Текст книги "История русского народа"

Саип уже вышел из Крыма. С ним были ногаи, астраханцы, отряды турков с пушками, и к горести Ивана Вельского, шел и брат его Симеон, указывая татарам путь к Москве, презирая прощением, присланным к нему по ходатайству брата, и желая только мести врагам, заставившим его столько скитаться в чужих странах беспомощным изгнанником. Люди, видевшие следы полчищ хана в степях, полагали, что число их должно было более 100 тысяч человек.

Июля 30-го, 1541 г. правый берег Оки покрылся многочисленными ордами хана. Саип воображал Москву беззащитною; видя отряды князя Турунтая-Пронского и Охлябина-Ярославского, не боялся их, велел переправляться; турки стреляли из пушек. Князья Микулинский и Оболенский-Серебряный явились на помощь своим, и вскоре сам Вельский развернул все свое главное войско. «Изменник! – говорил тогда Саип Симеону, – ты обманул меня: это ли беззащитная Москва? Я сроду не видал столь многочисленного, прекрасного воинства!» Стыдясь убежать немедленно, он начал перестрелку, но к вечеру прекратил ее, и русские так ободрились, что удальцы кричали татарам через реку, вызывая их на бой, укоряя трусостью.

Темная ночь облекла оба стана. Воеводы готовились к бою, били в бубны, стреляли из пушек и с радостью увидели поутру, что полчищ татарских уже не было; ночью они предались бегу. Сам хан Саип первый подал пример и ускакал на простой телеге; за ним в беспорядке следовало все войско его. Воеводы русские перешли Оку, забрали обозы, оставленные татарами, и несколько пушек турецких, на которые с радостью смотрели в Москве как на неслыханный дотоле сайгат, отбитый у безбожных владетелей царьградских. Саип хотел в обратном походе выместить злобу на каком-нибудь городке. Августа 3-го он остановился у Пронска. Правнук князя Остея, за сто тридцать три года изменнически убитого Тохтамышем в Кремле Московском, Василий Жулебин смело отбил первые нападения. Ему предлагали сдаться. «Бог ставит грады, и без его воли не возьмется град», – отвечал Жулебин. «Нападайте, но помните, что за вами идут воеводы московские!». Саип приготовился к приступу; гром оружия русских слышен был от берегов Оки. Князья Микулинский и Серебряный-Оболенский спешили к Пронску, но уже не застали Саипа, шли за ним до самого Дона и честно проводили его за Дон, подбирая усталых, отставших, пушки, обозы. Иминь, сын Саипа, хотел грабить около Одоева и бежал, разбитый.

Все хвалили распоряжения умного правителя, торжествовали победу; кубки, шубы, другие награды были розданы воеводам. Они смиренно отвечали на милостивый привет государя: «Твоим счастием и твоими ангельскими молитвами победили мы врагов твоих!»

Враги Вельского со страхом видели, как укрепили его в мнении всех последние события; они не хотели более медлить. Что за нужда была им в чести государственной, в благосостоянии отчизны, если неприятель их был причиною чести и благосостояния! Что была им за надобность, если он не думал их преследовать, не платил им злом за зло, ненавистью за ненависть!

По распоряжению Вельского Иван Шуйский опять начальствовал войском во Владимире, готовясь весною идти на Казань, откуда приходили вести о мятежах, неустройствах, неповиновении Сафа-Гирею, жалобах на свирепость его, на то, что он не прочит себе Казани и тайно переводит богатства и сокровища на Крым. Мурза Булат снова предлагает послать в Казань Шихалея, а Ковгоршад предрекала гибель Казани через десять лет. Но не к Казани, а к Москве стремились тайные думы Ивана Шуйского; он искал сообщников в Москве, Новгороде, где на стороне его был архиепископ Макарий. Положили: немедленно низвергнуть и не щадить Вельского. В начале 1542 года, когда еще не прошло шести месяцев после торжества над крымцами, триста избранных воинов, с Иваном Шереметевым и сыном Шуйского Петром, дали присягу на жизнь и смерть и тайно приехали в Москву. Вельский ничего не знал, ничего не ожидал. Января 3-го ночью ударили в набат; всадники окружили дворец, дом И. Ф. Вельского, жилище митрополита. Шереметев, Шуйские, Кубенские, Палецкие, казначей Третьяков предводили ими. И. Ф. Вельского взяли в его дому и немедленно отправили в заточение на Белоозеро, в тяжких кандалах. Друг его князь Петр Щенятев спешил укрыться во дворце. Бунтовщики вломились вслед за ним, вытащили Щенятева из опочивальни государя и отправили в Ярославль. Еще один искренний приверженец Вельского, Хабаров, был скован и отправлен в Тверь. Каменьями выбили бунтовщики окна в кельях митрополита. Архимандрит Троицкий едва мог спасти бывшего своего настоятеля от мечей убийц, а князь Дмитрий Палецкий проводил его во дворец, где все было в ужасной тревоге; государь и брат его плакали среди вельмож, внезапно пробужденных и трепещущих за свою жизнь. Бунтовщики требовали выдачи митрополита, нагло взяли его и отправили в Кириллов монастырь. Утром на другой день князь Иван Шуйский приехал в Москву, поздравлял Иоан на с освобождением от злых изменников, принял власть. И государь, и другие вельможи не смели противиться.

Шуйский не походил на Вельского: он не верил доброжелательству неприятелей, даже и в темнице. Трое злодеев – Петр Зайцев, Дмитрий Клобуков, Иван Сергеев отправились в мае на Белоозеро, и без суда, без приговора доблестный И. Ф. Вельский был умерщвлен. Брат его Дмитрий, уцелевший при всех прежних переменах, уцелел и теперь, даже сохранил свое почетное место в думе. Митрополит Иоасаф был перевезен из Кирилловского в Троицкий монастырь, но объявлен низверженным. Призвали из Новгорода архиепископа Макария. Марта 19-го восемь архиереев поставили его митрополитом. Опять корыстолюбивые клевреты Шуйского определены были по областям.

В марте 1542 г. подтвердили в Москве перемирие с Польшей. Сигизмунд присылал говорить о мире еще по приглашению Вельского (1541 г.), соглашаясь отпустить пленных, если ему отдадут Чернигов. Василий Морозов и Федор Воронцов ездили к королю в июне и положили остаться при прежнем договоре. По случаю споров о пределах посылали еще к Сигизмунду чиновника Сукина и в тайных переговорах велели ему упомянуть о возможности родства между Русью и Польшею с совершеннолетием Иоанновом. Боярская дума возобновила договор с Астраханью, откуда вы ехал на службу Иоанну царевич Эдигер. – Молдавский господарь умолял пособить в уплате тяжкой дани султану; к нему послали денег. С Казанью говорили о мире, но ничего не решили. В марте 1542 г. дерзкий Иминь грабил Северскую сторону; его прогнали за Дон, и воеводы князья Пронский и Деев дрались с ним на Куликовом поле. В июле приехал в Москву задержанный несколько лет в Крыму посол русский, князь Катин. Саип взял с него 500 рублей, почитая его своим пленником, но зато подтвердил мир с Москвой.

Внимание правителей обращено было не на дела внешние или внутренние: они стерегли только власть свою над государем, не допускали никого ни приблизиться к нему, ни возвыситься над ними. Князь Иван Шуйский умер спокойно, услаждаемый своим величием. Иван и Андрей Михайловичи Шуйские и родственник их Федор Иванович Шуйский-Скопин явились дерзкими еще более его. В сентябре 1543 г. позорным образом доказали они свою бесчеловечную наглость пред лицом государя, митрополита, всего совета боярского. Давно подозревая, что Федор Воронцов снискал особенную милость Иоанна, Шуйские в заседании государственного совета завели с ним шум, спор, били его по щекам и наконец поволокли из дворца. Иоанн в ужасе бежал, укрылся во внутренних комнатах дворца и послал двух бояр уговаривать Шуйских. Крамольники ничему не внимали. Пинками гнали они Воронцова через кремлевскую площадь, где собрался народ и со страхом ожидал новых волнений. Иоанн умолял митрополита идти к Шуйским и, по крайней мере, выпросить у них пощаду жизни Воронцову. Первосвятитель отправился в мятежный сонм боярский, уже определявший смертную казнь. Даже и самого первосвятителя и друга своего оскорбляли Шуйские и другие мятежники, упрекая в стачке с врагами их. Борис Головин наступил ему на мантию и разодрал ее. Но Шуйские усовестились наконец, и согласились не казнить Воронцова, но только сослать его в Костромскую область.

Здесь заканчивается первый период жизни Иоан на. Он утаил скорбь свою; подтвердил приговор Шуйских; но час отмщения за смерть Елены, за погибель Оболенского и Вельского наступил и вскоре должен был запечатлеть кровью падения горделивых, бессовестных вельмож!

Около десяти лет протекло со времени кончины Василия. Что представляют сии десять лет взорам наблюдателя?

Они были бесславны и погибельны. Если честолюбие Сигизмунда произвело войну с Польшей, то набеги крымцев и беспрерывные опустошения казанцев были причинены единственно мятежным, нестройным управлением вельмож, которые едва поклялись в сохранении заветов умирающего повелителя, как и передались честолюбивой матери юного Иоанна, предали в жертву любимицу ее, двух братьев прежнего государя, дядю своей государыни и несчастных своих товарищей. По крайней мере, Оболенский выкупал злодейство доблестью воинскою; но партия Шуйских, лишенная достоинств правителей государства, чем могла выкупить цареубийство (смерть Елены), погубление Оболенского, нарушение прав духовенства свержением двух митрополитов, буйство в чертогах государя, бесчиние в советах его, грабеж подвластных ему областей для своего обогащения и унизительную трусость в делах внешних?

Здесь еще не главные обвинения на Оболенских, Вельских, Глинских, на всех крамольных вельмож Иоанна. Воспитание юного государя, его нравственное погубление, отвратительное пожертвование благом отчизны тому, чтобы в Иоанне создать орудие для исполнения своих честолюбивых предприятий, игралище для своих мятежных страстей – вот обвинения, неизгладимые ничем, даже ни ужасною погибелью людей, посеявших семена разврата в душе Иоанна возлелеявших его буйные страсти! Они погибли от ядовитого испарения пороков, возросших из семян, ими посеянных; но смерть их могла ли заплатить за бесчисленное зло подданных, за бесславие самого Иоанна, и за столетнее следствие того, что началось слабостями Василия и свирепостью грозного сына его?

В августе 1543 года Иоанну совершилось тринадцать лет. Он был благообразен, крепок телом, отличался умом, усердием к вере, познанием Священного Писания, истории отечественной и чужеземной, телесною ловкостью в занятиях охотою. Верим, что Оболенский и Вельский думали о его воспитании; они приблизили к нему отрока Адашева, бывшего потом его ангелом-хранителем. До сих пор Иоанн является нам трогательным, достойным участия сиротою на троне. Он не понимал деяний матери и любимца ее; но плакал, когда из его объятий вырвали верную мамушку и брата ее, в котором видел он отца; потом, когда отторгли от него И. Ф. Вельского и с мечами врывались в чертоги его; когда наконец слезно просил он за Воронцова и его не слушали, презирали его слезы. Но не только в сих случаях державный отрок оскорблялся унижением, переносимым от своих подвластных, когда в то же время сердце его ожесточалось злодеяниями, вокруг него происходившими, а душа приучалась не уважать вековых постановлений гражданских и церковных: гордые Шуйские обходились с ним так надменно, с таким унижением его великого сана, что и через двадцать лет Иоанн с досадою воспоминал, как прихаживал к нему Иван Шуйский, небрежно садился на скамью, клал локти и ноги на постелю отца его и горделиво смотрел на забавы Иоанна с братом Юрием как на забавы бедных сирот, вверенных его власти. Не только пренебрегать уважением к Иоанну дерзали его сановники; они нарочно не радели о воспитании юного царя. Окружая Иоанна с самых детских лет смутами, переветами, они попускали ему забавляться чем было угодно, окружали его толпою безнравственных ровесников, будущих клевретов тиранства. Иоанн ездил с своими товарищами по полям и лесам; бил зверей; отдыхал за роскошью трапезы; упивался вином, крепким медом и утопал в сладострастии, едва выходя из лет отроческих. Нередко, в буйном сонмище сопутников возвращаясь в Москву, он скакал по городским улицам, давил встречных, стегал их хлыстом, и хохот товарищей ободрял пылкого юношу. Самые старейшие из вельмож говорили со смехом: «Царь будет храбрый! Пусть его играет и забавляется!» Так они говорили и в то время, когда в детстве Иоанн тешился мучением собак, птичек, терзал, душил их, сбрасывал их с высокого терема, рубил им головы: «Царь будет правосуден, и станет казнить врагов и изменников!»

Тринадцати лет Иоанн казался совершеннолетним юношею. Уже, оставляя Шуйских владычествовать и управлять двором и государством, другие дворские партии искали личных милостей и выгод у самого Иоанна. Шуйские не боялись ни юноши-государя, ни робких любимцев его, Глинских Юрия и Михаила, Адашевых, Романовых, видя, что они смиряются пред их властью.

Но любимцы перехитрили беспечных временщиков. Они особенно воспользовались позволением на отъезды Иоанна из Москвы на богомолье и на охоту. Здесь, в тайных беседах, успели внушить ему мысль о самовластии, о постыдном рабстве его холопам Шуйских. Отлучки Иоанна были часты и продолжительны. Приведем примеры: в мае 1542 г., вместе с братом Юрием и Владимиром Андреевичем, Иоанн ездил в Троице-Сергиеву обитель; с 21 сентября по 16 октября он опять ездил туда же, и потом охотился в Алешне и Озерищах; с 8 по 20 декабря он ездил молиться в Боровск, Можайск, Волоколамск. Шуйские ничего не опасались, когда через неделю после ссылки Воронцова (в сентябре 1543 г.), Иоанн, по обыкновению, выехал из Москвы с многочисленным двором и с братом своим, и до 30 ноября ездил в Троицкую обитель, Можайск, Волоколамск. Весело праздновали по возвращении его Святки; но 29 декабря, в собрании Боярской думы, Иоанн внезапно явился грозным повелителем, указал на Шуйских, назвал их изменниками, лихоимцами. Вступил отряд псарей, любимых спутников Иоанна; схватили Андрея и его сообщников, потащили их из думы, ругали, били дорогою, и так немилосердно, что Андрей Шуйский умер от побоев, не дошедши до назначенной ему темницы; князя Феодора Скопина, князя Юрия Темкина, Фому Головина разослали в отдаленные места. Более не было казней. Иоанн думал, что освободился от унизительной опеки; вельможи его испугались, полагая, что отныне явится в Иоанне дед его, если не делами, то неумолимым своевластием, и – все ошиблись.

Явилось две власти. Иоанн, юный, вспыльчивый, неумеренный в гневе и милости, начал своевольствовать, но не управлять государством. Совершенно предаваясь забавам, охоте, верховой езде, пирам, он без суда казнил тех, на кого падал личный гнев его; но правителями государства сделались князья Глинские и хитрая мать их, бабушка государя, дотоле скрывавшая свое честолюбие. Безотчетно доверяя Глинским участь государства, Иоанн слушался их советов, и не было пощады тому, кто не покорялся Глинским. Легкомыслие юноши являлось во всех поступках Иоанна.

Московский Кремль при Иване Грозном. Художник А. Васнецов

В марте 1544 г. он, как прежде, поехал молиться в Калязинский монастырь и истреблять волков и медведей в пустошах Заболотских; возвратясь в Москву, разгневался на сообщника Шуйских, князя Ивана Кубенского и приказал засадить его в темницу в Переяславле. Через полгода Кубенский был прощен, когда Иоанн из Троицкой обители приехал в Переяславль, проездом на богомолье в Ростов, Ярославль, Белозерск, Вологду, где посещал он знаменитые обители, травил зверей по лесам и пировал с сопутниками. Жестокой казни подвергся по возвращении Иоанновом в Москву чиновник Бутурлин: ему отрезали язык; всю вину его составляли какие-то невежливые слова. Вскоре еще более узнали суровый нрав Иоанна, и, может быть, тогда подумали царедворцы его, что приготовили они в будущем, даже для самих себя! Сентября 15-го 1545 года Иоанн выехал в Троицкую обитель, слушал там всенощную, литургию, угостил иноков, раздал милостыню, поехал на охоту и вдруг, отправив брата Юрия дожидаться его в Можайск, сам воротился в Москву. Здесь опала возвещена была сыну ненавистного Ивана Шуйского Петру, предводившему некогда отряд мятежников на погибель И. Ф. Вельского, снова князю Кубенскому и другу его князю Александру Горбатому, а вместе с ними Дмитрию Палецкому и брату любимца Иоаннова Федору Воронцову (М. С. Воронцов уже скончался в то время). Спокойно отправился Иоанн после сего в Можайск, «устроив свое дело», по словам летописца, и пробыл там до половины ноября. Но сердце Иоанна еще не затвердело в жестокости: уважая просьбу митрополита, он простил всех опальных бояр и объявил им милость свою.

В то время, когда внутренние дела шли по воле крамольных партий дворских и по прихотям юного государя, во внешних делах произошли разные изменения.

Сигизмунд, не оправдавший прекрасных надежд юности, чувствовал дряхлость свою. Он скончался в 1548 году, но еще за четыре года до кончины передал управление Литвою сыну своему Сигизмунду Августу. В марте 1545 г. приехал от нового правителя Литвы посол подтвердить мирные сношения с Русью. Ничего не было упоминаемо о спорных предметах прежних переговоров.

В апреле того же года решились устрашить Казань, беспрерывно тревожившую северные и приволжские области русские. Князья Пунков, Палецкий, Иван Шереметев с легкими отрядами по Волге на стругах, а князь Серебряный из Вятки, пробрались до самой Казани, разоряли ее окрестности и возвратились получать государственное жалованье. Отмщая русским, Сафа-Гирей истребил отряд пермяков, опоздавший приходом под Казань, и, зная тайные умыслы своих вельмож, казнил многих из них; другие бежали, и часть их явилась к Иоанну, который был тогда во Владимире (в январе 1546 г.). Беглецы уверяли, что Казань не терпит Сафа-Гирея за его жестокость, готова выдать русским своего царя, если только пошлют войско и дадут им в цари Шихалея. Беглецам предложили прежде всего исполнить свое обещание на деле – свергнуть Сафа-Гирея, и вскоре известили казанцев, что желание Иоанна исполнилось, что Сафа-Гирей изгнан и бежал, хотел силою ворваться в Казань с толпою астраханцев, но был отражен казанцами. В феврале послали привести казанцев к присяге Шихалею, и Апреля 6-го Шихалей был еще раз отпущен в Казань с князьями Дмитрием Вельским и Дмитрием Палецким. Они воротились в июне месяце и застали Иоанна в лагере под Коломною, донося ему, что Шихалей царствует в Казани, но власть его ненадежна, вельможи казанские его не слушают, народ не любит, и Шихалей не смеет ни повелевать, ни даже появляться в народе.

Иоанн не внимал донесению, не думал подкрепить Шихалея, занятый новым для него зрелищем: разгульною жизнью в воинском таборе. Войско собралось в Коломне против крымцев. Саип все еще помнил неудачный поход 1541 года, и, разбитый в 1542 г., сын его Иминь долго не смел являться с своими наездниками. Только в декабре 1544 г. снова набежал он на Белев и Одоев; русские воеводы Щенятев, Курляшев, Воротынский поссорились в это время за места и допустили хищников спокойно воротиться восвояси, с добычею. Саип ожил. Узнали, что он собирается в сильный поход, прямо к Москве. Иоанн велел собираться табору воинскому и в начале мая водою отправился в Коломну, заезжал молиться в Угрешу и потом пировал в гульнях в ожидании неприятеля, любуясь воинским шумом лагеря и гордясь ратным духом своим. Случилось происшествие, оскорбившее Иоанна: однажды он поехал из лагеря на охоту и увидел перед собою целый отряд воинов, загородивший ему дорогу; это были новгородские пищальники; они жаловались на притеснения воевод. Иоанн велел прогнать их; буйная свита Иоан на бросилась с мечами, и новгородцы начали защищаться, стрелять, убили несколько человек. Иоанн, в испуге, воротился в табор, велел разыскивать дело; любимец его Василий Захаров донес ему, что всему виною был князь Иван Кубенский и Воронцовы: Федор Семенович, Иван Петрович, Василий и Иван Михайлович, злобствующие за понесенную ими опалу и пренебрегающие прощением великого князя. Без суда Иоанн приказал немедленно отрубить головы Курбенскому, Федору и Василию Воронцову; И. П. и И. М. Воронцовы сосланы были в заточение на Белоозеро. В первый раз кровь людей, приготовлявших душевную погибель Иоанна, по крайней мере, неотвращавших ее, пролилась на плахе! Первый шаг был сделан, и со страхом увидели все, как ненадежны были любовь и милость юного властителя: за три года он со слезами просил пощады брату того, кто предан был им теперь секире палача за обвинение, ничем не доказанное.

Хан Крымский не шел; напрасно ждали его до самой осени; войску велено было разойтись, ибо никаких слухов не доходило о движении крымцев. Иоанн воротился в Москву. Здесь, скучая государственными делами, он готовился в потешное отдаленное путешествие, выехал из Москвы сентября 15-го и воротился уже в половине декабря. Его сопровождали веселые его сопутники, лихая воинская дружина. Иоанн обскакал Можайск, Волоколамск, Ржев, Тверь, Новгород, Тихвин, Псков, молился в обителях, гулял и тешился охотою. С горестью видели обитатели самых отдаленных областей, что юный князь не думает о благе подвластных ему, ловко мчится на бодрых лошадях, но не управляет своей отчиной, а приближенные его только отягощают подвластных ему расходами и поборами на путешествие их повелителя.

В Москве ожидала Иоанна весть о событиях в Казани, издавна предвиденных. Шихалей не царствовал и двух месяцев. Быв рабом казанских вельмож, он узнал, что Сафа-Гирей идет к Казани с толпами ногаев и уже достиг Камы; что в Казани составлен заговор и положено выдать его Сафа-Гирею. Не дожидаясь погибели, Шихалей бежал, перепоив допьяна вельмож своих на великолепном пире, нарочно приготовленном. Сафа-Гирей явился в Казань; перерезал сообщников Шихалея и Руси; немногие бежали в Москву. Иоанн отправил встретить Шихалея с почестью, грозил воевать Казань, но послал только отряд с князем Горбатым, зимою, во время холодов и метелей. Горбатый доходил до устья Свияги и воротился, приведя с собою присяжников из Черемисы, обещавшей отныне повиноваться русскому государю.

Так шли дела. Со страхом думали о будущем люди, верные благу отечества, добрые подданные Иоанна, скрывающиеся в толпе воинских дружин его и царедворцев. «Еще государь не совсем развращен: более безрассуден, юн, – думали они, – вспыльчив, прихотлив; но если при нем находится развратный юноша Басмаков, то при нем же и добродетельный Адашев; он любит пиры, охоту, любит и молитву и воинскую доблесть. Надобно освободить его от опеки коварных Глинских; заставить его почувствовать величие своего высокого звания, женить его на добродетельной девице, и любовью, кротостью, мудростью советов, воинскою честью, действием веры возвратить самому себя, отечеству и добродетели».

Тогда составилась новая тайная партия при дворе, и в ней участвовали люди всех прежних партий. Главою были знаменитые Захарьины, и с ними вместе: Дмитрий Палецкий (уже испытавший опалу), братья Адашевы и отец их, Нагие, друзья И. О. Вельского Хабаров и князь Куракин-Булгак, князь Даниил Пронский (некогда друг Шуйских). Наконец, пристали сами Шуйские, Петр Иванович и Федор Скопин, князь Темкин, Федоров, все друзья их. Митрополит Макарий согласился с вельможами, желавшими добра. Он вызвал из Новгорода иерея Сильвестра, известного ему отличным красноречием и умом; советовались, думали. Глинские не предугадывали тайного замысла.

Началось общим представлением Иоанну, что он, достигнув лет совершенного возраста, должен принять на себя тягость правления, определенную ему Богом, и, по слову Божию: «Не подобает быть человеку единому», избрать себе подругу. Вероятно, Иоанну и указали на девицу Анастасию, сиявшую благочестием и красотою, дочь Романа Захарьина, уже умершего. Сестра ее Анна была за князем Сицким, а братья, особливо юный Никита Романович, отличались умом и тихостью нрава.

Иоанн увлекся советами, льстившими его честолюбию, ибо ему предложили короноваться царем Русского государства. Книжные люди находили исторические свидетельства, что Константин Мономах, царь греческий – так переводили греческий титул бывших властителей Царьграда, доказывая это Библией, – древле благословил на царство Владимира Мономаха и прислал ему утварь царскую. Теперь, когда Бог освободил Русскую землю от царей поганых, которым столько лет покорялась православная Русь, когда сии поганые цари покорны Руси, сам Бог указывает властителю Русской земли принять название царя, сочетав последнюю отрасль греческих царей с дедом его Иоанном, внушив деду его мысль назвать сына царским именем и даровав внуку название Благодатного, как отец именовался Благовестником. Нашлись начетчики книжные, которые доказывали, что и кроме того Иоанн происходит от корени Цезаря Августа, по своему предку Рюрику. Так хотели обуздать юного Иоанна, напомнив ему знаменитость его рода, после чего пороки и страсти не должны быть причастны ему, потому скольких великих царей потомку, и единому православному на земле царю, властителю шестого царства, искони предвещаемого людям.

Декабря 14-го 1546 г., на другой день по возвращении Иоанна в Москву, был тайный переговор его с митрополитом. Первосвятитель пошел в храм Успения, служил молебен; потом призвал к Иоанну всех бояр. Предмет совещания хранился в тайне. Но 17 декабря объявили всему народу тайну цареву. В присутствии многочисленного сонма сановников и воинских чинов Иоанн смиренно поведал, что, вступив ныне в лета мужества, намерен искать подруги по сердцу, а прежде того венчаться на царство, да будет муж и царь; просил митрополита молиться о совершении благих его намерений. Первосвятитель отвечал, что сам Бог внушает ему столь святые мысли. Народ радостно услышал весть, быстро разнесенную молвою; с восторгом говорили о событии пророчества: восстановлении шестого царства, православного, Российского, и даровании благодати юному государю.

Мирно наступил день царского венчания, января 16-го, 1547 г. Впрочем, сей обряд великий и таинственный, в другой раз повторенный от начала Русской земли, сходствовал с обрядом при венчании на великое княжество, за сорок девять лет прежде, несчастного Димитрия; только там возлагал венец на голову внука грозный дед, мрачный, предавший казни непослушных вельмож, и будущность казалась тогда тяжкою: теперь сам возлагал на главу свою венец царь юный, обрадовавший добрыми речами двор и народ, и будущность являлась подданным его ясною, предвещающею благоденствие и добро.

Еще до коронования Иоанна были разосланы по городам чиновники: выбирать красавицу из всех знаменитых девиц русского царства в супруги царю. Кажется, однако ж, что что это делалось только для вида, ибо 3 февраля уже совершена была свадьба Анастасии Романовой с Иоанном. Здесь, между Глинскими, Захарьиными, Шуйскими, Мстиславскими, Пронскими, Вельскими, явились Хабаровы и два брата Адашевы, Алексий и Даниил, юные друзья Иоанна. Едва только возвратясь из богомолья в Троице-Сергиевскую обитель (28 января), Иоанн снова отправился к гробу Св. Сергия с молодою супругою, братом, двором, сановниками пешком, несмотря на зимнее время, в знак христианского смирения; воротились в Москву марта 5-го, на второй неделе Великого поста.

Но, к прискорбию всех, кто надеялся на изменения добры в делах и нраве юного царя и супруга, ожидания оказались обманчивы. Ни любовь к Анастасии, ни советы доблестных мужей не трогали Иоанна. Глинские продолжали управлять делами. Иоанн не свирепствовал, но развлечения его продолжались, порывы гнева его были по-прежнему неукротимы. Может быть, он совестился, но не мог удержаться, испотворствованный привычкою и потачкою с младенческих лет. Для нас сохранился один пример вспыльчивости его в то время. В начале июня, когда Иоанн тешился охотою в селе Острове, пред ним предстали семьдесят псковитян, искавших правосудия на своего наместника князя Турунтая-Пронского, друга Глинских.

Иоанн разгневался, ругал, бил жалобщиков, свечою палил у них бороды и велел наконец раздевать их и класть на землю. Бедные ожидали казни. В это мгновение донесли Иоанну о страшном знамении: колокол-благовестник, висевший подле Ивановской колокольни в Москве, оторвался и упал. Иоанн оставил псковитян и поспешил в Москву.

Уныние распространялось в народе, когда и в особе царя видели прежнего Иоанна. Ожидали чуда: оно свершилось в удачном исполнении замысла, основанного на познании сердца человеческого.

Два пожара следовали в Москве один за другим: 12 апреля, во вторник на Святой неделе, утром, загорелась лавка в москательном ряду, и весь Китай-город вспыхнул; сгорели ряды торговые, монастыри Богоявленский и Ильинский; от пороха, лежавшего в башне, к Москве-реке взлетела на воздух часть городской стены. В тот же день, ночью, загорелась Чертольская улица, но ее успели потушить. Апреля 20-го начался пожар на Болвановке, опустошил Гончары, Кожевники, Лищиково, монастырь Спасский в Миассах, расписанный славным иконописцем Дионисием. Страх обуял москвитян. Говорили, что святой Василий Блаженный стоял после того долго, неподвижно, перед Воздвиженским монастырем, плакал, молился и ничего не сказал толпе народа, вокруг него собравшейся и вопрошавшей его о причине печали. Июня 21-го храм Воздвиженский загорелся. В это время свирепствовала ужасная буря, и «огонь потек, как молния». Ветром бросало горящие головни на Кремль: царские дворы, монастыри Вознесенский, Чудов, церкви кремлевские, все строения, лавки, царская и оружейная казна и запасы, – все обратилось в пепел. Порох, лежавший в Кремле, загорелся, далеко раскидывал развалины и обезображенные трупы. Царь и царица со своими приближенными в ужасе убежали во дворец на Воробьевых горах. Митрополит молился в Успенском соборе, но едва не задохнулся от дыма; насильно вывели его и среди огненной реки успели провести и скрыть в тайнике, на берегу Москвы-реки; люди, шедшие за ним, задыхались, падали и горели. Но и в тесном тайнике духота, жар, дым угрожали первосвятителю смертью. Решились спустить его с кремлевской стены на веревках, второпях уронили и полумертвого отвезли в Новоспасский монастырь. Между тем вся Москва являлась огромным океаном огня. От Дравского до Воронцова поля, от Китая до Дорогомилова – церкви, дома истлели, обвалились; «железо таяло, как олово, медь лилась, как вода»; сады и огороды являлись черным пожарищем. В 3-м часу ночи потух пожар; сгорело около 2000 человек обитателей; остальные, как тени, ходили среди догоравших остатков, вопили и рыдали на обезображенных трупах братий и пепелищах домов своих и Божиих храмов.

Сильвестр, раскрыв Св. Писание пред царем Иоанном IV, заклинает его быть ревностным исполнителем уставов