Текст книги "История русского народа"

«Теперь время», – думал Иоанн и послал к Менгли-Гирею и к свату своему Стефану Молдавскому, говоря, что настала пора уничтожить общего врага их, гордую Литву. Менгли-Гирей медлил; он строил тогда при устье Днепра крепость Очаков, и просил Иоанна заплатить ему 33 тысячи алтын, занятых на ее построение, уверяя, что из сей крепости будет он страшен Польше и Литве. Он просил еще принять в милость пасынка его Абдул-Летифа, брата Мегмет-Аминева; постараться перезвать к себе из Литвы Усмомира и Девлета – крымских князей, угрожавших Менгли-Гирею; также отдать Каширу царевичу Мамушеку, сыну Мустафы, и наконец прислать в Крым соколов и кречетов. Иоанн послал ему соколов; принял в милость Абдул-Летифа, не исполнил более ничего, но хвалился дружбою, усердием, отдачею Казани Мегмет-Аминю и подарками, хотя стерег Казань, не позволял ей сноситься с Крымом иначе, как через Москву, где читали все письма царя Казанского; а за каждый подарок свой Иоанн требовал их еще более от Менгли-Гирея. Иоанн уверял, что не крепости строить теперь надобно, но нападать быстро и немедленно.

Русские всадники. Гравюра XVI в.

Он первый подал пример и, не дожидаясь Крыма, начал войну. Воевода его Телепнев разорил Мценск, Любутск; другое войско его захватило Серпейск, Опаков, Мещовск, третий отряд взял Вязьму. Не менее зла делали переметчики литовские, поддавшиеся Иоанну, князья Перемышльские, Одоевские, Воротынские. Они захватили Мосальск, Хлепень, Рогачев. Князья Мезецкие не хотели передаться Иоанну, хотя один из братьев их изменил Литве; непослушных схватили и сослали в северные области. Иоанн хотел воевать столько же мечом, сколько переветом, беспрестанно напоминая о древнем родстве с Русью областей, отторгнутых некогда Ольгердом и Витовтом, говоря о православии, притеснениях его, лаская, награждая изменников, и страшною казнию против него. Слуга князя Лукомского, перешедшего к Иоанну еще при Казимире, донес, что господин его тайно сносится с Литвою. Немедленно взяли Лукомского и других, толмача Матиаса, смоленских беглецов Селевиных. Терзаемый палачами, Лукомский признался, что Казимир прислал его нарочно отравить Иоанна: нашли даже яд, данный ему для сего королем, – Лукомский берег этот яд довольно долго! Он оговорил и знаменитого Вельского, уверяя, будто Вельский хочет бежать в Литву. Иоанн удовольствовался ссылкою Вельского в Галич, но жестоко казнил других; Лукомского и Матиаса сожгли зимою в клетке, на Москве-реке; Богдана Селевина засекли кнутом, брату его отрубили голову.

Все предвещало, что Иоанн решился на войну упорную, продолжительную. Литва не могла ему противиться; Александр старался только обезопасить себя от крымцев и молдаван, которым помогали турки; вовсе неспособный к войне, страстный любитель музыки, но государь слабодушный, Александр еще менее мог надеяться чего-либо от Иоанна Альберта, занятого любовными шалостями, отдавшего управление всеми государственными делами любимцам своим. Против сих двух юных, беспечных государей Польши были врагами – кто же? Опытный старец Иоанн; другой старик Стефан Молдавский; третий старый послушник Иоанна, Менгли-Гирей, повелитель летучих, хищных орд крымских! Венгрия не думала помогать Польше и Литве. Немецкий Орден был неприязнен Польше, ослабел уже в это время, но вредить еще мог. Решились обезоружить главного врага Литвы, русского государя, и придумали средство неожиданное: ему предложили супружество дочери его с Великим князем Литовским, и, к радости советников Александра, Иоанн не отказал.

Первое предложение об этом сделано было после разорения русскими Мценска. Воевода Полоцкий писал к боярину Патрикиеву и получил ответ благоприятный. В Москву приехало посольство литовское, будто бы говорить о Мценске. Отвечали, что взятие Мценска учинено в отмщение неприязни и обид литовских, и предложили послам длинную роспись притеснений нестерпимых. Послы упомянули о сватовстве; но им дали знать, что прежде надобно говорить о мире. Послы уехали; явился новый жених для дочери Иоанна, Конрад, князь Мазовецкий. Посол его прибыл в Москву в мае 1493 г. Нападения русских на Литву продолжались. Иоанн отправил гонца к Александру, с объяснением требований своих, и послал к Конраду, – говорить об условиях супружества. В июне приехали в Москву послы литовские, мириться, требуя, чтобы для сего Иоанн отказался от всех захваченных им литовских областей и не употреблял слишком высокого титула: Государь всея Руси. Им отвечали, что захваченных у Литвы земель не отдадут, ибо сии земли издревле принадлежали Руси; что только пользуясь невзгодою Русской земли, захватила их Литва и что Иоанн не употребляет титула слишком высокого, ибо называет себя государем того, чем, по милости Божией, владеет в самом деле. В январе 1494 г. прибыли наконец великие послы литовские, спорили долго и заключили вечный мир. После того начались предложения о супружестве Елены, второй дочери Иоанновой с властителем литовским. Иоанн согласился и положил только одно непременным условием, что Елена сохранит свое православие. Послы утвердили сие условие честным словом и обещали привезти особую о том грамоту Александра. Февраля 6 дня в первый раз показали им невесту, и при собрании всего двора, в комнатах Софьи, совершилось обручение. Второй посол заступил место жениха, ибо первому, как второженцу, сего не позволили. Февраля 7-го утвердили клятвою мирный договор. Иоанн именовался в договоре «Государем всея Руси, Великим князем Владимирским, Московским, Новгородским, Псковским, Тверским, Югорским, Пермским, Болгарским и иных». Обязывались с обеих сторон дружбою, союзом, условились о свободной торговле и порубежных спорах. Литва отказалась от Вязьмы, князей Вяземских, Блудовых, Хлепенских, Фоминских, Алексина, Тешилова, Рославля, Венева, Мстислава, Торусы, Оболенска, Козельска, Людимска, Серенска, князей Новосильских, Одоевских, Воротынских, Перемышльских, Белевских и Мещеры. Князья Мерецкие были разделены; не приставшие к Руси остались за Литвою. Обязавшись не трогать Рязани, Александр дал еще обещание не выпускать из Литвы израдцев русских: детей Можайского, внучат Шемяки и Боровского, князей Тверских и Василия Верейского. Иоанн уступил все остальные занятые им места и обещал не вступаться в Смоленск, Любутск, Мценск, Брянск, Серпейск, Лучин, Мосальск, Дмитров, Жулин, Лычино, Залидов, Бышковичи и Опаков по Угру.

Послы литовские три раза обедали с Иоанном и одиннадцать раз беседовали с ним; их одарили собольими шубами и серебряными ковшами от имени Иоанна, Софьи и Елены; шубы, подаренные от Иоанна, были покрыты золотым атласом. Послы Иоанна поехали в Литву править Александру от него поклон, а от детей и внучат Иоанна челобитье; поднести обручальные дары; принять присягу Александра в мире и грамоту о сохранении православия Елены. Последнее едва было не разрушило сего дела: Александр подтвердил обещание, но поместил слова: «Если Елена добровольно захочет принять римскую веру, то ей не препятствовать». Иоанн рассердился; его успокоили; грамоту прислали новую, с исключением досадного условия, и в январе 1495 г. великолепное посольство литовское приехало за Еленою. Января 13-го, отслушав литургию в Успенском соборе, Иоанн благословил Елену, вручил ее при дверях собора послам, дал ей последние наставления. В Дорогомилове Елена жила еще два дня; там угощали послов; Софья пробыла целые сутки с дочерью; Иоанн приезжал прощаться два раза. Восемнадцатилетняя княжна, сопровождаемая знаменитою свитой, где с литовской и русской стороны были знатнейшие вельможи, казалась залогом дружбы, мира и согласия между двумя народами, искони враждебными один другому. Всюду – в Смоленске, Витебске, Полоцке встречали Елену с торжеством. Думали, что она будет также и опорою угнетенного православия в Литве и Волыни… Свадьба совершилась в Вильне, и угощений не жалели. Александр казался счастливым, заключив родственный союз с грозным государем русским.

Одним из главнейших затруднений для Иоанна были теперь отношения его к Крыму и Молдавии. Менгли-Гирей усердно воевал с Литвою по его слову. Он задержал посла литовского, присланного для переговоров о мире, не слушал ничего, выжег окрестности Киева и Чернигова, отверг всякое посредничество, все предложения о выкупе пленных. Воевода польский Богдан Черкасский, к прискорбию хана, разорил предмет бесконечных забот его, крепость Очаковскую. Менгли-Гирей хотел мстить. Еще в ноябре 1493 г. Иоанн возбуждал его к войне, и вдруг в мае 1495 г. известил о мире и родстве с Литвою, дав слово Александру примирить его с Крымом или воевать с ним против Крыма заодно. Лишая средств разорять Литву, Иоанн лишал через то крымцев лучшей добычи. Менгли-Гирей оскорбился. Он укорял Иоанна в измене, в том, что он сроднился с врагом его, даже не сказав ни слова ему, своему другу; что по его слову и для него он воевал, не жалел Очакова, стоившего 150 тысяч алтын; делился всегда добычею, и от союза их обе стороны приобретали выгоды. «Ни слова о добыче и выгодах, – продолжал хан, – но я был тебе друг и брат: где добудешь ты другого брата и друга? Для этого много надобно. Что же теперь учинил ты из нашей шерти и правды?!» Стефан Молдавский также негодовал, поставленный в опасное положение между Турцией и Польшей. Он удачно отразил поляков и только что хотел мстить им, когда Иоанн просил его мириться.

Иоанн принялся хитрить с Менгли-Гиреем; послал сказать ему, что не мог испросить у него совета, ибо нельзя было отправить к нему посла за худою дорогой; что он не требует, но только просит друга своего быть в мире с Литвою и в случае войны никогда не выдаст его зятю, но будет усердно помогать. То же говорили послы его Стефану. Менгли-Гирей поверил всему, и соглашался на мир, если Литва заплатит ему убытки. Но Стефан не слушал никаких предложений.

Иоанн удачно отговорился от Менгли-Гирея и в другом самовольном поступке, на который решился, также не спрашиваясь советов старого своего друга и союзника.

Великий князь держал Казань под рукою, до такой степени, что Магмет-Амин, тень самобытного властителя, казался совершенным рабом русских. Послы Иоанновы распоряжались в Казани всеми делами, оскорбляли гордость казанцев, не думали об их выгодах. Наконец, недостало терпения у подданных Магмет-Аминя. Они тайно звали к себе Мамука, ногайского князя, обещая передать ему Казань. Мегмет-Амин узнал о заговоре, приближении Мамука, и молил защищать его. В мае 1496 года князь Ряполовский пошел с сильным войском, и простоял все лето под Казанью. Мамук не смел начать нападений; обратился восвояси. В сентябре отступили русские. Мамук снова явился тогда, и Мегмет-Амин бежал в Москву. Иоанн хотел отправить войско. Но в Москву приехал посол казанский, извещая, что Мамук, свирепый и кровожадный, уже изгнан из Казани и Казань бьет челом государю своему царю московскому, чтобы «он казанцев пожаловал, нелюбки, и вины их, и измену к нему Государю отдал. Не хотим мы Мамука, но и не хотим и Магмет-Аминя, – говорили казанцы. – От этого прихотливого хана не было покоя ни одной из жен наших; за то мы изменили ему, а теперь просим дать нам брата Магмет-Аминева, Абдул-Летифа». Иоанн согласился, и Абдул-Летиф был возведен на трон казанский князьями Палецким и Холмским.

Иоанн старался объяснить Менгли-Гирею, и особенно Нур-Султан, управлявшей старым мужем своим, что собственная польза Мегмет-Аминя требовала смены его; что, возведя другого сына ее на трон Казанский, он нимало не изменяет дружбе и за лишение Казани щедро наградит Мегмет-Аминя. В самом деле, он отдал ему в удел Каширу, Серпухов, Хотунь и не слушал жалоб тамошних жителей на своевольства женолюбивого хана. Менгли-Гирей отвечал, что не жалуется на распоряжения Казанью; Нур-Султан также была довольна и уведомляла Иоанна, что недавно возвратясь из богомолья своего в Мекку и удостоясь поклониться гробу пророка, желает теперь посетить детей и скоро приедет в Москву, чтобы оттуда съездить в Казань Иоанн отвечал, что примет ее как знаменитую свою гостью.

Так протекло около сорока лет царствования Иоаннова, и наступила старость и дряхлость его, среди беспрерывных забот и попечений государственных. Скорби ожидали в будущем шестидесятилетнего монарха, досель беспрерывно удачливого в государственных делах и предприятиях. Не таково было его семейственное счастие, и самые удачи в делах служили к тому только, что Иоанн отравил самому себе горестями и неудачами последние дни жизни, ознаменованной славою и честию, каких не достигал ни один из его предшественников.

Глава 9. Семейственные несогласия и бедствия государственные, омрачающие старость Иоанна III

Дела, свершенные в течение столь долголетнего властительства, составили ль счастие Иоанна? Сии самые дела, блестящие и великие, не заключали ль в самих себе и начала неизбежного зла в будущем?

Счастие государя не есть счастие частного человека; но и для него есть наслаждения общие с людьми подвластными: сочувствие современников, тишина душевная, наслаждения семейственные. Ничего этого не знал Иоанн. Одинокий в обширной думе своей, он не был ни понимаем, ни любим своими современниками и подданными. Далеко превышая их умом и свойствами души, он и по смерти заслужил благодарного их воспоминания: в Новгороде, Пскове, Твери, Рязани, Вятке, Верее видели в Иоанне свирепого притеснителя, рушителя старинных прав; в Москве и других местах его боялись, но не любили. Духовенство трепетало его самовластия; воеводы и «вельможи страшились его гнева, неумолимого и неразборчивого в наказании. Современники славили бы его, может быть, за дела воинские, если бы он, по примеру Димитрия Донского, сам вдавался в опасности; любили бы его, может быть, если бы он был народен, как Иоанн Калита, и уважал предрассудки, как уважали их другие его предшественники: Иоанн не знал сих средств для приобретения любви народной. Повелевая войском из Кремля Московского, даже редко являясь сам в стане воинском, он не заслужил имени государя храброго; дружась с погаными и с чужеземцами, он возбуждал негодование русских. Если бы Иоанн усердно кланялся монголам, но зато и сражался с ними храбро, его лучше поняли бы современники; если бы он только отчасти уничтожил старину Новгорода и уделы, его хвалили бы более – Иоанн делал по-своему, начисто: губил монголов, но не сражался с ними; и – никто не заметил, как он успел истребить их; он уничтожил уделы и отдельности Твери и других мест без возврата, совершенно, и – возбуждал участие к жертвам своей немилосердной политики. Изгнание родных, смерть братьев, неуважение советов матери казались в нем современникам тяжкими грехами. Притворная робость Иоанна перед Ахматом на Угре; получение от Менгли-Гирея церковных утварей, награбленных в Киеве; уничтожение церквей вокруг стен кремлевских ужасали суеверие. Еще более ужасал Иоанн своевластием в церковных делах.

Иоанн не был совершенно чужд своего века, хотя и превосходил его умом и понятиями. Душа его долженствовала иногда трепетать при мысли: не слишком ли далеко, в самом деле, простирает он свою хитрость, свое бесстрастие, свою политику в делах государственных? Он плакал и каялся после смерти брата Андрея; он звал к себе из Польши Василия Верейского, сокрушаясь о немилостивом поступке с сим юным и доблестным князем…

Наконец, Иоанн не знал семейного спокойствия. Мать почитала его, но любила его братьев; братья не могли любить Иоанна. В юности лишась первой супруги, он сочетался с Софьей, женщиною гордою, сварливою и хитрою. Невестка его, юная княжна молдаванская, не могла ужиться со свекровью; двор разделился на сообщников Софьи и Елены; клеветали взаимно друг на друга, крамольничали и тревожили Иоанна беспрерывными наветами и ссорами. Софья не могла любить и супруга Елены, сына от первой жены Иоанновой и наследника его престола. Иоанн Иоаннович был любим отцом, отличался храбростию. Не таков был Василий Иоаннович, слабый, хотя и крамольный. Тяжкая скорбь поразила наконец сердце Иоанна: старший сын и соименник его, в цвете лет, внезапно заболел и скончался (1490). Иоанн казнил несчастного врача, который неосторожно обещал вылечить больного и не исполнил своего обещания. Тем сильнее обратилась после сего любовь Иоанна к внуку Димитрию, оставшемуся после отца семи лет. Это возбудило гордость Елены и усилило ненависть к ней и Димитрию Софьи и Василия.

Софья Палеолог. Реконструкция облика

Как будто тень, необходимая при свете, то, что приносит добро, ведет за собою и неизбежное зло. Самовластие и неизменная воля Иоанна в делах были главною причиною его успехов. Но с летами и старостью сии причины повлекли за собою изменение его сильного характера: привыкший повелевать без советов и возражений, ослепленный успехами, Иоанн, от природы суровый, сделался горд и свиреп в делах, неумолим в решениях. Не смели представлять ему никаких замечаний и возражений, и при старости лет, именно от того, он впал в важные ошибки; думал поправлять их хитростию и ошибался снова; хотел решать твердою волею и – разрушал благо дел своих в самом основании.

Так важною политическою ошибкою должно почесть самое родство Иоанна с Александром Литовским. Иоанну ли, столько раз не уважавшему договорами и обещаниями, было неведомо, что вечного мира не бывает и что родство редко крепит союзы и дружбу! И для супружества с Александром, государем слабым и ничтожным, он отважился на потерю важного союза крымцев и Молдавии! По крайней мере, согласись на родство с Литвою, искренно ли поступал после того Иоанн с зятем своим? Сомневаемся; и в ничтожестве зятя, и делах с ним Иоанна находим разгадку родственного союза Иоанна: он думал после сего удобнее проводить Литву, и владеть ею, как владел Казанью. Иоанн не отдал зятю завоеванных городов с самого начала, и потом хотел править им и землю его по праву отца и родственника. Но Иоанн не понял ни характера Александрова, ни духа правления литовского. Александр, по странному свойству всех Ягайлонов, был привязан к католицизму; при слабости души – был горд; по устройству правления Литвы, был не самовластитель, но только правитель Литвы, ибо волю его ограничивали сильные вельможи; в делах государственных Александр не обладал никакими средствами без их согласия, и сверх того – он зависел от Польши. Увидев неуспех своих политических предложений, Иоанн принялся за прежние хитрости и довел зятя до явной вражды, бедственной для Литвы, оскорбительной для Руси, ибо, что прощали прежде государю русскому, то осуждали теперь в родственнике литовского властителя.

Основание неудовольствий с Литвою началось при самом первом заключении сватовства, потом усилилось со свадьбой Елены. Упорство и неискренность Иоанна вредили всему; вспыльчивость его довершала неудовольствия. Мы видели гнев его, когда Александр осмелился включить в свою уверительную грамоту о сохранении православия Елены одно условие. Иоанн хотел и после супружества дочери управлять ею, как будто она все еще была княжною в кремлевском своем тереме. «Дочери моей надобна особенная придворная церковь», – говорил Иоанн послам литовским при первом переговоре о сватовстве. Прощаясь с Еленой, последнюю письменную память вручил он ей следующего содержания: «Память Великой княжне Елене. К Латинской божнице не ходить, а ходить к своей церкви; захочешь посмотреть божницу, или монастырь Латинский, можешь посмотреть раз или два, а более того не ходи. Если свекровь пойдет и велит тебе идти с собою, проводи ее до божницы и вежливо отпросись в свою церковь, отнюдь не входя в божницу». – Иоанн подтверждал еще Елене не носить польского платья, а носить русское; венчаться непременно по русскому обряду; при вопросе священника о том, согласна ли она отдать руку свою Александру, отвечать: «Люб ми, и не оставити мне его до живота, ни коея ради болезни, кроме Закона; держать мне Греческий, а ему не нудить меня к Римскому». Иоанн негодовал, узнав, что обряд венчанья совершен в Латинской церкви, епископом латинским и только священником русским; архимандрит Виленского православного монастыря был тут же, но безмолвствовал. Послы русские не решались спорить об этом. Придворной особенной церкви Елене иметь не позволили, говоря, что она может ходить в приходскую, которая находится недалеко от дворца. Несколько сановников русских с семействами и подьячих русских осталось при Елене. Отец велел ей переписываться с ним через сих людей, отдельно от мужа; приказывал ей открывать все тайны государственные; отдавать отчет в самых мелких отношениях своих к мужу. Александр увидел хитрость Иоанна, вознегодовал, выслал в Москву всех русских, бывших при Елене, оставив при ней только священника, двух подьячих и несколько поваров; Иоанн жаловался на поступки зятя и не переставал требовать, чтобы от Елены удалили служителей латинской веры, построили ей особую церковь православную и не принуждали бы ее носить польского платья. Дальнейшие упреки состояли в том, что зять не именует Иоанна государем, а только Великим князем; что он не отпускает из Литвы княгини Вельской, жены переметчика князя Вельского, хотя Александр отвечал, что Вельская сама не едет к мужу. Иоанн вмешивался и в распоряжения внутренние: узнав, что Александр хочет отдать Киев в удел младшему брату своему, Сигизмунду, Иоанн послал к Елене и приказывал ей отговаривать мужа, представляя, какое зло Русь и Литва видели уже от системы уделов. Все это сопровождалось с обеих сторон укоризнами и недоверчивостью; Александр не пропустил через Польшу турецкого посла, ехавшего в Русь; жаловался, что послы русские своевольничают, ездя в Литву; Иоанн возражал, что их худо угощают и мало честят.

Православная церковь Богоматери в Вильнюсе и башня Гедимина

Но зять имел сильнейшие причины упрекать тестя. После первых покушений примирить Менгли-Гирея с Литвою Иоанн принял сторону крымцев и уверял хана, что никогда не выдаст его в войне с Литвою. Менгли-Гирей требовал невозможного: уступки Киева и обширных областей; он открыл Иоанну, что приготовляет себе в Киеве убежище, опасаясь, что ему не дадут спокойно прожить век в Крыму; что султаны турецкие непрямые люди; что прежде управлять Кафою позволяли они ему, а теперь сын Баязета управляет сим городом и, может быть, присвоит себе господство над всем Крымом. «Хорошо, пока еще сын султана меня слушается; но будет ли всегда слушаться, не знаю», – писал Менгли-Гирей. «У нас стариков есть пословица, что две бараньи головы в один котел не лезут; начнутся ссоры, будет худо, а где худо, оттуда бегут добрые люди». Он просил Иоанна достать ему Киев и Черкасск или взять их самому, а в замену дать место в Руси для переселения Крымской Орды. Иоанн отвечал, что во всем этом рад помогать своему старому другу. Еще хуже были поступки Иоанна в отношениях Литвы к Молдавии. Стефан не хотел мириться, несмотря на родство Иоанна с Александром. В 1497 г. он навел полчища турок на пределы Литвы. Александр просил помощи Иоанна, но получил в ответ, что русские будут помогать, когда турки появятся в Литве. «Если этого ждать, то пока вы соберетесь помогать, они успеют взять Вильну», – сказал Александр, и хотел упорно воевать со Стефаном, когда турки удалились. Иоанн просил его не трогать Молдавию. «Давно знал я, что сват тебе дороже зятя!» – воскликнул Александр. «Отчего муж твой живет со мною в неприязни?» – писал Иоанн к дочери. «Оттого, что ты забрал города литовские и хитришь, ссылаясь с моими врагами», – отвечал Александр. Иоанн заговорил о литовских городах, уверяя, что сношения его с Крымом и Молдавией не имеют целью никакого вреда Литве. Но Александр уличил в противном. В 1499 г. посол литовский приехал в Москву, извещая, что Литва заключила мир с Молдавией, но что Турция оскорбилась сим миром и хочет воевать Молдавию. Александр называл Иоанна в грамоте своим государем и просил его, в доказательство дружбы, навсегда отказаться от Киева, соединиться с Молдавией и Литвою против турков и Крыма, извещая его, что короли венгерский и Польский соединятся с ними. Иоанн не захотел отказаться от Киева; сказал, что помогать Молдавии готов только тогда, когда турки нападут на нее. Посол литовский упрекал его после сего в злоумышлении и показал ему переписку его с Менгли-Гиреем, которую литовские послы умели достать в Крыму. Иоанн не мог отпираться более, но начал говорить, что зять вынуждает его к тому, ибо дружится с остатками Золотой Орды.

Александр Ягеллончик. Художник Я. Матейко. 1891 г.

Так прошло около восьми лет после свадьбы Елены. В сии годы важные события внутренние возмущали спокойствие Иоанна. Семейственные несогласия между Софьей и Еленой беспрерывно умножались. Сообщники той и другой видели старость Иоанна и начали, наконец, думать о наследнике ему. Князья Палецкий, Скрябин, дьяки Стромилов, Владимир Гусев – сочинитель Уложения, Поярок, брат князя Руна, многие другие, особенно Афанасий Яропкин, составили заговор, держа сторону Софии и Василия. Партия Елены и сына ее Димитрия состояла из множества знатнейших царедворцев: князя Патрикеева и двух детей его – Василия Косого и Ивана, князей Ряполовских и многих других. Они говорили, что престол следует Димитрию, как сыну старшего сына Иоаннова. Утверждались на примерах предков от времен Димитрия Донского – вероятно, еще более на том, что гордая Софья и слабый сын ее, после смерти Иоанна, могли представить собою вторую Софью Витовтовну и Василия Темного; что врагов Софьи ожидала гибель, когда, напротив, юный Димитрий доставлял царедворцам все средства властвовать. Друзья Софьи и Василия говорили, что Василий есть потомок греческих императоров и потому имеет более прав; а всего более, как вероятно, они страшились за будущую свою участь, если бы Елена сделалась правительницей. Софья была смелее в действиях: она и друзья ее условились, что юный Василий поедет в северные области, соберет там войско, и при помощи своих сообщников захватит Димитрия, низложит или ограничит старика отца. Дьяк Стромилов испугался такого дерзкого замысла и открыл Иоанну весь заговор. Гнев его был безграничен. Софью и Василия взяли под стражу; сообщников их кинули в темницы. Иоанн сам судил заговорщиков, и 27-го декабря 1498 г., на льду Москвы-реки, отрубили головы князю Палецкому, князю Скрябину, Афанасию Яропкину, Владимиру Гусеву, Поярку и доносчику Стромилову. Несколько ворожей, уличенных в том, что они ходили к Софье с лихими зельями, были утоплены в прорубях. Судьба Софьи осталась нерешенною; но Василий объявлен от отца навеки лишенным наследства, и Москва увидела неожиданное зрелище: торжественное коронование внука при жизни деда.

Февраля 4-го дня весь двор, дети Иоанна, духовенство, митрополит и шесть епископов, в богатых одеждах, пришли в Успенский собор. Войско и народ окружили этот древний храм. Посреди собора устроены были места для Иоанна, юного Димитрия и митрополита, царская утварь, шапка и бармы Мономаховы, лежали на аналое. Отслужили молебен. Иоанн и митрополит сели на свои места; Димитрий стал перед ними. «Владыка митрополит! – сказал Иоанн. «Божиим изволением, от прародителей наших, великих князей, старина наша оттоле и до этих мест: отцы, великие князья, старшим сыновьям отдавали Великое княжение. Я также благословил старшего своего сына, князя Ивана, при жизни своей Великим княжением. Но сталась Божия воля – сына моего Ивана в животе не стало; остался у него сын Димитрий, и я благословляю его при себе и после себя Великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским; и ты, Владыко, на Великое княжение благослови его!» Начали читать молитвы, возлагать ектении; митрополит подал великокняжескую шапку и бармы Иоанну; он возложил их на внука; митрополит осенил юношу крестом. Потом духовные сановники приветствовали Иоанна: «Божию милостию, радуйся и здравствуй, православный царь Иоанн, Великий князь, Самодержец всея Руси, и с своим внуком, Великим князем Димитрием Ивановичем, всея Руси, на многая лета!» Они сказали Димитрию, воссевшему на свое место подле деда: «Божию милостию, радуйся и здравствуй, господин и сын наш, князь Великий Димитрий Иванович, всея Руси, со своим государем и дедом, Великим князем Иваном Васильевичем, всея Руси Самодержцем, на многая лета!» Потом поздравляли Димитрия дети Иоанна, бояре, сановники. Митрополит сказал, наконец, поучение юному государю: «Господин и сын, князь Великий Димитрий! Божиим изволением, дед твой, князь Великий, пожаловал тебя и благословил великим княжением, и ты, господин и сын мой, имей страх Божий в сердце; люби правду, милость и суд праведен; имей послушание к твоему государю и деду, Великому князю, и попечение имей, от всего сердца, о всем православном христианстве; а мы тебя, своего господина и сына, благословляем, и Бога молим о твоем здравии». – «Внук Димитрий! – сказал тогда Иоанн, – пожаловал я тебя, и благословил Великим княжеством. Имей же страх в сердце; люби правду, милость и суд праведен; имей попечение от всего сердца о всем православном христианстве». По отслушании литургии, Иоанн пошел во дворец свой; а Димитрий, в венце и бармах, ходил поклониться предкам в Архангельском соборе и помолиться в Благовещенском. При выходе из Успенского, при входе в Архангельский и Благовещенский, его трижды осыпал золотом и серебром дядя его, князь Юрий.

Но торжество Елены, Димитрия и сообщников их не было продолжительно. Не сделались ли они слишком своевольны и дерзки? Не раскаялся ли сам Иоанн, слишком поспешив наказанием сына и наградою внука? Не успели ли Софья, двадцать лет хитро владевшая двором и супругом, мать многочисленного семейства его, снова возвратить себе уважение Иоанна и расстроить силу Елены, подкрепляемой только юным, неопытным, одиноким Димитрием, против которого были все сыновья и дочери Иоанна? Современники не знали или не сказали нам. Но не прошло года, и страшная опала возложена была на сообщников Елены: Патрикеев, первый сановник и родственник Иоанна, Ряполовские, коих отец спасал самого Иоанна в детстве, Ромодановский, верный воевода и вельможа, подпали гневу за крамолу; их осудили на казнь, и – Симеон Ряполовский был обезглавлен, на том месте, где за год прежде пролилась кровь врагов его – Палецкого, Скрябина, Гусева. Митрополит и духовенство молили за Патрикеева: Иоаннн позволил ему и старшему сыну его, Василию Косому, постричься; другой сын остался под стражею; всех остальных сообщников Патрикеева простили. Ничего еще не ведали об участи Елены и Димитрия; все еще видели Димитрия в венце великокняжеском; но Иоанн был холоден к нему, мрачен и объявил, что по родительской милости своей прощает Василия. Призванный к отцу, Василий каялся, плакал. Иоанн назначил его государем и великим князем Новгорода и Пскова. Василий отправился во Псков. Неужели Иоанн думал в самом деле отделить от Москвы области, столь хитро и удачно им приобретенные! Новгородцы не смели противоречить; но псковитяне, сохраняя еще тень своей независимости, испуганные мыслию, что со временем будут жертвою междоусобий, послали просить Иоанна, чтобы он не отдавал их особому князю, но положил: тому, кто будет князь на Москве, быть князем и во Пскове. «Как смеете вы мне указывать!» – гневно возразил Иоанн. «Разве я не волен в своем внуке и детях? Кому хочу, тому даю!» Послов псковских заключили в темницу. Едва могли вымолить себе прощение псковитяне и смиренно замолчали.