Текст книги "История русского народа"

Прибавим к описанию дел Василия, что в его время в Истории Русской в первый раз появилось имя казаков: так названы в летописях вольные удальцы, жившие в Рязанской области, и сбежавшиеся на помощь против Мустафы в 1444 году. Они пришли на лыжах, с сулицами, с дубьем, и вместе с мордвою присоединились к дружинам Василия. Имя казаков вскоре сделалось известно и громко. Мы будем говорить об этом подробно впоследствии, означив только здесь, когда появилось имя это в первый раз.

В 1429 году основана была знаменитая обитель, среди Белого моря на острове Соловецком, удаленном от матерого берега на несколько десятков верст и дотоле необитаемом. Новгородец Герман, издавна промышлявший в тамошнем краю и хорошо знавший прибрежные острова, уговорил инока Савватия поселиться на Соловецком острове и основать пустынь для монашествующих. По смерти Савватия (1435 г.) инок Зосима пристал к Герману. Они устроили значительную обитель, поехали просить у новгородцев, чтобы им отдали во владение на море-окияне острова Соловецкий, Анзерский, Муксалицкий, Заяцкий и другие. Вече согласилось, и обитель Германа, 55 лет управлявшего оною, начала богатеть числом братии, вкладами и доходами от сельдяной и рыбной ловли, добывания нерпичьих кож, рыбьего жиру и выварки соли. Вдова посадника Борецкого Марфа, обладавшая обширными землями и промыслами на Севере, отдала Герману в вечное владение Сумскую и Кемскую волости, ей принадлежавшие.

В 1456 г. владыка Смоленский Мисаил, которого особенно уважали Василий и митрополит Московский, приехал в Москву и просил Василия возвратить образа, и особенно чудотворную икону Смоленской Богоматери, увезенную Юрием Святославичем. Она стояла в иконостасе Благовещенского собора и была чтима особенно. Рассудив, что нельзя держать Богоматерь в плену, отпустили святую икону торжественно. Василий, все его дети (младенца Андрея принесли на руках), митрополит, бояре, народ, войско собрались в Кремле, и когда надобно было поднимать икону Богоматери, плакали горько. Иона взял один из смоленских образов, и сказал: «Епископ, брат и сын мой! оставь это на воспоминание!» Он и Мисаил благословили образом Василия; потом Мисаила проводили до церкви Благовещения в Дорогомилове, и там простились. Перед оставленною Мисаилом иконою велено было служить ежедневные молебны, а вместо образа Смоленской Богоматери поставили список. Кроме пожара в 1445 г., названного Суздальским, и сожжения Москвы Мазовшею в 1451 г., целая треть Москвы выгорела от пожара в 1457 г. Весь Псков был опустошен пожаром в 1449 г., а Муром в 1457 г. Летописцы упоминают еще о неурожаях, холодных зимах, дороговизне, болезнях в разные годы, чудесах и знамениях. Заметим любопытнейшее: в 1425 г. во Псковской области шла кровь от иконы – «проявляя нашествие Витовта». В 1426 г. в сентябре явилось около солнца шесть кругов, «круг за круг связался, и все были разноцветны, иной красный, иной зеленый, иной желтый». В 1430 г. явился в Смоленске бесшерстный волк, и много искусал и съел людей. В том же году от сильных жаров вода иссякала, леса горели, дым расстилался повсюду, так что птицы падали мертвые, а рыба по два года пахла дымом. В 1431 г., после знамения на небеси трех столпов огненных, «была засуха, земля и болота горели, мгла продолжалась 6 недель, солнца люди не видали, рыбы от дыма мерли, и скот и птицы пропахли дымом». В 1432 г. во Пскове, в монастыре на Снезной горе, во время грозы мая 3-го, молния наполнила церковь; монахи попадали от страха, и все позлащенные иконы потемнели. Такое же явление было 3 июля в монастыре Св. Иоанна; молния зажгла притом городскую стену. Испуганные этими явлениями псковичи учредили крестный ход. В 1436 г. ранние морозы побили жатву в новгородских областях, и многие, страшась голода, уходили в Литву и к немцам. Лет десять продолжались потом неурожаи, и новгородцы, опечаленные притом пожарами, обвиняли друг друга на вече; некоторых обвиненных осудили и сожгли, утопили в Волохове и побили каменьями. В 1440 году из образа Николая Чудотворца в Вороночи потекла кровь; псковитяне принесли этот образ в свой город и молили Бога отвратить грозящее бедствие. В 1442 г. всюду была лютая зима, а летом громы, вихри, «бысть жито дорого, и страх бысть на человецех». – В 1445 г. в Суздальской соборной церкви, без всякой видимой причины начали тлеть и разваливаться гробы архиереев, а в праздник Преполовения вся церковь развалилась. В 1446 г. зимою нашла в Новгороде туча, пошел дождь и начали падать из облаков хлебные зерна; они покрыли собою пространство на несколько верст. Поселяне собирали их и приносили в Новгород; «люди же стекашеся видети это преславное чудо, откуду и како бысть». В 1460 г. июня 13-го страшная гроза разразилась над Москвою; народ молился: гроза миновалась. На другой день, при ясном солнце, вдруг налетела снова туча, обложила все небо, пролился дождь, засверкала молния, вихрь ломал дома, вырывал деревья. Жители отчаивались в жизни, и митрополичий дьяк Родион Кожух передал описание этой бури потомству в витиеватом рассказе, убеждая всех современников покаяться и не грешить. В 1459 г. новгородские летописцы заметили, что Пасха приходится в самое Благовещение. «Братия! – говорит он потом. – Здесь беда великая: здесь скорбь не малая! Так как в год распятия Христова, круг солнца ныне будет 23-й, луны 13-й, и это лето конечным является, в которое чаем пришествия Христова. А беззакония умножились на земле! Владыко! пощади нас, исполняя небо и землю славы твоея, пощади нас, благословен грядый во имя Господне! Блюдитесь, братья! Господь не хощет смерти грешникам, но ждет покаяния и глаголет: не весте дни и часа, в он же сын человеческий придет! Но разумей, кто хочет разуметь: беги неверия! Се уже и измаильтяне появились в наше время». Вероятно, набожный летописатель разумел взятие Царьграда; вероятно, что и заметку сделал он в начале года, ибо тотчас после оной следует другая: «Но того лета не быть ничтоже». Мир еще уцелел.

Глава 7. Великий князь Иоанн Васильевич

Некому было спорить с Иоанном о Великом княжестве, некуда было посылать ему за позволением владеть великокняжеским престолом. Уже около десяти лет быв соправителем отца, с познанием дел государственных, с приобретенным в юности опытом, на 22-м году жизни Иоанн сделался самовластителем Руси в марте 1462 года.

Он ничего не изменял в порядке дел, и несколько лет его правления прошло тихо, мирно, как будто великим князем сделался второй Симеон, поддержатель системы правления отцовского – не от имени Иоанна и братьев его, Юрия, двух Андреев и Бориса, с другой от имени великого князя тверского Михаила Борисовича, Иоанна Юрьевича Зубцовского, и дяди их Михаила Холмского. Москва ручалась за безопасность Твери и, «если бы татары почали сваживать и давать Москве дом Святого Спаса», обязывалась не брать его, давая Твери полную свободу сноситься с ханами. Тверь обещала не принимать врагов Москвы: Иоанна можайского, сына Шемяки и сына Василия боровского, а также и всех будущих врагов Иоанна; обещала воевать заодно против царя и татар, литвы, ляхов и немцев и жить с Новгородом по старине, как было при пращурах.

Таков же был новый договор с князем Верейским, которому подтвердили владение Вышгородом и который обязался не знать Орды, платить выход через Иоанна и не вступаться в то, что «примыслит себе Москва». Еще великодушнее казался поступок Иоанна с Рязанью. Освободив ее от управления московских наместников, он выдал сестру свою, княжну Анну, за юного рязанского князя Василия и мирно отпустил его владеть отцовским наследством.

Великие, скрытные от всех думы роились в душе Иоанна, твердой, суровой, превышавшей понятия современников. Но тихо начал он. Никто не предвидел, что Иоанн лучше всех понимает политику, какою основали и укрепили Москву Калита, Симеон, Алексий-митрополит, Димитрий, дед и отец его. Соединяя в себе мужественную пылкость прадеда с твердою решительностью деда, Иоанн не имел ни одного из пороков и недостатков отцовских. Никто не управлял им. Он первый понял необходимость соединения скрытной политики с высоким мужеством воинским, внутреннего устройства с внешними связями, готовности на мир среди войны и приготовлений к войне среди мира. До него думали только о защите самобытности против Орды – он провидел далее и взрастил в душе своей смелую мысль: не бороться только с Ордою, но решительно истребить ее. Он понял, что не пользоваться только временными выгодами надобно ему от Новгорода, но покорить Новгород и слить с Москвою; что Литве и Польше надобно не противоставлять только временного отпора, но должно стать против них политическою и государственною самобытностью. Иоанн простирал взоры далее, в Европу, хотел узнать ее и ввести Русь в сношения с нею и с отдаленною Азией.

Иван III. Гравюра XV в.

Так обдумывал все Иоанн, и сорокалетнее княжение его было постоянным, верным следствием одной глубокой мысли. Он имел счастливую участь: исполнить все, что задумал. Если постоянное счастье не есть следствие глубокого рассчета ума, то надобно сказать, что непостижимая удача сопровождала все дела Иоанна: он обладал тайною успеха во всех своих предположениях и делах. Только старость его была омрачена скорбями и ошибками, как будто в поучительное напоминание человеку, что каждый смертный должен в свой черед заплатить судьбе за возвышение над другими. Иоанн не опередил ни своего века, ни своего народа; но зато он соединил в великой душе своей все, что составляло жизнь его народа и его века: он был великим, могучим их представителем. После Петра Иоанн III занимает первую ступень между владыками русскими; перед ним уничижались все его предшественники; с ним не сравнился ни один из его преемников. Не говорим о Петре, для которого нет сравнений.

Глубоко соображая все дела свои, прежде всего Иоанн нанес тяжелый удар Казани, умев воспользоваться обстоятельствами. Хан Мамутек умер в 1463 году. Ему наследовал сын его, Ибрагим. Халиль, брат Ибрагима, скончался в юности; Нурсалтан, вдова Халиля, вышла за царевича Касима, верного слугу Москвы. Тайные сношения с Казанью заставили Касима подумать, что Казань готова отдаться ему. Он донес об этом Иоанну, и войско великокняжеское, с мужественным воеводою Стригою-Оболенским, выступило осенью 1467 года, когда казанцы не могли ждать похода. Но Касим или ошибся, или был обманут. Ибрагим ждал его. Среди осеннего распутья достигнув Казани, русские и Касим встретили полки Ибрагима, готовые к битве, сражались, но думали только об отступлении. Они совершили обратный поход среди проливных дождей, осеннего холода и при таком недостатке в припасах, что русские в пост ели мясо. По причине трудного пути, воины бросали свои доспехи и шли пешком, уморив всех лошадей. Казанцы не преследовали их, но мелкими толпами бросились опустошать области русские.

Иоанн все предвидел. Прошла пора безотчетных походов на Волгу, за которые мстили потом монголы разорением беззащитных русских областей. Муром, Нижний, Галич, Кострома были прикрыты сильными дружинами. Князь Даниил Холмский встретил и разбил казанцев близ Мурома. Отряды русские опустошили области Ибрагимовы, а в декабре отдельные дружины, с князем Симеоном Романовичем, вошли в землю черемисов и мстили за набеги их огнем и мечом. Весною 1488 г. сам Иоанн выступил в поход; но воротился с дороги, послав на Казань отряды с князем Руно и князем Звенцо. По реке Вятке русские ходили до Камы, когда в то же время по Волге князь Ряполовский-Хрипун пошел далеко в казанские пределы. Иоанн не довольствовался тем, чтобы обезопасить себя от набегов: весною 1469 года по Волге и Оке поплыли войска его к Нижнему, где князь Беззубцев принял над ними начальство. От Устюга, через Вятку, пошел князь Даниил Ярославский; от Вологды воевода Сабур. Вдруг в Нижнем получили неожиданное приказание Иоанна: оставить поход и отправить к Казани только охотников. Опасаясь неудачи, Иоанн слишком остерегался, а Беззубцев не имел соображений главного воеводы: могли усмирить Казань – и не успели от взаимного недоразумения. К изумлению Беззубцева, все воины его вызвались в охотники и спешили плыть к Казани, говоря: «Все хотим идти на окаянных татар!» Беззубцев с немногими остался в Нижнем. Войско избрало себе предводителя, воеводу Руно, боялось быть остановленным в пути, спешило и 21 мая явилось под Казанью, так скрытно и неожиданно, что застало жителей, беспечно спящих. При звуке труб русские воины устремились из судов на берег, зажгли город, рубили татар, грабили домы, но удовольствовались испугом казанцев и вдруг отступили. Руно подозревали в измене, ибо он стоял после того под Казанью семь дней, дал время Ибрагиму оправиться и с сильною ратью, по воде и по суху, пойти на русских. Руно велел отступать. Казанцы преследовали его и удалились только после жестокого отпора. Русские отплыли далее от Казани и стали у Ирихова острова. Здесь явился к ним нерешительный Беззубцев, послал в Вятку, извещая о походе своем на Казань и приказывая вятчанам соединиться с ним на Волге. Вятка не оставила еще тогда своего независимого духа и не была вполне московскою областью. Страшась навлечь на себя мщение казанцев, вятчане отвечали князю ярославскому, что они дали слово Ибрагиму: не помогать ни ему, ни Москве. Посол Ибрагима был тогда у них. Беззубцеву сказали, что вятчане пойдут на Казань, если пойдет большая рать московская с братьями Иоанна. Простояв без действия на Волге целый месяц, Беззубцев поворотил полки восвояси.

Иоанн думал, что урока, данного им Казани, довольно; призвал мать Ибрагимову в Москву, почтил ее дарами и отправил в Казань, повелевая сказать, что он готов теперь мириться с Ибрагимом. Касима, виновника трехлетней войны, уже не было тогда на свете. Беззубцев встретил Нурсалтан, плывущую по Волге. Она надеялась на заключение мира и уверила русских в безопасности. Но едва проплыли суда ее, Ибрагим примчался с татарами, и на Волге явились суда татарские. Начался бой; татары были отбиты; русские достигли Нижнего благополучно. Сюда пришли к ним остатки устюжских дружин. Несмотря на отказ вятчан, князь ярославский прошел на Каму, узнал там об отступлении главного войска и поспешно проплыл мимо Казани, стараясь догнать отступавших. Вся сила Ибрагима налегла на него; но устюжане дрались отчаянно; князь ярославский был убит в бою; князь ухтомский принял начальство, не щадил себя, сам сражался, перебегал с одного судна на другое, бил врагов тяжелым ослопом и успел уйти с остатками дружин, причинив большой урон казанцам. Иоанн изъявил неудовольствие главным своим воеводам и щедро наградил устюжан, послав к ним деньги, оружие, одежду и запасы муки и масла. Братья его, Юрий и Андрей, приехали в Нижний; войско подкреплено было новыми силами. Иоанн не хотел уступить Ибрагиму, не хотел полууспеха; прежде соглашавшись на мир, он решался теперь вести войну решительную, двинул снова по Волге ополчения свои к обгоревшей Казани, повелевая войску зимовать там, но без победы не возвращаться. Никогда еще казанцы не испытывали войны столь упорной и затрепетали при новом появлении русских. Сентября 1-го воины Иоанна стали под Казанью; Ибрагим оказал слабое сопротивление и заперся в городе. Видя приготовления к осаде, казанцы униженно просили мира и приняли его по воле Иоанна. Войско русское пошло обратно и вывело с собою всех пленников, какие были взяты татарами в течение сорока лет и уже отчаивались увидеть когда-либо родную Русскую страну.

Пока, не унывая при стольких неудачах, Иоанн унижал силу Казани, уже другой обширный замысел был готов в уме его. Дружины великокняжеские, едва возвратясь из казанского похода, должны были готовиться к новому походу, на север – решить судьбу Новгорода.

Повесть о сем достопамятном событии передали нам неприятели новгородцев, изображая грозное решение Иоанна праведною местью за неправды, кривизну души и крамолы новгородские. Не будем верить пристрастным их сказаниям… После похода Димитриева, в 1386 году, проложен был верный путь к падению вольного города; каждая распря с Москвою доказывала потом невозможность веча новгородского при самовластных распоряжениях князей московских. Только соперничество Витовта спасало Новгород при Василии Димитриевиче, только междоусобия, и потом нерешительность действий сберегли Новгород при Василии Темном. Иоанн видел опасность не от Новгорода, но от соседства его с Польшею, где новгородцы решительно стали искать своего спасения от Москвы. Различие веры, нравов, рода, обычаев еще отвлекали Новгород от совершенной покорности Польше; но чего не могли сделать крайность и опасение силы великих князей? Тогда Польша увеличилась бы обширными Новгородскими областями, внедрилась в Русь и обременила собою Москву. К несчастию новгородцев, в Литве не было тогда ни Ольгерда, ни Витовта. Властвуя уже около 25 лет над Польшею и Литвою, беспечный, добродушный, желавший добра, но не умевший делать его, король Казимир не мог поладить с польскими аристократами, не мог примирить Польшу с Литвою, равно признавшими власть его, но неприязненными одна к другой. Занятый охотою среди важнейших дел, нуждавшийся в деньгах, расточавший их и между тем вмешанный в продолжительную войну с немецкими рыцарями, в распри за Богемию и Венгрию, Казимир не смел и не мог поддерживать Новгород, угрожаемый в сем случае войною вдруг от Крыма, России и Молдавии. Увидим, что всюду уже распростирал тогда сношения свои Иоанн, смиряя Казань и грозя новгородскому вечу. Но ничего этого не предусматривали в Новгороде, и соединение с Польшею скоро сделалось главною мыслью новгородцев.

Иоанн начал свое государствование изъявлением миролюбия к новгородцам; дал им волю удержать земли в Заволочье, не распределенные Василием, и даже вступился за права архиепископа Новгородского, когда Псков отверг церковный суд его. Покорные псковитяне, напротив, возбудили гнев его изгнанием московского наместника. Склоняясь на просьбу псковитян, он простил их потом, и дружина московская пособила Пскову управиться с рыцарями, которые раздружились тогда со Псковом; война (1463 г.) с ними кончилась набегами обоюдными. Рыцари святым словом уверяли, что хотят мира, и заключили его в 1464 году. Новгородцы, как прежде, не помогали Пскову. Прошло несколько лет; Иоанн казался занятым единственно войною с казанцами. Мнимая кротость его умножала смелость новгородцев. Раздоры терзали вече, и тем более, что в Новгороде усилилась тогда крамола противников Москвы и друзей Литвы. Ее составляли: Марко Памфильев, купеческий староста, вообще житые люди, купцы, все те, промыслы которых стесняло распространение Москвы в Заволочье и северных областях. Но душу крамолы составляли вдова посадника Исаакия Борецкого, Марфа. Знаменитая по званию, богатству, старости, мать нескольких сынов, бодрых и деятельных, Марфа особенно страшилась власти московской, столь тяжкой торгам и промыслам. Напротив, аристократы новгородские желали усиления власти московской, возвышавшей права их, и стесняли волю простого народа. Чернь новгородская переменяла мысли, смотря по тому, как и кто управлял ею. Духовенство боялось Москвы, стеснявшей права, суд и доходы его; оно присоединилось к крамоле Борецких, и Марфа торжествовала. Вражда и неудовольствия против Москвы усилились. Соединение Новгорода с Польшею было решено. Тщетно Иоанн приказывал сказать, проникая в тайную мысль новгородцев, что поступки их возбудят наконец гнев его и гнев сей тяжко падет на Новгород. Новгородский боярин Ананьин прибыл в Москву, требуя решения разных споров. «А мои жалобы?» – спросил его Иоанн. «Мне Великий Новгород ничего о том не приказывал», – отвечал Ананьин. «Не приказывал даже ни одного слова покорного, когда вы не перестанете обременять меня своими жалобами! Не в истерпь мне более; исправьтесь немедленно; ударьте мне челом, и я буду держать вас по старине, или страшитесь наказания!» Таково было последнее слово Иоанна. Скоро друзьям Польши представился новый случай действовать: владыка Новгородский Иона скончался; на его место избрали инока Феофила. К досаде Борецких, Феофил изъявил покорность Москве, и послы новгородские поехали просить позволения о прибытии Феофилу в Москву и поставлении его на прежних правах, с белым клобуком. Иоанн соглашался, если Новгород изъявит ему покорность. Тогда Борецкие начали поступать решительнее. Монах Пимен, ключник владычний, предназначен ими в архиепископы вместо Феофила; не жалели денег, и уговорили наконец народ на избрание Пимена и на то, что владыку должен поставить Киевский митрополит, освободив Новгород от тяготы московской. Феофил немедленно согласился на сии условия, и Пимена выдали Борецкие мщению врага его. Услышав о согласии Феофила отступиться от Москвы, митрополит Московский писал ласково в Новгород, напоминал новгородцам о грехах, которые примут они на душу, приложась проклятой ереси латинской, какою был заражен киевский митрополичий престол, и уговаривал их покориться великому князю. Иоанн решился обольстить Борецких милостями и возвел старшего сына Марфы, Дмитрия, в достоинство боярина московского – сан знаменитый, ибо всех бояр было тогда только пять! Посол московский, Товарков, явился в Новгород, извещая о милостях Иоанна, о том, что Иоанн отдает Новгороду всю старину. Было поздно: Новгород принадлежал уже королю польскому, и брат киевского князя, Михаил Олелькович, приехал уже в Новгород как наместник Казимира.

Вручение пустынником Феодосием Борецким меча Ратмира юному вождю новгородцев Мирославу, назначенному Марфой Посадницей в мужья своей дочери Ксении. Художник Д. И. Иванов. 1808 г.

Предложение отдаться Казимиру, сколь ни искусно было оно приготовлено, долго, однако ж, волновало умы народа и производило раздоры на вече. Всех ужасало неслыханное дело – подданство Литве, королю-латинщику, окаянному ляху. Оно казалось богопротивным, ужасным. «Лучше гнев князя-христианина, нежели милость короля-еретика!» – кричал народ. Но Борецкий и сообщники их превозмогли все, и знаменитое посольство отправилось из Новгорода в Польшу. Его составляли: Афанасий Евстифеевич, посадник Дмитрий Борецкий (сын Марфы), староста Памфилий и другие. Король принял новгородцев как лучших своих друзей и охотно согласился подтвердить все права и льготы новгородские. Признавая Казимира своим господином, новгородцы договорились с ним о защите их от Москвы. «Пойдет князь великий московский на Великий Новгород, или его сын, или его брат, или которую землю подымет на Великий Новгород, ино тебе нашему господину, честному королю, сесть на конь за Великий Новгород, и со всею своею Радою Литовскою против великого князя и боронить Новгород. Если же не умиришь Новгород, решишься ты ехать обратно, Рада твоя да защищает Новгород. Веры Греческой православной у нас тебе, честный король, не отнимать; где будет нам, Великому Новгороду, любо, в своем православном Христианстве, тут мы себе владыку и поставим, по своей воле. А Римских церквей тебе, честный король, в Великом Новгороде не ставить, ни в пригородах новгородских, ни во всей земле Новгородской. Умиришь ты Новгород с Москвою, за то берешь себе черный бор, однажды в год. Немецкого двора тебе не затворять, и пристава своего не определять». Утвердив сими условиями защиту свою, оградив веру, торги, права, Новгород не думал более о нелюбии Иоанна.

Расчет Борецких мог быть верен, если бы в Польше царствовал Витовт и если бы в Москве был не Иоанн. Дело кончилось бы тем, что Москва снова уступила бы Новгороду, как прежде; исполнив свои честолюбивые намерения, Борецкие могли отвергнуть Казимира; или началась бы война, в которой успех был еще сомнителен с пособием Польши. Но все пошло иначе, при слабости польского короля, при твердом характере и уме князя московского. Новгород пал!

Заключив договор, Казимир не имел ни воли, ни средств помогать новгородцам. Его не слушалась польская рада; притом, едва кончив 13-летнюю войну с немецкими рыцарями (в 1466 г.), Казимир уже вовлечен был в войну за наследство Богемии, и в другую войну с Венгрией и Силезией; войска у него едва доставало на защиту Польши от нападения венгерцев, пруссов и силезцев. Кроме того, ливонские рыцари грозили войною, если король вступится за Новгород. Даже наместник его Михаил Олелькович, услышав о смерти брата своего, оставил Новгород, ехал через Русу, как неприятель, отнимая запасы и везя для безопасности своей заложников новгородских.

Итак, оставалось выдерживать борьбу с Иоанном одному Новгороду, раздражавшему его непокорностью и передачею Литве! Может быть, новгородцы думали, что еще переменятся обстоятельства, еще можно будет поторговаться, отделаться разорением Торжка, Заволочья; может быть, они надеялись и на удачу в битве, припоминая времена Боголюбского и Михаила Тверского. По крайней мере, Новгород равнодушно выслушал складную грамоту Иоаннову, где исчислены были все оскорбления, все вины вольного города и где, не требуя уже покорности, Иоанн грозил войною. Предоставляя решение всего будущему, хотя Казимир не шел, слышно было о сильных приготовлениях Иоанна, и псковитяне отвечали послам новгородским на предложение союза против Москвы: «Когда услышим, что великий князь идет на вас, тогда погадаем, и пришлем ответ». Посол новгородский претерпел жестокое оскорбление во Пскове; некоторые из псковитян, обиженные в Новгороде, захватили его людей и требовали удовлетворений. Псков оказывался врагом Новгорода при борьбе с Москвою, и без того тяжелой. Но вольные новгородцы еще не понимали всей опасности.

Истощив средства мирные, взвесив отношения Литвы и Польши, Иоанн захотел уничтожить вольность Новгорода, решительно, навсегда, отвергнув все временные выгоды, если мог овладеть Новгородом безусловно. Так решил он, и быстры, обширны были его приготовления. Он привел в движение все силы свои; Тверь, Верея, Рязань повиновались его воле; Пскову велено было идти. Все ненавидели Новгород и с радостью принялись повсюду за оружие; дружины касимовские явились немедленно, с сыном Касима Данияром; вятчане, не шедшие на Казань, поспешно устремились на Новгород, хотя дружины их только что воротились из удалого похода по Волге, в котором они, врасплох, нападали на самый Сарай. Еще сильнее старался Иоанн воспламенить все умы: новгородцев представляли отступниками от православия, врагами Руси, которые поддались проклятому ляху, предались латинской богомерзкой ереси, преступили клятвы, отвергли власть отца митрополита православного. Марфу изображали второю Иезавелью, Далилою, Иродиадою, развратною женщиной, которая хочет выйти за ляха и царствовать в Новгороде. Прежде всегда ходили москвичи на Новгород зимою, и новгородцы надеялись, что и теперь, среди болот и лесов, не посмеют воевать их летом. Как нарочно, с мая до сентября не упало ни капли дождя, дороги просохли, болота осушились. За три недели до Петрова поста, 1471 года, князь Даниил Холмский выступил с передовыми полками к Русе; братья Иоанновы шли из своих уделов отдельно; Стрига Оболенский отправился по течению Мсты; в Заволочье, по Двине, отряжен был воевода Образец с вятчанами; устюжане особо пошли к бою; псковитян повел на Новгород воевода Феодор Юрьевич в начале июля; сам Иоанн, с Данияром, с князем Верейским и князьями тверскими, двинулся к Торжку. Он готовился на Новгород, как в поход важный, молился у гробниц предков, просил благословения святителей, собирал совещания, выслушивал советы, излагая все обиды, неверие, безбожие новгородцев, и выступил из Москвы на третьей неделе Петрова поста, взяв с собою ученого дьяка Бородатого, который знал хорошо древние летописи и мог исчислить и доказать новгородцам все издревле учиненные вероломства и крамолы их.

Уже огонь и меч означили поход князя Холмского; Русу выжгли; Холмский истребил судовую новгородскую рать на Ильмене и шел к реке Шелони; псковитяне осадили и взяли Вышгород; берега Мсты, Торжок – все гибло в опустошениях. Новгородцы еще не робели. Они отправили князя Шуйского-Гребенку отбивать Заволочье от Образца и устюжан, послали самое сильное войско на псковитян и Холмского и требовали от Иоанна свободного пропуска послу своему, отправленному для переговоров. Иоанн не отвечал им, шел без остановки. Сын Марфы Борецкой, Димитрий, хотел показать пример мужества и со знатнейшими новгородцами спешил выступить против москвичей. Оставив псковичей, он двинулся на князя Холмского. Между тем в Новгороде готовились к защите отчаянной; выжгли посады, поделали укрепления, засеки, завалы, вооружили всех жителей; каждый брал оружие, слыша, что бесчеловечное опустошение означает всюду следы рати Иоанновой. Но страх отнимал силы; вспомнили предвещания об Иоанне; видели, что еще никогда и никто не неволил вольного города до такой степени, с таким упорством. Уже в Новгороде оказывался и недостаток припасов, сделалась дороговизна, угрожал голод. Крамола еще не утихла: сообщники Марфы и друзья Москвы спорили между собою и волновали народ.

Снаряжение русских воинов XVI–XVII вв.

Страшные вести вдруг унизили гордость Борецких. Услышали, что Иоанн стоит уже в Яжелбицах и что в одно время новгородские дружины разбиты в Заволочье и на Шелони. Князь Шуйский напал на Образца, сражался с ним целый день (24 июля), был разбит и бежал, сам жестоко раненный в битве; москвитяне заняли после сего все двинские области. Шелонское сражение имело следствия еще более пагубные. Думая сразить Холмского сильным натиском, Дмитрий Борецкий надеялся на превосходное число войск и ждал случая напасть на москвичей, стоя на высоком берегу Шелони. Отважный Холмский видел опасность и предупредил ее. «Лучше положить головы за правду государеву, нежели отступать; будь новгородцев сотни тысяч – с нами Бог и правда!» Так воскликнул он, и первый ринулся на коне в Шелонь, возглашая: «Москва!» – «Москва, Москва!» – закричали все воины, следуя за Холмским, переплыли реку и ударили на новгородцев. Раздор оказался между новгородцами: владычный полк не хотел биться, говоря, что владыка велел ему сражаться только с псковитянами. Засада татарская ударила в тыл новгородцам, когда нападение Холмского изумило их, – и – поле битвы превратилось в страшное побоище; новгородцы бежали, почти не сражаясь, и гибли под мечами москвичей; Дмитрий Борецкий со знатнейшими людьми попался в плен. Иоанн услышал о победе, поворотил на Русу, велел привести туда пленных новгородцев, и – изрек смертный приговор Дмитрию Борецкому, боярам: Василию Селезневу, Киприану Арбузьеву и чашнику владыки Иеремию Сухощеку; им прочитали обвинения, объявили приговор Иоанна, и отрубили головы. Василия-Казимира и других новгородцев повезли в кандалах в Москву. Иоанн стал на Шелони. Отряды его достигали Новгорода, куда пленники, нарочно отпущенные Иоанном принесли ужасное известие о казни сына Марфы и бедствии других сановников! Голод и недостатки усиливались; крамола Борецких уныла, не смела более спорить. Оказалось новое бедствие – страшная измена: некто Упадыш заколотил 55 пушек и лишил Новгород последнего средства защиты; Упадыша казнили, но все ясно увидели гибель, висящую над бытием Новгорода. Иоанн прислал посла своего, снова исчисляя все вины новгородские, и грозя скоро стать у Св. Софии грозным судьей. Тогда же услышали о взятии города Демона князем Верейским, и голоса народные слились в один клик: «Покорность Иоанну! Казимир выдал нас – Иоанн под Новгородом – мы гибнем!» Забыли гордость, забыли волю новгородскую, и в стан Иоанна поехали нареченный во владыки Феофил, посадники и лучшие люди. Иоанн не хотел видеть их, заставил ходить по табору и умиленно просить заступления у братьев его, воевод и бояр. Наконец, казалось, он смягчился. Говоря, что снисходит на моление, какое прислал к нему из Москвы митрополит, на случай покорности новгородцев, Иоанн допустил к себе Феофила и его спутников. Они стали на колена, заплакали. «Господин великий князь Иван Васильевич всея Руси, милостивый! Господи ради, пожалуй винных перед тобою людей Великого Новгорода, твоея отчизны! Уложи гнева твоего, уйми меча твоего, угаси огонь, утишь грозу, не изрушь доброй старины, дай видеть свет, пощади безответных людей, смилуйся, как Бог тебе на сердце положит!» Так говорил Феофил и безмолвно слушал потом упреки Иоанновы, отвечая только слезами. К изумлению самих новгородцев, Иоанн изъявил неожиданное милосердие: он простил Новгород; требовал только, чтобы они отступились от Казимира, отдали захваченные в Заволочье московские земли, уничтожили вечевые грамоты, были покорны ему, а духовенство новгородское митрополиту московскому; чтобы Новгород не сносился с русскими беглецами в Литве, платил Москве черный бор, и взнес единовременно копейного сбора 15 500 рублей серебра. На сих условиях заключен был договор августа 11-го 1471 года. Но в него включили еще разные стеснительные меры, касательно пошлин и суда; новгородцы не смели упомянуть о возврате добычи, всюду захваченной москвичами, и о судьбе сановников новгородских, отосланных в Москву. Иоанн угостил Феофила и послов и сентября 1-го 1471 г. возвратился в Москву, величая себя победителем «злых крамольников и вечников новгородских». Его встретили за несколько верст от города. В память Шелонской победы Иоанн заложил в Архангельском соборе придел Св. апостола Акилы, коего память празднуется июля 14-го. В ноябре приехал в Москву с покорностью Феофил, был поставлен в архиепископы и, видя ласку Иоанна, осмелился просить за Василия-Казимира, Матвея Селезнева и других, томившихся в московских темницах. Иоанн велел отпустить всех; пленных оказалось тридцать человек. Итак, имев возможность решить судьбу Новгорода, Иоанн удовольствовался только наказанием? Нет, он уничтожил Новгород – оставил ему вече, название Вольного, Великого, не трогал Марфы и ее сообщников; но все это было только тень старины, столь милой новгородскому сердцу! Иоанн вырвал у новгородцев последнюю опору их – помощь Литвы, оставил вече, но самовластвовал на нем, повелевал в суде, отнял войско, силу, смелость духа, оставив еще на несколько лет внешний образ новгородского правления. Он знал, что в сии годы тайно усилит он власть свою, и уже одного слова его будет довольно кончить то, что еще оставалось от старины новгородской. Все так и совершилось впоследствии. Напротив, сокрушая Новгород до конца, он мог встретить отчаянное сопротивление и бесполезно погубить тысячи народа. И без того довольно было убийств, пожаров и грабежа; пепелища и опустение видны были повсюду, от отдаленной Двины до Пскова, от Торжка до Новгорода. Богатую добычу увезли из новгородских областей москвичи и их союзники. Уныние, бедствие были участью Новгорода. Казалось, все восстало против новгородцев. Множество беглецов и пленных, возвращавшихся восвояси, захватила буря на Ильмени, и более 7000 человек новгородцев погибло в волнах озера. Недостаток запасов производил повсюду голод и болезни.