Текст книги "История русского народа"

«Лета 1505, осенью, октября 27-го дня, с понедельника на вторник, в первом часу ночи, преставился благоверный и христолюбивый князь Великий Иван Васильевич, Государь всея Руси. Был он на государстве, на Великом княжении, после отца своего Великого князя Василия Васильевича, 43 года и 7-мь месяцев, а всех лет живота его было 66-ть и 9-ть месяцев. Тело его положили в новой церкви Святого Архангела Михаила, которую заложил он при своем животе, в преименитом и славном граде Москве, где и прародители его лежат…»

Так на память потомству записал кончину Иоанна его современник, и не прибавил ни похвалы, ни осуждения, как будто не смея говорить о грозном властителе своем, даже и после смерти его. Есть известия, что при последнем издыхании Иоанн призвал из темницы юного Димитрия и сказал ему: «Милый внук! прости меня – я согрешил пред Богом и пред тобою – будь свободен…» Димитрий со слезами упал на колена подле смертного одра деда. Иоанн умер. Едва Димитрий вышел из комнаты – его снова отвели в темницу.

VI. От образования политической самобытности русского государства до постепенного перехода Иоанна Грозного к свирепому тиранству (с 1505 до 1560 года)

Глава 1. Русь после Иоанна III

Минул третий период жизни русского народа; прошел век рабства Русской земли, исчезли монголы со своею дикою, ужасною властию. На восточном краю Европы новое, самобытное государство Русское.

Хотите ли понять всю великость перехода, свершенного русским народом со времени кончины Иоанна I до кончины Иоанна III, в течение ста шестидесяти четырех лет? Поставьте рядом изображения Русской земли в 1341 и 1505 году.

Небольшое государство, столицею коего Москва, ничтожный городок, с детинцем, окруженным деревянными стенами: здесь местопребывание великого князя московского. Ему повинуются, кроме окрестностей Москвы, области к югу до берегов Оки, к западу до Можайска. С названием великого, сей князь обладает Переяславскою и Владимирскою областями; ему покорствуют князья областей Суздальских, Ярославских, Ростовских; его слушается Новгород и Псков, боятся и уважают князья Твери и Рязани. Но что власть его? Едва ли не мечта ничтожная! Он вымолил эту власть у гордого своего владыки, ордынского хана, полукочевого властителя обширного Приволжья и Придонских и Черноморских земель; он купил ее низкою крамолою, хитрым унижением и вероломною гибелью соперников; он поддерживает бытие своего государства притеснениями новгородской вольности и самобытности других князей. И за всем тем – как ненадежен жребий его! Явись в Твери, или в Суздале, человек смелый, крепко владеющий мечом, умеющий перехитрить его, и где тогда будет великое княжество Московское? Одно ли это: малейшая прихоть ордынского деспота двинет толпу хищников, и на месте Москвы будет пепелище, и князь московский погибнет под ножом ордынского убийцы. Орда щадит его; но он покупает ее милость беспрерывными поездками в Сарай, где платит дань тяжкую, отдает кровь и слезы своих подданных, бьет челом хану, рабски приветствуя вельмож и посланников Орды в Москве. Орда щадит Москву, и другие русские князья не смеют восстать. К счастию Москвы, их разделяет взаимная ненависть и крамола; торговый дух Новгорода заставляет сей вольный город думать только о самосохранении. Но западный сосед Москвы, Литва, могущественная, превышающая Великое княжество Московское силою, образованностью? Уже рука Гедимина поставила Литву в ряд государств самобытных; уже Литва обхватила все, что прежде называлось на Днепре и за Днепром Русью; она преобразовала нравы, обычаи тамошних руссов; она, чуждая им верою и политическою системою, отвсюду стремится преобладать странами, некогда составлявшими коренные русские области. Полоцк, Волынь, Галич, Киев и Чернигов уже принадлежат ей… скоро будут принадлежать Смоленск и страны по Десне, Сейму, Оке, Угре. Может ли уцелеть от нее Псков и самый Новгород! И тогда что будет с Москвою?

Трепещите за Москву: это будущая Россия. Этот обладатель Москвы, раб ордынский, есть родоначальник будущих властителей государства, предназначенного решать судьбу Европы и Азии, внести новую стихию в человечество… Он умирает. Слабые дети его должны принять бразды его власти, и спорить за них в Орде с другими русскими князьями…

И вот Русская земля после кончины Иоанна I.

Прошло полтора столетия. Пусть события от времен Калиты будут для нас смутным сном; они пролетели. Что было следствием их?

Москва – столица великого князя всея Руси, которому принадлежит обширное пространство земель, объемлющее Северно-Восток Европы, от Уральского хребта до Ледовитого моря, берегов Балтийских, земель Ливонии. К югу ему подвластны обширные земли Рязани, Чернигова, Калуги, Тулы; к востоку и северу все, что прежде составляло княжества Суздаля, Ярославля, Ростова, Мурома, Владимира, Твери, вольный Новгород и Псков – всем этим обладает Москва. Государь Москвы уже не рабствует перед азийскими варварами: он покорил, уничтожил их; он повелевает ими; остатки их или повинуются ему, или дорожат его союзом и ищут в нем покровительства. А Литва? Она могущественна, она соединилась с Польшею; но Москва уже не страшится ее. Еще недавно, в продолжительной войне, Москва отняла у Литвы и утвердила за собою то, чем овладела Литва в бедственные для русских земель времена. Москва простирает далее свои замыслы: она требует у Литвы и Польши Киева и Смоленска и, не боясь уже силы монгольской, готова на борьбу с Литвою и Польшею, борьбу кровавую, вековую, долженствующую решиться уничтожением одного из двух непримиримых соперников. Они мешают один другому вдвинуться в мир европейский. Москва еще не вступала в сей мир; едва только знает его; но уже знает! Государь русский, супруг княжны, последней отрасли греческих императоров, видит при дворе своем посольства Италии, Германии, Дании, Швеции; он, укрепитель самобытности Русского государства, повелитель многочисленного войска и обширных земель, чувствует необходимость умственных пособий и требует их у Европы, с изумлением слышащей о новом царстве на Севере. Еще Русь не ведает того, что составляет душу европейской политики, европейского образования; но Русь пережила уже третий период жизни. Для нее настает период государственной самобытности, политического образования. Для сего будут отныне ее войны; в этом заключится ее внутренняя деятельность. Новый период уже настал. Долго ли он продлится? Два столетия. Но после сих двух столетий, Русь вполне явится в изумленный мир Европы; мечом укажет в ней свое место; духом своим представит новое явление в Истории человечества.

И вот Русская земля после кончины Иоанна III. Представьте Русь Калиты с сим изображением и изум ляйтесь!

Мы перешли постепенно все события Истории русского народа от 1341 до 1505 года. Не будем спрашивать: как совершилось чудное преобразование княжества Иоанна I в государство Иоан на III? Мы видели события с половины XIV до начала XVI века. Рассмотрим здесь сущность событий второй половины монгольского владычества над Русью, картину, изумляющую тайными судьбами, по коим провидение ведет народы к предназначенной им цели в деле человечества.

Неужели преобразование Руси совершилось усиленными действиями непрерывного ряда людей-гениев? Нет! Неужели у соперников Москвы, удельных русских княжеств, Орды, Литвы, не было людей сильных, которые превышали бы духом и умом своим властителей Москвы? Нет! Они были.

Здесь подтверждение мысли, которую постоянно стараемся мы доказать в Истории русского народа, той мысли, что только непрерывным преследованием главной идеи в жизни народа, История его делается понятна и ясна. Без того История будет бессвязным лепетом веков, но не повестью о судьбах провидения таинственного.

Мы старались уже показать основную идею, какая заключается в монгольском периоде Русской Истории, и подтвердили ее рассмотрение первой половины сего периода. Посмотрим теперь: как соединяется вторая половина с тем, что начал буйством Андрей Ярославич, продолжил дерзостию Георгий Даниилович, укрепил хитростию Иоанн Калита?

Что, собственно, сделал Калита? Он утвердил идею преобладания Москвы над другими русскими областями; передал своему роду прочное владение титулом и властию Великокняжества; указал потомкам верные средства продолжить начинания Даниила, Георгия и свои собственные.

Москву окружали соперничествовавшие с нею великие княжества Твери, Рязани и Суздаля, и удельные княжества Ростова, Ярославля, Галича. Мысль наделять уделами сыновей разъединяла собственную силу Москвы. Наконец, с Востока тяготила ее Орда монгольская; с Запада грозила ей литовская сила.

Умирая, Калита оставил сыну своему средства занять его место и удержать все существовавшие при нем отношения Москвы. Что же сделал сын его, Симеон? Он продолжил на тринадцать лет политическую систему своего отца: рабствовал монголам, хитрил с Литвою, стеснял Новгород и удельных князей. Таким образом, после 40-летнего времени рабства, до Андрея Александровича, и 50 лет гибельных крамол до Калиты 25 лет продолжилась постоянная система преобладания Москвы.

После смерти Узбека, Орда была терзаема междоусобиями, при Чанибеге, Бердибеке, Урусе, Хидыре. Литвою обладал сильный Ольгерд; но его занимало укрепление самобытности литовской.

Москва подвергалась страшной опасности, когда скончался Симеон. Слабый брат его Иоанн и малолетний племянник Димитрий утратили, было, не только преимущества Москвы, но даже и самое звание великих князей. Но здесь является великий Алексий-митрополит. Как смело и глубоко измерил сей святитель существенные силы Москвы и политические отношения событий! Его политикою Великое княжество снова за Москвою. Но система Калиты и Симеона для нее уже недостаточна. Не одно унижение, не одна крамола, но ум, сила религии, воинская деятельность укрепляют, величат ее. Литва и Орда опомнились. Они стремятся на Москву.

Характер Алексия высок; характеры Димитрия и Владимира прекрасны. Соединение их трех непобедимо. Посмотрите, как Москва быстро, смело вырывает великое княжество из рук слабого Димитрия суздальского; как она усыпляет Мамая покорностью и дерзко унижает Тверь, противится Ольгерду! Бытие спасено. Настоящее ручается за победу в будущем. Настала пора обнажить меч защиты против ордынцев. Но точно ли настала она? Велик Бог; религия предводит; ратники ищут не победы, но спасения отчизны, и Куликовская битва отгрянула победною песнью. Но того, кто благословил на борьбу, Алексия, уже нет, и победа Куликовская является бесплодною, равновременною, ибо она не сразила Орды, показала только ей опасность усиления Москвы, и Тохтамыш мстит Москве, и все оставляют Димитрия! Ужасы, каких со времен Калиты не испытывала Русь, испытывает она теперь. Дух Димитрия упал; он унижается, рабствует! Где же плоды трудов деда, дяди его, святителя Алексия, событий, приготовлявшихся целым столетием? Что, если Тохтамыш вполне узнает ослепление, губившее его предшественников, и укрепит ордынскую силу? Если и в Литве явится новый Ольгерд; если и среди русских князей восстанут противники сильные? Все это исполнилось: Тохтамыш скрепил своею рукою распадавшуюся Орду; в Литве явился Витовт, государь сильный, хитрый, завоеватель ненасытный; в Твери княжит мужественный Михаил, в Рязани предприимчивый Олег. Москве погибнуть!

А провидение? «Провидение, удивляющее нас в слабости человеческой, умудряющее слепца, поведет и слабых, и бессильных к величию, чести и благу подвластных им; пред ними падут люди, далеко превышавшие их умом и крепостию души»…

Кроме того, что никакие силы человеческие не могли уже возвратить монголам времени прошедшего, Тохтамыш, в безумном ослеплении, вступает в борьбу с решителем судьбы полумира, Тимуром, и – презренным изгнанником бежит пред лицом его. Тимур идет на Волгу из средины Азии – спасти Русь. Михаил тверской, враг Москве непримиримый, но великодушный: он не зовет на нее поганых. Олег рязанский мирится с Москвою и враждует против Литвы. Димитрий умирает, памятный не только первою победою над монголами, но и тем, что он первый оставил мелкую крамолу против новгородцев и смело показал этому вольному городу его бессилие. Димитрию, первому с начала Руси, уступил право старшинства брат его, великодушный князь Владимир; другое важное отношение! Отныне Великое княжество будет бесспорно в одном роде. Следствия сего дела бесчисленны: отныне одна политика будет одушевлять князей московских; прекратятся переходы бояр; дружины и подвластные будут усердствовать повелителям, ибо не станут ожидать милости властителей из другого рода.

Но в Орде является Эдигей, человек смелый и сильный. Витовт теснит Русь отвсюду; уже он обладает теми землями, коими никогда не обладали прежде его литовцы. Почти со стен московских видны рубежи Литвы; Смоленск пал перед Витовтом, а на престоле московском юный государь, не отличенный блестящими качествами Димитрия… Но доблестным князьям теперь и не время: Димитрий развязал русскую душу; ей опять надобно засыпить себя, скрыть меч победы, задушить клики воинские: надобен новый Калита – и Василий Димитриевич, Василий Васильевич были истинные потомки Калиты! Надобно же было им обоим долголетствовать: их княжение продолжается семьдесят три года, не ознаменованное ни победами, ни славою, смутное, тяжкое. Но после них Русь уже безопасна, Москва крепка, все задачи ее государственного бытия приготовлены к решению.

Чудною сшибкою страстей и отношений политических, Тимур был истребителем Золотой Орды, и только взглянул на Русскую землю. Остатки Орды, соединенные с Заяицкими ордами Эдигея, сделались опять страшны; но о силу их разбилось могущество Витовта, и это столкновение с Литвою в то же время обессилило снова Орду. Василий Димитриевич был необходимостью для Руси в сии времена. Как хитро умел он ладить с Литвою, держать под рукою Новгород и князей, безжалостно губить ближайшую родню свою, суздальских князей, пользоваться покорностью Орде, великодушием тверского князя, бедствием смоленского, ненавистью к Литве рязанского и опутать уделы неразрываемою сетью, утверждая Великое княжество своему сыну! Но последнее усилие уделов, этого векового обычая русского, долженствовало быть страшно омыто кровью, означено гибелью. Василий – Темный, не только потому, что был слепец, но и по душе, и по делам своим Темный, начал борьбу с уделами, борьбу последнюю, неслыханную! Его враги – двоюродные его братья; поприще битвы – самая Москва; оружие – сила, крамола, злодейство. Вырезывают глаза, отравляют, губят, сменяются, мелькают на престоле быстро, мгновенно…

Тогда умер Эдигей; Орда распалась решительно; умер Витовт – Литвою обладают слабые наследники литовского героя. Москва безопасна извне.

Нет сомнения, что Юрий более Василия имел прав на Великокняжество; что Василий Косой был мужественнее его; что Шемяка превосходил его нравственными качествами. Но государственный ум Темного неоспорим. Не любим его, как человека, и желаем ему успехов, как посланнику провидения.

И вся Русь, будто нарочно, сосредоточивала свое внимание на сей последней борьбе удельной системы с системою единовластия. Литва, Орда бездействуют. Со смертью Шемяки умерли уделы; кровию родных Темный смыл следы их с русской земли. Он единовластитель; он уничтожает уделы, после Шемяки, единым словом. Вольный Новгород предвидит свою участь и трепещет.

Но не уму Василия, утомленному жизнию и мрачному, надлежала честь начала новой жизни. Был необходим человек великий, который со единил бы в себе качества отца и деда с доблестью прадеда. Явился Иоанн, достойный имени Великого, хотя и отказало ему в этом неблагодарное потомство, так же как не понимали его современники…

Иоанн был гений-созидатель, человек, каких посылает провидение, когда возвеличивает страну или народ. Сорокатрехлетнее правление его изумляет обширностью, верностью системы и тем, что успел сделать Иоанн.

Кто вздумал бы, отдельно, во всей подробности, изобразить жизнь Иоанна, тот начал бы временем уделов, кончил временем совершенного единовластия; начал описанием жизни русского народа, кончил изложением жизни Российского государства. Для государственной самобытности, для полной жизни Русской земли, наблюдаемой отдельно от Европы, – Иоанн сделал все. Почий в мире, человек великий! Твой подвиг кончен! Жизни, которую дал ты Русской земле, достанет до твоего великого потомка, на два столетия необходимого периода, какой должна еще пережить твоя Россия до периода европейского. Человеку положен предел. Иоанн выполнял все, что в его время, в его народе, мог сделать человек необыкновенный!

Московские щеголи. Гравюра XIX в. со старинного оригинала

Новый, опять необходимый период Истории Русской долженствовал произойти, как прежде, из самой сущности дел. Настал новый возраст для Русской земли: Иоанн довершил период самобытности народа русского и начал период самобытности государства Российского. В сем новом периоде что же долженствует совершаться извне и внутри?

Для пояснения первого должно обозреть положение Иоаннова государства, среди окружающих его земель и народов. Для пояснения другого рассмотреть внутренний дух и сущность его.

Гениальный ум Иоанна умел не только уничтожить уделы, покорить вольный Новгород, отнять области у Литвы, разрушить Орду, возобладать отдаленною Югрией – нет! Он умел еще положить на все приобретения свой тип прочности, на все отношения с соседями характер превышающей силы. Средствами ко всему этому наиболее служила Иоанну его глубокая политика. Приобретая что-либо, он лишал свое приобретение прежней его силы и самобытности. Для сего он или истреблял главных представителей, или переводил их к своей особе и умножал ими свою аристократию дворскую, отдавая им все выгоды богатства и знатности, с условием, чтобы они решительно отказались от воли. Сколько он побеждал сам, еще более побеждал враждою других: Крым поставил он врагом Орды, ногаев врагами Астрахани и Польши; дружил одним для гибели других. Собственно говоря, он – рассматриваем его, как государственного человека – не знал ни дружбы, ни милости без расчета. Ненависти других он не боялся, ибо возбуждал ее только в слабых; сам ненавидел только сильных или непримиримых. Посему-то, за себя и против себя, он возбуждал ненависть народную и религиозную и действовал через все верно, всегда выигрывая еще более, нежели через дружбу и покорность.

Можно понять, что такое страшное политическое оружие было опасно. Иоанн мог и умел им действовать; но преемники его долженствовали быть подобны Иоанну, или средства его политики могли обратиться на гибель их самих. Первое было невозможно: Иоанны редкое явление в мире. Итак, второе было необходимо.

Князья русские удельные, бояре их, знатные люди из городов, князья приобретенных от Литвы областей составили сильную аристократию, окружившую государя московского. Она еще более умножилась греками и иноземцами, явившимися после Софьи, при ознакомлении с Западом, и особенно знаменитыми беглецами литовскими. От сего явилось новое состояние дел: сия, дотоле небывалая аристократия покорствовала своему государю; но имела средства властвовать над ним самим заслугою, хитростью, крамолою. Она составила дворские партии; была в тайном заговоре, так сказать, и при первом случае могла представить собою ужасное позорище необузданных страстей. Будучи государем, каждый государь притом и человек, семьянин; Иоанн имел свои слабости, своих любимцев. Всем этим пользовалась аристократия его. Она создала свои нерушимые законы, установила свои обряды, свои правила чести и почета и ими опутала волю своего повелителя.

Таковы были два неизбежных зла, происшедшие из событий при Иоанне. Третье следовало за ними и было также неизбежно.

Уничтожая самобытность частей, Иоанн должен был лишать их политической воли, и лишать совершенно и безвозвратно, даже переводя, переселяя целые тысячи семейств из одного места в другое. Покоренному оставалось повиновение совершенное: оно и было; но зато не было внутреннего сознания в благе сей покорности. Следственно, подданные Иоанна повиновались не ему, но имени его, не властителю, но победителю своему. Между народом и государем не было, таким образом, ни союза, ни посредника. Присоедините к тому уничтожение местных прав, уставов и учреждений, которые Иоанн заменил своими, но только самыми общими уставами, сосредоточивая все в единой своей воле. Прибавьте наконец образование мелкой аристократии воинской, которая, собственно, не входила в разряд мирных граждан и быв устремляема одною высшею волею Иоанна, повиновалась ему беспрекословно, но зато не соображала ни прав того, кто повелевает, ни польз собратий своих и отечества, ни даже собственных своих, такое состояние государства, при уме Иоанна, при его гении, могло быть прочно, сильно, величественно; но не твердо, слабо, гибельно без Иоанна при всех других обстоятельствах.

И новое государство сие, таким образом составленное, было окружено, с одной стороны, остатком монголов в Казани, гнездом хищников, удерживаемых только крепостию руки Иоанна, но ненавидевших Русь; с другой – Польшею, которой вера, язык, нравы и, наконец, вековая вражда внушали против русских ненависть непримиримую, зависть, желание вредить, опасение собственной погибели. На юге лежала Крымская Орда. Она не была природным врагом Руси, но опасность от нее была та, что Крымская Орда создала себе какое-то особенное, полудикое, полукочевое бытие. Это была, собственно говоря, многолюдная шайка разбойников, жаждавшая добычи и наслаждений вольной жизни. Ей было все равно – Польша или Русь; она равно готова была устремиться на Москву и Краков, и тем составила со времен Иоанна страшное средство для всякого, кто умел им пользоваться. Польша противопоставила, однако ж, Крыму сильную защиту, отчего крымские монголы могли вредить более России, нежели Польше. Сию важную защиту приобрела Польша от такой же, как Крымская, но только Христианской Орды. Русь не имела сей выгоды.

Христианскою Ордою называем мы новый народ, неприметно составлявшийся, со времен, может быть, самого Батыя, и сделавшийся известным во времена Иоанна под именем казаков.

Составление казаков произошло от непреоборимого желания независимости, врожденного человеку, и еще более от неволи спасать себя в неизбежной гибели и жажды мщения поганым; наконец, от удалости и охотничества, свойственного русскому духу. Этот неукротимый дух водил новгородскую вольницу в Финляндию и на Север; псковитян в набеги на рыцарей; Олеговичей в наезды на половцев; Даниила в битвы с литовцами; ушкуйников новгородских, вятских и устюжских на промысел на Волге и Каме. Лишенные крова и пристанища, русские удалые бобыли во времена монголов собирались толпами на пределах Руси и ходили резать, грабить поганых, гоняться всюду за их отрядами. Шайки сии постепенно умножались, заводили себе притоны и жилища вне областей русских, в муромских, мещерских, рязанских лесах и по берегам Волги. Какая разница была в житье сих удалых сынов неукротимой воли и житье горожан русских, гнетомых, униженных, беззащитных! День мой, век мой – говорил ушкуйник и казак, упиваясь грабленым медом и пивом, роскошествуя на некупленном добре, не повинуясь никому, кроме меча! Привычка к битве, бесстрашие против смерти, приволье жизни мало-помалу образовали, таким образом, казачество и ушкуйничество на пределах всех восточных и южных областей русских. Такова была вся Вятка до покорения Иоанном. Мы видели казаков рязанских еще в 1444 году; увидим еще казаков городецких на Волге. Но всего удобнее было образоваться казачеству на берегах Днепра и Дона. Обширные степи давали там все средства казакам строить повсюду свои курени, кормить коней подножным кормом и вольно ездить куда душа захотела. Общества их беспрерывно умножались. Принимали в них всякого, кто приходил. Начальствовал ими тот, кто был удалее всех. Казаки днепровские выбрали наконец себе постоянное место за порогами Днепра, не островах и по берегам сей реки. Казаки донские засели по Дону, близ впадения Северного Донца и далее к югу. Здесь они были известны под именем азовских. Никто не почитал их своими подданными; никого не считали они своим государем; они равно дрались с татарами, русскими, поляками; равно грабили посла русского, гостя греческого, мурзу татарского. Преследовать их было невозможно: могли сжечь их курени, шалаши; но люди разбегались по степям, собирались вновь, строили курени снова; добыча их была зарыта в землю. Постепенно потом начали казаки заводиться семьями, увозить пленниц, основывать целые селения. Такое устройство у донских казаков явилось позднее; у днепровских казаков гораздо ранее: первые были слишком близки к татарам, другие имели удобство опираться на Польшу, которая скоро заметила всю пользу казаков. Мы увидим, что в начале XVI столетия у них явятся удалые начальники и устроят из них многочисленные, сильные ополчения. Почти нет сомнения, что Богдан Черкасский, воевода, который сжег Очаков в 1493 г., был одним из начальников казацких. В конце XV и начале XVI века имя казаков было ужасом каждого, проезжавшего по южным степям. Не довольствуясь наездами, донские и днепровские казаки строили небольшие лодки, выплывали на них в Азовское и Черное море и делались приморскими ушкуйниками. Русские жаловались на них крымскому хану, ибо часто казаки соединялись с его толпами; хан жаловался Польше, ибо от казаков не было покоя в самом Крыму; Польша говорила, что казаки не ее подданные и делают что хотят.

Действия аристократии, новые отношения подданных к государю, борьба Руси с Польшею, вмешательство Крыма, противоборство казанских татар, отношения ногаев и других татар к Крыму, Казани и Руси, дальнейшее образование нового народа казацкого на степях между Русью, Польшею и Крымом – таковы суть главные предметы, на которые должно обратиться наше внимание в следующем периоде Истории русского народа. В этом заключается сущность дел следующего периода. Круг действий постепенно станет распростираться: он обхватит, наконец, Турцию и Швецию, распространит место действия до отдаленных стран Сибири, уничтожит Казань, образует политическое бытие казаков, превратит вражду Польши с Русью в государственную борьбу, выведет страсти русской аристократии на позорище ужасающих событий, смешав в них борьбу теократии с аристократией, и западного образования с восточным. Любопытно, поучительно наблюдать все такие изменения в судьбе великого народа; еще поучительнее, любопытнее, если мы сами суть следствия сих событий и изменений.

Но по кончине Иоанна, при не развитых еще началах изложенного нами государственного образования, от дел его происшедшего, государственное бытие Руси не было ни так обширно, ни так многообъемлюще. Внутренняя аристократия не осознала еще сил своих; казаки были страшною, но полукочевою, необразованною толпою. Внешнее действие Руси не распростиралось далее Польши, Крыма и Казани. Правда, соперник прежнего Новгорода и Пскова, Ливонский орден рыцарей самобытно прилегал к границам русских, и в нем мог явиться не один Плеттенберг, но действие его не было важно. Швеция могла спорить о пределах Финляндии, но она сражалась еще за собственное бытие с датчанами, и политическое действие ее на Русь было ничтожно. Турция, владея Крымом, предоставляла ему почти самобытную волю и, обращаясь на Запад, не становилась еще сама против Руси и подле Руси, отделенная от нее Польшею, Молдавией и южными казацкими степями.

А остальная Европа? Она все еще была чужда Руси: посылала художников и ремесленников, послов и грамоты, предложения дружбы и подарки, но еще долго после того знала Русь только по Герберштейнову описанию. И могла ли Западная Европа воображать тогда, что Московия будет некогда одним из первых действователей мира европейского? Как венецияне союза персидского шаха, так искали союза с Русью император, Венгрия, Дания, Ганза; как в отдаленный Китай посылал миссионеров и послов своих папа и как некогда в Орду монгольского хана ездили художники, так ехали в Московию европейские миссионеры, художники и ремесленники, с надеждой наживы, но и с опасением: положить голову свою в дикой чужбине, никогда не видать более своей милой родины. Самый Герберштейн писал, что Русь находится подле страны, где на полгода люди замерзают и потом опять оттаивают; подле другой страны, где живут люди с головами собачьими, и третьей, где у жителей глаза и рот на груди, а тело обросло шерстью звериною. Рыцари ливонские приглашали еще в крестовый поход на руссов-язычников. Что же могла думать и чем почитала Русь Европа отдаленная и простонародная? Пристав к северным пределам Руси, в половине XVI века, англичане думали, что открыли новый мир. В самом деле: мир, и новый; но только заключавший уже в бытии своем все основные стихии, из коих произошла отдельная от Европы, до самого XVIII века, жизнь Руси, которую мы узнаем в исторических событиях, следующих после Иоанна.

Вступив на престол великого своего родителя, Василий, казалось, предположил неуклонно следовать политике его в делах внешних и внутренних. Он хотел повиновения Казани, мира и союза с Крымом и не боялся неприязни с Польшею, даже войны, для удержания великих приобретений отцовских. Несчастному племяннику своему, Димитрию, он определил вечную темницу до смерти, не насильственной, но принужденной. Братья Василия повиновались ему. В совете его сидели опытные слуги отца его. Василий отправил послов к Менгли-Гирею, требуя подтверждения мира и дружбы и извещая о кончине родителя; отправил извещение о том и к королю польскому.

Надобно было усмирить Казань. Летом 1506 года пошла на Казань судовая и конная рать. Ею предводил Димитрий, второй брат Василия, и с ним многие воеводы. Замечательно, что ни одного опытного Иоаннова полководца не было при этом войске. Июня 9-го привезли Василию весть о неудаче похода. Русские приплыли под Казань без препятствий, но едва выступили на берег, как были смяты татарскою конницею и бежали на суда свои. Великий князь отправил, в пособие посланному, новое войско, уже с опытным вождем, Василием Холмским. Но Холмский встретил русских, совершенно бегущих от Казани. Собрав конницу, Димирий напал на казанцев, беспечно торжествовавших свою первую удачу на Арском лугу. Тогда было время ярмарки казанской; купцы расставили за городом шатры, расклали товары. Все думали, что русские не посмеют напасть и, изумленные их неожиданным нападением, бежали в город, оставив Димитрию и воинам его богатую добычу. Нашед на месте ярмарки множество драгоценных товаров, русские не думали усиленно облечь Казань, пировали, делили добычу. Июня 25-го Магмет-Аминь ударил на них рано утром, застал неприятелей своих еще спящих и произвел страшное кровопролитие. Князья Курбский и Палецкий были убиты; воевода Шеин попался в плен. Казанцы преследовали бегущих до самой Волги. Димитрий спешил отплыть. Конница его отступала берегом, и за Сурою была настигнута казанцами, но отбилась. Захваченная добыча, пушки, множество народа были потеряны.