Текст книги "История русского народа"

V. От утверждения Великого княжества за княжеством Московским до образования политической самобытности русского государства или кончины великого князя Иоанна III (с 1341 до 1505 года)

Глава 1. Основная идея русской истории в первой половине монгольского владычества

Таинственное будущее безвестно, неведомо человеку. Но кто, без всякого пристрастия рассматривая наблюдательным оком Российское государство, не скажет, что России предоставлена будущность великая? Если скажет он сие, смотря на настоящую географию и этнографию нашу, еще более убедит его в этом История русского народа. Период монголов в Истории Русской заключает в себе вторую важную задачу для вывода о будущей судьбе России: первую находим мы в начале и жизни руссов до XIII века.

Будущая судьба Русской земли должна совершаться отдельно от жребия других европейских государств, когда, начавшись одинаково с ними, сия земля разъединялась от них верою, нравами, историей своей в течение четырех веков. Будущее Русской земли должно быть велико, когда она заняла собою между тем обширное пространство между Европой и Азией, переходила сей особенный Средний век, время феодализма и вольных городов, по подобию Европы, но по образу Азии.

Что же монгольский период?

Его огромность изумляет, его быстрота заставляет сомневаться в истине происшедших в нем событий. Говоря определенно, мы не можем сказать, что Русь спасла Европу от монголов. Нет! Европа тем была спасена от Азии, в лице монголов стремившейся на Запад, что царство Чингизово образовалось по законам азийских завоевательных государств и история оного совершалась разрушительно почти с самого своего начала. Но неоспоримо, что Русь, или лучше сказать пространство земель, издревле ей предназначеное, – степи Черноморского юга и леса балтийского севера, – послужили разделительной чертой Азии и Европы. Наполнив потом это пространство общественной жизнью, Русь служила оружием разрушения азийского образования, приближавшегося к Европе и в Европу: она отодвинула его снова в глубь Азии.

Эти действия составляют, собственно, вторую половину монгольского периода, или владычества татар над Русью: вторая половина есть именно открытая борьба Европы и Азии, духа и вещественности, природы и человека, русса и монгола, севера – посредника Европы Западной, и востока, вспемоществуемого югом Азии, двигавшегося на запад – магометанства и христианства, скажем наконец одним выразительным словом.

В первой половине, когда Восток двинулся на Запад, мы видели Север и представителя его русса, падших прежде всех других под исполинскую силу Востока; видели, что потом, в течение более нежели ста лет (с 1236 до 1340 г.), затяготела над ним неподвижность громад азийским деспотизмом и рабством после страшного взрыва, нашествия, означенного кровью, огнем и мечом.

Обе половины монгольского периода сливаются, однако ж, вместе, и уже в первой, с самого начала, явилось противодействие оглушающему удару Азии. Оно явилось сперва в уничижении и покорности, остановивших меч и опустошения варваров монгольских; потом, среди совершенного распадения частей, решительного переворота прежнего порядка дел, и ниспровержения быта общественного, в основании новой политической самобытности, которой первое, крепкое начало положено было в Москве – средоточии новой жизни.

Если в первом периоде Руси был свой отдельный переход феодализма, то монгольский период не то ли самое был для Руси, что эпоха Крестовых походов для Европы? Мысль сия с первого взгляда может показаться не совсем верною; но она справедлива, и сходство борьбы Руси с монголами, и борьбы Европы за Гроб Христов разительно.

Там и здесь – боролся христианин с неверным, равно призывая имя христианского Бога, умирая в битве за веру; там и здесь вел его священнослужитель; святитель Московский был то же, что первосвященник Римский; игумен Троицкий и иноки его явили собою Петра Пустынника. Идея веры двигала руссов в борьбу с того времени, когда с возгласом: «Господи! помоги рабу Твоему!» пал в 1380 году Пересвет, до того, когда с возгласом: «И будет едино стадо и един пастырь» – взлетели на воздух стены казанские в 1552 году.

Но, как Крестовые походы заключали в себе тайные высшие судьбы Божии – возрождение Европы – а не одно исполнение желания благочестивого: освободить стены Сионские, так и борьба руссов с монголами заключала в сущности своей не одно освобождение христиан от ига поганых, но и возрождение Руси, составление царства, коего будущая судьба была внести особую стихию духа в Европу – царства, коему, немедленно после возрождения его, Византия, умирая в то время, завещала православную веру, Царьград и тип Восточно-Европейского образования.

Вот, по нашему мнению, решение второй важной задачи, образуемой в Истории Руси монгольским периодом. Таков второй исторический вывод для будущей судьбы России.

Определив таким образом основную идею, приступаем мы к изображению остальной, уже более отрадной для сердца, половины периода монгольского. Но прежде нам должно обобщить описанную уже первую половину оного. Постараемся извлечь порядок событий из беспорядочного, по-видимому, смятения страстей, кровопролитий, крамол и скорбей, какие видели мы в Истории русского народа с 1236 по 1341 год.

Главными предметами для созерцания являются нам здесь: уничтожение прежнего быта и порядка; то, что было, и осталось при том неизменно, и пережило переходящие, изменяемые формы; то, что вещественно производило жизненное движение сил в областях Руси; то, чем окружена была в сие время Русь от востока и запада; наконец – соображение двух крайних точек бытия Руси в первой половине монгольского периода: 1236 и 1341 годов.

Ничтожества нет в мире. Ничто не уничтожается в полном смысле сего слова: все совершает только переходы, или изменяется. Изменения совершаются равно в духе и вещественности и всегда бывают постепенно. Но соображая две крайние точки переходов и изменений, мы видим такую разницу, что говорим о первой точке бытия в отношении к последней: она уничтожилась. Рассмотрите Русь при смерти Ярослава Владимировича (1054 г.) и Русь при кончине Мстислава Удалого (1228 г.), и вы скажете: Русь Ярослава уже не существовала, уничтожилась в начале XIII века. Так Русь времен Мстислава Удалого не существовала во времена Иоанна Калиты (1328 г.). Прошло сто лет; ее уже не было.

Образование Русского государства в XIV–XVI вв.

Что видели мы прежде (1228 г.)? На западе борьбу с Польшей и Венгрией за русские области; спор за Киев на юге; вражду Олегова и Мономахова рода; старание северного и южного великокняжества покорить себе Новгород, или, лучше сказать, раздор власти князей с властью народа в Новгороде; удалые сшибки с кочующими ордами половцев, полукочевыми приволжскими народами и дикарями литовскими; решение споров мечом, выражаемое словами: Иди на суд Божий!

Теперь (1340 г.) что является нам? Борьба западных областей не существует; спора за Киев нет; на гробах Ольги, Владимирка, Мстислава Удалого налягает власть Польши, Литвы, монголов; Олеговичи и Мономаховичи не враждуют: они исчезли с лица земли; сшибки удалые с половцами, булгарами, литвою прекратились. С запада стало сильное, самобытное государство Миндовга и Гедимина; с востока могущественное царство потомков Чингиза: от одного надлежало защищаться, другое уничтожать. Вместо решения споров мечом явился спор рабскою крамолою, и князья, вместо суда Божьего, говорят: «Иди на суд Орды».

Вот изменяемые формы. Что же осталось неизменно? Религия и язык как внутреннее основание быта.

В религиозном чувстве сливались сердца и души всех руссов, горел светильник надежды – под мечом ордынского палача и на поле битвы с поганым – оставалась единственная связь с родной по духу образования Грецией.

В языке русском заключалось не гибнущее основание взаимного родства руссов, первые семена образования, поэзии, вечных истин ума и сердца, хотя и сокрытых еще под грубой оболочкой.

Из вещественных оснований не погибли междоусобия князей. Они держались прежней, столь много изменений испытавшей, но не исчезнувшей мысли о Великом княжестве, как средстве преобладать другими. Род Олега истребился; род Мономаха уцелел; юга для Руси не стало; север остался. Мысль о Великом княжестве сохранилась на севере, в роде Мономаховом.

Великое княжество было, таким образом, основой. Против него высился предмет прежнего раздора между властью князей и властью народа – Новгород. Отдаление, дикость и болота севера защитили Новгород от монголов; географическое положение доставляло ему богатства, когда образ управления подкреплял вольный дух новгородцев. Богатство и душу новгородскую противопоставляли вольные его горожане силе и власти великих князей, беспрерывно учась воевать в битвах со шведами и ливонскими рыцарями.

Заменив междоусобия рабскою крамолой, князья, собственно, переменили только образ своих действий. Но в этом изменении внешности междоусобий должны были решать победу искусство и ум, не одна дикая сила.

Как же удивительно сей новый быт Руси стал между разрушающей самое себя силою монголов и возраставшей силой Литвы! Русс острил меч свой о меч литовский, дабы низложить монгола; он низложил монгола, дабы потом решить спор между двумя родными народами, ставшими на восточных краях Европы. Один из них был ознаменован типом религии и образования Греции и Востока – русский; другой ознаменован типом религии и образования Рима и Запада – польский, с коим слилась Литва, в то самое время, когда русс дерзко начал решать вековое дело свое с монголом. Сии два народа боролись потом целые четыре века.

Вот основные идеи Истории русского народа со времени нашествия монголов. Этим главным историческим идеям в удивительной стройности соответствуют все подробности событий первой половины монгольского периода.

Жизнь после гибельного нашествия Батыя началась на севере, в лице Ярослава, в идее Великого княжества. Туда удалилось и могущество религии, в лице митрополитов. Почему допустили монголы сохраниться остатку общественной жизни руссов, мы уже объясняли. Сия жизнь не могла сосредоточиться на юге, в лице Даниила, в Галиче или Киеве: ей надобно было созреть в снегах северных, в грубом новом типе образования, где равно соединились бы стихии норманна, славянина, грека, монгола; ей следовало развиться в средине, не на краю того пространства, которое заняла потом Россия. Край западный слишком приблизил бы ее к Западной Европе; край восточный к Азии. Она долженствовала прислониться к северным льдам, только облокотиться потом на Урал и Карпаты и стать среди народов Азии и Европы. Не опираясь еще смело на меч, новая жизнь Руси долженствовала состоять в грубой страсти властолюбия, купленного ценою рабства; ей надлежало хитрить перед своим властителем, угнетать подвластного, не щадить добра и доблести, и – посмотрите на ряд ее представителей: это совсем не Даниилы, не Гедимины, не Мстиславы Удалые! Они не думают о самобытности отчизны, о чести народной; они рабствуют, крамольничают, покупают золото притеснением Новгорода и бесчеловечными пошлинами и продажами; золотом покупают они кровь ближнего; кровью ближнего покупают владычество…

Какой кровавый ряд главных представителей Руси и как исчезает при нем все, что только осмеливается хотя немного доблествовать! Андрей Ярославич, Даниил Романович, Димитрий Александрович, Михаил Ярославич, Александр Михайлович едва покушаются дохнуть свободно – гибнут! Андрей осмеливается подумать о непокорности монголам, Даниил – укрепить против них города волынские, Димитрий – не согласиться на исчисление данников в Новгороде, Михаил – защитить права свои сопротивлением при Бортнове, Александр – умертвить наглого притеснителя Твери, и – Переяславль в пепле, Андрей, как бесприютный беглец, укрывается на чужбине; кроткий отец страшно наказывает Димитрия и его сообщников; Бурондай жжет города волынские; Михаила и Александра гонят отовсюду, предают, терзают в Орде! Едва Новгород осмеливается стать грудью против своих притеснителей – Михаил Ярославич, дотоле великодушный защитник гонимых, потом бесстрашный мученик, губит дружины вольного города; едва Псков дерзает защитить беглеца Александра – все против него: ему грозят, его воюют – даже его проклинает Церковь! Будет еще время для доблести, для подвигов: теперь нет им места. Теперь показывайте великодушие свое, князья черниговские, тверские, стародубские, новосильские, курские, рязанские, брянские, только в мученическом терпении! Теперь еще время не ваше: современники видят благодетелей в таких только князьях, которые, как Глеб ростовский, женятся на поганых татарках; как Феодор ярославский, умеют крамольничать; как Андрей городецкий и Георгий московский, губят родных для властолюбия; как Даниил московский, пользуются бедствием ближних; как Олег курский, Иоанн коротопол, Святослав брянский, бесчеловечно режут братьев; как Иоанн Калита действуют скрытною клеветою…

Примирение новгородцев после междоусобной брани от несогласия веча

И все во благо! Ярослав Всеволодович, брат его Святослав Всеволодович, дети: Александр Ярославич, Ярослав Ярославич, Василий Ярославич, в течение первых 20 лет монгольского ига только рабствуют и уравнивают повсюду рабство. Сама религия христианская идет поклониться в Орду, довольная тем, что ей оставили униженное бытие в лице духовных владык. Орда не мыслит о будущности бедной Руси; она кипит, волнуется смятениями. Но вот другое поколение; пользуясь волнениями Орды, Димитрий Александрович спорит с дядей, уступает и властвует; брат Андрей спорит с ним самим, и четырехкратная перемена успехов и неудач между двумя братьями-врагами, переходы великокняжества, с 1237 года, из Владимира в Тверь, Кострому, Переяславль, производят восстание самобытности Твери, Ярославля, Суздаля, Костромы, наконец Москвы, где младший брат Димитрия и Андрея, Даниил, скрывает свое упрямое честолюбие, пока умирает Димитрий и слабеет Андрей. Даниил передает потом замыслы своим детям. Старший из них, дерзкий, свирепый Георгий Даниилович, представитель старшего рода Александрова (хотя и от младшей линии) смело восстает на потомков второго рода, Ярославова; Москва становится против Твери при безмолвии других поколений (от Василия, Константина, Андрея Ярославичей. Роды Константина и Святослава Всеволодовичей уже отвыкли тогда во всем от мысли о Великом княжестве. Другие: Смоленский, Галицкий, Рязанский – были удалены или ничтожны. Борьба поколений Александра и Ярослава была кровава, свирепа, продолжительна – решилась в пользу Москвы, и безвозвратно отдала Великое княжество в род младшего внука Александрова – Иоанна Данииловича Калиты. Ослепленная, распадающаяся Орда еще не предвидит беды, еще не замечает, что, уважая религию руссов, она сохранила для них не гибнущий элемент духовной жизни; что, оставляя им слово, помогая суетным раздорам русских князей, сохранила для Руси политическое бытие. Она не знает, что внук Калиты, губителя родных, щедрого поклонника ханов, обнажит уже на Орду меч; что святитель, которого она считает добрым слугой своим, одушевит сего внука на святую брань… Но что предвидит слепота человеческая в тайнах будущего!

Все это деятельно укреплялось, как мы выше сказали, притеснением и гонением на Новгород. Бесспорно, Москву должно почесть колыбелью возрождения Руси; но ее возлелеяла в пеленах новгородская воля. Рассмотрите, что делал каждый князь, решительно каждый: Александр, Ярослав, Василий, Димитрий, Андрей, Михаил, Георгий, Иоанн, – лишь только приобретал великокняжество? Ссорился с новгородцами, притеснял их, заставлял вече вольного города волноваться, защищать себя золотом, уступкою, упорством, мечом. Новгороду надлежало наконец пасть в неравной битве, но пасть тогда только, когда Москва – представитель нового периода в Истории народа русского – победит монгола и перестанет бояться литовца. И для сего надлежало родиться в Москве человеку, выше Калиты умом и духом: Иоанн III так же превышал Иоанна Калиту, как превышала Москва его времени, укрепленная Симеоном, Димитрием и двумя Василиями, Москву времен Калиты.

Повествование наше будет отселе увлекательнее для внимания: его начнут освещать сильные характеры, его возвысят события, далеко превосходящие своим объемом все мелкие происшествия от Ярослава Всеволодовича до Калиты. Но начало сих характеров, сих событий скрывается в происшествиях русских далее на целый век, и предложенное нами рассмотрение первой половины монгольского периода доказывает, как несправедливо осуждают на бессмыслие и ничтожество сие несчастное время, не видя верной связи его с предыдущим и последующим. Не будет ли справедливо, если мы назовем Иоанна Калиту первым основателем, а крамольного Андрея Городецкого первым начинателем новой жизни русского народа?

Мы заключили повествование наше кончиною Иоанна Калиты, едва только успевшего унизить Тверь, едва только наложившего руку на Ярославль и Ростов, замышлявшего низложить Новгород своею крепкою волею и обезопасившего себя от Орды. Московский Кремль, окруженный еще деревянными стенами, принял в недра свои останки Иоанна; детям передал он свое небольшое наследие и свои обширные начала и предприятия. Митрополия уже постоянно основалась в Москве. Переяславль, Владимир, Коломна, Можайск присовокупились к Москве прочным образом, но все еще они принадлежали ей как место пребывания великого князя. Мы видели, что Калита не смел завещать Владимира и Переяславля детям своим. В Орде царствовал хан Узбек. В Литве, разделенной на уделы, не стало великого Гедимина.

Все сосредотачивалось теперь для русских земель в решении одного важного вопроса: кому достанется Великое княжество и в Москве ли оставаться ему?

Сей вопрос был нерешим для руссов. Конечно, Симеон Иоаннович, зять Гедимина, сын Калиты, в лучших летах юности и надежды, превышавший других князей объемом владений, приближенный к великокняжескому престолу умом и делами отца, властитель города, где пребывал митрополит, имел, само по себе разумеется, более вещественных средств, был издавна ознакомлен с Ордою отцом и мог более других надеяться. Симеона прозвали Гордым. Из сего заключаем о строгом, важном характере сего князя, умершего в полном развитии жизни. Своим твердым благоразумием он оправдал надежды, какие мог полагать на него отец. Но все это не решило вопроса о великокняжестве. Так думали два русских князя: потомок другого поколения князей Ярославова рода, князь суздальский Константин Васильевич, угнетенный Калитою, и потомок третьего поколения князей Ярославова рода, князь тверской Константин Михайлович, с юности испытанный несчастием. Оба князя имели притом более прав и потому, что одним коленом были старее, дядья Симеона.

Симеон Гордый. Рисунок В. П. Верещагина. 1891 г.

Симеон не хотел уступать никому. В одно время с ним явились к Узбеку князь тверской и князь суздальский. Узбек решил в пользу Симеона. К чести двух его соперников скажем, что они не думали спорить, уступили племяннику, не хотели войти и в сношения с новгородцами, хотя ссора с ними, не прекращенная смертью Иоанна, могла подать случай к крамоле. Симеон был возведен на великокняжеский престол в соборной Владимирской церкви, но он остался и после того княжить в Москве. Избрание его решило конечный перевес Москвы: все, чем владела Москва, как местопребывание великого князя, укрепилось для нее двенадцатилетним правлением Симеона. Привыкли видеть Владимир и Переяславль за Москвою, привыкли видеть в Москве великого князя, а привычки в делах государственных иногда важнее прав и уставов.

Симеон хотел покорности родных братьев: юные князья, Иоанн и Андрей, были приведены им к отцовскому гробу в Архангельском соборе, целовали крест при архимандритах и сановниках московских (тысяцком и окольничих), клялись признавать великого князя старейшим, как отца; быть с ним за один; дружиться с его друзьями, враждовать с его врагами; взаимно не заключать договоров без общего согласия ни ему, ни им; не слушать спутников, блюсти друг другу свои особенные уделы, при жизни и по смерти одного которого либо из братьев; не лишать бояр свободы переходить от одного князя к другому. Но братья Симеона обязались не принимать к себе какого-то знатного крамольника Алексея Петровича (вероятно, тысяцкого московского), на которого Симеон возверг гнев и у которого отнял он поместья. За то великий князь дал братьям участки из отнятого у Алексея Петровича имения. Обещаясь воевать заодно с Симеоном, братья уступали ему при старшинстве разные доходы, а Симеон отдал им за то полтамги московской, деля, за сим исключением, поровну, натрое, все московские доходы.

Утвердив союз с братьями, Симеон, первый из князей русских, назвался великим князем всея Руси и немедленно хотел показать твердость характера своего Новгороду. Не ссылаясь с непокорным вечем, он послал наместников в Торжок и собрал там большую дань с жителей. Торжковцы просили помощи Новгорода. Послав сказать Симеону: «Ты не усидел еще на княжении у нас, а уже посылаешь бояр своих своевольничать», новгородцы прислали в Торжок воевод новгородских. Наместники Симеоновы были схвачены, скованы, брошены в тюрьмы с женами их и с детьми. Симеон велел сбирать войско. Испуганные торжковцы молили Новгород прислать на защиту их дружины. Сетуя, может быть, в то время на великом пожарище своем, новгородцы не захотели сесть на коня. Симеон двинулся с войском. Спасая себя, торжковцы восстали на своих собственных бояр, разграбили их дома, даже убили одного из них, Симеона Внучка, собрали народное вече, насильно вывели из тюрьмы наместников московских и прогнали бояр новгородских. Великий князь встречен был в Торжке покорно и ласково. Новгородцы опомнились, стали собирать дружины, но, готовясь к войне, прислали владыку Василия и тысяцкого просить мира. Симеон согласился, взял 1000 рублей за торжковский сбор и признан был новгородцами, оставив им все льготы их по старым грамотам.

Важные вести были получены из Орды: Узбек умер в 1341 году. Сын его, Тинбек, принял владычество над Ордой. Надобно было поспешить к новому властителю. Но вскоре узнали о событии ужасном: Чанибек, третий сын Узбека, умертвил нового хана, брата своего, убил другого брата, Хидырбега, и сел на окровавленном их наследии. К нему явились с покорностью Симеон, князья Константин тверской, Константин суздальский и Василий ярославский – главные властители Руси. Чанибек принял челобитье их милостиво. Симеон и князья скоро возвратились восвояси. Гораздо труднее было отделаться от нового хана митрополиту Феогносту: с него требовали неслыханной, тяжкой дани. Феогност не соглашался, готов был претерпеть мучения и кончил наконец единовременным платежом 600 рублей. Кажется, что жена Чанибека, Тайдула, уговорила своего мужа. Она выдала митрополиту от себя грамоту, в подкрепление ханской, говоря в ней, что «с людей, которые от давних, добрых времен зовутся богомольцы и составляют поповский чин, никакой подати брать не надобно». Через год Симеон снова отправился в Орду (1344 г.) с братьями и другими князьями. Они возвратились, пожалованные Богом и царем, превозносили кротость и милосердие братоубийцы Чанибека и называли его добрым.

Симеон праздновал по возвращении в Москву вторую свадьбу свою; дочь Гедимина умерла, постригшись в тяжкой болезни своей и приняв схиму перед кончиною. Симеон сосватался на дочери одного из смоленских князей; но невесту, княжну Евпраксию, испортили на свадьбе: она казалась супругу своему мертвецом и была отослана обратно. К великому соблазну современников, Евпраксия вышла потом за князя Фоминского, а Симеон женился на дочери несчастного Александра тверского, Марии. Боярин его, Андрей Кобыла, родоначальник знаменитого дома Романовых, ездил за княжною в Тверь (1347 г.). Кажется, что при поездке своей в Орду, Симеон успел услужить новым своим родственникам и вместе с тем еще более обезопасил Москву от Твери. Константин поехал даже жаловаться на него в Орду и там скончался (1346 г.). Всеволод, бывший тогда в Орде, получил от хана грамоту на Тверь, встретил на дороге дядю Василия, ехавшего к хану, и ограбил его. Ссора усиливалась. Наконец уговорили Всеволода отдать Тверь дяде и взять Холм. Брат его Михаил имел уделом область Микулинскую.

Симеон честно держал договор с Новгородом, не теснил горожан его, не требовал новых даней и продаж, но и не сближался с вольным городом: казалось, небрег им. Он не ехал в Новгород – не потому ли, что хотел показать необходимость свою новгородцам и заставлял себя упрашивать, делая через то отношения свои важнее в глазах новгородцев? В 1346 г. владыка Василий приезжал в Москву нарочно, просить князя и митрополита пожаловать в Новгород. Оба гостя охотно приехали, жили в Новгороде три недели, были угощаемы; в знак благоволения их, владыке Новгородскому подарены были тогда крещатые ризы. Но и потом продолжилось мнимое невнимание Симеона к новгородцам. Также поступал он и в отношении к новому литовскому князю, Ольгерду. Последнее казалось непонятно.

Ольгерд. Гравюра XVI в.

Еще в 1341 году сей знаменитый сын Гедимина, княжа в Витебске, вздумал осадить Можайск: причины неизвестны; Москва молчала. Ольгерд вскоре оставил осаду и в 1342 году вмешался в ссору Пскова с Эстляндией и с Новгородом. Послы псковские были убиты в земле эстонской. Псковитяне мстили за то опустошением около Нарвы, предводимые бывшим тогда у них князем Александром и изборским Евстафием. Но Всеволод оставил их, и псковитяне просили помощи Новгорода, слыша о сильном сборе немцев. «Идет на нас рать немецкая дополна; кланяемся вам, господам своим, обороните нас», – говорили псковские послы на вече. Новгородцы вступились за братьев; бросили свои общественные дела нерешенными; многие пехали в самую Страстную субботу, забыв о Светлом празднике. На дороге встретили их новые речи псковитян: «Кланяемся вам, господам своим; войны с немцами у нас нет; пришла было рать немецкая, но она не воюет, мирно ставит новый городок на своей земле». Новгородцы с досадою воротились и с негодованием услышали, что псковичи обманули их, передались Литве и сами выпроводили князя Александра из Пскова. Может быть, псковитяне думали, что им легче иметь своего князя на свободе, нежели зависеть от горделивого Новгорода. Ольгерд согласился оставить у них сына своего и сам приехал защищать Псков с дружинами, которых псковитяне боялись, однако ж, не менее немцев. Рыцари эстонские обманули Ольгерда: перерезали один из отрядов литовских и осадили Изборск. С трудом отбился от них Евстафий. Ольгерд не слушал уговоров псковитян, не хотел сам креститься (он был уже опять язычником в это время), плохо помогал псковитянам и, наделав более убытка, нежели пользы, спешил уйти восвояси. Псковитяне приняли, однако ж, сына его, в крещении названного Андреем. Но сей князь скоро оставил Псков и отправился в литовский удел свой, Полоцк. Псковитяне узнали, что им надежнее уповать на Св. Троицу, молитвы святых псковских Всеволода и Довмонта и помощь единоверных. Война с немцами продолжалась и в 1343 году: Евстафий и псковичи без отдыха опустошали Эстонию и однажды не сходили с коней в продолжение пяти суток. Близ Нейгаузена, на обратном пути, нагнали их посланные в погоню отряды рыцарей. Несмотря на утомление, псковичи решились биться, молили тень Довмонта защитить их и припоминали слова его: «Братья псковичи! не посрамим отцов и дедов наших! Кто стар, тот отец, кто молод, тот брат – потягаем за Св. Троицу и за свое Отечество». Взаимно простясь друг с другом, напомнив себе, что бьются в самый Троицын день (1 июня), бросились они в битву. Первый припор немцы сбили. Тогда какой-то поп Руд струсил, бежал и перепугал Псков и Изборск вестию о разбитии дружин до того, что псковитяне поспешно отправили весть в Новгород, умоляя новгородцев загонить вборзе во Псков прежде немцев. Но Руд ошибся; немцы были разбиты и спешили мириться, ибо им было не до войны: открылось сильное, опасное возмущение эстонцев.

Трудно было сыскать другую страну, истомленную более Ливонии и Эстонии. Кроме того, что обе сии земли были местом грабежа русских и литовцев, почти беспрерывно дравшихся с рыцарями Риги и Ревеля, с самого первого заселения рижского, в конце XII, и ревельского, в начале XIII столетия, над туземцами тяготели взаимные ссоры датчан и немцев, своеволие духовенства, деспотизм рыцарей, корыстолюбие иностранных торговцев. Сражавшиеся в рядах своих повелителей, покорные воле их во всем, платившие жизнью и имением за каждую ссору их, ибо месть неприятелей состояла в опустошении жилищ эстонских, а рыцари отсиживались в это время в своих городах и замках, эстонцы в то же время почти не были почитаемы за людей от своих бесчеловечных повелителей. Их грабили, били, вешали безотчетно, кто мог и хотел. «Да, – говорит летописец ливонский, – Лифляндию и Эстляндию в XIV веке можно было назвать небом дворян, раем попов, золотым дном чужеземцев и адом поселян. Повелители трактовали их так не по-христиански, что один из историков справедливо называл житье бедных эстонцев хуже собачьего». Мы уже видели, что в 1223 году эстонцы бунтовали, дрались и заняли города рыцарей. Наказанные жестоко, они страдали потом безмолвно более 100 лет. В 1343 году терпение эстонцев снова истощилось: они составили заговор, и ночью, на Юрьев день, перерезаны были немцы в Гаррийском округе; восстание сделалось общим; толпы эстонцев осадили Ревель. Бунтовщики уступили только после гибельного истребления и отчаянной драки, продолжавшейся около двух лет. Рыцари помогали датчанам усмирять или, лучше сказать, истреблять эстонцев, и королю датскому так надоело кровопролитие, что он согласился продать Эстляндию, кстати, нуждаясь в это время в деньгах для путешествия в Иерусалим. В Иванов день 1347 г. заключили с ним рыцари условие, и король передал им Эстляндию навеки с городами Ревелем, Нарвою, Везенбергом (Колыванью), Ругодевом и Раковором, с Гаррийскою, Вирландскою и Аллентаккенскою провинциями, получив за то 19 000 марок чистого серебра.

Орденский замок в Цесисе. XIII–XVI вв.

Ольгерд оставил без помощи псковитян и не трогал Руси – недаром; он был занят важнейшим делом. Согласясь предварительно с братом своим Кейстутом, Ольгерд нечаянно напал на Евнутия и Нариманта; едва успели спастись бегством тот и другой князь, один в Москву, другой к монголам. Остальные братья покорились Ольгерду, и с 1345 года он начал самовластно править Литвою, называясь Великим князем Литовским и выставляя в поле сильные свои ополчения. Немецкие рыцари и Польша были встревожены сим новым, могучим врагом. В 1346 году Ольгерд явился с войском своим в Шелонской области, ограбил селения и взял окуп с Порхова и Опоки, приказав сказать новгородцам о замысловатой причине войны: «Мщу вам за то, что посадник ваш Евстафий облаял меня и назвал собакою.»