Текст книги "История русского народа"

Итак, Иоанн разрушил одно из тех предприятий, которые могли прославить его не менее взятия Казани, могли уничтожить крымских татар и избавить от них Россию двумя столетиями прежде решительного уничтожения сих хищников? Ошибка и робость, достойные сожаления, и еще более, если припишем их упрямству Иоанна! Мы упомянули, однако ж, о другом предприятии, к которому стремился Иоанн. Изъясним его.

Современники говорят, что он замыслил тогда обратиться на Запад; хотел взять Ливонию, даже Пруссию, Швецию – по крайней мере, Литву; двинуться таким образом в Европу и сделаться сильным государем среди западных властителей, довольный укреплением и успехами на Востоке. Если такой план, при ближайшем рассмотрении, мог оказаться несбыточным, если даже невозможно допустить, чтобы он мог вместиться в уме Иоанна, при его образовании и понятиях, по крайней мере, современники опасались такого плана. Густав Ваза писал об нем к польскому и датскому королям, Ливонскому гермейстеру, прусскому герцогу. Когда с 1555 года начались торговые сношения Англии с Русью, Густав убеждал королеву Марию не умножать силы и богатства русских торговлею, не укреплять дружбою своею русского царя, и без того опасного. Тщательно старались не пропускать в Русь иностранных художников и ученых. Магистр Ливонский уверял императора в 1551 году, что, все окрестные властители боятся Иоанна, что допуская в Русь художников и ученых, Европа возвеличит Русь, откроет в ней убежище всем западным еретикам, и что Иоанн и без того уже намерен покорить себе Литву, Польшу, Швецию и Пруссию. В самом деле, мысль о покорении Ливонии была любимою мыслью Иоанна. Для сего почитал он главною и важною мерою всячески и сколько можно долее, поддерживать дружбу с Польшею, пока в Ливонии дело будет кончено. Напрасно Адашев и друзья его отговаривали Иоанна, указывали ему на Крым, на храброго Вишневецкого; они принуждены были уступить упрямству царя и вскоре убедились они, что доверенность их у Иоанна уже совершенно потеряна.

Вследствие своей любимой мысли Иоанн, не унижая гордости, постоянно поддерживал сношения с Сигизмундом Августом. В 1552 году явился в Москве гонец с письмами от литовских вельмож к митрополиту и боярам, в которых просили они убедить Иоанна на прочный мир. Митрополит отвечал, что дела мирские не его дело; бояре уведомили, что главное затруднение состоит в несоглашении короля именовать Иоанна царем и в упорстве его прислать для сего послов в Москву. В июне 1553 года приехал польский посланник. Его не пригласили к обеду во дворец и не взяли от него даров, ибо он не хотел величать Иоанна царским титулом. «Вижу, что вы приехали ссориться, а не мириться», – отвечал Иоанн другим послам королевским, также спорившим о титуле царя. Послы оставили Москву; но гнев Иоанна был притворный: послов воротили подтвердить перемирие с ними еще на два года. Боярин Юрьев едва не поссорился с королем, когда его послали принять после сего подтверждение королевское. Король хотел присягнуть только на своей грамоте, где не был упомянут царский титул. После долгого спора решились потом, и напрасно доказывали королю грамотами папы, императора, других королей, что еще деда государева именовали царем все сии государи. В марте 1556 г., заключая опять только перемирие на 6 лет, послы польские думали опровергнуть настойчивость русских вопросом: почему же дед и отец Иоанна не именовались вообще царями, получая сей титул от других государей? «Потому, – отвечали им, – что они не венчались на царство. И вашего короля предок, Ягайло, не принимал королевский титул, пока не венчался на королевство польское».

Польша более расположилась к миру, когда Иоанн не согласился на предложение Вишневецкого и вызвал его к себе, не желая владеть посредством его городами, Польше подвластными. Другим убедителем к миру послужил Девлет. После попыток 1555 года и бедствий, испытанных в 1556 году, хан уже смиренно просил мира. Вспомнив, что некогда русские требовали от Крыма набегов на Польшу, он послал толпу татар грабить Сигизмундовы области (в 1558 г.) и указывал на свое распоряжение как на доказательство дружбы к России. Освобожденные от казаков Вишневецкого, не преграждавшего более пути через Днепр, татары ограбили Волынь, Подляхию, Подолию, гостили в Польше четыре недели, вывели сорок тысяч пленных, и – не угодили Руси. Не отвечая Девлету, Иоанн послал Ржевского и Вишневецкого начать мелкую войну, занять, отвлечь крымцев, а сам писал к королю, сожалел о крымском набеге, говорил о своих мерах для отвращения вперед подобного нашествия поганых, изъяснял Сигизмунду Августу необходимость прочного мира между Польшей и Русью. «Настало время соединиться и общими силами низложить врага христианства», – писал Иоанн. С радостью и изумлением читали в Польше грамоту Иоаннову; гонца русского честили, угощали; заговорили о союзе с Россией против турок. Король прислал к Иоанну благодарить его, обещал прислать послов для заключения вечного союза и мира; без выкупа отпустил двух пленных воевод, князя Мих. Юрьев. Оболенского и князя И. Ф. Шелешпанского. Если Иоанн хитрил с Польшею, его хитрость удавалась; но последствия доказали его ошибку, когда, напротив, предприятия правителей против Крыма и принятие предложения Вишневецкого, после занятия им Черкас и Канева, могли принести прямую и существенную пользу России.

Война на Севере начиналась еще в 1555 году, только не с Ливонией. Заключив мирный 60-летний трактат с Густавом Вазою в 1524 и подтвердив его в 1537 году, с обеих сторон не думали о войне. Но издавна пограничные жители Швеции и России ссорились между собою, даже иногда дрались; наконец русские вошли в шведские пределы и сожгли несколько селений; шведы мстили тем же, разоряя селения в русской Лапландии. Новгородским наместником был тогда князь Дим. Палецкий. Он послал дружину прогнать шведов от русского предела и отправил гонца объясниться с самим королем. Отряд русский разбили, а посланного задержали, не понимая его объяснений. Шведы не явились потом для переговоров в назначенное место; велено было выставить полки на границу. Старик Густав Ваза встревожился движением русских, сам отправился защищать Финляндию, считая выступление русских войск объявлением войны. Адмирал его Иоанн Багге вошел в Неву и осадил Орешек. Русские воеводы, Семен Шереметев и князь Ногаев, помогали защищаться осажденным. Багге принужден был отступить. Сильное русское войско собралось зимою и, после неудовлетворительных сношений, весной 1556 г. Палецкий выступил в Финляндию, разорил городок Кивен, жег окрестности Выборга. Иоанн называл это победою и послал несколько шведских броней к ногаям, гордясь перед ними и объявляя о торжестве своем над немецким королем, дерзнувшим оскорбить великого царя русского. Видя безрассудство начинать войну, когда его выдают другие, Густав отправил посланника в Москву говорить о мире. Приняв подарки Густава, Иоанн пригласил посланного обедать с собою, говорил много и долго о силе своей, несправедливости Густава. В первый раз Иоанн явился при сем случае тем Иоанном, каким остался он на всю остальную жизнь. Душа его предалась гордости и кичению. Напыщенную грамоту писал он к Густаву, упорствовал в условиях. Тщеславясь потом перед послами шведскими, угощая их на золоте, он не отпустил пленников без выкупа, не согласился, чтобы король шведский имел сношения прямо с ним, а не с новгородскими наместниками; наконец, желал слышать словопрение о вере архиепископа Упсальского с русским духовенством. Король польский дружески заступился за Густава; писал к Иоанну, что Швеция может способствовать великому предприятию их против неверных и потому не должно утеснять ее. Иоанн, беспрерывно уверявший Сигизмунда в миролюбии, может быть, знал уже в это время, что дружба Польши не совсем искренна; но он отвечал, что не думает никого притеснять. «И на что мне новые приобретения?» – прибавлял он. – И без того мое Русское царство, от Рюрика до меня, только что увеличивается беспрерывно: честь дорога мне, а Густав оскорбил честь мою».

Советники царские унывали, видели явную перемену в царе. В 1558 г., вопреки всем увещаниям, Иоанн начал исполнение своего любимого желания – гибельную войну Ливонскую. Но прежде упомянем о частном событии, польстившем самолюбию Иоанна, возбудившем опасения Швеции и открывшем для русских новый источник приобретения богатств торговлею: разумеем здесь мнимое открытие Русской земли английскими мореплавателями.

Мы говорили о предприимчивом духе открытий, оживившем европейцев с середины XV века. Мысль отыскать проезд в Индию через северные моря, избежать тем нарушения разделительной линии, определенной папою между испанцами и португальцами, и присвоить себе торговлю драгоценными произведениями Востока заставила англичан отправить на Северо-Восток три корабля. Два из них были затерты льдом и найдены в 1554 году лапландцами, подвластными России. С ужасом видели люди, посланные по повелению Иоанна, весь экипаж, всех офицеров на обоих кораблях – замерзших, окостеневших от холода; оба корабля представляли страшное жилище смерти, исполненное трупов. Здесь погиб отважный плаватель сэр Гюг Виллоби. Пушки и снаряды с его кораблей были свезены в Холмогоры. Но начальник третьего корабля Ричард Чанселлор благополучно пристал к твердой земле, увидел неизвестных дотоле англичанам людей, уединенную церковь, жилища; узнал, что он находится в Русской земле, что этой землею владеет великий царь. На том месте, где пристал Чанселлор (в августе 1553 г.), находился тогда только монастырь Николая Чудотворца и при нем было несколько хижин. Здесь впоследствии построен город Архангельск. Разведывая у жителей, Чанселлор узнал, что Русь богата многими товарами; что она прилежит к Восточной стороне, ведет торговлю с Азией, Индией и царь ее приветливо принимает чужеземцев. Имея запасные грамоты от короля своего ко всем государям, владения которых встретит на пути, Чанселлор просил позволения ехать к русскому царю.

Послали известие в Москву, где с удивлением услышали о приходе новых, невиданных до того времени англянских немцев. Иоанн велел с почестью везти их к себе, и Чанселлор зимою приехал в Москву, где он и сопутники его изумились силе русского государя, великолепию его двора, множеству войска, пышности одежды и нарядов, блиставших золотом. Грамоту английского короля приняли милостиво, одарили, угостили Чанселлора и отправили с ответною грамотою, в которой Иоанн изъявлял свое согласие на дружбу и торговлю с англичанами. Весною Чанселлор отплыл обратно в Англию. Вести, привезенные им, произвели большую радость при английском дворе и между лондоскими купцами; составилось особое торговое общество, и поверенные его, опять с Чанселлором, явились к Иоанну в 1555 году; они привезли дружеские грамоты королевы Марии и Филлипа, ее супруга. После великолепного приема написаны были условия для торговли; Иоанн велел устроить пристанище для англичан на северных берегах, гостиный двор в Холмогорах, отдал англичанам все взятое с кораблей Виллоби, и когда Чанселлор возвращался, уже в третий раз, в Англию, послал с ним гонцом вологодского воеводу Осипа Неелова. Бурею разбило английские корабли в виду шотландских берегов; Чанселлор утонул, но русского гонца спасли и великолепным приемом старались вознаградить в лице его ласку и приветливость русского царя, оказанные англичанам в Москве. Неелов возвратился с грамотами, подарками, множеством рассказов об Англии и о дружбе англичан и их королевы. С ним приехал в другой раз в Москву знаменитый путешественник английский Антоний Дженкинсон, объездивший всю Европу, бывший в Африке. Он так пленил Иоанна своим разговором и обхождением, что с тех пор, во всю жизнь свою, Иоанн особенно любил англичан, давал им выгоды, льготы, дарил им дома в Москве и Вологде. Дженкинсон, с позволения царя, ездил в Астрахань, Бухарию, Хиву, Персию, где исполнял даже какие-то тайные поручения Иоанна. Он приезжал потом еще два раза в Россию. Торговля оживила отдаленные, льдистые берега Белого моря. Художники, врачи, рудознатцы приезжали сим путем в Россию. Вслед за англичанами скоро явились голландские и брабантские корабли.

Но приступая к описанию одного из важнейших событий жизни Иоанновой – войне Ливонской, имевшей столь обширные следствия для России, Польши, Швеции, продолжавшейся столь долгое время, стоившей столько крови и стольких слез народам, – войне, разрушившей орден Ливонских рыцарей и сильно сблизившей взаимные отношения Польши, Швеции и России, необходимо сообразить тогдашние отношения Ливонского ордена к Русской земле и состояние его в то время.

Мы видели сих рыцарей Западной Европы, приведенных духом времени на Балтийские берега, с крестом и мечом в руках. Но здесь им нечего было делать для цели своего ордена, с самого начала поселения, когда они объявили своими подданными бедных туземцев, финнов и латышей и заняли обширные области на северо-западе Литвы и Руси. Почитая русских язычниками, или еретиками, несколько раз, в течение трех столетий, хотели они решить судьбу северных русских областей покорением, и всегда покушения их ограничивались мелкими ссорами с Псковом и Новгородом. С другой стороны, полудикие литовские язычники дрались с ними беспрерывно, не думая обращаться в христианство. Цель ордена: распространение христианской веры, была вовсе утрачена. Рыцари составили какое-то странное государство, где смешаны были управление военное с духовным, и повелительные пришельцы, во имя веры, были просто властителями бедствующих, угнетенных рабов. Все сосредоточилось для рыцарей в поддержании самобытности ордена; создалась политика войны и мира для их земли, слабой в основании, окруженной впоследствии сильною Литовскою державою, Польшею, наконец Русью. Орден действовал хитро, противясь неизбежному разрушению, производимому духом времени, некогда создавшим его. Политические обстоятельства, различие религий в Польше и России и сходство религии Польши и ордена, составляли главную защиту рыцарей от Польши и России и отделили его от нападения немецкого ордена. Польша видела в ордене Ливонском одно из пособий против Руси. Со времени падения самобытности Новгорода и Пскова благоразумно прекратил орден мелкие ссоры с русскими землями; он увидел и испытал, что не горсть псковитян и новгородцев, но грозная сила русского царя будет мстить за каждое своевольство, за каждую обиду Русской земле.

К счастью ордена, ни один из потомков Ягайлы не был обладаем духом завоеваний, и польские короли не понимали пользы, какую могут извлечь, если примкнут владения свои к Балтийскому морю. Еще менее могли помышлять о том русские государи, занятые борьбой с потомками Чингиса и враждой с Польшею. Самое предприятие царя Иоанна, кажется, имело основанием одно честолюбивое желание: видеть покорными гордых ливонских крыжаков, взять у них какую-нибудь область и погордиться своею победою и силою. Может быть, его оскорбляла и мелкая крамола рыцарей, не допускавших в Россию переселения иностранных художников, желавших, чтобы выгоды заморской торговли доставались только орденскому купечеству. Сомневаемся в обширном замысле Иоанна, которым взаимно пугали друг друга Швеция, рыцари, Польша, Дания. Но покоритель Казани, Астрахани, сокрушитель Крыма, не боявшийся польского короля, захотел включить в титул свой название государя ливонского, и орден подвергся крайней опасности.

Вероятно, правители государства доказывали Иоанну, что опасность ордена может примирить все враждебные отношения между Польшей, Данией и Швецией; что России трудно будет бороться, когда все сии державы вступятся, а ей еще не совсем укреплено обладание Казанью и не уничтожением Крыма. Подобное опасение являлось в отдаленном будущем: собственно, орден не имел возможности и подумать против России.

Взятие Нарвы

Правда, что земли орденские были защищены сильными крепостями и замками; что рыцари нередко выигрывали своим искусным воинским устройством против многочисленности неприятеля. Но Иоанн мог располагать толпами воинов по сто тысяч человек, а орден только сотнями и немногими тысячами войска. И притом в управлении орденских земель не было никакого единства. Власть и города разделялись, кроме архиепископа и гермейстера, или магистра орденского, между восьмью коммандорами, или комтурами, восьмью фогтами и четырьмя епископами. Горожане и рыцари имели свои права, свои исключения. Прежде начатия дела надобно было советоваться, спорить, ссориться; голоса в таком случае разделялись; каждый думал о собственной своей пользе; нередко меч решал споры. Современные писатели католические уверяли впоследствии, что земли рыцарей, возвеличенные рукою Плеттенберга и полувековым миром с Русью, до войны Ливонской были раем цветущим. Оплакивая бедствия ордена, и изумляясь тому, как могло вдруг разрушиться сильное и богатое государство рыцарей, они находили главную причину в гневе Божием, постигшем Ливонию за то, что рыцари, обетники Девы Марии, приняли лютеранскую ересь. Лютеране бранили их за подобные мнения; ссылались на разврат, негу, роскошь, забвение Бога католическим духовенством; говорили, что долголетний мир, умножив богатства и торговлю, не укрепил, но только ослабил рыцарей, изгнал из них дух храбрости предков, приучил их к роскоши, лени, сластолюбию. Обе спорные стороны были равно неправы. Реформация, действительно, много навредила рыцарям, поселив раздоры и ненависть между принявшими лютеранизм и теми, кто остался верен католицизму. Но обвинения в изнеженности, забвении добродетелей и храбрости предков, так, как и вся старинная добродетель предков, – это вечное присловие всякого народа – были преувеличены. Мы видели из событий в течение трех веков, что бессо юзие, наглость, гордость почти всегда были между рыцарями, и сколько раз железные полки их бегали перед дружинами русскими, или нестройными толпами Гедимина и Витовта! Самые победы Плеттенберга совсем не вели рыцарей к торжеству. Наконец, и в последнюю войну, каждый раз, когда опасность на время соединяла души, рыцари умели сражаться и умирать бесстрашно, крепко, умели мужественно стоять и в ответах перед грозным победителем.

Словом, орден удерживался временем и событиями; разрушился от тех же самых причин. Иоанн был орудием судеб, действуя против собственных выгод и не слушаясь совета своих правителей. Но по началу войны Ливонской можно ли было предугадать ее страшные последствия!

Миру, возобновленному магистром Бриггенеем на 17 лет, в 1534 году, истек срок. В 1554 г. магистр Гейнрих фон Гален просил продолжить его еще на 15 лет. Иоанн согласился. Небольшие затруднения по торговле, требование восстановить православные церкви в Риге и Ревеле были кончены. Но послы рыцарей изумились, когда сказали им, что надобно прибавить еще одно условие, бывшее в договоре 1503 года, о дани русскому государю с Дерпта, и что забвение сего условия в течение 50 лет ничего не доказывает, ибо Дерпт обязан взнести сию дань за все протекшее время. «Без того нет мира», – прибавил Адашев, переговаривавший с послами. Послы подумали и согласились. Для утверждения договора в Дерпт приехал чиновник Терпигорев. Епископ, бургомистр, городовой совет Дерпта оскорбились напоминанием о дани, вздумали перехитрить русских, полагая, что утверждение договора ничего не значит, что когда положительно потребуют от них взноса дани, можно отозваться несогласием императора как законного повелителя рыцарей. Все одобрили выдумку. Но Терпигорев видел хитрость, привез утвержденный договор и рассказал Иоанну все обстоятельства дела.

Иоанн не дал ничего заметить и, никого не спрашиваясь, начал называть себя государем ливонских земель. Рыцари услышали об этом, отправили послов в Москву (в феврале 1557 г.). Вместо переговоров у них спросили: «Привезли ль они дань?» и после отрицательного ответа не хотели ничего слушать. Немедленно велено было русским купцам прекращать торги через Ливонию; из Москвы послали заложить город в устье Наровы, для торговли с ганзейцами мимо рыцарских земель, и начали готовить войско. Возвращение послов из Москвы и угрозы Иоанна поздно показали рыцарям всю неосторожность их поступка. «Кто принуждал вас давать мне присягу, утверждать договор о дани? Исполняйте же присягу, данную вами, или я найду средства принудить вас!» – говорил Иоанн. Магистр Фирстенберг, старый воин, заступивший место Галена (умерш. в мае 1557 г.), решился принимать оборонительные меры, заключил союз с Польшею, но просил Иоанна позволить приехать в Москву послам ливонским. Уже войско русское двигалось; повсюду, на пути в Москву, послы видели ратные приготовления. Но когда они объявили, что Дерпт готов платить дань, только просит облегчения, Иоанн согласился на новое условие, написал новый договор и потребовал немедленной платы по этому договору. Послы объявили, что денег с ними нет. Иоанн велел позвать их на обед и поставить перед ними пустые блюда. Послы спешили уехать из Москвы. В страхе люди бывают суеверны: какой-то юродивый пугал тогда самых храбрых рыцарей, ходя по селам и городам, и проповедуя, что он послан возвестить гибель за грехи и гнев Божий. Но рыцари не думали, однако ж, чтобы исполнение угроз Иоанна последовало столь быстро. Еще ничего не изготовили для защиты Ливонии, когда (в январе 1558 г.) Шихалей, Глинский, Даниил Захарьин, Даниил Адашев, Алексей Басманов, Иван Шереметев, с русскими и татарскими дружинами, вознесли меч над землями рыцарей, запалили огнем города, и среди лютой зимы предали жителей всем ужасам свирепого грабежа.

Беспечность защитников Ливонии была так велика, что весть о нашествии русских застала на великолепной свадьбе какого-то ревельского обывателя главнейших чиновников и лучшее дворянство орденское. Не осаждая крепостей, русские сожгли посады городов Нейгауза, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена, Алтентурна, Фалькенау, Конгота, Пиркеля, были в 30 верстах от Ревеля, в 50 от Риги, разогнали отряд войска, встретившийся близ Везенберга, прогнали вылазку, сделанную из Дерпта, и безопасно ушли в Ивангород. Отсюда русские воеводы писали к магистру, что он сам виновен в бедствиях своей земли, ибо царь казнил Ливонию за клятвопреступление, и если рыцари хотят покаяться, то могут еще бить челом государю, по воле которого удержаться от нового похода. Рыцари собрались в Вендене, спорили между собой, решились отправить послов к Иоанну и просить мира. Но неосторожный поступок жителей Нарвы разрушил все их предположения. Пьяные немецкие воины вздумали стрелять со стен Нарвы в Ивангород. Иоанн велел расплатиться за обиду. Князь Темкин явился в окрестностях Валка, разбил отряд неприятельский, выжег несколько селений. Нарвский гарнизон безрассудно возобновил пальбу в Ивангород; русские пушки загремели; Нарва загорелась, жители просили пощады и немедленно отправились с повинною головой в Москву. От посланных требовали выдачи фогта нарвского, на приказ которого ссылались жители; кроме того, Иоанн объявил, что отныне, в предупреждение зла, Нарву должно уступить России. Спасая несчастную отчизну, посланные согласились. С них взяли присягу в подданстве, а ивангородские воеводы немедленно потребовали сдачи Нарвы.

Отчаяние овладело жителями. Они заспорили, утверждая, что никогда не давали полномочия послам своим присягать на подданство русскому царю; командор ревельский прибыл в Нарву с 1000 воинов, и безрассудно начал неприятельские действия. Он хотел схватить стражу русскую, поставленную за Нарвой, и был прогнан. Мая 11-го в Нарве начался пожар, при сильном ветре. Пользуясь смятением, русские, без приказа воевод, напали на город; Басманов и Адашев, увлеченные в битву, сбили, смяли все им встретившееся, осадили Выгородскую крепость и принудили сдаться. Фогт Шнелленберг получил позволение выйти из крепости с войском и лучшими жителями. Командор Кеттлер и Зегегафен стояли в трех милях от Нарвы, но не смели идти на помощь, думая, что крепкая Нарва и без того устоит против русских. В самом деле, одних пушек взято было в крепости 230. Нарву почитали одной из охранительных твердынь ливонских. Иоанн праздновал нечаянное взятие Нарвы, дал разные милости жителям ее, объявил ее навеки русским городом, приказав духовенству освятить Нарву, очистить молением от латинской и лютеранской ереси, и строить в ней православные церкви. В это время, магистр отправил в Москву послов своих; говорил, что дань, требуемая с Дерпта, собрана и готова, и, следовательно, нет уже более повода к кровопролитию. Но магистр опоздал своей присылкой и покорностью. На упреки в разорении Ливонии послам его отвечали упреками в вероломстве. Иоанн требовал дани уже не с Дерпта, но со всей Ливонии, хотел подданства и присяги всех рыцарских земель.

Послы не смели ничего утвердить, не смели ни в чем отказать и уехали без всякого решения. Мая 25-го русские войска были уже в Ливонской земле. Июня 6-го Адашев и Троекуров взяли Нейшлос. Фогту позволили выйти; жителей всей области привели к присяге, и, по повелению государя, воздвигли в Нейшлосе церковь в благодарность св. Илариону, коего память праздновали в день взятия города. Но это было только начало похода. Главные силы, под начальством князей Петра Шуйского, Василия Серебряного и Андрея Курбского, шли прямо к Дерпту. Сам магистр, дерптский епископ и тысяч около восьми войска стояли в нескольких милях от Нейгауза. Дерпт трепетал; но раздор, своекорыстие не утихали в стенах его. Напрасно бургомистр Тиль умолял пожертвовать всем для спасения, поспешить нанять войско. Видя, что русские долго не могут взять Нейгауза, где засел насмерть Икскуль фон Паденорм, рыцари отдохнули от страха. Тем ужаснее был их испуг, когда Нейгауз сдался, едва только позволили осажденным с честью выйти из города (30 июня). Магистр не думал о битвах и предался бегу, даже для своего спасения зажег Киремпе; но русские догнали его близ Валка, разбили и в палящий зной гнали до Вендена, где едва успел он укрыться с остатками войска. Отряд воинов епископских догнали близ Дерпта и разгромили; епископ затворился в Дерпте и отовсюду был окружен русскими после взятия ими Киремпе, Курслава и замка Вербека. Несколько дней русские ежедневно ходили на приступ и были отбиваемы; епископ и жители дрались отчаянно. Но ужасные приготовления к последнему приступу были кончены осаждающими. Шуйский предложил отпустить из города войско немецкое и каждого из жителей, кто захочет выехать; оставить епископа свободно управлять своими единоверцами, а магистрат – по-прежнему городом; позволить свободную торговлю. За все это и за другие выгоды требовали подданства Иоан ну. Русский воевода прибавил, что дает сроку на три дня, и при отказе возьмет город на щит и не пощадит ничего и никого. С горестью надобно было согласиться. Тиль выступил на средину собрания, когда положено было сдать город, и сказал: «Если думаете, что лучше и честнее умереть – я иду первый! Да не укорят нас малодушием!» Все молчали; епископ отвечал, что пожертвование будет бесполезно, и 18 июля Дерпт отворил ворота Шуйскому. Строго соблюдено было спокойствие жителей; кто хотел уехать – не встречал препятствия; кто оставался – видел безопасность. Такая нежданная милость послужила в пользу русских воевод: получив приветные грамоты Шуйского, без боя сдались ему крепости Везенберг, Пиркель, Лаис, Оберпален, Ринген, Ацель. Другие не сдавались, и области Феллинская, Ревельская, Венденская, Шваненбургская, посад Витгенштейна были опустошены в пример непослушным. Оставив всюду в завоеванных городах охранное войско, воеводы отправились в Москву, поздравлять Иоанна с взятием двадцати городов, и были щедро одарены. Места их заняли князь Курлятев и Репнин.

Что же делали в это время защитники Ливонии? После поражения под Валком магистр Фирстенберг в отчаянии объявил, что не видит средств спасения, предает Ливонию воле Бога и слагает с себя гермейстерский сан. Рыцари умоляли юного командора Готгарда Кеттлера занять место старого магистра. Как будто предчувствуя, что он будет последним магистром Ливонским, Кеттлер плакал, согласился быть только коадьютором, но принял меры к защите деятельнее своего предместника. Он писал к Иоанну, прося мира и пощады; напоминал королю польскому о союзе с рыцарями; просил о защите королей датского, шведского, самого императора; убеждал соотчичей соединиться, оставить междоусобие, вражду. Все было тщетно: каждый думал о себе, никто не давал ни людей, ни денег. Царь гордо отвечал, что магистр должен сам приехать в Москву, и мера его покорности будет мерою милости. «Лучше смерть, нежели стыд!» – воскликнул Кеттлер, услышав такой ответ. Иоанн не давал отсрочки, видел нерешительность Кеттлера, и Курлятев и Репнин двинулись с войском. Кеттлер собрал наконец до 10 тысяч воинов, осадил Ринген, пять недель бился с защитниками его, наконец взял Ринген, когда у русских недоставало пороха на заряды. Курлятев не смел идти на Кеттлера, только разорил Кавелехт, Верполь, подходил к Ревелю, и в отдельном отряде захватил брата магистрова. Кеттлер напал на русских, гнал их. Но войско магистров составляло уже небольшой отряд из 6-ти тысяч, после жестоких потерь в битвах. Кеттлер принужден был даже оставить Ринген, в ярости умертвив 400 пленных русских. Воеводы русские снова заняли сей город. Магистр посылал отряды грабить около Красного и Себежа и не мог ничего предпринять более.

Иоанн разгневался на воевод своих, не слушал их оправданий, послал князя Микулинского, Ивана Шереметева, Мих. Морозова, князей Серебряных, велел мстить за бедный успех магистра. Одиннадцать городов погибло от декабря 1558 до февраля 1559 года, когда русские благополучно вышли к Опочке. Под самою Ригою три дня стояли Иоанновы воеводы, жгли корабли на Двине, опустошали землю до прусской границы. В Шмильтене, обнесенном каменною стеною, жители упорно защищались; охотники из казаков разбили стену ломами, дрались в улицах; только 20 немцев и 200 латышей уцелело для плена из всего народонаселения Шмильтенского. Близ Тирсина уничтожен был отряд рыцарей, дерзнувший сражаться; тут пал храбрый Фелькерзам, покоритель Рингена; четыреста воинов легло с ним на поле битвы; тридцать рыцарей отдались в плен.

Но не совсем тщетны были моления Кеттлера у иноземных государей. Пока другие собирались заступиться за Ливонию, в марте 1559 года приехали в Москву датские послы. Фридерик II извещал Иоанна о своем восшествии на престол отцовский, напоминал о дружбе между Россией и Данией, желании возобновить торговлю и прежние сношения. Наконец, послы его просили дать мир и пощаду Ливонии, древней Датской области, находящейся во временном управлении магистров. Соглашаясь на мир и дружбу, послам заметили нелепость слов их о принадлежности Ливонии датскому королю; сказали им, что Ливония издревле была русская область и царь берет свое наследие; что если Дания желает мира Ливонии, то пусть уговорит магистра и епископов явиться с безусловной покорностью в Москву или прислать для сего знатных людей. Впрочем, в уважение просьбы королевской, до присылки послов ливонских, Иоанн согласился не воевать Ливонии с мал до ноября. Датчанам выдали даже опасные грамоты для проезда послов ливонских.