим того, кто будет друг Димитрию, недругом его недруга; разобрать общим судом все, что захвачено взаимно после Задонской битвы. Условясь о вольном переезде бояр, о мытах, пошлинах, условились и о границах между Владимиром, Москвою и Рязанью – беспрерывном предмете спора Великого княжества с Рязанским. Олег утвердил пределом течение Оки, вверх от Коломны, уступая Димитрию за оною Тулу, место, принадлежавшее некогда ханше Тайдуле, управляемое некогда ее баскаками; к востоку от Коломны, Цна, впадающая в Оку, положена границею. Все за Цною налево отходило к Рязани. Но в близкой к монголам Мордве и Мещерской стороне за Окою князья московский и рязанский могли приобрести землю свободно. Выговорили только Мещерскую землю, уже купленную Димитрием у мещерских князей.

Глава 3. Характер Димитрия

Нельзя не изумляться разительной противоположности событий до Куликовской битвы и после оной. Как? Тот самый князь, который, вступив отроком на престол, успел пересилить опытного соперника, князя суздальского, смело властвовал другими князьями, крепко устоял в десятилетней вражде с Тверью, не пал под силою Ольгерда, отважно вознес меч на монголов, жил мирно, братски с Владимиром, благотворил Новгороду, что являет нам потом этот князь, пришедший к крепости мужеских лет?

Видим его, упадшего духом при первой беде; снова рабствующего, не смеющего стать грудью против хищников отчизны; в ссоре с верным братом Владимиром, дотоле единодушным ему; Русь, снова растерзанную своеволием князей; Новгород, угнетаемый властью Москвы! Тот ли это Димитрий, семнадцать лет бывший опорою и отрадою отчизны? Тот самый. Не стало только ангела-хранителя Руси, советника князей, крепителя дружбы и союзов, решителя на брань – Алексия-митрополита. Он надолго унес в могилу честь и мирное житие отечества! Не стало Алексия – предалась прежнему позору Русская земля и постыдной смуте самая Церковь православная. Повторим: судьбы неисповедимые!

Смуты Церкви прежде всего поколебали душевное спокойствие Димитрия и соблазнили православных.

Чувствуя бремя лет, Алексий обрекал в преемники свои святого игумена Троицкого, Сергия. Но, зная великие обязанности сана первосвятительского, бегая тщеты мирских сует, Сергий, готовый положить душу за отчизну, умолял владыку спасти его от жизни дворской и величия тяжкого! Чего бежал Сергий, того бесстыдно искал коломенский священник Митяй, духовник и любимец Димитрия, «высокий ростом, плечистый, рожаистый, с красивою огромною бородою, речистый на слова, искусный в пении, чтении, гораздый в книгах, изящный на всякое дело поповское». Не только Димитрий, но и знатнейшие бояре были его духовными детьми, и великий князь желал видеть его преемником святого Алексия. Хитрый Митяй долго отговаривался. Когда спасский архимандрит Иоанн по своей воле удалился на покой, духовника великокняжеского насильно увлекли в церковь, постригли в монахи, назвали иноком Михаилом и немедленно возвели в сан архимандрита. «Дело, дива полное! – говорили современники. – До обеда наш Митяй был белец, по обеде стал архимандрит; до обеда мирянин, а по обеде монахов наставник, учитель, вождь и пастырь». Дело происходило еще за два года до кончины св. Алексия. Первосвятитель терпел своеволие в пострижении Михаила, но не слушал просьб Димитрия: определить после себя сан митрополита Михаилу. «Он новоук. Подобает митрополиту быть не новоуку, и непорочну, да не развеличается, и не впадает в сеть дьявольскую! – так всегда отвечал Алексий. На все просьбы Димитрия он говорил одно: – Не волен и благословить его. Да будет митрополит, если даст ему Бог, Богоматерь, Патриарх и Вселенский собор». К зазору всех, едва скончался Алексий, Михаил возложил на себя клобук митрополичий, надел владычную одежду, завладел церковною казной и ризницей и, не быв еще епископом, управлял духовенством как митрополит, сбирал поборы и угнетал своим высокомерием. Он уверил Димитрия, что пять или шесть епископов, собравшись вместе и призвав на себя помощь Св. Духа, могут посвятить его в епископы; никто не дерзнул противоречить. Один только Дионисий суздальский обличил неправду; Михаил вознегодовал и велел спросить у него: «Как смел он приехать в Москву и не быть у меня на поклоне и благословении? Разве не ведает он, что я над всеми власть имею?» – прибавил Михаил. – «Надо мною никакой, – отвечал Дионисий. – Ему должно было прийти и благословиться у меня: я епископ, он поп. Кто больше: поп или епископ?» – «Сделаю его меньше попа! – воскликнул Михаил, услышав ответ Дионисия. – Возвращусь из Царьграда и своими руками спорю у него скрижали!» Открылась соблазнительная вражда. Дионисий решился ехать жаловаться в Царьграде. Его задержали и выпустили с условием: не ездить в Царьград. Святой Сергий поручился за Дионисия и был оскорблен его вероломством: Дионисий тайно уехал из Москвы и по Волге поплыл в Царьград. Сергий остался в стыде, а Михаил, спеша предупредить соперника, с великою свитою отправился сухим путем, через Рязань и половецкие степи. На пути взятый монголами, он успел умилостивить их, получил ярлык Мамая, хотя бывшего тогда в явной вражде с Москвою, и из Кафы поплыл в Царьград. Уже белелись вдали перед ним здания Царьграда. Вдруг он заболел, умер и нашел себе только могилу там, где искал почестей. Его похоронили в Галате. Между спутниками Михаила сделался раздор. Они решились от себя представить в Царьград ставленника на место Михаила. Этого искали два бывших между ними архимандрита: Пимен Переяславский и Иоанн Петровский. После многих споров, все согласились на избрание Пимена, и явили его в Царьграде как духовную особу, назначаемую в митрополиты великим князем. Греки недоумевали, тем более, что в Руси был уже митрополит. После смерти Романа, в 1375 году, посвящен был в митрополиты на Волынь серб Киприан. Алексий-митрополит не допустил его в Киев, и напрасно в 1376 году Киприан присылал в Новгород, уверяя, что он посвящен в митрополиты всея Руси. «Посылай к великому князю, – отвечали новгородцы, – если он примет тебя, будет и нашим митрополитом». Киприан оставался на Волыни. Золото Пимена решило недоумение греков. Он возвратился в Русь уже после победы над монголами. Но Димитрий с изумлением узнал о замыслах этого честолюбца, сожалел о смерти Михаила, не хотел видеть Пимена и торжественно призвал в Москву Киприана. Пимена схватили в Коломне, сняли с него митрополитское облачение и самого послали на заточение в Чухлому.

Эти распри были ничтожны, мелки, но тревожили умы всех и были предвестием бедствий, каких уже полвека не испытывала Москва! Тем ужаснее казались новые бедствия после мгновенного и столь еще недавнего торжества русских. Душа русская болит, изображая их, даже по прошествии четырех с половиною столетий!

Русские крепко верили, что истощенная в кровавых междоусобиях, разделенная из Орды, враждебная одна другой, испытавшая силу меча православных власть монголов вскоре спадет, совершенно и навечно, с областей русских. Еще более подтвердила это мнение важная весть, что Мамай встретил конечную гибель в своих улусах по возвращении с берегов Непрядвы. Мы упоминали о Тохтамыше, удалившемся за двадцать лет прежде к чагашайским ханам, когда брат его Навруз сверг Бердибека и погиб от мечей дружины Хидыря. Новый Чингизхан – Тимур Чагатайский, подчинил уже себе в то время царство Самаркандское, громил Персию и мечтал о всесветной монархии, о явлении миру второго Темудзина. Он дал несколько дружин в пособие бедному беглецу из Золотой Орды. Подкрепленный ногайскими ордами Эдигея Тохтамыш явился на берегах Волги. Мамай ждал его, и там, где некогда монголы торжествовали первую победу над руссами, на берегах Калки, схватились два остервенелые соперника. Тохтамыш преодолел и объявил себя ханом Золотой Орды. Мамай укрылся в Кафе у генуэзцев. Там пал он под кинжалом итальянского убийцы: хотели овладеть бедным остатком величия Мамаева – золотом, которое сберег при себе несчастный беглец… Тохтамыш уведомил русских князей о гибели общего их врага; известил и о том, что отныне ему принадлежит власть. Он ждал появления властителей Руси, как древних рабов, в Орде Сарайской. Князья послали подарки, но не ехали сами бить челом. Тохтамыш еще раз оказал умеренность: прислал посла с отрядом войск требовать прежней дани и покорности. Димитрий велел отвечать, что он не ручается за безопасность посла монгольского, если он еще явится в Москву.

Князья русские казались согласными с волею Димитрия, готовыми на брань, если решено будет биться вновь с монголами. Так прошел год. Удивлялись только, что из Орды нет вестей. Тохтамыш приготовил свои войска, но хотел застать Димитрия врасплох; велел захватить и перерезать русских купцов в Булгарах и по Волге, чтобы они не передали в Москву. Тохтамыш знал, что надобно было оглушить Русь одним страшным ударом, и все затрепещет, покорится. Расчеты его оказались верны и гибельны. Не только низкая робость, но даже измена вгнездилась в души князей, едва услышали они о движении хана. Несмотря на скрытность и поспешность его похода, Димитрия известили доброхоты ордынские, что Тохтамыш уже перешел Волгу и идет прямо на Москву. Он послал сзывать дружины и узнал, что Тверь и Рязань пользуются случаем, хотят заплатить Москве обиды, и готовы помогать монголам. Даже тесть его, князь суздальский, не только предал Димитрия, но и послал сыновей навстречу Тохтамышу с поклоном и дарами. Узнав, что хан уже далеко ушел вперед, княжичи суздальские скакали по следам его несколько дней, догнали его наконец близ Сернача и раболепно ударили ему челом. Тохтамыш удержал их при своем войске. На границе рязанской встретил хана другой переветник – Олег. Он молил об одном: не идти по его княжеству, и предавал в волю хана других; даже объяснял, как легче и удобнее может хан захватить Москву. Все смирялось или бежало. Проводивший и встретивший некогда победные полки Димитрия коломенский епископ Герасим полагал себя безопасным только в Новгороде. Ступив на землю московскую, Тохтамыш извлек меч и зажег пожары. Серпухов разграбили мимоходом и спешили к Москве.

Оборона Москвы от хана Тохтамыша. Художник А. М. Васнецов

Там царствовало смятение, «как на море в бурю великую». Испуганные князья и бояре буйствовали, не слушались Димитрия – даже винили его за Куликовскую победу, говоря, что его замыслом прервана была тишина от Орды; что в битве с Мамаем погублена была защита Руси, и теперь не остается средств к спасению! Видя измену извне, непокорство внутри, Димитрий не мог управить Москвою, не посмел и погибнуть, защищая ее сам. Он постыдно бежал, увез семейство свое в Переяславль, и здесь не ожидая безопасности, укрылся наконец в Костроме. За ним разбежались все. Князь Владимир также уехал и увез семейство свое в Торжок. По крайней мере, он осмелился воротиться, собрать небольшую дружину и стать у Волоколамска; Димитрий и этого не сделал! Оставленная князьями и дружинами Москва предана была буйству и своеволию жителей. Одни хотели бежать, другие сражаться, третьи грабили между тем погреба, пили, дрались и звонили в колокола, сзывая народ на вече. Митрополита не выпускали; он думал только о себе; ради Бога просил он дать ему свободный путь и убежал в Тверь.

Появление монголов образумило тех, кто оставался в Москве. В Кремль сбежались толпы народа и заперли ворота кремлевские. Какой-то литовский князь, внук Ольгерда, Остей, явился тогда в Москву и принял начальство. Посады преданы были беззащитно в руки врагов. Монголы прискакали сначала в небольших отрядах, ездили вокруг Кремля, бранились с осажденными, которые вылезали на стены кремлевские и, пьяные, видя малочисленность монголов, ругали их и позорили. Монголы грозили мечами, спрашивали о Димитрии и удалялись. На другой день прошел хмель защитников Кремля: Тохтамыш явился во всей силе своей. Монголы окружили Кремль, осыпали его стрелами, лезли на стены; осажденные отстреливались, лили на осаждающих кипяток, бросали каменья. По три дня продолжался приступ. Адам-суконник ударил из самострела с Флоровских ворот и убил какого-то знатного ордынца, о котором сокрушался сам Тохтамыш. Боясь быть задержанным осадой, хан решился обольстить осажденных лаской и, к несчастию, успел. Монголы подъехали к стенам для переговоров; сказывали, что хан не хочет зла Москве, воюет с Димитрием, а не с Москвою, требует только покорности и даров, хочет посмотреть Кремль московский и обещает всем безопасность. Сыновья князя суздальского явились перед Кремлем вместе с монголами и клялись в истине слов ханских. Легковерный Остей согласился отворить Кремль. Сам он, неся богатые дары, вышел из Кремля; за ним шло духовенство с крестами и иконами. Тогда открылось вероломство монголов: Остей был убит первый; монголы начали терзать и рубить духовенство; топтали, бросали, ломали святые образа и кресты и вторгались в Кремль. Все в ужасе бежало от них, скрывалось, падало под мечами убийц; церкви, дома были ограблены; Кремль исполнился трупов; множество народа захвачено было в полон и истерзано без различия сана, пола и возраста. Наконец, взвились облака дыму: монголы зажгли город. «Велик был дотоле град Москва и чуден, и много было в нем людей и узорочья. И в единый час все изменилось от меча и пожара! Люди погибли, домы заменились грудами пепла, церкви стояли поруганные и опаленные; не было и ходящих по пепелищам. Монголы разграбили княжеские сокровищницы; истребили и множество древних рукописей». Пируя на пепле димитриевой столицы, Тохтамыш разослал отряды во все стороны. Владимир, Можайск, Волоколамск, Звенигород были опустошены. Жители Переяславля спаслись в ладьях на озере своем; город их сожгли. Вопль и стенания были слышны всюду и – не было защитников! Только Владимир Андреевич осмелился наконец напасть на отряд монголов близ Волоколамска. Слыша о появлении русских дружин, Тохтамыш спешил уйти. Никто его не преследовал. Бедствие Москвы совершилось в 26 день августа 1382 года. На обратном пути монголы выжгли Коломну, шли по Рязанской области и свирепствовали в областях Олега так, что сей несчастный союзник поганых, обесславив себя двукратною дружбою с ними, едва спасся бегством от гибели. С дороги Тохтамыш отослал к суздальскому князю одного сына его, Симеона, с послом и приветом. Другого, Василия Кирдяну, он оставил в Орде заложником.

Горестно плакали на пожарище Москвы Димитрий и Владимир. Тысячи трупов безобразно валялись на развалинах. «К чему была победа наша! – говорили князья. – Отцы наши рабствовали, но не видали такого зла!» Они велели хоронить трупы, платили по рублю за восемьдесят тел и заплатили – 300 рублей. Значит – 24 000 человек заплатили жизнью за малодушие властителей, кроме полоненных, сгоревших, утонувших. В бесплодной ярости Димитрий послал дружины свои казнить Олега. Едва спасшись от поганых союзников, Олег бежал от родных, преданных им. Москвичи хвалились, что «землю Рязанскую до остатка пусту учинили, и был: рязанцам пуще татарские рати!»

Гнев Димитрия обратился и на робкого Киприана: велели ему оставить Москву, покинутую им во время общего бедствия; но всего более не за то ли, что он укрылся у врага Москвы, тверского князя? Пимена возвратили из ссылки; отдали ему сан митрополита; Киприан уехал в Киев и отдался в покровительство Литвы.

За бедствием настало время унижения. Карач, посол хана, явился в Москву, восставшую из пепла, указал на пожарище ее и звал Димитрия в Орду с данью и покорностью. Димитрий не поехал сам, но отправил старшего сына своего, Василия. Уже тверской князь находился в Орде и бил челом о Великом княжестве. Но хан простил князя московского, видя его покорность, приказал ему помнить урок и оставил Василия в Орде в залог верности. Князь тверской, обманутый в надежде, должен был также оставить сына Александра заложником. Тохтамыш взял все, что привезли ему из Москвы; насчитал еще 8000 рублей долгу и обложил тяжкою данью Великое княжество. Почти забытые численники и послы монголов снова явились пить кровь и слезы руссов…

Началась прежняя томительная жизнь, прежние междоусобия. В марте 1385 года Олег оправился от поражения, изгоном пришел на Коломну, «наимался злата, сребра и всякого товара». Владимир Андреевич пошел мстить ему грабежом и войною. Но Димитрий хотел мира. Он просил игумена Сергия быть посредником. Святой муж еще раз оставил обитель свою, поехал в Рязань, «крошками словесами и благоувешливыми глаголами много беседовал с Олегом о мире и о любви, и Олег преложил свирепство на кротость, умилился душою, устыдился святого мужа и взял с Москвою мир вечный». Он сдержал обещание. Дочь Димитрия выдана была потом (в 1387 г.) за сына его, Федора.