Текст книги "История русского народа"

Казимир Великий. Гравюра XIX в.

Учитывая все дела государственные, Иоанн не хотел долго заниматься войною с Новгородом, может быть, и потому, что давнишний враг русский, Седи-Ахмат, грозил, наконец, сильным действием, столь много лет беспокоя Русь неприязнею мелкою. Утратив Новгород, Казимир вошел с Ахматом в дружеские сношения и возбуждал его на Русь, обещая сильную помощь. Еще в 1465 году Седи-Ахмат собрал свои полчища и пошел на Москву; но на берегах Дона встретил его непримиримый враг, крымский хан. Крымцы и ордынцы сразились, дрались – Москва осталась спокойною. В 1468 г. ордынцы набегали на Рязань и были отбиты. Еще не выступая тогда на битву открытую, Иоанн послал предложить Седи-Ахмату мир. Но хан уже ничего не слушал, и летом 1472 года быстро пошел на Москву. Иоанн был готов к отпору. Даниил Холмский и Стрига-Оболенский выступили 10 июля к берегам Оки. Мать и сын Иоанна удалились в Ростов. Братья его двинулись за Холмским. Узнав, что Седи-Ахмат стоит уже близ Оки, с полчищами многочисленными, 30 июля выехал из Москвы сам Иоанн и остановился в Коломне. Седи-Ахмат окружил Алексин; жители соглашались дать ему откупа пять рублей. «Дайте еще шестой рубль моей жене!» – говорил хан. Трусливый воевода алексинский бежал, но жители не сдавались. Монголы зажгли город и грабили его. Юрий, брат Иоанна, и другие воеводы плакали с досады, видя невозможность перейти через реку и пособить храбрым алексинцам. Ободренные неподвижностью русских, монголы бросились через Оку вплавь, напали на русский отряд и погнали его. Тут прискакал в битву сын князя Верейского, Василий Удалый, сбил монголов, вогнал их в Оку; рать русская вся заколебалась вслед за ним. Расспрашивая пленных, узнав, что сам Иоанн идет с помощным войском, не видя казимировой помощи, Ахмат с досадою поворотил плеча, начал отступать и наконец побежал, так что Иоанн велел преследовать его, и монголы в шесть дней достигли улусов своих, употребив шесть недель на поход до берегов Оки. Сим до времени заключились дела с Ордою. Изложим здесь события совсем другого рода.

После взятия турками Царьграда Русь не имела уже никаких сношений с Грецией, кроме торговли через Крым, где держались еще генуэзцы. Изредка приходили в Русь бедные странники, монахи и сановники греческие, возвещая наставшую мерзость запустения на святых местах, позор православного духовенства греческого и стыд греческих императоров. Двое братьев последнего Палеолога укрылись в Морее, назывались там деспотами Греции, и тень империи греческой уцелела еще на несколько лет в лице их. Но вскоре братья перессорились; турки завладели Мореею; один из последних Палеологов, Димитрий, покорился султану, отдал в гарем его дочь свою; другой, Фома, бежал в Италию, куда еще прежде переселились беглецы Византии, с последними остатками богатств и познаний Греции. Люди знатнейших родов со своими семействами, ученые, все, кто мог спастись и имел средства бежать, бежали в Италию, искали там пристанища и готовы были жертвовать новой отчизне своей дарованиями, знаниями и жизнью. Когда Каломеросы, Вриенцы, Кантакузины и другие передавали Италии и итальянцам свои имена и начинали новые, знаменитые роды, ученые греки перенесли в Италию творения предков своих, учили там языку Гомера и Демосфена, возрождали охоту к классической учености, и то, что гибло прежде в пыли византийских архивов и библиотек, ценилось теперь дороже золота и способствовало к произведению века Льва X и Медицисов. Теряя свою республиканскую твердость Средних веков, теряя независимость, грозимая игом иномплеменников и домашних тиранов, Италия забывала сама себя в наслаждениях изящным; падение политической самобытности приводило ее к веку Макиавелли, Ариоста, Тасса, Альда Манучия, Рафаэля и Микель-Анджело.

Но пока отдаленные политические бедствия грозили Италии с запада, она ужаснулась опасности ближайшей. Взятие Царьграда открыло ей глаза на гибельное могущество турок. Политика венецианцев не спасала уже их от меча магометанского. Венеция увидела из лагун своих губительные огни, зажженные турками на берегах Адриатического моря, и мысль о крестовом походе еще раз вспыхнула в умах. Папа Николай V имел услаждение видеть собрание итальянских властителей в Лоди (в 1454 г.). Все клялись ему идти воевать под знаменем креста. Не пошел никто. Венеция, подписав договор Лодийский, заключила договор с турками; герцог Бургундский, первый из зачинщиков крестового похода, отказался; король французский даже запретил подданным своим думать о крестовом походе. Тщетно искал папа средств к войне; кроме Скандербега и турецкого дьявола – Гуниада, все уклонились. Генуя и Венеция только хитрили, и скорее соглашался персидский шах воевать с оттоманами, нежели европейские государи, занятые своими новыми политическими идеями, расколами еретиков и взаимною борьбою. Пий II успел было собрать несколько галер и сам решался ехать воевать с Турцией. Павел II, переемник его, более помышлял о гуситах, нежели о турках, и просил Матвея Коврина, сына Гуниадова, сделавшегося королем венгерским, лучше истреблять еретиков, нежели воевать против неверных. Венеция, папа, Неаполь стращали друг друга турками, и тщетно несчастный Саванаролла предрекал им гибель в грядущем, восклицая: «О Италия! о Рим! услыши глас Господа: предам тебя в руки народа истребителя, и он изгладит тебя от лица живущих; придет к тебе сей народ, как лев голодный… о Рим, Венеция, Милан! покайтеся – еще время!»

В сих затруднительных обстоятельствах, папа вспомнил о Русской земле. Со времен Исидора Русь отказывалась от сношений с проклятою латинью; но папа высоко ценил силу северных варваров и беспрерывно придумывал, чем бы завлечь их в союз, который мог бы составиться из Польши, Литвы, Венгрии, Молдавии и Руси. Наконец казалось ему, что средство найдено.

Укрывшись в Италии, Фома Палеолог принес с собою несколько св. мощей и славное имя последнего Палеолога и законного наследника Византии. Папа принял Фому, дал ему содержание, и после смерти его (1465 г.) надеялся иметь важное орудие политики в двух сыновьях Фомы, Андрее и Эммануиле, и дочери Софье. Покровительствуя бедным, но знаменитым изгнанникам, папа рассчитывал, что за права их на Византию дорого может ему заплатить тщеславие людское. В самом деле, руки Софьи требовали у него многие женихи знаменитые: папа решился предложить ее властителю Русских земель. Вероятно, он слышал уже о новом князе русском, понимал из дел ум и характер Иоанна и надеялся не только иметь его союзником против неверных, но, может быть, и опять возобновить начатое Исидором.

Иоанн был уже вдов с 1467 года. Мария Тверская внезапно скончалась, быв матерью одного, старшего, сына Иоаннова, названного по имени отца. Иоанн находился тогда в отсутствии и, возвратясь в Москву, нашел Марию уже в могиле. Гово рили, что она была отравлена; обвиняли в злоумышлении прислужницу ее Полуектову, которая будто бы посылала пояс княгини к какой-то ворожее. Иоанн не хотел разыскивать и только велел Полуектовой и мужу ее удалиться от двора. В 1469 году неожиданно приехал из Италии некто грек Юрий; с ним прибыли два итальянца, Карл и Антоний, братья одного итальянского художника, издавна поселившегося в Москве и известного под именем Ивана Фрязина. Сей художник пользовался милостью Иоанна, известил его о письме от папы, которое привез Юрий: папа предлагал русскому великому князю невесту, дочь последнего Палеолога, уверяя, что Софья отвергла уже многих женихов, не желая изменить своей православной вере. Известие казалось важным, но Иоанн хотел еще удостовериться в красоте и достоинствах невесты. Ивана Фрязина назвали послом и отправили в Италию. Папа Павел II принял его с почестью, и Фрязин, возвратясь в Москву, представил «икону, на которой написана была царевна». Тогда Иоанн созвал совет святителей и бояр. Все были рады; говорили, что Бог посылает Иоанну знаменитую невесту, отрасль корени от кесаря Августа. В январе 1472 года Фрязин снова отправился в Италию – уже с требованием руки софьиной, с подарками папе и с большою свитою. Павел II между тем скончался; переемник его, Сикст IV, созвал собор, где прежде всего изъявлено было сомнение о том: христианин ли русский князь? Согласились, что он, хотя и не прямой, однако ж христианин, ибо послы русские были на Флорентийском соборе. В тайных переговорах Фрязина спрашивали: согласен ли Иоанн принять Флорентийское соединение; может ли он побудить Орду идти на турок; станет ли сам помогать в крестовом походе на них? Фрязин отвечал, что Иоанн готов признать соединение церквей и власть папы; что побуждение Орды на войну опасно и невозможно; но несомненно, что Иоанн готов сражаться с неверными, и одной бесчисленной силы русских достаточно будет смирить турок. Удовлетворив льстивыми словами честолюбивым надеждам латинского первосвященника, хитрый посол получил согласие папы, самой невесты, братьев ее, и 1 июня 1472 г. совершено было обручение в старой церкви Св. Петра. Июня 24-го Софья выехала из Рима. Ее сопровождали легат папский, послы ее братьев и многие греки; 21 сентября, из Любека, морем, Софья прибыла в Ревель и встречена была великолепно рыцарями. На границе псковской ее ожидали посадники, бояре псковские приветствовали с кубками в руках и ударили ей челом; по дороге до Москвы всюду встречи и челобитья означали поездку будущей повелительницы Руси. Только в Москве встретилось затруднение важное. Долго думали о том: должно ли легату римскому отдавать почести, как знаменитой духовной особе, и позволить ли ему везти перед собою латинский крыж, который до Москвы везли перед ним в открытых санях? «Нет! – говорил митрополит, – не должно, и если вы окажете почесть крыжу и латинской ереси, то пусть легат римский въедет в одни ворота Москвы, я – духовный отец ваш, выеду в другие!» Боярин послан был к легату, взял крыж, спрятал его в сани и объявил легату, что он должен явиться в Москву не как важная духовная особа, но просто как посланник папы. Легат спорил; делать было нечего – он согласился, хотя и видел, что все, в чем уверяли их в Риме, была одна только хитрость. Он не смел говорить о соединении церквей и о крестовом походе, ибо ему сказали решительно, что русские богословы легко могут доказать ему заблуждение латинов, а второе зависит от обстоятельств и будет обдумано впоследствии. Легат вручил громкую грамоту папы Иоанну и удовольствовался ласкою и подарками. Ноября 12-го Софья прибыла в Москву; в тот же день великолепно совершена была свадьба, по всем обрядам православной церкви, ибо Софья, с самого приезда в Русь, объявила себя ревностной поборницей православия и гордо обходилась со своими сопутниками как будущая супруга сильного монарха. Легат возвратился в Рим и известил папу, что Софья обманула все их ожидания и новая попытка обратить к покорности северных варваров оказалась неудачною. С обеих сторон вскоре забыли о соединении флорентийском и о Крестовых походах на оттоманов.

Укротив Казань, покорив Новгород, померившись силами с Ордою, Иоанн не переставал обращать внимание на Казимира и монголов. Ни слова не было говорено с королем польским о том, что Новгород покорялся ему и что Иоанн успел отнять у Польши сию богатую добычу; также и о том, что нашествие ордынцев было следствием происков Казимира. С обеих сторон соблюдали мир, старались прекратить прямые поводы к войне, пересылали посланников; но что у Казимира было следствием беспечности и того, что он был занят совсем другими делами в Польше, то у Иоанна оказалось делом политики дальновидной. Он вскоре успел приобресть себе неутомимого, верного союзника, поставил его гибельным врагом Польши, сделав в то же время губителем Золотой Орды, и с надеждою победы мог уже осмелиться на унижение государства Витовтова и Ягайлова. Сей новый союзник Иоанна был крымский хан Менгли-Гирей.

Хаджи-Гирей, почитаемый родоначальником крымских ханов, умер вскоре после битвы своей с Ахматом в 1465 году. После него осталось шесть или восемь сыновей. Старший, Нордулат, занял место отца и был низвергнут средним братом своим Менгли-Гиреем. Нордулат бежал в Литву и искал покровительства Казимирова, который поступил чрезвычайно неосторожно: обласкал Нордулата и обещал ему помощь. Отсюда начало вражды Менгли-Гирея против Польши. Иоанн сведал о событиях в Крыму, и начал искать дружбы нового хана. Жид Хозя-Кокос был первым посредником между ним и Крымом. Менгли-Гирей рад был дружбе Иоанна и прислал к нему грамоту с шурином Кокоса; Иоанн немедленно ответствовал с толмачом Иванчею, и Ази-Баба, посол Менгли-Гирея в 1473 г. в Москве утвердил первый дружеский, оборонительный договор с Крымом. Боярин Беклемишев поехал в Крым с соболями для подарков хану и его вельможам, условился о ежегодных поминках или подарках, но не мог уговорить Менгли-Гирея на войну против Польши; хан согласился на войну только против общего врага Руси и Крыма – Золотой Орды. Беклемишев возвратился с новым послом ханским и со следующей клятвенною записью: «Высшего Бога волею, и царь Менгли-Гирей взял любовь, братство и вечный мир с братом своим великим князем Иваном. От детей и на внучат быть нам везде за один, другу другом, недругу недругом. Мне, Менгли-Гирею, твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевать, ни моим уланам, ни князьям, ни казакам, а без нашего ведания повоюют, нам их казнить, а взятое и головы людские без откупа отдать. Пошлин между нами никаких нет, и послы наши ходят без пошлин. Во всем том я, Менгли-Гирей, с моими уланами и с князьями тебе брату Ивану, молвя крепкое слово, клятву (шерть) дал, жить по сему ярлыку».

Иоанн отправил в Крым боярина Старкова, с новыми подарками и подробными наставле ниями. Льстя самолюбию Менгли-Гирея, он правил ему челобитья, называл его царем, хотя хан писал к нему только поклон и иногда много-много поклон, называя его великим князем.

Но дружески сносясь с Менгли-Гиреем, Иоанн думал и о другом. Он принял к себе казанского царевича Муртозу и дал ему во владение Новгород-Рязанский; принял также и врага Менгли-Гиреева Зенебека, уверив Менгли-Гирея, что делает это для его безопасности. Иоанн не прекращал сношений и с Золотою Ордою, даже изъявлял покорность хану сей Орды. Ему хотелось уничтожить татарское подворье в Кремле, где живали приезжавшие в Москву послы ордынские: Софья писала от себя к жене ханской, послала ей подарки, уверяла, что какой-то чудесный сон виделся ей, вследствие которого надобно выстроить на сем месте церковь. Хан согласился. На месте подворья выстроили церковь Николая Гостунского. Послы в Крым должны были дарить и ласкать Хозю-Кокоса и переговаривать с мангунским князем, который вызвался отдать дочь свою за сына Иоаннова. «Боярин Никита девку видел, и, – писал Иоанн в наставлении послам, – только надобно узнать: велика ли взятка за девкою, на сколько тысяч золотых». В 1474 г. в Золотой Орде находился послом Бассиков; от хана был в Москве посол Карачук, с большим табуном продажных лошадей.

Предосторожности Иоанновы вскоре оправдались. Брат Менгли-Гирея, Айдар, напал на него нечаянно и заставил его бежать; Менгли-Гирей укрылся у генуэзцев в Кафе, и вскоре попал в плен к султану. Призванный врагами Генуи, турецкий флот осадил Кафу (в 1475 г.), взял ее, и жители кафинские, а вместе с ними и Менгли-Гирей, увезены были в Царьрад. Это послужило, однако ж, к счастью бедного хана: султан полюбил его, велел ему признать власть Оттоманскую и отправил его снова владеть Крымом. Но бедствия Менгли-Гирея еще не кончились. Ахмат уже ждал его с своими ордами, вступил в Крым и принудил крымцев избрать в ханы Зенебека – может быть, нарочно отпущенного из Москвы в это время Иоанном. По крайней мере, Зенебек, будучи ханом крымским, смиренно относился к Иоанну, как к благодетелю своему, и, чувствуя непрочность своего владычества, просил дать ему пристанище в Руси, если он лишится ханства. Иоанн послал возобновить с ним союз, заключенный при Менгли-Гирее (только без пошлин) и велел сказать Зенебеку: «Я был тебе другом, когда ты скитался бездомным казаком и спрашивал меня: дам ли я место отдохнуть коню твоему, если он утрудится, ездя по полям; буду другом твоим всегда». – «Ты видишь власть мою, – говорил Иоанну Ахмат, через посла своего, после завоевания Крыма, – видишь, что я все делаю, что захочу. Не надейся на Крым; иди и преклонись предо мною в Орде моей!» Иоанн не оказал гнева за гордые слова, отвечал ласково, отправил посла хитрить с Ахматом, и вскоре перемена обстоятельств дала Иоанну средства совершить предприятие важное. Менгли-Гирей изгнал Зенебека, снова овладел Крымом и известил об этом Иоанна. Зенебек бежал в Русь; Иоанн умел переманить к себе из Литвы Нордулата и Айдара, держал их в почетном плену и спешил хвалиться этим перед Менгли-Гиреем. «Держу, берегу врагов твоих, и ты безопасен; заключим же договор, как старые друзья: ты воюй Литву и отвлеки Казимира, а я управлюсь с Ахматом, злодеем твоим». Менгли-Гирей соглашался на все, клялся в этом послу Иоаннову, боярину Звенцу, и тайно принял от него особенную грамоту, с золотою печатью: сею грамотою Иоанн обещал, если Менгли-Гирей опять утратит Крым, принять его к себе, как друга, и способствовать ему снова завоевать Крым.

Настало решительное время. Судьба Золотой Орды положена была на весы судеб. Послы Ахматовы горделиво явились в Москве; Иоанн изорвал басму ханскую, прогнал их с бесчестием и велел сказать Ахмату, чтобы он не смел посылать к нему никого. Ахмат изумился, не помнил себя от ярости, велел сбирать войско, клялся не оставить следов Иоанна, переслался с Литвою, и в 1480 году собрал все, что мог собрать, оставив беззащитными свои волжские улусы. Казимир обещал помогать Ахмату; летом Ахмат выступил с берегов Волги – наказать дерзкого князя московского.

Тогда открылась вся деятельность уже Иоаннова и обширная его политика. Крым закипел ратниками; сильные толпы Менгли-Гиреевы ворвались в Подолию. Казимиру некогда уже было после сего помогать Ахмату. Нордулат с русскими и татарскими дружинами и с воеводою Ноздроватым поплыл по Волге опустошать Ахматовы улусы. Объемля все возможные способы действий, еще прежде, в 1474 году, Иоанн отправил посла своего даже к шаху персидскому, убеждая его помогать в войне против Волжской Орды. Тем ревностнее сносился Иоанн с ордами ногайскими, потомками Эдигеева Заяицкого царства, ненавидевшими Ахмата. Ногаи выступили немедленно, когда узнали о походе хана Золотой Орды.

Иоанн III разрывает ханскую басму. Художник А. Д. Кившенко. 1880-е гг.

Так удачно провел Иоанн свои действия, хотя и был уверен, что одних собственных его сил достанет управиться с Ордою. Ахмат вел, однако ж, на Москву сильные полчища. Надобно было противопоставить им силу. Иоанн не хотел ничего делать наудачу, даже давать открытой битвы без предварительной уверенности в успехе. Он умел возбудить в своих подданных горячую ревность воинскую. Юный сын его, воеводы, войско, жители Москвы думали, что настало время Донского, и, как тогда, только храбрость и счастие должны решить борьбу; они видели в походе Ахматовом нашествие, подобное Мамаеву. Все горели нетерпением лечь костьми за православную веру, и всех ревностнее действовало духовенство, не щадя пособий, слов, молитв; оно благословляло, убеждало идти сражаться с погаными. Иоанн не выводил никого из заблуждения, думал иначе, но соглашался со всеми. Июня 8-го сын его выступил к Серпухову; другие воеводы заняли все течение Оки до впадения в нее реки Угры. Иоанн выехал из Москвы 23-го июля и остановился в Коломне. Нетерпеливо ждали в Москве известия о победе, о битве великой; но время проходило; русские стояли по Оке и Угре неподвижно, и – к ужасу, к изумлению москвичей, Иоанн вдруг возвратился в Москву, велел сжечь посады московские, послал охранительные дружины в Переяславль, в Дмитров, даже звал к себе в Москву сына своего и князя Даниила Холмского, знаменитейшего из воевод. Уже и то не нравилось никому, что супруга и другие дети Иоанна были отправлены на дальний Север, и София, боясь неудачи в битвах, поспешно ехала далее и далее, говоря, что поедет до самого моря-окиана. Новые распоряжения Иоанновы показывали, что он ждет набега монголов на Москву и готовится к осаде, значит, не надеется устоять! «Государь оставляет войско, робеет, не щадит нас, спасает только себя и детей, не смеет стать против врага!» Так кричали москвичи. Иоанн дал им волю говорить; не поехал в Кремль, остановился в Красном селе, сказал, что приехал в Москву видеться с матерью и посоветоваться с святителями и боярами. «Нечего нам советовать – надобно сражаться!» – отвечали ему все. Горячее других спорил Вассиан, архиепископ Ростовский. Он называл Иоанна бегуном и грозил, что на него падет кровь, какую прольют татары. «Неужели смерти боишься? – восклицал Васиан, – но человек не бессмертен, и рока своего не прейдет ни человек, ни зверь, ни птица! Я стар и дряхл, но дай мне войска твои – я пойду, устыжу тебя, не отвращу лица моего от врагов!» Негодуя на Иоанна, народ кричал, что в казну сбирали с них на дань татарскую, как прежде, но великий князь корыстовался этим, не платил дани, разгневал царя и теперь робеет и бегает от него. Все хвалили поступок Холмского, который смело отвечал Иоанну на призыв его в Москву: «Волей нейду от войска!» Пылкий юноша, сын Иоанна, также велел сказать отцу: «Лучше умру здесь, но в Москву не поеду!» Между тем Иоанн спокойно распорядился в Москве, кончил опасную ссору с братьями Андреем старшим и Борисом и 3 октября снова отправился из Москвы, прямо на берега Угры.

Туда, еще с лета, придвинулись все силы Ахмата; но узнав, что берега Оки заняты русским войском, Ахмат двигался далее к западу от Оки к Угре, вошел наконец во владения Литовские, звал Казимира, не смел переправляться ни через Оку, ни через Утру и бездействовал. Лето прошло, наступила осень; монголы обносились, были голодны, терпели от холода; октября 8-го они начинали битву, пуская через Утру стрелы; им ответствовали из пищалей, и Ахмат прекратил действия, опять остановился, велел собирать припасы. Иоанн приехал в это время к войску и, не уважая негодования общего, начал переговоры с ханом, стал просить у него мира, длить время.

«Пусть придет он сам, – говорил Ахмат, ободрясь, возгордясь снова и думая, что Иоанн в самом деле испугался, – пусть станет у моего стремени и молит о милости!» Иоанн не соглашался; Ахмат становился сговорчивее, упрекал, что уже девять лет не платят ему дани, соглашался на мир, если отдадут ее за все сии годы, и хотя не сам Иоанн, но сын его придет поклониться, или брат, даже какой-нибудь знатный вельможа – соглашался, наконец, чтобы прислали к нему Басенкова, который улещал его посулами в 1475 году. Иоанн прекратил переговоры и замолчал. Ахмат еще раз хотел пробраться через Оку под Опаковым Городищем; опять монголов отбили. Октябрь миновал, морозы усилились; Ахмат был в отчаянии, слышал, что Крым разоряет Литву и Казимиру не до помощи. Он сам начал трепетать каждого движения русских дружин, помышлял о походе обратном, но еще медлил в нерешительности.

Известия о предложении мира и покорности монголам привели Москву в ужасное негодование. Духовенство отправило к Иоанну послов. Вассиан написал длинное послание, заклинал не слушаться совета лукавых льстецов, не страшиться силы Ахматовой, надеяться на Бога и заступление Богоматери и святых, молил Иоанна вспомнить о клятве своей, приводил примеры из русской истории, тексты Священного Писания, даже слова философа Демокрита, который весьма мудро говаривал, что князю надобно иметь в делах ум, против неприятелей храбрость, а к своей дружине привет и любовь.

Иоанн прочитал послание и – приказал отступить от берегов Угры, которую многие называли поясом Богородицы, охраняющим землю Русскую. Угра уже покрылась льдом. Иоанн велел сбираться всем войскам к Боровску, надеясь, что Ахмат бросится за отступающими; там, на Боровских равнинах, Иоанн хотел сражаться. Но Ахмат был побежден без битвы. Видя поспешное отступление русских, он боялся, что его заманивают, обходят и – ноября 7-го поспешно бросился от берегов Угры к западу, не смея идти прямо восвояси, ибо он получил уже весть о разорении приволжских улусов Нордулатом и движении ногаев на Волгу. Нордулат достиг сарайских обиталищ хана, жег, грабил, полонил, несмотря на увещания монголов, говоривших ему: «Что ты делаешь! Ты губишь родную мать свою, в угождение князю московскому!» Дружины Нордулата благополучно возвратились по Волге, не встретив даже никакого сопротивления. Полчищ Ахмата не осталось следов ни на Оке, ни на Угре. Сын его Муртоза осмелился было на утеке напасть на один русский отряд и бежал за отцом, слыша, что против него отвсюду двинулись полки русские.

С торжеством воротились дружины Иоанновы; в благодарение Богу за поход 1480 года установили навеки совершать крестный ход в Сретенский монастырь, в 23-е июня – день выступления против Ахмата. Благодаря Менгли-Гирея за помощь, Иоанн извещал его с послом Скрябою о торжестве своем и погибели хана Золотой Орды, общего их врага. В самом деле, истомленный Иоанном, с голодными, рассеявшимися на обратном походе толпами, Ахмат в бешенстве грабил литовские земли, по которым шел, и, достигнув Дона, хотел зимовать на берегах его. Ногаи ждали его там; напали на него ночью, убили самого Ахмата, взяли его жен, обоз, детей и совершенно истребили остальных воинов его. «Мне счастье Бог дал, – велел сказать Иоанну, через посла своего, Ивак, хан Шейбанских улусов, соединенных с ногаями, – я убил Темир-Кутлуева потомка, и Саинский стул его взял». Иоанн благодарил Ивака, послал к нему и другим ногаям подарки и начал с ними дружеские сношения.

Современники не поняли мудрой, изумительной политики Иоанна; не видали битвы и думали, что Иоанн явно робел, простояв без действия все лето и осень и не думая сражаться. Они называли даже отступление Иоанна к Боровску бегством от лица врагов, и жаловались, что супруга Иоаннова не только бежала от страха татарского, но и не унимала боярских холопей, сопровождавших ее и обижавших жителей. «Воздай Бог по делам всякому, кто как делал, а, видно лучше любим мы жен своих, нежели защиту Церкви православной», – говорят летописцы. «Кто спас нас от погибели? Бог и Пречистая Богоматерь его да угодники Божии; пишем мы сие не в укор, но только ради того, что не должен никто хвалиться, несмысленный, и в безумии своем говорить: мы оружием своим спасли землю Русскую! Умолкните, безумные; устыдитесь, и воздайте лучше хвалу Богу Спасителю!» Более всех заслужил похвалу современников велеречивый Вассиан. Его послание списывали, почитая образцом красноречия и ревности православной. Потомство судит беспристрастнее.

Действиями Иоанна навеки исчезла Золотая Сарайская Орда. Не взятием Казани при Иоанне Грозном, но усмирением ее в 1469 году и походом на Угру в 1480 г. положен был предел власти ордынцев – исчезли дани, исчез и запустел Сарай! Остатки Ахматовой Орды удалились, с сыновьями его, далее к Каспийскому морю и основались в Астрахани. Еще несколько лет дети Ахмата назывались ордынскими ханами, замышляли вредить Крыму, заезжали даже за Днепр, скитались по южным областям Украйны. Но они были везде преследуемы, истребляемы; утратили потом самое название ордынских, приняв имя астраханских ханов. Ногаи расселились по обеим сторонам Астрахани, называя кочевья свои от Бузулука к Аральскому озеру Большими, от Кавказских гор к Кубе, Манычу, Азовскому и Черному морям Малыми Ногаями.

Но когда великое дело истребления ордынцев занимало Иоанна, он не оставлял других великих дел. Таковы были: завоевание Перми; совершенное уничтожение вольности новгородской; истребление уделов. Везде видим одинаково осторожное мужество и светлый ум Иоанна, превышавший современников, ставивший его выше робкого мнения и малодушного ропота людей, не понимавших дел и мудрости Иоанновой.

На другой год после похода на Новгород Иоанн отправил войско покорить страны Закамские. Еще в 1465 г. устюжане воевали в Югорской земле, брали в плен тамошних князей и приводили их под власть Иоанна. Поход 1472 г. произведен был под начальством князя Пестрого; он взял пермские города Искор, Чердынь, Урос, заложил крепость на реке Колве, собрал дань; пермские князья челобитствовали Иоанну. Впоследствии походы князя Феодора Курбского (в 1483 г.) и князя Симеона Курбского (в 1499 г.) подчинили Иоанну самые отдаленные народы сибирского севера, дотоле известные по баснословным рассказам. Высокий Каменный пояс не защитил дикарей, богатых мехами и драгоценными металлами. Современники едва верили повествованиям бывших в походе, когда они говорили о чудных людях, которые заселяют далекую Югрию, ездят на оленях и собаках, живут за такими высокими горами, что вершины этих гор скрываются в облаках, а вокруг них пустыни простираются на многие тысячи верст.

После событий 1471 года только безрассудное ослепление могло еще заставить думать, что Иоанн не был истинным властителем веча вольного Новгорода, и только отчаяние могло внушить мысль: еще защищаться силою против Москвы. С горделивою уверенностью во всем этом Иоанн объявил в 1475 году, что едет в Новгород исправить суд и правду. Суд его был понятен: желая привязать сердца новгордцев, он не щадил сильных, привыкших не внимать голосу народному и обижать простолюдинов безнаказанно. Сильных людей хотел он уничтожить, и мог ли не найти вины, если только хотел находить ее! С самого Торжка, куда Иоанн прибыл ноября 1-го дня, начался суд его, начались и торжественные встречи. Знатнейшие сановники выезжали бить челом Иоанну; путешествие его от Торжка продолжалось три недели; за 90 верст от Новгорода, в Рыдине, на реке Холове, встретили Иоанна владыка Феофил, князь Шуйский-Гребенка, посадники, тысяцкие, архимандриты; поднесли ему дары – вино, меха. Иоанн казался милостивым, но был мрачен, ласкал и грозил. Он прожил несколько дней на Городище, где шумною толпою стекались к нему все новгородцы и пировали у него новгородские сановники. Ноября 23-го въехал Иоанн в Новгород, встреченный с крестами и иконами, благочинно и умильно слушал литургию в соборном храме Св. Софии, угощал владыку, и ноября 26-го стали перед ним на суд обиженные – бедные новгородцы и обидчики – знатнейшие новгородские чиновники и бояре. Иоанн гневно обвинил первого новгородского посадника Василия Ананьина; потом сына Марфы Борецкой Феодора; наконец, Богдана Есипова и Ивана Лотинского. Их взяли и заковали в цепи. Взяли и других, но Иоанн отпустил их на поруки и откуп. Он прогнал от лица своего новгородца Ивана Афанасьева и сына его, сказав: «Знаю, что вы хотели опять отдаться королю!» Иван затрепетал и вышел; его немедленно посадили под стражу. На другой день владыка и посадники осмелились просить, чтобы Иоанн смиловался, позволил взять Ананьина, Борецкого и других на поруки. «Можете ли просить, ты, богомолец наш, и вы, отчина моя, новгородцы, за сих злодеев?» – воскликнул Иоанн. – «Не от них ли было и есть все лихо, и не за то ли велите вы мне жаловать их!» В тот же день несчастных пленников отправили в Москву; зато Иоанн простил всех остальных, прекратил суд, объявил милость, и с 6 декабря целый месяц продолжались обеды, пиры, иногда до глубокой ночи, у владыки, князя Шуйского, богатейших новгородцев и у самого Иоанна; ему подносили дары на каждом пире – сукно, камни, рыбьи зубы, кречетов, коней, золотую посуду, деньги. Новгород особо ударил ему челом тысячью рублями. Посол шведский нарочно приезжал в это время возобновить мир, коему истек срок. Словом, Иоанн действовал, как самовластный повелитель; установил сроки, когда должны приезжать к нему в Москву для решения судного, без различия званий. Владыка Феофил явился первый в Москву в марте 1476 г., просить об освобождении Ананьина, Лотинского, Феодора Борецкого и других. Иоанн угостил владыку и приехавших с ним новгородцев, но в просьбе отказал безвозвратно. Печально возвратились новгородцы восвояси. Феодор Борецкий не перенес горя: он постригся в Муроме и умер там в мае 1476 года.