Текст книги "История русского народа"

Подвластных князьям русских всего более терзали гордость, презрение и безнаказанное своевольство монголов. К этому присовокупилось появление вампиров – откупщиков басурманских, как называли их руссы. Система откупов, то есть, уступка части сбора или дохода в пользу человека, который отдает вдруг или гуртом то, что сам он обязывается собрать понемногу, мелочью, со временем, была прежде общею в Европе и доныне осталась главной финансовой системой в Азии. Тягость ее заклеймена проклятием в памяти народов до такой степени, что самое имя мытаря сделалось отвратительным, означающим тяжкий грех. Тягость этой финансовой системы весьма понятна. Отдав положенную сумму откупа властителю, мытари, или откупщики, получали от него полную волю, все средства сбирать ее по мелочи, и делались страшнее судии и самого князя. Только преступление подвергало поданного суду, только неповиновение наводило на него строгость князя; но ни добродетель, ни повиновение, ничто не спасало его от когтей откупщика. Отсрочка платежа покупалась новой тягостью; недоимка делала откупщика обладателем имения и свободы не платящего, и все было жертвуемо бедным плательщиком, дабы купить только жизнь и хоть малый отдых. Богатый ответствовал за бедного; трудолюбивый и запасливый страдал за ленивого и беспечного. Тысячи новых налогов и мытов были беспрерывно изобретаемы корыстолюбием откупщиков; все – дым печи, продажу и покупку, перевоз и баню – должно было оплатить откупщику. Купец отдавал прежде всего лучшее из товара в подать. Видя систему откупов столь выгодною для правительства, русские князья сами начали отдавать все на откуп. Тысячи мытарей рассеялись повсюду, платили откупы вперед, давали под них в долг и, как пиявки, сосали кровь народа.

Так рабство, бедствие, печаль и уныние налегли на русский народ, для которого вскоре погибли южные области – Киев, Чернигов, Курск и Галич, более близкие к монголам и другим сильным соседям. Там исчезла русская общественность, опустели русские города и селения, пропал русский дух, истребился самый язык русский. Только на севере – в Суздале, Владимире, Нижнем Новгороде, Ярославле, Ростове, Москве, Твери, Новгороде, Белоозере, Пскове осталась Русь. И то какая Русь! Обезображенная рабством, унижением, крамолой, бедностью, принимающая беспрерывно более и более обычаи и нравы монголов! Руссы сохраняли неизменно только два спасительные залога гражданского бытия – язык и религию.

Дар слова, это отличие, принадлежащее только человеку, это средство сообщения мыслей и идей, союз общественный, переживающий народы и царства, напоминал руссам, что они составляют еще народ самобытный. Родным языком русский услаждал горесть свою в унылой песне; на родном языке делил печаль свою с ближним; на нем изъяснял чувства любви и дружбы; русским словом записывал для потомства свои страдания, благословлял добрых князей и сетовал на грехи и слабости властителей, не прекращавшиеся даже при явном наказании Божием. На родном языке наконец внимал русс Божественной службе, читал Священное писание, жития святых, духовные песни и летописные замечания о предках – единственные письменные памятники, существовавшие в то время. Только язык и религия соединяли сердца и души; только храм Божий собирал вкупе верных, так, что имя христианина сделалось даже нарицательным именем русского, как слово басурман отличило монгола в глазах его. Вера, заставлявшая отвергать все, что проистекало от поганой нехристи, полагала непреоборимое препятствие к сближению с монголами, и заставляла страхом будущей жизни укрепляться против соблазнов жизни временной, заставляла не страшиться муки и смерти, при надежде на жизнь за гробом! С другой стороны, религия сделалась покровительницей руссов. Во время свирепых порывов брани и страшных нашествий монголы не уважали религий чуждых им или побежденных ими народов. Во всякое другое время, как гостеприимство, с восточными об оном понятиями, так и уважение к религии, какая бы она ни была, составляя отличительные свойства азиатских народов, были свойствами и монголов. Может быть, заметив и то сильное влияние, какое духовенство имеет на умы руссов, ту власть над совестью соотечественников, какую давал духовенству сан его, монголы не только не гнали, не притесняли русского духовенства, но давали ему всякие льготы, освобождали его от податей и суда, повелевали уважать духовных людей и их имение. «Пусть они молят Бога за нас. Кто не ведает, что только силою Бога мы живы и сильны?» Благочестивые сановники церковные заслуживали притом уважение монголов и личностью своею. Кирилл, епископ Ростовский, скончавшийся в 1261 г., свидетель тяжких бедствий Отечества, «учительный, истинный пастырь», и Кирилл, митрополит Киевский, более переживший в Суздальской области, были истинными друзьями князей и спасителей людей их. Митрополит Максим сам первый поехал в Орду и приобрел там такое уважение, что хан Ногай отправил одного из епископов русских послом в Царьград к тестю своему Михаилу Палеологу. Увидим впоследствии святых мужей: митрополита Петра и особенно великого Алексия-митрополита и бессмертного Сергия, игумена Троицкого. К их священным гробницам должны привлекать поклонение наше не одна святость, не один дар чудотворения, коим Бог прославил бренные телеса их, – нет! Преклонимся пред мощами Алексия и Сергия, как пред останками спасителей русских земель. Они были отрадными светилами бедной жизни наших праотцов, миротворцами князей, заступниками предков наших от насилия и крамолы! Сохраняя неприкосновенною святость религии, подкрепляя святым духом ее упадающую твердость душ христианских, утешая людей дарованием ангельского образа при кончине, святые пастыри русские старались истреблять злопоутребления, вкрадывавшиеся в управление Церковью и в обряды церковные, были провозвестниками гонимой правды, укорителями гордой силы. Ряд святителей русских есть почти непрерывный ряд светил, утешительных во мраке прошедшего. Они не знали страха, огражденные саном своим, и истина была словом их среди ужасов самого свирепого рабства. «Какой прибыток получили мы, оставив правила Божии?» – говорил Кирилл, на Соборе Владимирском. «Не расселял ли нас Бог по лицу всей земли? Не пали ль сильные наши и князья острием меча? Не отведены ли в плен чада наши? Не запустели ль святые Божие церкви? Не томимы ли мы на всякий день от безбожных и нечестивых поганых? Вся сия совершилась за то, что мы не храним святых правил». Когда же сказаны были эти слова?.. В 1274 году! Так религия питала мысль о спасении Отчизны, утешала надеждою освобождения, и до того слила мысль об Отчизне и Церкви в понятии русса, что они не различались у него более: умирая за князя и Отчизну, он умирал за Церковь Божию, с надеждою венца мученического. Мысль эта достигла нашего времени. С 1261 года ханы ордынские позволили учредить даже в Сарае особенного епископа и причет духовенства, ибо в сем месте пребывания ханов всегда бывал съезд русских всякого звания и многие русские жили там даже постоянно. Словом, христианскую веру должно почесть главнейшим, если не единственным средством спасения, сохранившим бытие Руси. Русс покорствовал, унижался духом, терял свою национальность, принимал обычаи, нравы, одежду своего властителя, но помнил, что он христианин, и оставался руссом и христианином, пока религия не повела его в открытую борьбу против поганого властителя и не указала ему победы.

Сбор дани баскаками. Художник С. В. Иванов. 1908 г.

Перейдем к событиям. В них основание и выводы наших мнений.

Святослав Всеволодович, княживший в Суздале, приехал во Владимир и принял название великого князя, едва только узнав о кончине Ярослава. Дети Ярославовы остались: Александр в Новгороде, Андрей в Суздале, Константин в Галиче, Михаил в Москве, Ярослав в Твери, юный Василий в Костроме. Уделов Афанасия и Даниила не знаем.

Вскоре Александр и Андрей должны были ехать и ударить челом Батыю. До тех пор Александр не преклонял еще колен своих перед ханом. «Разве не ведаешь, – велел ему сказать Батый, – что мне покорил Бог многие языки? Ты ли один не хочешь покориться державе моей? Если желаешь соблюсти землю свою, приди ко мне и узри честь и славу моего царства!» Александр поспешил в Орду; и он и брат его получили повеление ехать в Монголию и поклониться великому Мангу.

До возвращения их в Русскую землю прошло три года. Почитая сих князей погибшими, братья их завраждовали с дядей. Михаил московский напал на Святослава, изгнал его из Владимира и на другой год был убит, отражая набег литовцев.

В это время возвратились в Русь Александр и Андрей. Святослав не получил обратно Великого княжества, ибо повелением Батыя Киев и Новгород отданы были Александру, Суздаль и Владимир – Андрею. Новгородцы радостно встретили Александра, не отпустили его в Киев и испуганные внезапною болезнью его, усердно молили Бога о его выздоровлении. Святослав ездил без успеха в Орду и в 1253 году скончался в Суздальской области.

Мы видели Александра князем мужественным, храбрым в бою. Сделавшись главою русских князей, он скрыл доблестный дух свой и с прискорбием понял политику, какую надобно ему было поддерживать с монголами. Двенадцатилетнее правление Александра прошло все в умилостивлении монголов покорностью и укрощении остатков прежнего духа русской крамолы и удалой буйности, самовластием – даже своеволием и жестокостью. Поступая так, Александр умел поддерживать тишину Руси, укрощать волнения, и не по один год в летописях находим заметки: «Сей год добро бе христианам».

Андрей хотел поступать иначе, негодовал, видя власть и притеснения монголов, советовался с боярами и дружиною и хотел лучше лишиться престола, нежели сидеть на нем рабом монголов. Может быть, и Даниил галицкий, тесть Андрея, подкреплял его в сих начинаниях. Кажется, что до того времени Суздальская область, так же как и Новгород, не были еще обложены подробною данью монголам и платили ее оптом через своих князей. Смелость Андрея имела следствия несчастные: Батый отрядил толпу монголов, и, скрытно пробравшись на север, они явились близ Переяславля, где находился тогда Андрей. Он хотел защищаться, но был разбит, бежал в Новгород, потом в Ревель и в Швецию. Переяславль разграбили: тут погибла супруга Ярослава тверского, и дети его были захвачены в полон. Александр спешил в Орду умилостивлять Батыя. Бедствия кончились только разорением Переяславля. Батый простил руссов, но велел Александру быть великим князем всех русских областей. С торжеством встреченный во Владимире, Александр спешил усмирить своеволие новгородцев, причинивших ему жестокое оскорбление: новогородцы изгнали в это время сына его Василия, оставленного им в Новгороде.

Дело шло о вольностях новгородских. Защищая Русь от гибели рабским унижением, Александр хотел за то полной воли по всей Руси. Ярослав тверской поссорился с ним и принужден был бежать. Новгородцы приняли его, передали псковитянам и через год призвали к себе, объявили князем своим, изгнав Василия, храбро защищавшего их от Литвы и ливонских рыцарей. Посадник Анания предводил всем делом. Александр повел на Новгород дружины. Ярослав не хотел дожидаться его и бежал. Но Александр не останавливался, хотя и слышал об его уходе. Новгородцы снарядили свои полки, собрались на вече. «Если князь потребует выдачи врагов своих, то целуйте крест, не выдавать братьев наших злобе его!» – кричали людины и положили обет – стать крепко и лучше умереть, нежели покориться Александру. В то же время аристократы новгородские хотели отдаться на волю князя. Один из предводителей их, Михалко Степанович, решился даже собрать свою дружину у Юрьевского монастыря и ударить на новгородцев, рассеять их, взять посадничество и передаться князю. Умысел открылся. Народ погнался за Михалком. Великодушный защитник вольности новгородской, посадник Анания, спас Михалка от смерти, когда народ ломился уже во двор его. «Прежде убейте меня, – говорил Анания, – а потом его!» Тогда явился посол Александра и предложил на вече: выдать Ананию, или «я не князь, а враг ваш, и иду на вас ратью», – приказывал сказать Александр. «Князь! пожалуй мирно на престол свой, – говорили ему владыка и тысяцкий, присланные к нему, – не слушай злодеев, и отдай гнев свой на Ананию и мужей новгородских». Александр не внимал ничему. «Братья! если князь так сдумал с нашими клятвопереступниками, суди их Бог и Святая София!» – решили новгородцы и три дня стояли готовые к битве за свою правду. На четвертый день Александр потребовал только смены Анании. Посадник охотно согласился на такую жертву, и Александр вступил в Новгород мирным гостем. Ласкою убедил он новгородцев избрать в посадники Михалка и помирился с братом Ярославом. На другой год Александр снова спешил в Новгород, и освободил области Новгородские от пришествия ливонского магистра и шведов, хотевших построить город на Нарове. Василий по-прежнему остался в Новгороде.

Сильнейшее смятение взволновало Новгород в следующем году и угрожало бедствием всей Руси. Александр употребил свирепые средства: надобно было купить жизнь за честь.

Берку правил ордынским престолом, после смерти Батыя и Сартака, под именем племянника своего Улавчия. С одной стороны, возбуждало беспокойство Берку самоволие Ногая; с другой, поведение Мангу, который слышал о льготе в податях над областями северной Руси, отправил в Волжскую Орду особых чиновников, Берку и Китата, и велел им рассмотреть подати и обложить всех надлежащею данью. Александр немедленно приехал в Орду. С ним был и Андрей, дерзнувший возвратиться в Русь после смерти Батыя. Численники монгольские явились после сего в Суздаль, Рязань, Москву, переписали людей, имения, оставили по местам баскаков и сборщиков. Никто не противился. Но Александр боялся за Новгород. И в самом деле: едва услышали новгородцы, что к ним будут численники, потребуют десятины и тамги, вече зашумело и отказало в требовании. Целое лето прошло в спорах. Юный Василий предводил теми, кто не хотел платить десятины и тамги, и не слушал повелений его отца. Анания удерживал самоволие коварного Михалка и буйство народа. Но вскоре он умер. Михалко заплатил жизнью за своевольство: едва не стало Анании, его убили на вече. «Кто добро творит, тому добро будет, а кто копает под другим яму, тот сам в нее ввалится», – прибавляет летописец. Монголы поехали зимою в Новгород. Александр сам отправился с ними: взяв брата Андрея и Бориса Васильковича. Непослушный сын не смел дожидаться разгневанного отца и убежал в Псков с Александром, одним из знатных новгородцев, и другими сообщниками. Новгородцы не соглашались, спорили, решились наконец подкупить послов монгольских, послали с ними дары в Орду и на время устранили тяжесть от земли своей. Александр был между тем во Пскове. Он объявил гнев свой Василью и жестоко казнил друзей его: велел им резать носы, выкалывать глаза; Василий сослан был от него в Суздальскую область.

Новгородцы торжествовали, ибо прошел год, и ничего не слышно было о численниках монгольских. Но радость оказалась напрасною. Летом испуганные затмением месяца, зимою получили они известие о поездке монгольских воевод Беркуя и Касатика (то есть Берку и Китата); сами воеводы сии ехали в Новгород. Слышно было, что за ними идут дружины суздальские с Александром. Новгородцы не смели противиться. Но когда приехали окаянные сыроядцы татарские, то омерзение к ним, негодование, возбужденное гордостью и притеснениями их, крамолы богатых и знатных, которые все слагали на бедную братию, возмутили умы. Александр явился в Новгород немедленно и нашел монголов в таком страхе, что они просили у него стражи, боясь насилия и смерти. Князь остался на городище и составил совет, пока бурное вече народное собиралось у Святой Софии. Здесь вопияли о притеснениях, крамоле богатых, хотели лучше умереть, но не давать дани неровной; сказывали друг другу, что монголы хотят грабить Новгород. Многие съехали ночевать на софийскую сторону. Но все было бесполезно. Наутро Александр прибыл на вече; народ покорился, хотя и негодовал. Численники монгольские ездили спокойно по улицам и переписывали дома и людей. Вероятно, однако ж, что Александр уговорился не оставлять баскаков монгольских в Новгороде. Обрадованные новгородцы оказали всю почесть Александру, приняли князем себе второго сына его Димитрия, и Александр, довольный счастливым окончанием тяжелого дела, говорил, по возвращении своем в Ростов, епископу Кириллу, что приписывает его молитвам благополучное свое возвращение.

Новгородцы могли порадоваться избавлению от постоянного пребывания монгольских баскаков в Новгороде, ибо избавлялись от нестерпимых притеснений и несчастных следствий, какие влекли они за собою. Мы говорили об откупщиках бусурманских. Зло, причиняемое ими, было так велико, что, несмотря на личное присутствие Александра, в одно время восстали жители Владимира, Ярославля, Ростова, Суздаля, Устюга, ударили в набат и повсюду перебили откупщиков. В Ярославле погиб откупщик Зосима, бывший некогда монахом, потом принявший Магометанскую веру, пьяница, человек гордый и ругатель; тело его бросили на съедение псам. Устюжский откупщик, насильно взявший в наложницы христианку, спасся только тем, что согласился принять христианскую веру.

Мщение страшное могло быть отплатою за безрассудную месть народа. Укротив народное смятение, Александр поспешил в Орду с братом Ярославом и другими князьями, старался оправдываться и умолять хана о пощаде. Разгневанный Берку долго не соглашался; продержал князей всю зиму 1262 и лето 1263 года. Изнуренный страхом и скорбию, Александр осенью возвратился в Нижний Новгород, уже больной, и скончался 14 ноября в Городце-Волжском. Все печалились о кончине Александра, и со слезами встречали тело его во Владимире. «Отца можно забыть, а с добрым господином влез бы в гроб», – говорила дружина. «Зашло солнце земли Русской, чада моя милая!» – вопиял святитель Кирилл, выходя навстречу гробу Александра со множеством людей к Боголюбову, и громкий вопль: «Погибаем!» был ответом народа. Брат Александра, Андрей, столько лет бывший без княжества и в 1257 году вымоливший себе пощаду у Берки, недолго пережил Александра; он скончался на другой год. Кажется, что он и не препятствовал Ярославу тверскому принять старшинство; кончина Андрея совершенно устранила все споры; Ярослав признан был от монголов великим князем русским.

Так протекло почти тридцать лет с того несчастного года, когда монголы покатили головнею Русскую землю, и двадцать ровно лет с того времени, когда русские князья ударили челом ордынским ханам. Доблесть народная была забыта; за одно старание спасти жизнь народ уже благословлял и любил Александра; рабство, унижение, лишение всего равного обременяли князей и народ. Только в Новгороде сохранялся еще остаток жизни; только там дерзали еще думать, что рабство хуже смерти. Новгород покорился, но с условиями. Мы не исчисляли подробностей мелких битв его с Ливонией, Литвой и заморскими выходцами: они неважны; однако ж доказывают, что оружие не выпадало из рук новгородцев, когда в то же время торги с немцами и с суздальскими областями обогащали их. В 1253 году князь Василий Александрович догнал и разбил у Торопца литовцев, разорявших набегом Новгородскую волость. В то же лето Псков претерпел нападение ливонских рыцарей; посад Псковский был сожжен; новгородцы спешили на помощь, прогнали рыцарей, мстили им опустошением за Наровою и в Кореле и принудили заключить мир на всей воле Новгорода и Пскова. В 1256 г. шведы, сумь, емь – такой же сбор народа, какой разбит был в 1240 г. на Неве – явился на Нарове и заложил город, подобно тому, как сделали это рыцари в 1240 году. Новгородцы известили Александра и сами бросились гнать пришельцев, которые бежали, не дожидаясь их. Александр прибыл с дружинами и митрополитом Кириллом. Приняв его благословение, он отомстил шведам походом на Финляндию и губил там несчастную емь. В 1258 году литовцы снова впали в Торжковскую область; новгородцы совершили поход на Ливонию. Главным полком предводил Димитрий Александрович; тут же были Ярослав тверской, псковичи, Товтивил, князь литовский. Дружины русские осадили Дерпт, и несмотря на три стены, окружавшие его, взяли город. «Сила честного Креста и Святой Софии всегда низлагает неправых. Так и сия твердыня была ни во что; одним приступом взят был город, при помощи Божией», – говорит летописец и рассказывает, что новгородцы множество жителей побили, взяли в плен, а еще более погибло их в пожаре, с женами и детьми; что добычи досталось русским большое количество, и Димитрий торжественно привез ее, привел пленников в Новгород. Касательно торговли новгородцев в Суздальской области, находим договор их с Ярославом условие о пошлинах с ладей, с льна и хмеля.

Александр Невский умоляет хана пощадить землю Русскую

Отдельные от Северной Руси события в Заднепровской Руси важны тем, что в них находим первое начало политической самостоятельности Литвы и последние усилия Даниила в борьбе против всеувлекающего потока современных событий.

Невзирая на то, что уже вблизи видел Даниил силу и власть монголов и признал волю их над собою, он беспрерывно мечтал о свержении ига монгольского, искал повсюду средств, находился то в рати, то в мире с соседями, извлекая из всего свои выгоды. Он возвратился из Орды как друг и любимец Батыя и успел женить сына своего Льва на дочери Белы. Митрополит Кирилл ехал тогда в Царьград, через Венгрию, и Бела, боявшийся дружбы Даниила с монголами, сам предложил Кириллу этот брак. Выше было говорено о сношениях и разговорах Плано-Карпини с Даниилом; такие сношения продолжались беспрерывно после 1246 года. Папа готов был признать все обряды Греческой церкви, соглашался созвать собор для разбора всяких противоречий, щедро раздавал титулы, именуя Даниила королем галицким, а Василька королем владимирским, писал грамоты даже к супруге Василька и предлагал Даниилу короноваться королевским венцом. Но Даниил отговаривался. «Помогите мне прежде всего поддержать честь венца, – отвечал Даниил послам папским. – Как могу принять сию почесть, беспрерывно грозимый ратью татарскою?» Папа прислал не помощь, а епископов и духовников. Даниил рассердился и прогнал их. Бела примирил его снова с папою в 1252 году, и папа прислал к Даниилу венец, скипетр, державу, обещал помощь; то же обещали ему Польша и Силезия, и Даниил был коронован в Дрогичине папским легатом, назвался королем, признал папу отцом своим и наместником апостолов. Помощь папы состояла только в грамотах, разосланных в Польшу, Богемию, Моравию, Сербию: он благословлял и уговаривал всех идти на монголов, знаменуясь крестом. Никто не думал исполнять велений папы, и Даниил, видя бесполезность обрядов и условий с папою, отрекся от всякой ему покорности и отвержения всего от обрядов православных. Напрасно уговаривал его папа, сердился, упрекал в неблагодарности, грозил подвергнуть наказанию церковному, стращал адом и даже передал литовцам полную власть отнимать у Даниила все, что они отнять могут. Даниил ничего не слушал.

Таковы были сношения Даниила с папой. Он усердно принял потом предложение Белы: защищать Гертруду, вдову Фридерика Австрийского, от притеснений императора и короля Богемского. Явясь с дружинами, Даниил удивил всех великою светлостью войск своих. Воины его были в татарском оружии и ярыках, кони в личинах и козрах кожаных. Он ехал подле Белы, на коне, дивления подобном; седло и оружие его горели золотом и были хитро изукрашены! На Данииле был кожух из греческого алавира, с золотыми кружевами, и сапоги зеленого сафьяна, шитые золотом. После немногих битв сын Даниила, Роман, женился на дочери Гертруды и получил в приданое Юденбург. На другой год Бела приглашал Даниила воевать в Богемию. Даниил согласился сколько ради слов Белы, столько и ради славы, ибо никто из русских князей не ходил до него ратью в землю Богемскую. Он совершил поход сей, хотя страдал жестокою болезнью. В жаркой битве под Троппау, когда поляки, с ним бывшие, оробели от натиска богемцев, Даниил хотел остаться один и выдерживать битву. «Смерти ли боитесь? – говорил он. – Но неужели не ведаете, что война без падших не бывает? Вы пришли на мужей ратных, а не на жен. И лучше ли, подобно многим, умереть дома без славы?» Лев Данилович довершил победу своим приходом. Даниил взял потом Носсельт и гордился тем, что поставил хоругвь свою в сем граде и обозначил победу. Он возвратился после сего в Галич. Туда вскоре приехал Роман. Оставленный без помощи Белой, Роман не хотел изменять ему; но наконец стесненный богемцами, едва мог спастись бегством, покинув жену свою без защиты.

Воюя против ятвягов, в союзе с Самовитом Мазовецким, Даниил более искал приключений, нежели пользы. Ятвяги разбили поляков в сильном сражении, среди пожарища сожженного ими города, где дрались даже головнями, летавшими, подобно молнии, и где камни сыпались, как дождь с небеси. Даниил шел на помощь; воины советовали ему остановиться в теснинах. «Мужи войскии! не ведаете ли, что христианам крепость дает пространство, а теснота ободряет только поганых!» – вскричал Даниил. Разбитые им, ятвяги просили мира и видя блестящие войска Даниила, говорили: «Не поддержать дерева сулицами и не дерзнуть нам на сию рать!»

Великий князь Миндовг. Гравюра XVI в.

Важнее была война Даниила с Литвою. Доселе мы видели нестройные толпы литовских дикарей, набегавшие на Русь, Польшу, на тевтонских и ливонских рыцарей. В сие время они получили первую политическую оседлость. Из среды их явился некто князь Миндовг, изменою, убийством, оружием он погубил многих других князей литовских, усилился их гибелью и сделался страшен соседям мужеством и свирепыми разбоями. Льстя Даниилу, женившемуся на сестре его после кончины первой супруги, дочери Мстислава Удалого, Миндовг просил его не помогать Товтивилу и Эйдивиду, двум племянникам, которых лишил он наследства. Но племянники также просили защиты Даниила. Он вступился за них, думая укротить беспокойную Литву. С ним соединились ливонские рыцари и Польша. Видя опасность, Миндовг обратился к папе, просил крещения и принял латинскую веру. Папа радовался, гордился новым христианином. Польша и рыцари отступили от союза. Даниил принужден был согласиться на мир, тем более что он решился наконец испытать силы против монголов, ободренный успехами, и почестью, какую видел от венгров, Польши и Литвы. Миндовг отдал дочь свою за Сваромира, меньшого сына Даниилова, дал ей в приданое одну литовскую область и подарил сверх того Роману Новгородок, Слоним и Волковыск.

Даниил основывал надежды в борьбе с монголами особенно на потворстве Куремши, монгольского стража берегов днепровских. Дерзость Даниила дошла до того, что когда Милей, воевода Бакотский, передал сей город монголам, Лев, отправленный отцом своим, полонил Милея, отнял Бакоту, захватил и баскака монгольского. Куремша пришел освобождать. Бакота снова сдалась ему, и Куремша хотел взять Кременец. Но жители не дались монголам. Куремша поворотил обратно войска свои, не слушая просьбы Изяслава (внука Игорева), который умолял его взять Галич. Изяслав решился идти сам, с толпою сволочи, захватил Галич и не хотел отдавать его. Отправляя Романа на Изяслава, Даниил говорил сыну: «Если в Галиче встретишь татар, не бойся их». Но монголов не было в Галиче, и Изяслав, окруженный Романом, сдался ему по кратком сопротивлении. Даниил начал потом отнимать города у князей болоховских, покровительствуемых монголами, и в 1258 году думал даже о походе на Киев, подкрепляемый Миндовгом. Между тем он укреплял города свои, устраивал дружины. На другой год Куремша опять явился с войском, осаждал Владимир и Луцк и был прогнан.

Не надеялся ли Даниил на раздоры и разделения, терзавшие Орду? Но еще сильно и страшно было темное царство! Нерешительного Куремшу, «которого не боялся Даниил и с которым всегда держал рать», сменил новый хан, Бурондай, воин старый и мужественный. Он не нападал на Даниила, но потребовал даров и звал его на Литву. Василько соединился с монголами и воевал литовцев, в то время уже снова неприязненных Даниилу и всем христианам, ибо Миндовг, не оставляя никогда своего идолослужения, явно отказался наконец от христианства и папы, когда прошла опасность. Литовцы его всюду ходили в набеги: мы видели их под Торжком в 1258 году; тогда же нападали они на Смоленск, и разграбили Войщину; в 1259 году они дрались с Даниилом близ Луцка и воевали Черниговские области; в 1261 году разбили тевтонских рыцарей, и в сильной битве сей погиб великий магистр ордена Гейнрих Фон-Стукланд. Монголы произвели сильное опустошение в областях ятвяжских и называли Даниила союзником своим. Но через два года Бурондай вступил в области самого Даниила, и возложил великую опалу на Василька, встретившего монголов в Шумске с дарами и покорностью. Епископ Холмский, бывший при сем свидании, трепетал от ужаса. Даниил бежал в Польшу, потом в Венгрию. Брат и дети его молили о пощаде. Бурондай смягчился, требовал одного: уничтожения волынских и галицких крепостей. Исполнить такое требование значило лишить себя всех средств защиты, плода долголетних попечений, трудов и надежд. Но противиться было невозможно, и немедленно разломаны были стены крепостей в Данилове, Стожке, Львове, Кременце, Луцке. Кремль Владимирский, крепче других построенный, невозможно было разломать скоро, и – его сожгли! Он горел целую ночь, пока Бурондай, довольный покорностью, дружески пировал у Василька. Он оставил крепость только в Холме и снова звал Василька на ратное дело. Принужденный соглашаться, Василько был участником погибели Сандомира, где безоружных жителей резали бесчеловечно. Бурондай поворотил после сего полчища свои за Днепр. Литовцы мстили Васильку набегом за походы его в соединении с Бурондаем. Но вскоре важное событие изменило порядок дел в Литве. Мстя Миндовгу за обольщение жены, один из литовских князей убил его. Смерть Миндовга была знаком кровопролитных смятений, в коих погиб и Товтивил, княживший в Полоцке. Многие литовцы бежали тогда в Псков, Новгород, на Волынь.

Но за Миндовга явился страшный мститель – сын его Войшелк. Сей князь, свирепый воин и тиран подвластных, был правою рукою отца, воевал бесстрашно, казнил без суда и печалился в тот день, когда палачам его не было жертвы. Совсем неожиданно Войшелк почувствовал раскаяние, опечалился, поехал в Галич к Даниилу; там беседовал он с каким-то святым отшельником Григорием, постригся и три года провел в трудах иночества. Ревнуя благочестию, Войшелк решился даже идти в Афонские горы, но принужден был воротиться из Венгрии, основал монастырь в литовском Новгороде, на берегах Немена, и не слушал слов Миндовга, умолявшего Войшелка оставить иночество. Смерть Миндовга воспламенила сына его своею прежнею бодростью. Он сбросил с себя иноческую одежду, поклялся не надевать ее, пока не отомстит за память отца, собрал дружины и начал плавать в крови врагов своих. Нося потом мантию монаха сверх великолепного княжеского одеяния, Войшелк сделался главным повелителем литовских племен.