Текст книги "История русского народа"

Глава 4. Введение христианской веры. Новое разделение и соединение русских княжеств при Ярославе

Сношения с греками не прерывались при Владимире: он знал состояние Греции; греки знали события в Руси. Они могли видеть во Владимире повелителя страны, принимавшей более и более гражданскую образованность, могли надеяться найти в нем союзника мощного и сильного. Император Иоанн Цимисхий уже не существовал, погибший от яда, поднесенного ему злодеем. В годы зрелой юности Василий и Константин, дети Романа, приняли правление, но опекунство над ними не кончилось смертью Цимисхия. Человек ничтожный, но хитрый, он умел овладеть умами царственных юношей и правил государством: еще 12-ти лет, Василий, храбрый и благоразумный, знал только забавы дворские; Константин навсегда остался государем только по счету. В это время сарацины усилились в Азии, где два полководца греческие бунтовали и думали даже о багрянице царской. Булгары, не страшась юного царя, приобретшего впоследствии своими победами прозвание ужаса булгаров, ободрились, восстали, делали набеги даже до самых стен Царьграда. В это время опекун царский мог отправить к русскому князю, преемнику Святослава, посольство для испрашивания помощи.

Другое дело, весьма значительное, вмешалось в это сношение. Уже христианство было распространено в западных государствах, соседствовавших с Русью. Среди них только Русь оставалась во тьме идолопоклонства, и тем сильнее устремлялись на нее виды соперничествующих владык христианства: патриарха Царьградского и Папы Римского. Сильным влиянием своим на Германию латинский первосвященник успел уже присвоить себе власть над Церковью Моравии, где последователи церкви Греческой были преследуемы и гонимы; успел, кроме того, сделать важное умножение паствы своей в Польше, крещенной латинскими проповедниками. Виды его простирались на Русское государство, и сношения, при Ольге начавшиеся, поясняет посольство руссов к германскому императору в 973 году. Следы сношений с папой, имевших целью введение христианства в Россию, находятся в наших летописях. Мог ли греческий патриарх не ревновать к своему сопернику, уже отнявшему Моравию? Вероятно, что он употребил все средства для убеждения русского князя принять христианскую веру и принять ее от Греческой церкви.

Утомленный пылкими страстями и честолюбивый Владимир обладал таким умом, который мог показать ему все выгоды обращения в христианство. Истины христианской веры, светлые и благие, согревающие земное бытие и открывающие небо за гробом, могли ярко освещать ум Владимира. Летописи наши передают нам огромный рассказ об испытаниях веры, беседах греческих проповедников с Владимиром и убеждении князя этими беседами. Рассказ выдуман, но основные черты его замечательны. Любя сладострастие, Владимир готов был сделаться мусульманином, но запрещение вина казалось ему запрещением тяжким. «Вино – веселие Руси; мы не можем не пить его», – говорил он. Иудейский закон не нравился ему, как закон народа рассеянного и бедствующего. Кроме того, греческие проповедники изобразили ему в отвратительных красках и мусульман, и жидов.

Константин Порфирородный за 40 лет до Владимира, говорил, что варвары – руссы, хазары и турки – всего более стараются выведать у греков тайну греческого огня, достать греческие одежды греков и вступать в брачные союзы с императорами греческими. Он объяснял сыну своему, как должно ему отговариваться от всех их требований, как должно говорить, что греки не могут давать иноплеменникам одежды, отличающей великих императоров Царьграда; что ангел принес с неба тайну греческого огня и что христианские государи, императоры Царьграда, не могут быть в родственном союзе ни с кем из иноплеменных, тем более с язычниками. Немногие примеры нарушения этого правила греки оправдывали хитрым образом, утверждая, что по особым, великим причинам члены императорского семейства и сами греческие императоры могут жениться на дочерях язычников, очищая их крещением. Таким образом, христианская вера делалась условием родства с греческими императорами. Владимир понял это, увидел новое средство к почестям и объявил, что готов принять закон христианский, но требует руки греческой царевны, сестры Василия и Константина. «Тогда крещусь», – говорил он.

Владимир лучше Святослава знал свойства народа, и если должно почесть его и первосвященником славянского идолослужения, то тем легче мог он сделать новую, важную перемену. «Придайте ума советом вашим, – говорил Владимир своим боярам и дружине. – Что вы мне скажете? Греки беседовали со мною: они хулят все другие веры и хвалят свой закон. Много они мне говорили о создании, бытии мира и будущей жизни; хитро говорят они; любо и чудно слушать их». «Никто не хулит своего, а всякий хвалит, – отвечали советники Владимира, – но если бы не хорош был закон греческий, то Ольга, бабка твоя, мудрейшая из всех человеков, не приняла бы его». Итак, воле князя ничто не противилось. «Где примем крещение?» – спросил Владимир. «Где тебе угодно», – отвечали ему.

Думаем, что предложение Владимира сначала изумило греков. Предложение отдать греческую царевну за варвара, скифа, убийцу родного брата ужаснуло греческих царей и двор их. Василий, набожный, в старости носивший власяницу инока под царской багряницей, не пивший вина и не евший мяса, мог и в зрелых летах усердно желал причастия славе апостолов, проповедников Евангелия, мог ревновать просвещение христианством другой земли, где некогда, по преданиям, шествовал апостол Андрей. Патриарх Царьградский также мог разделять это желание, усиливаемое враждой к папе. Но ни ревность к святой вере, ни политические выгоды не могли убедить Царьградский двор согласиться на желание Владимира. Не знаем, что отвечали ему; но на следующий год хоругви руссов возвевались в стране, дотоле не испытывавшей вполне силы русского оружия. Ладьи руссов и сам Владимир явились под Херсоном, главным из греческих городов в Тавриде: единственный поход Владимира как завоевателя чуждых, отдаленных областей.

Таврида знала руссов, обладателей Тмутаракани и грабителей греческих судов в устье Днепра, но в первый раз увидела она ополчения руссов, некогда грозившие Царьграду. Херсон никогда не был крепким городом; жители его заперлись, однако ж, в стенах своих. Руссы обложили их. «Сдайтесь, – говорил Владимир херсонцам, – или три года буду стоять под стенами вашими». Началась осада; измена, привычное оружие Владимира, скорее трех лет решила участь Херсона. Житель этого города, иерей Анастасий, успел уведомить Владимира, что стоит только перекопать водопроводы, снабжающие город водой, и Херсон будет в его руках. Владимир исполнил совет; Херсон, томимый жаждой, сдался; руссы заняли город.

Тогда явились в Царьград послы от князя русского, как покорителя знаменитого греческого города, и переговоры продолжались недолго. «Херсон принадлежит мне, – говорил Владимир. – Я крещусь, если отдадите за меня сестру вашу, ибо вера и богослужение ваше мне любы; иначе увидите меня под Царьградом». Царевна Анна, требуемая Владимиром, лучше хотела умереть, нежели ехать в Херсон к жениху своему, и горько плакала, садясь в корабль, долженствовавший навсегда разлучить ее с великолепием Царьграда, родиной и надеждами счастья. «Бог избирает тебя, да обратишь в святой закон его Русскую землю. Или ты не знаешь, сколько зла причинили уже руссы Греции, и если не согласишься, сколько причинят они еще», – говорили братья, расставшись с ней.

С радостью встретили царевну в Херсоне. Владимир занимал дворец, находившийся на городском торжище. Церковь христианская была между этим дворцом и другим, где остановились царевна, сановники, пресвитеры цареградские и свита ее. Церковь эта казалась таинственным символом, разделяющим язычника от христианки. Крещение русского князя было совершено немедленно. Летописи рассказывают чудо: у Владимира болели глаза, так что он не мог ничего видеть, но когда епископ херсонский с пресвитерами цареградскими совершили торжественное крещение Владимира, он прозрел мгновенно.

Крещение Владимира

Достопамятное таинство крещения совершено было в церкви, о которой мы упомянули. Владимир принял христианское имя Василий. Бояре и дружина его крестились по примеру князя своего, а брак греческой царевны с Владимиром сделал руссов друзьями греков. Часть войск Владимира отправлена была в Грецию, на помощь цареградским императорам против мятежника Склира. Владимир отдал Херсон грекам, как вено за свою супругу, и велел созидать в Херсоне церковь в память своего пребывания.

Верим благоразумному пастырю, но передаем предание, современное великому событию.

С победой, как родственник знаменитого дома цареградских императоров, Владимир прибыл в Киев, преображенный духом. С ним были супруга-христианка, бояре и дружина – христиане, священники цареградские и херсонские. Не трофеи воинские, не золото, отнятое оружием, но святые мощи, благословенные иконы, священные сосуды, книги, закон истинный в сердце и славу апостола Русской земли в грядущих веках нес Владимир на родные днепровские берега.

Были и есть примеры действия святой благодати над язычниками, принявшими божественный закон. Приступая к купели возрождения с сердцем закоснелым, по расчетам корысти, они воспринимали преобразование ума и сердца от этого источника жизни. Почти всегда новообращенные христиане становились самыми жаркими поборниками святой веры, если только меч не сверкал над крестом, их осенявшим; в этом последнем случае человек ожесточается потерей свободы и воли, ибо тогда с верой налагается на него иго рабства. Но мы знаем, что среди бродящих орд Азии и диких поколений Европы по голосу веры являлись мученики из людей, едва узнавших веру христианскую. Таково было действие веры и на Владимира. Он искал земной славы, но с крещением преобразился в христианина умом и сердцем, и все для него изменилось. С ужасом увидели киевляне ниспровержение и бесчестие идолов: двенадцать человек повалили истукан Перуна, привязали его к хвосту коня, волокли через Киев, били палками и бросили в Днепр; других идолов жгли, рубили. Киевляне плакали, недоумевали, когда бирючи, ходя по Киеву, возвещали, что князь велит всем жителям Киева являться на берег Днепра и что неявившийся подвергнется его гневу.

На другой день открылось великое зрелище. Берег Днепра был покрыт народом. Уже киевляне знали, зачем были призваны, и не противились велению князя. «Если бы не добр был греческий закон, князь и бояре не приняли бы его», – говорили они друг другу, видя Владимира, торжественно идущего с знамениями веры, при пении ликов, предшествуемого священниками, и с ним княгиню Анну, бояр, старцев, дружину, с благоговением преклоняющихся перед крестами и иконами. Освятили Днепр, народ вошел в воду, и крещение было совершено. «Бог, сотворивший небо и землю! – восклицал Владимир, возводя очи и руки к небесам. – Призри новые люди сии; даждь им уведети тебя, истинного Бога, и утверди веру в них!»

Немедленно приступили к строению церквей на тех местах, где были требища идолов: на холме Перуновом срублена была деревянная церковь Св. Василия. Во все города посланы были повеления князя ниспровергнуть идолов и строить церкви: никто не ослушался, везде народ крестился по повелению князя.

Крещение киевлян

Но все ли новые христиане понимали важное таинство, над ними совершенное? Не думаем. Как варяги приняли веру славян, так теперь руссы приняли веру греков. Кто мог объяснить им истины христианства? Кто из них мог понять их при изъяснении грека, едва знавшего язык славянский? Сами греки могли ль назваться христианами, понимавшими закон христианский? Схоластические споры давно уже затмили в их умах истины религии, обряды заменили для них ее сущность, и благотворное действие веры долженствовало тихо и медленно прозябать на новой ниве, готовой к плодам благодатным, но невозделанной.

Владимир хотел двумя средствами действовать на народ. Божественная служба производима была по славянским переводам церковных книг, сделанным для моравов и булгар. Надобно было распространить между руссами и сделать известным малопонятный язык церковных книг, научить руссов грамоте, и Владимир велел учреждать училища для этих предметов. Матери плакали, видя своих детей, отводимых в такие училища, считали их мертвыми, но не смели противиться. Из этих рассадников рассеивались семена учения в народе. Кто знает уважение даже нынешних простолюдинов наших к грамотному, тот поймет, каково долженствовало быть это уважение за девять столетий, какое почтение тогда внушал такой человек. Другое средство, употребленное Владимиром, была власть, данная духовным особам. Священник сделался судьей, страшным в глазах каждого, ибо Владимир отделил суду их важную часть законодательства. Кроме неподсудности духовных людей ни князьям, ни боярам, суду их предоставлены были браки, разводы, прелюбодеяния, похищения и насилия девиц, волхвованье, колдовство и укор каким-либо из означенных преступлений, ссоры и драки между родителями и детьми, церковная татьба, ограбление мертвецов, непристойные деяния в церквах и неприличное употребление святых предметов, детоубийство, идолопоклонство. Все эти статьи составляли нововведения, и, естественно, должны они были подлежать суду людей, знавших правила, по которым должно было поступать. Но таким образом передавалась духовенству власть обширная, и доныне остались у нас в народе следы страха, какой наводил духовный суд на всех мирян.

Этого было недовольно. С Владимиром прибыл в Киев херсонский иерей Анастасий, передавший в руки его Херсон, и вероятно, что этот хитрый грек умел овладеть доверенностью князя, ослабляя в то же время непосредственное влияние цареградского духовенства. Анастасий был первым духовным сановником при Владимире и убедил его воздвигнуть великолепную церковь. Не щадили издержек: выписывали из Греции мозаику, мрамор, порфир, употребляли золото и драгоценности. Призваны были мастера из Греции; строение продолжалось восемь лет, и в 996 году Владимир вступил в этот храм, ознаменованный именем Богоматери. Здесь, с радостью взирая на великолепие и благолепие храма, он установил платеж десятины со всех своих доходов в пользу духовенства и церковь назвал Десятинною. Анастасий вводил на Руси все преимущества, какими пользовалось духовенство в других землях, и не делил власти своей с Царьградом. Греки не противились, кажется, этим распоряжениям и давали свободную волю Анастасию, предоставляя времени преодоление его силы.

Дети Владимира оказывали такое же рвение к христианской вере, как и сам Владимир. Они были уже правителями в разных областях, зависевших от Владимира: Вышеслав в Новгороде, Изяслав в Полоцке, Ярослав в Ростове, Глеб в Муроме, Святослав в Древлянской земле, Всеволод во Владимире, Мстислав в Тмутаракани, Святополк в Турове. Вышеслав скончался в юных летах, и Ярослав переведен был в Новгород; Ростов был отдан Борису. Летописи не упоминают о детях Владимира Судиславе, Станиславе и Позвизде; вероятно, первый оставался в Киеве, а двое других умерли в детстве. Борис, любимый сын Владимира, был христианином пламенным: знал церковные книги, любил молитву и пение духовных песен; Ярослав новгородский был также ревнитель православия; Мстислав и Глеб ознаменовали себя подвигами благочестия.

Благотворение к бедным было следствием обращения Владимира. Слыша слова Евангелия: блаженни милостивыи, он позволил всем неимущим приходить в терем княжеский, где довольствовали их трапезой и деньгами; учредил особые телеги, на которых возили по Киеву хлеб, мясо, рыбу, овощи, мед и квас в бочках, раздавая немогущим идти на княжеский двор. Он учредил советную свою думу из духовенства, бояр и избранных старцев, советовался с ними о суде и делах гражданских: так, по их совету введена была смертная казнь преступникам вместо виры, но сопротивление граждан принудило отменить ее и ввести по-прежнему окуп; для сбора таких окупов учредились приставы и особые дружины.

Беспрерывные набеги печенегов и поход в Червенскую область составляют все внешние дела княжения Владимира до 1014 года. Родственный союз Святополка, князя туровского, с польским королем утверждал дружбу руссов с этим государством, уже сильным при владычестве Болеслава, государя мужественного, соединившего под свою власть уделы детей Мечислава, братьев своих, давшего законы Польше, воевавшего с немецким императором и умевшего противиться могуществу Генриха II. Святополк и Борис были в Киеве, когда Владимира оскорбило неповиновение новгородцев.

Он владел землями от Балтийского моря до Карпатских гор в Венгрии и от Богемии до Волыни. Оттон III (в 1000 г.) гостил у него в Гнезно, утвердил ему титул короля и признал его независимым от всех обязанностей вассала Германии. Но важнейшая услуга Болеслава Польше состояла в гражданском устройстве земли польской: он разделил ее на поветы, или города (civitates, burgi), построил при городах замки, или крепости (castellum, castrum). Болеслав старался собрать с собой народ в города, в крепостях установил кастелянов, или старост, составил при себе совет из 12 вельмож (consiliarii) и определил звания народные. Тогда начались звания рабов, крестьян и шляхты. История Польши связана беспрерывно с русскою до самого появления Литвы. Мы должны наблюдать ее. О браке Святополка с дочерью Болеслава говорят западные писатели (см. Карамзина, Ист. Г. Р., т. II, пр. I)…

Здесь появляются первые явные следы народной вольности, сделавшей впоследствии Новгород сильным и могущественным. Уже давно Новгород не зависел от Киева, управлялся посадниками, вел отдельные войны и повиновался киевскому князю на условиях. Но обогащаясь торговлей, владея обширными землями от Белоозера до Эстонии и от Невы до Смоленской области, новгородцы не захотели наконец платить дани, 300 гривен, установленной еще Олегом. Ярослав принужден был повиноваться голосу новгородского веча и посадников, не смея явиться раздраженному Владимиру. Неповиновение оскорбило князя киевского, видевшего в новгородцах бунтовщиков. Он велел готовить пути, собрал войско, сам выехал из Киева и не возвращался в него. В Берестове тяжкая болезнь постигла его. Слыша о набеге печенегов, он отправил Бориса ростовского против них и скончался 15 июля.

Бояре, бывшие в Берестове, скрыли смерть Владимира, ночью привезли в Киев тело его и поставили в Десятинной церкви. Летописец сказывает причину: Святополк, князь туровский, был тогда в Киеве, тайно сносился с боярами, и когда гроб Владимира показан был народу в Десятинной церкви, Святополк уже объявил себя киевским князем, наследником отца, и принял все необходимые меры. Из казны княжеской раздавали киевлянам дары; к Борису, повелителю сильного войска, отряженного против печенегов, отправлены были послы с известием о смерти Владимира и начала княжества Святополка. Но миролюбие Бориса не могло еще уверить в безопасности нового властелина, и, отправив послов с ласкою и дружелюбием к Борису, сам Святополк тайно явился в Вышгород избрать убийц. Путша, вероятно, знатный вышгородец, был начальником злодеев, коих имена с ужасом сказывает нам летописец. Узнав о кончине родителя, Борис заплакал и печально внимал обещаниям Святополка, что за мир и согласие удел его будет увеличен. Кроткий князь отвечал, что и без того повиновение старшему брату он почитает обязанностью, и отверг предложение воинов своих идти в Киев и овладеть престолом. Остановись на берегах Альты, Борис отпустил дружины к Святополку, остался с немногими верными воинами, как будто желая доказать, что он ничего не ищет. Смирение и добродушие не спасли его: уже из Вышгорода скакали убийцы. Ночью приблизились они к шатру Бориса, который пел заутреню, и был поражен копьями, когда помолился за Святополка и лег на одр свой. Верный слуга его, богемец Георгий, хотел защитить князя и был поражен вместе с ним; злодеи позавидовали золотой гривне, которой Борис некогда наградил Георгия, не могли сорвать ее скоро и отрубили голову уже мертвому Георгию; другие спутники Бориса также были убиты; тело Бориса завернули в шатер и на телеге привезли в Вышгород; Борис еще дышал; здесь его дорезали и тайно похоронили в вышгородской церкви Св. Василия.

Между тем Глеб муромский ехал в Киев, по уведомлению Святополка, что Владимир болен и желает видеться с ним. Путь из Мурома был тогда водою; Глеб ехал по Волге, но в одном месте хотел проехать верхом по берегу, упал с коня, ушиб ногу и принужден был остановиться на Днепре. Здесь прискакал к нему посланник от Ярослава с известием о смерти отца и убиении Бориса. Предслава, сестра Ярослава, послала в Новгород весть о сих печальных событиях. Нерешительный Глеб оплакивал еще отца и брата, когда убийцы окружили ладьи его. Горясер, начальник злодеев, объявил смерть Глебу, и Глебов повар пронзил несчастного князя ножом; тело Глеба брошено было на берегу, но потом взято и похоронено вместе с телом Бориса в Вышгороде.

Другие убийцы спешили в Древлянскую область; Святослав, князь этой области, узнал умысел и скрылся, но за ним гнались, и он пал под мечом злодеев.

Ярослав слышал обо всем в Новгороде и не знал, на что решиться. Он готовился воевать с Владимиром; наемные варяги призваны были новгородцами. Буйные воины сии не могли ужиться с гражданами, оскорбляли жен их, даже грабили дома, и в жилище новгородца Парамона дошло до драки; в мятеже народном убито было множество варягов. Оскорбленный Ярослав пригласил к себе нескольких знатнейших новгородцев, и по его приказанию они были перерезаны. Это взволновало Новгород. Ночью пришло известие от Предславы. Собралось вече; к удивлению народа, Ярослав явился туда, смиренный, печальный, плакал о погибели новгородцев, своей любимой дружины, объявил о кончине отца, убиении братьев и просил помощи. Новгородцы простили ему убийство и спешили собирать войско. Тысяча варягов и несколько тысяч новгородцев собрались под знамена Ярослава; он выступил к Киеву.

Святополк знал намерения брата. Киевское войско, усиленное наемными печенегами, сошлось с новгородцами близ Любеча; оба князя медлили: три месяца прошло в бездействии; наступила осень, реки замерзли. Киевляне начали смеяться над хромым Ярославом и дразнили новгородцев; оскорбленные насмешками новгородцы просили князя начать бой, рано поутру переехали Днепр, оттолкнули ладьи от берега и обрекли себя на смерть или победу. «Сами убьем того, кто отступит!» – кричали они и напали на беспечных киевлян. Всю ночь в стане Святополковом пили и гуляли. Святополк мужественно встретил, однако, неприятеля, сражался храбро, но был разбит и бежал к Болеславу в Польшу. Ярослав пошел в Киев, занял его и объявил себя Великим князем.

Он не ожидал, чтобы Святополк нашел помощников в Польше, и, может быть, он в самом деле не нашел бы их, ибо король польский все еще занят был войной с германским императором. Послы императора явились в Киев и предложили Ярославу нападение на общего врага. Ярослав хотел устрашить Болеслава, вступил в его владения, осаждал какой-то город и возвратился без успеха. На другой год польский король помирился с императором и вошел в Русь с сильным войском. С ним был Святополк. Ярослав встретил их на Буге, был смят внезапным нападением храбрых неприятелей, разбит и, не смея бежать в Киев, только с четырьмя воинами ускакал в Новгород. Он не смел уже требовать помощи новгородцев, думал бежать за море к варягам и готовил себе ладьи. «Мы сами можем еще биться с Болеславом», – сказал унывшему князю посадник Константин, сын Добрыни. Новгородцы сделали денежный сбор, послали за варягами и готовились в поход.

В Киеве совершились между тем события неожиданные. Святополк и союзник его пришли в Киев, где Анастасий с духовенством и народом встретил их как победителей. Святополк думал, что дело Болеслава кончилось, но польский король только начинал. Дружины его остались зимовать по русским городам и селениям; сам Болеслав владычествовал в Киеве, принудил Предславу быть своей наложницей и тесно подружился с Анастасием. Изменник не знает меры в вероломстве; предав родину свою, вероятно, Анастасий хотел предать Болеславу новое свое отечество. Но Святополк успел предупредить умыслы. По его повелению оставшиеся на зимовку в Руси дружины Болеслава были изменнически перерезаны: безумное дело, говорят летописцы; но сие безумное дело принудило Болеслава бежать из Киева; он захватил с собою бояр, увез Предславу, сестру ее Марию и богатства. Анастасий не смел остаться и бежал с Болеславом.

Довольно убийств, измен и деяний отвратительных; но князья киевский и новгородский не хотели мириться. Киев и Новгород еще раз сразились. Печенеги подкрепили Святополка; наемные варяги – Ярослава; дружины обоих сошлись на Альте. Там, где кровь Бориса обагрила землю, стал Ярослав и молился: «Кровь брата моего вопиет к тебе, Владыко! – воскликнул он. – Мсти ее, как мстил кровь Авеля: порази врага; положи на нем, как на Каине, стенание и трясение». Завязался бой. Такой битвы и не бывало на Руси, говорят летописцы: воины схватывались за руки и резались отчаянно; трижды уступали друг другу новгородцы и киевляне; наконец Ярослав победил, Святополк бежал, сделался болен, бредил: ему казалось, что за ним гонятся. «Бегите, бегите, о! женут, женут по нас!» – кричал он людям, которые несли его на носилках. Святополк не смел уже идти в Польшу; Болеслав, занятый другими делами, не воевал русских земель, но не отпускал взятых им в плен, не отдавал захваченного в Киеве и, завладев Червонною Русью, конечно, не простил бы зятю гибели польских воинов. Святополк бежал в Богемию; болезнь его усилилась, и на богемской границе несчастный скончался в дикой пустыне; там был он похоронен и – обременен проклятием потомства…

Рассказ о событиях после смерти Владимира кажется весьма темен, если не поясним его соображением обстоятельств. Летописец видел в Святополке убийцу святых князей Бориса и Глеба, проклинал память его, называл его окаянным и был явно пристрастен.

Мы не знаем, оставил ли Владимир какой-нибудь устав об уделах детей своих. Уже 25 лет прошло после отправления их в уделы, и дети Владимира, при старости отца, вероятно, почитали себя уже не наместниками старого князя, но самобытными князьями. Сопротивление Ярослава доказывает это предположение. Но если и положим, что Ярослав действовал невольно, по требованию новгородцев, то есть известия, что и Святополк хотел также независимости. Тем вероятнее, что по смерти Владимира каждый из сыновей его мог утвердиться в сем образе мыслей; увидим, что впоследствии брат Ярослав объявит ему свои требования на дележ наследия по равной части. Что иное означает обещание Святополка Борису: прибавить еще к уделу, данному отцом? Но титул великого и наследство главного княжества долженствовали быть долей старшего в семействе: по смерти Вышеслава и Изяслава Святополк был старший брат, следовательно, он имел все права на Киев и Великое княжество. Ярослав нарушил уставы, противоборствуя ему. Он заступился за смерть братьев, но искать смерти брата, облитый кровью новгородцев, которые погубили людей, призванных им против отца. Словом, в борьбе двух братьев Святополк является едва ли не правее Ярослава; по крайней мере, дела обоих равно кровавы и ужасны. Кажется, что Ярослав понимал это и что только решительность новгородцев доставила ему победу при Любече, где три месяца стоял он в бездействии, вероятно, переговаривая со Святополком. Киевляне нимало ни гнушались Святополком, сыном князя, восшедшего на престол братоубийством, шли с ним охотно, насмехались над Ярославом и покорялись победителю: сила казалась тогда правой – и когда она не была такой? – а для приобретения силы князья ничего не почитали непозволительным. Построение церкви успокаивало совесть; кровь за кровь требовала мщения. Не смеем объяснять смерти трех сынов Владимира мщением за смерть Ярополка от человека, признанного уже за сына Владимиром, и, вероятнее, находим причину смерти Бориса и Глеба в какой-нибудь личной ненависти к сим князьям: они были любимые дети Владимира, а Святополка он не любил. В этом признается летописец.

Святополк Окаянный

Управление Киева Древлянской областью могло быть причиною смерти Святослава, который, не дожидаясь убийц, бежал. Борис, начальник дружин воинских, любимый ими, мог возбуждать подозрения Святополка. Точно ли по призыву Святополка ехал Глеб в Киев? Почему только на него и Святослава, ближайшего к Киеву владетеля, пало мщение Святополка и почему бежал Святослав? Вопросы нерешенные, но они заставляют нас изменить мнение о Святополке.

С ужасом взирая на мученическую кончину Бориса и Глеба, юношей добрых и прекрасных, не можем не заметить в Святополке ума, деятельности, храбрости. Он умел обольщать народ, умел сражаться, находить союзников и средства, и если незаконное рождение и свирепый нрав были причиной его злодейств, он достоин сожаления, а не проклятия. Поверим ли летописцу, что даже могила его поглощена была землей и из бездны, куда упала она, исходил смрад?

Должны ли верить и великодушию новгородцев? Они шли защищать Ярослава, но он утвердил навсегда их права, дал им льготные грамоты, освободил от дани, был первым князем, законно признавшим их вольность, сделался через то любезным их памяти, и великодушие Новгорода поясняется политикой, не представляя романтических несообразностей в грубые, полудикие века. Разбитый Болеславом, Ярослав не думал уже требовать помощи; новгородцы видели в Киеве Болеслава и Святополка, который помнил Любечскую битву: они помогли снова Ярославу, но, помогая ему, сражались за себя и не ошиблись в расчете благодарности, какую должен был питать к их пожертвованию князь киевский. Быстро смирялся после сего Новгород, становился обширен, могущ и волен.

Святополк был в могиле. Ярослав не страшился уже более никого, обладал Киевом и всеми уделами своих братьев, кроме Полоцка, где княжил род Изяслава. Святополк, Святослав, Борис и Глеб погибли в четырехлетнем междоусобии; Мстислав княжил в Тмутаракани; Всеволод уже не существовал, и самый удел его был отторгнут Болеславом. Таким образом, Ярослав мог считать себя обладателем всех уделов, кроме Полоцка и Тмутаракани, и отер пот с лица своего, показав победу и труд велик.

Но бури его княжения не утихли. Притеснением полоцкого князя со стороны Турова, поступившего во владения Ярослава, можно объяснить набег Брячислава, князя полоцкого, на Новгород. Он явился туда, как печенежский хищник: овладел Новгородом, не хотел удержать его, ограбил и бежал; Ярослав шел ему навстречу, догнал его на берегу Судомери, отнял пленных и спешил помириться с ним, ибо опасность важнейшая заняла Ярослава.