Текст книги "История русского народа"

Изяслав, сын Игоревича, прежний союзник Даниила, в это время уже враждовал на него, с 1233 года быв союзником венгров. Он бежал в Чернигов, когда галичане призвали Даниила. Там все Олеговичи соединились, звали половцев, хотели сражаться, отнять Киев у Владимира Рюриковича и Галич у Даниила Романовича. Владимир и Даниил примирились, думали предупредить их, и, соединив дружины, быстро осадили Чернигов, разбивая повсюду отдельные полки Олеговичей в поле. С самого Крещения до Воздвижения Даниил не знал этот год покоя в ратном шуме. Олеговичи наконец смирились. Слыша о приближении Изяслава с сильною толпой половцев, Владимир киевский звал Даниила на новый подвиг. Храбрый князь не отказался; но при первой встрече князь киевский постыдно предался бегу. Даниил отбился от неприятелей и ушел в Галич.

Изяслав с половцами и Михаил из Чернигова, забыв о недавно заключенном мире, спешили в Киев и взяли тяжкую дань с жителей, а половцы схватили Владимира Рюриковича в Торческе и увели в степи.

Киевляне рады были признать Изяслава князем своим, только бы избавиться от грабежа; Михаил пошел на Галич, и Даниил, оставшись без дружин, потерянных в битвах, окруженный вероломными боярами, принужден был скрыться на Волыни. Здесь отбивал он нападения Михаила, сделавшегося князем галицким и приведшего на него черниговцев, киевлян, поляков и половцев. Безуспешным походом на Галич уверясь в невозможности выгнать Михаила мечом, Даниил принужден был мириться. Он искал новых сил и средств.

Оставив Василька на Волыни, Даниил отправился в Венгрию. Там скончался тогда король Андрей. Бела, сын и преемник его, не думал о Галиче, и Даниил мог надеяться, что в нем найдет не врага, но союзника. Он соглашался признать себя вассалом Венгрии, но Бела отказал ему. Даниил возвратился, сражался с храмовыми рыцарями, принудил Михаила уступить Перемышль, бился с литовцами и наконец решился искать союза с Георгием Всеволодовичем и Ярославом новгородским. Василько, брат его, был женат на дочери Георгия. Всеволодовичи не отказались быть друзьями Даниила, но прежде всего думали о своей пользе. Владимир Рюрикович выкупился в то время из половецкого плена, изгнал Изяслава из Киева и хотел княжить там по-прежнему. Даниил, Георгий и Ярослав объявили Владимиру, что он должен оставить Киев. Владимир не спорил, удалился в Смоленск к родичам и там вскоре скончался. Ярослав, оставив в Новгороде сына Александра, приехал княжить в Киев. Михаил мог тогда опасаться, что настала чреда его низложения с галицкого княжества, Даниил мог надеяться, что наконец добудет Галич…

Другие русские княжества не представляли ничего важного и замечательного в течение всех одиннадцати лет после битвы на Калке. Сказано, и сказано в некотором смысле справедливо, что тот народ счастлив, которого История скучна. Но – нет правила без исключения, и слова о скучном счастье народов нейдут к русским княжествам XIII столетия. Их спокойствие было подобно или твердыне, подмываемой волнами реки и падающей в мелких обломках, или судорожным движениям умирающего: умирала честь князей и доверенность народа к их власти, которую могло удерживать только одно наглое и беспощадное бесчеловечие.

Половцы, особенно после нашествия новых, сильнейших азийских орд, истребивших множество этих враждебных соседей Руси, уже редко являлись самобытными опустошителями. Князья нанимали иногда небольшие орды их на истребление друг друга. Но западные соседи, Литва и рыцари ливонские, усиливались более и более: первые были страшны хищными, быстрыми набегами; другие прочностью, какую придавали они каждому своему завоеванию; занятое ими было им крепко. Полоцкие князья унижались пред такими соседями.

Великое княжество Владимирское, или Суздальское, решительно потеряло тогда свои преимущества великокняжения. Опытом узнавший опасность самовластия Георгий тихо и постоянно следовал правилам отца своего. Но, более его добрый, он не предпринимал тайных крамол для владычества над другими. Георгий участвовал в ссоре Олеговичей в 1225 году и вражде Ярослава с Михаилом в 1236 году, но как обыкновенный миротворец, а не как великий князь и верховный повелитель других. Безопася свое княжество внутри миролюбием с братьями и племянниками, извне он защищал только пределы его от диких восточных соседей… Так, отняв завоеванный булгарами Устюг в 1221 году, он ходил потом войною на мордву, осадившую вновь заложенный Нижний Новгород в 1236 году. Многие князья горделиво принимали уже имена великих. Мы видели это в примере Святослава, Романа; великим же называл себя и смоленский князь.

События в Новгороде, где буйная вольность народная, беспрерывно сражаясь за свое бытие, не имела времени думать о своем благоденствии, и события в Галиче, где вероломная аристократия поборола князей умных, желавших добра, и губила счастье отчизны при помощи сильных соседей, нам уже известны. Смоляне составляли нечто среднее между Новгородом и Галичем. Мы видели, что суровым только правлением удерживал их Давид под своею властью. Сыну его Мстиславу, княжившему до 1230 года, наследовал внук доброго Романа, сын Мстислава Романовича, Святослав. Смоляне не хотели принять этого князя; он взял Смоленск на щит и овладел престолом, облив его кровью подданных. Так на крови, пролитой изменою родных, владели князья рязанские своею отчиною, отделясь от системы Олеговичей и радуясь миролюбию князя Владимирского, отец которого хотел уничтожить мечом и огнем бытие Рязани.

Наступил роковой для русских земель 1236 год!

IV. От нашествия монголов до утверждения Великого княжества за княжеством Московским или до кончины князя Иоанна Калиты (с 1236 до 1341 года)

Глава 1. Последний великий переворот Азии: завоевания монголов, Чингиз-хан, учреждение царств монгольских

Если История есть беседа ума с памятью на развалинах царств и гробах народов, то справедлива ли после этого унылая дума, тревожащая душу, при созерцании того времени в истории русского народа, которое мы предпринимаем описывать?

Ужасен был праотцам нашим 1237 год, предвозвещенный, как они думали, страшными небесными и земными чудесами и знамениями; ужасны были и два столетия, за ним следовавшие… двести лет рабства, страха смертного, гибели в прошедшем, безнадежности в будущем! Чей ум не поколебался бы, чье сердце не содрогнулось бы, созерцая в XIII, XIV и даже в середине XV века судьбу Руси! Дивиться ли после этого, что праотцы наши, целыми поколениями, от колыбели до гроба, неся тяжкие цепи рабства иноплеменников, чуждых родом, нравами, обычаями, отвратительных по религии и ужасных дикою грозою владычества, наполнили предания своего времени какою-то грустью безнадежности, каким-то отчаянием, каким-то ужасом, выражающими состояние души, подобное тому, в котором бывают обитатели города, пораженного тлетворною язвою? Иго, наложенное иноплеменником, всегда тяжко; но живые завидуют мертвым, если повелители-иноплеменники – варвары свирепые, чуждые самой начальной гражданской образованности и в дикой гордости почитающие себя чем-то высшим против несчастного раба своего. Тогда – нет меры скорби и позору для людей, подвластных им.

Но мы, потомки отстрадавших праотцов, с бесстрастием рассматривая прошедшие века их, соболезнуя сердцем бедствиям отцов наших, в то же время должны созерцать бытие предков с другой точки зрения.

Так же необходимость событий, какая раскрылась перед нами в Удельном периоде, раскроется для нас и в последовавшем затем периоде монгольского владычества над землями русскими.

Он был необходим, этот период, необходим по таинственным судьбам провидения, для того, чтобы пережить его, Русь явилась самобытным государством в ряду других государств. Изображая период Уделов и находя, что сущность его заключается в развитии общественности по диким странам Севера, мы видели в событиях его какое-то распадение целости народной, какое-то стремление частностей к самобытному образованию. В периоде владычества монгольского найдем совсем другой порядок действий: мы увидим, как объятые внезапной бурей бедствий и залитые потоками крови самобытные частности станут исчезать постепенно; как в одном месте действий сохранится остаток Древней Руси; как все будет потом стремиться к этому остатку прежнего, или, лучше сказать, к этому зародышу нового; как провидение явит там людей, сильных духом, как все прежние частности Руси постепенно будут ими соединяемы, и по глаголу Бога, разделятся воды и суши и будет свет – восстанет из мелких русских княжеств великое Российское государство.

Не унывать, но поучаться должно человеку, созерцая такое дивное устройство судеб Божиих, и тем поучительнее подобное зрелище жизни человека, утучняющей ниву жизни Человечества, когда для этого соединяются действователями Европа и Азия, народы идут от песчаных пустынь далекого Востока в леса и дебри Волжские и Днепровские, и рука провидения пишет историю их огромными, могучими чертами, являя потом совсем новый народ, совсем новое образование. Мы увидим судьбу такого нового образования, нового народа в Руси – судьбу великую! Рассматривая события от пришествия норманнов, или варягов, к славянам до нашествия монголов на русские земли, мы видели начало и жизнь русского народа. Со времени нашествия монголов до низвержения рабства, ими наложенного, мы увидим начало и жизнь Русского государства.

Этот великий период, заключающий в себе более 200 лет, подобно периоду Уделов, сам собой, естественно, делится также на две половины: первую – до основания самобытности Московского княжества; вторую – до основания самобытности Российского государства. Разница та, что в периоде жизни русского народа мы видели сначала беспрерывное возвеличение действователей, сильных духом, подвизавшихся для возвеличения Руси; потом находили постепенный упадок, унижение: мужи сильные умалялись, исчезали или бездействовали, и те, которые еще не угашали духа, оказывались бессильны против погока событий, их увлекавшего. Противное увидим в период жизни государства Российского. Первая половина его представит нам еще более глубокое падение духа, еще большее бездействие общественной силы; мужей крепких духом не будет вовсе или силу души будут они показывать только в бесстрашии мученичества, только в самоотвержении пред гибельной кончиной. Но чудно все станет оживать перед нами во второй половине сего периода! Отколе явятся новые люди и отколе новая сила! Какие смелые подвижники восстанут на дело провидения! И что всего изумительнее: провидение, удивляющее нас в слабости человеческой, умудряющее слепца, поведет и слабых, и бессильных к величию, чести и благу подвластных им; пред ними падут люди, далеко превышавшие их умом и крепостью души, – и возвеличится Россия!..

Мы сказали, что в следующем после Уделов периоде рука провидения писала Историю Руси огромными, могучими чертами: судьбы ее соединяли здесь Европу с Азией; ставили в ряд европейских народов новый, сильный и могучий народ; сливали Русь с Европой, дотоле от нее отдельной и между тем достигшей совершенно нового образования. Пока в горниле двухвекового бедствия перегорала Русь, Европа кончила период Средних веков и вступила в век нового бытия, до нас продолжающийся.

Это воззрение на Историю, уже знакомое мыслителям других стран Европы, для нас так еще ново, что русский историк принужден останавливаться и, убеждая других в истине этого воззрения, предварительно должен опровергать ложные мнения, поселенные издревле младенчеством умственных понятий. Не страшась превратного истолкования слов наших, не внимая воплю предрассудков, всегда упрямых и упорных в заблуждении, мы уже опровергали и – смеем думать – опровергли ложные понятия, какие составляли доныне из грубых преданий народная наша гордость и не понимавшая сущности дел слепая любовь к отчеству историков наших, о начале русского народа, о событиях до периода Уделов, особенно о самом периоде Уделов. Необходимо и здесь начать наше повествование опровержением.

Монгольские завоевания в XIII в.

Изумляясь исполинскому началу Руси, дивному, беспримерному в летописях других стран и народов; полагая, что Русь в самом начале уже образовала собою обширное могущественное и единовластное государство, представляли нам доныне период Уделов волнением бунтовщиков против великих князей, главных повелителей и единовластителей русских стран. Вопреки явному обличению делами, историки мечтали видеть это основание в жизни русских стран, и думали, что оно ослабило наконец силы Руси, хотя и не разрушило системы единовластия. Несправедливость этих предположений уже обнаружилась перед нами в беспристрастном и верном изложении событий. Нашествие монгольских орд и рабство, наложенное ими на Русь, подавали повод к новым заблуждениям историков. Не простирая взора за пределы Руси, каким-то отвратимым злом почитали они эти бедствия и горевали о судьбе Руси, уверенные, что без междоусобий удельных руссы могли бы разбить полчища монголов, и отвратить грозу власти их.

Сказать: что было, то долженствовало быть, значило бы впасть в фатализм, недостойный истории. Мы не довольствуемся им – нет! Вопрошая ум наш, при поверке событий не одной Руси, но всей Европы и Азии в XIII веке, мы узнаем, как мал и недостаточен был обзор тех людей, чье мнение о периоде монгольского владычества мы теперь изложили. История двух частей света, Европы и Азии, посредницей коих была Русь, вечное поприще перехода народов из Азии в Европу представляет нам совсем новый взгляд на период монгольской власти.

В этот период всколебались волны последнего великого движения народов; они охватили пространство от острова Явы до Новгорода, от берегов корейских до берегов Адриатического моря, и от Индии до Перми. Это движение человеческих обществ было ужасно, как ужасны буря, потоп, землетрясение: кровь и слезы обильно лились в этот период на берегах Инда, Ганга, Аракса, Волги, Одера и Дуная. Думать, что сила какого-нибудь Юрия или хитрость какого-нибудь Даниила могли отвратить эту грозу от земель русских, и при перевороте всемирном не стараться узнавать в прошедшем тайн жизни человечества в настоящем и будущем, скорбя только об участи погибших наших праотцов, – было бы несообразно с великим назначением истории.

Отвергнем же малодушные сетования и раскроем скрижали Истории с тем беспристрастием и хладнокровием, с каким уже читали мы их доныне. Страсть – удел поэта, но не историка.

Вначале вспомним прежние выводы наши. «Новый порядок дел произошел оттого, что с унижением достоинства великого князя, в борьбе за мечту власти, за право обладать благословенными горами Киева явилась самобытная жизнь частей» – таков был первый вывод наш. Мы указали после этого на гибель половцев, как будто «очищавших поприще чему-то грозному, чему-то страшному, темневшему в дали степей восточных»; на ослабление Полоцка, породившее Литву; на защиту Руси от Венгрии и Польши Галичем; на явления частных сил – Рязани, Мурома, Курска, Новгорода-Северского и, наконец, Владимира-Залесского, с которым гнездо будущих событий отодвинулось на Север. В заключение мы сказали, что повесть о второй половине периода Уделов решит нам то, что еще кажется неясным в событиях первой половины; что мы увидим в ней «ниспровержение уже не Великого княжества – оно пало со смертью Мономаха, – но даже самого места, где оно существовало, – Киева, дотоле только для половцев не бывшего предметом благоговения; увидим, как разгар страстей доведет до решительного разделения север, юг, все части Руси; унизит характер одних до грубых злодейств первого времени руссов; сделает других какими-то странствующими рыцарями чести и удальства и доведет наконец всю Русь до кровавой бани очищения».

И не все ли это показала нам вторая половина периода Уделов? Найдем здесь главные черты событий с 1157 по 1236 год. В это время два поколения прошло по лицу земли: умерли деды, отжили отцы, жили внуки.

Прежде всех погиб Олегович (Изяслав, в 1161 г.) и скончался Мономахович (Ростислав, в 1167 г.), последователи старой системы: преобладания над другими посредством звания великого князя. В Киеве сел Мстислав Изяславич. Личный враг его, Андрей Боголюбский, отринувший старую систему и образовавший отдельную силу в Суздальской области, принял старшинство над союзами смоленских Ростиславичей и черниговских Олеговичей. Киевский князь вскоре пал от соединенной их силы. Андрей господствовал после этой победы, объявил Киев уделом своим и назвал себя великим князем. Мгновенный порыв самовластия взволновал тогда душу Андрея. Так же, одним ударом, хотел он сломить Новгород, как сломил Киев и Мстислава; но силы его сокрушились о грудь новгородскую, и в недоумении остановился он, думая видеть в неудаче своей перст судьбы. Между тем Олеговичи и Мономаховичи ссорились и коварствовали. Еще раз Андрей испытал силы. Мужественный Ростиславич, Мстислав Храбрый, оказал явное презрение к его власти, и разбитие полчищ Андрея и его союзников совершенно укротило горделивые порывы суздальского князя. Вскоре погибший от рук убийц, он оставил на поприще действий Олеговичей, мелких, но сильных коварством, и Ростиславичей, крепких рукою Мстислава Храброго. Олеговичи действовали неутомимо; смуты, междоусобия – все казалось позволенным этому союзу князей Олегова рода, руководимому Святославом черниговским. Святослав вмешался в споры за суздальское наследство и в то же время искал Киева. Достойный его соперник, Мономахович, Всеволод добыл Суздаль себе. Тогда захотел возвыситься над всеми Мстислав Храбрый, одушевил собою новгородцев, победителей Боголюбского, но – гроб отверзся перед ним в самом начале его поприща. Святослав и Всеволод, равно неспособные к великим подвигам, но равно хитрые, остались на свободе, довольствовались взаимным опасением и дозволяли друг другу уничтожать мелких князей. Это разъединяло русские земли. Несколько лет, отдельно, Всеволод душил свободу новгородскую, жег Рязань, иногда бил волжских булгар и этими действиями поддерживал название Великого князя. В это время слабел Полоцк, восставала Литва, вгнездился в Ливонию Орден меченосцев – порождение современной идеи Крестовых походов. С половцами русские полевали, не сражались, и Святослав действовал отдельно на юге, как Всеволод на севере: владел Киевом, ссорился, мирился с Ростиславичами, всего хотел, не имел духа ни на что решиться и умер, когда в Галиче, посреди смятений, каким подвергла эту область смерть долголетнего, умного сына Владимиркова, явился князь грозный и умный Роман. Немного времени держал он в руках своих управление Южной Русью. С погибелью его снова ожила мелкая крамола; Олеговичи и Ростиславичи отнимали Киев и иные города друг у друга, малодушничали, хитрили и, при политике суздальского князя, брали попеременно первенство. Олеговичам надлежало наконец перемочь. Но здесь явился человек без страха и укоризны, истинный рыцарь духом: мы говорим о Мстиславе Удалом. Разъединенная Русь заслушалась его воли и меча. Но Удалый был уже чужд мысли о великокняжестве и представил собою только зрелище великодушного самоотвержения для пользы других – миря наследников Всеволода Суздальского, храня свободу новгородцев, безопася Псков и Новгород от меченосцев, защищая Галич от Польши и Венгрии, держа в повиновении Ростиславичей, – явление высокое, удивительное, какими нередко знаменуется последнее издыхание государств и народов!

Тогда загремели первые громы Востока, разразившегося страшными тучами, которые вихрь побед понес во все стороны. Пред мощью одной из них пал силою и душою Мстислав Удалый как доказательство ничтожества мудрости и силы человеческой пред судьбами Бога. С изумлением видели потом современники удаление грозной тучи варваров и даже не заметили кончины Удалого. Мелкая крамола снова овладела умами и доводила до решительного безумия. Сын Всеволода, добрый Георгий, хранил только Суздаль, укрепляя союз с племянниками. Свобода новгородская боролась с притязаниями Олеговичей, главным представителем коих явился Михаил черниговский. Он и Ярослав, брат Георгия, действовали равно в Киеве и Новгороде. Михаил овладел наконец Галичем, столь тяжким его роду, где аристократия вельмож свирепствовала подобно демократии веча новгородского и где сражались между собою в одно время Венгрия, Польша, сын Романа Даниил и Олеговичи. Как ничтожна история этого времени: не было веры в клятву, ни союза между князьями и дружинами; приезд или отъезд князя означал завоевание или потерю княжества!.. Ярославу достался наконец Киев; Даниил скрывал свои замыслы на Волыни; потомки Ростислава беспокойно владели Смоленском; остальные Олеговичи теснились в своих уделах, Чернигове, Новгороде-Северском, Рязани, Курске и так же держались за Галич, как Ярослав за Новгород.

Не явно ли все это доказывало совершенное падение самой идеи Великого княжества? На минуту вспыхнув в душе Боголюбского, она не являлась уже более и сделалась тщетным названием, которое принимал тот, кому оно нравилось. Свирепство вражды выведено было при том из всех пределов: и прежде Василько был ослеплен, и жесток был на мщение Мономах; но сколько таких злодейств совершалось в это время, и как равнодушно смотрели на них современники! Вспомните ослепление племянников Всеволодом и погубление им Рязани; убиение Олеговичей в Галиче; жестокость Романа; убийства в Рязани; позор Киева, ограбленного, опустошенного несколько раз… Но вот главное: разрушение идеи Великого княжества, при свирепых страстях и хладнокровной жестокости, породило две другие идеи. В душах малосильных явилась мысль об укреплении коварством, убийством, политикой, частными владениями и утверждении себя союзом родичей: таковы были Святослав и Всеволод, державшиеся на юге и севере Руси. В душах сильных явилась другая мысль: о каком-то владычестве крепостью меча, без основания отдельного частного владения – так мыслили два Мстислава, отец и сын, отличенные названием Храброго и Удалого, как будто и современники думали, что надобно отличить особыми названиями эти новые, дотоле незнакомые характеры. Где первые губили, там другие восставляли; где одни коварствовали, там другие бились. И при малейшем удобстве тех и других равно облегала и крутила мелкая крамола подручных князей, беспрерывно более и более дробившая удельные княжества.

Мы изложили уже состояние Европы в середине XII столетия; показали, что, кроме Ордена меченосцев, этого влияния идеи Крестовых походов на дела Руси, и кроме вмешательства Польши и Венгрии в дела Заднепровских областей, Европа была совершенно отдельна от Руси, как основанием своих обширных политических движений, так своей верой и своим образованием. Действия меченосцев и проповедников и воителей датских и шведских ограничивались только столкновением с Новгородом, Псковом и Полоцком. Действия Венгрии и Польши касались только Волыни и Галича. Завоевание Царьграда латинскими крестоносцами отделило жизнь Греции от жизни Руси.

Так приготовилась Русь к новому периоду, к кровавой бане очищения, – как мы говорили выше. Здесь новый период истории русского народа.

Мы описали уже начало гибельного переворота, долженствовавшего совершиться мечами азийских орд, – несчастную битву на Калке и следствия оной. Но мы говорили так, как говорили о сем наши предки: их слова, их ужас при появлении неизвестных дотоле варваров, их горесть при поражении Мстислава Удалого, их недоумение, когда опять исчезли языки незнаемые в странах неведомых, представили мы. Теперь, обозначив происшествия и рассмотрев сущность событий в русских землях, узнав отношения Руси к Европе, изложив дееписание с того времени, когда начался русский народ и прекратились переселения народов из Азии в Европу, до тех пор, когда Русь провела самобытно уже два периода и снова должны были начаться переселения в Европу из Азии, переселения последние, – обратимся на Восток. Таинственная завеса, закрывавшая Восток и Азию, открывалась снова в это время для Европы и для Руси.

Не на мелкое начало Чингизова владычества должны мы обратить внимание наше – обзор событий будет в таком случае мал и ограничен, – но на общность истории азийской. Всего чаще происходит ошибочность оттого, что люди, привыкшие в современном видеть только часть событий (когда конец их теряется в будущем, а страсти затмевают начало), переносят этот образ воззрений и к прошедшему.

Азия, обширнейший из всех земных материков, окруженный морями со всех четырех сторон, огромная толща земель, лежащая под всеми климатами, от жаров экватора до вечных льдов полюса, широко примкнутая к Европе Уральской и Кавказской полосами земли, разнообразимая льдом и солнцем, произведениями и местностью, искони была (как мы уже говорили) «рассадником племен, пересаждаемых рукою провидения в Европу, где суждено было им созревать и давать плод в общественной и умственной жизни». Так древле переселились из Азии в Европу индо-германские, индо-славянские и пелазгийские племена; так шли потом в Европу племена саков и монголов и преображали судьбы царств и народов.

Таковы следствия; но не здесь заключались начало и причины народных и родовых переселений и смешений: они были производимы географическими и этнографическими причинами.

Рассматривая Азию в отношении географическом, видим громадные возвышения горных хребтов, которые от главного узла Гималайского развиваются из середины Азии во все стороны и делят таким образом безмерное пространство ее на несколько великих плоскостей, различных климатом и родовым образованием.

Север Азии представляет собой широкий объем земель, пологих к Ледовитому морю, подверженных холоду, степных, лесистых, обильных зверями. Средина есть высокая горная плоскость между Алтаем и Тавром, отделенная песчаной степью Гобийскою от восточного склона земли и примкнутая к западному низшему протяжению. Южный наклон от Гималаев заключает в себе два индийских полуострова и земли Каспийские; восточный – Китай и земли северо-востока.

Страны, самые обильные всеми дарами природы, составляют таким образом западный, южный и юго-восточный уклоны Азии. Здесь-то была колыбель общественного и умственного образования человеческого, начало стольких религий, знаний, идей, общественных делений и образований, переходивших в самые вещественные формы и самые высокие символы. И все это было проявляемо в исполинских объемах родов, царств, народов.

Естественное положение гористой и степной середины Азии не допускало подобного развития духа и общественности между туземцами этой части земель. Напротив, оно вело их к пастушеской, полудикой, воинской жизни. Кочуя по степям своим, подвергаясь действию неблагодарной природы, чувствуя лишение удобств, естественно стремились они, при умножении своем, оставлять неблагословенную отчизну и, подобно бурным потокам, несколько раз сливались с горных вершин и степей своих на юг, запад, северо-восток и юго-восток азийский. Темны остались для нас повести о нападении их на восток и юг; но на запад известны со времен древнейших. Знаем, что сходя в эти страны, нападали они на туземных народов, ослабленных благословенным климатом, образованием, удобствами жизни; они терзали их, покоряли и частью оставались на завоеванных развалинах, образуя собой новые царства, частью возвращались в свои родные степи с новыми понятиями и удобствами жизни. Они начинали там новую жизнь, смешивались, сражались между собой и гибли миллионами в продолжение целых веков. Чем далее в древность, тем выразительнее являются эти перевороты, тем они громаднее и тем непонятнее для нас во мраке времен и мифических преданий: идеи превращались в религии, царства в роды, раздвижение простиралось от одного края Азии до другого, от севера до юга, от востока до запада.

Так эти две боровшиеся между собой стихии азийского деления человеческого рода на Юго-Западе и Юго-Востоке Азии явили мистику буддизма, многосложность индийской мифологии, магизм персов, фатализм сарацинов, философическую духовность китайцев. Так, среди древнейших народов, аборигенов Азии, образовались в этих странах земледельческая оседлость турецких племен, отшельническая жизнь Тибета, неподвижная общественность Китая, деление на касты индийцев; образовались и родовые деления монголов и турок, китайцев и индийцев, и основывались и падали попеременно владычество и сила ассирян, вавилонян, персов, парфян, сарацинов, монголов и турок, произведшие, между прочим, два великие переселения народов в Европу и отбросившие обломки родов в север и юг Азии, в Африку и даже в Америку.

Казалось, что к XIII веку кончились эти страшные потрясения Азии. Подобно тому как угасшие вулканы азийской природы оставались уже неизменны в горных образованиях, так родовое деление древних аборигенов Азии, монгольских, турецких племен и народов запада, юга и юго-востока азийского было подвержено только частным изменениям, но не могло, по-видимому, ожидать переворотов всемирных. Уже Европа была полна народами – Древний мир ее был сокрушен, Новый образовался; переселения, нашествия кончились. Место истреблений заступили завоевания, место нашествий, войны и походы. Но судьбы Бога, являемые в великих, исполинских переворотах, еще не вполне тогда совершились, и древний порядок дел начался снова: в Средней Азии восстал народ, дотоле ничтожный, пронес имя свое повсюду, означил его в Истории реками крови и заставил трепетать за все, что веками созидаемо было в Азии и Европе. Этот народ был – монголы, последние выходцы из степей Средней Азии, хлынувшие на восток, запад, юг азийский и на северо-восток Европы. «От начала мира варвары никогда не были столько сильны, как ныне монголы, уничтожающие царства подобно тому, как былинку исторгают: до толикой степени возвысилось их могущество! Для чего Небо попустило им свирепствовать таким образом?» Так думал житель Китая, когда европеец с ужасом писал, что монголы хотят покорить власти своей целый мир и никакая сила не остановит их хотения, кроме единой воли Божьей.

Для свершения таких событий, для того, чтобы из ничтожных монголов соделать завоевателей полумира, следовало явиться в мир избранному провидением человеку. Так лучи света собираются в одну точку, дабы произвести огонь и пламень: перед сею точкою крепчайший алмаз превращается в уголь. Явился избранник: это был монгольский хан Темудзин, принявший впоследствии громкое имя Чингизхана, или Повелителя сильных.

Испытавшая множество внутренних переворотов, извергнувшая из себя столько многочисленных народов средняя, степная Азия издревле была местом кочевья собственно небольших, разных племен, под собирательными именами являвшихся другим народам и в других странах. Соединяемые и разделяемые различными междоусобиями, они представляют нам смешение варварских имен тем более затруднительное, что предания о них впоследствии обезображивались или чрезмерными преувеличениями, или чрезмерным унижением, смотря по тому, как, кто и когда повествовал об оных.