Текст книги "История русского народа"

Василий Васильевич отвергает соединение с Латинскою церковью, принятое митрополитом Исидором на Флорентийском соборе

Ужас объял обитателей Владимира и Москвы. Великий князь, властитель Руси, был в плену, и Улу-Махмет казался страшнее Тимура и Тохтамыша! Говорили, что татары идут прямо на Москву, в силах бесчисленных. Страх москвитян еще более умножился, когда 14-го июля загорелась Москва, выгорело множество домов, и от жары растрескались даже стены многих церквей каменных. Боясь внезапного набега монголов, многие не смели бежать с московского пожарища и погибали в пламени, думая, что за Москвою всюду ждут бегущих татары. Мать и супруга Василия с детьми его (у него было уже два сына – Иоанн, великий наследник отца, и Юрий) удалились в Ростов. Чернь буйствовала в Москве; не выпускала людей богатых и знатных, требуя, чтобы они разделяли общее несчастие.

Улу-Махмет хотел извлечь из нечаянной удачи своей всю возможную пользу. Он требовал только золота и серебра. Предлагали Василию откуп и в то же время послали к врагу его, Шемяке. Мурза Улу-Махмета, Бигич, приехал в Углич и известил Шемяку, что хан готов оставить Василия в вечной неволе и отдает Шемяке Великое княжество. Шемяка долго думал, колебался. Прошли июль и август месяцы 1445 года. Иоанн можайский был решительнее, смелее Шемяки в делах совести. Он уговаривал его согласиться, несмотря на то, что перед походом на Улу-Махмета заключил новый договор с Василием, и он и брат его получили подарки и уступки от Москвы. Привыкнув менять клятвы, Иоанн клялся теперь в неизменной верности Шемяке. По сношениям с Москвою там оказалось также множество недовольных Василием: боярин Старков, бояре Константина Димитриевича, даже многие из духовенства. Но только в конце сентября Шемяка решился отправить к хану посла своего, и то с ответом нерешительным. Важный шаг был однако ж сделан – воротиться было невозможно… Еще посланный Шемяки находился в пути, когда узнали об освобождении Василия! Улу-Махмет наскучил медленностью Шемяки. Узнав, что Казанью завладел какой-то бунтовщик Алибей, пользуясь его отсутствием, Улу-Махмет согласился на договоре с Василием, который обещал ему все, что только можно было обещать. Октября 1-го Василий выехал из Курмыша с князем Верейским, боярами, послами ханскими и дружиною. В сей самый день в Москве было землетрясение: его почли знамением новых бедствий и – не ошиблись.

Ноября 17-го Василий въехал в Москву, еще не возникшую из пепла. Он казался милостивым, кротким. Зима проходила тихо и спокойно. Но посол Шемяки был в руках Василия! Шемяка и можайский знали, чего должно было ожидать им от непримиримого неприятеля, и хотели предупредить свою погибель. За неосторожное покушение на зло, единственное пятно, омрачившее память Шемяки, за нерешительность после сего покушения Шемяка принужден был заплатить согласием на злодейство, какое предложил ему, приняв исполнение на себя, князь можайский… Условились с заговорщиками московскими и, узнав, что февраля 12-го Василий едет молиться в Троицкую обитель, положили захватить там Василия и овладеть Москвою. Ночью дружины Шемяки и можайского вступили в Москву; им тайно отворили Кремль, и завладение Москвою было столь неожиданно, что мать и супруга Василия, со многими его боярами, попались в руки посланных, и взяты были беспечно спящие. Шемяка приехал в Москву. Можайский приготовил между тем дружины около Троицкого монастыря. Василий прибыл туда с немногими воинами, взяв в собою обоих сыновей. К нему прискакал некто Бунко, недавно перешедший к Шемяке, и извещал о заговоре; Василий не верил, но велел, однако ж, стать на страже отряду воинов. Посланные Можайского обманули стражу, легли в сани, закрылись рогожами и проехали мимо. Думая, что едет какой-нибудь обоз, стража московская не остановила возов. Тогда воины выскочили внезапно из саней, отрезали стражу от монастыря, схватили, перевязали ее и поскакали к обители. Завидя их издали, Василий не сомневался более в доносе Бунка, побежал в конюшню, не нашел там ни одной лошади и бросился в монастырь; инок отпер ему Троицкий собор и запер за ним двери. Явился свирепый Можайский; воины его наполнили ограду монастыря, искали Василия, велели отпереть церковь. «Брат! пощади! – возопил Василий. – Не погуби меня! Постригусь здесь, если вы захотите!» Взяв икону с гробницы Св. Сергия, Василий отпер двери и продолжал: «Брат Иван! сию самую икону, у сего святого гроба целовали мы, чтоб нам не мыслить и не хотеть друг другу лиха. Что же ты делаешь теперь?» – «Мы и не хотим тебе лиха, государь, – отвечал Можайский, – но берем тебя для облегчения христианства. Ты обременил всех тяжким твоим выкупом. Видя тебя лишенного свободы, татары, поневоле, должны будут облегчить христиан». С жалким малодушием Василий упал перед гробницею Св. Сергия, плакал, рыдал в отчаянии. Можайский вышел. «Где же брат Иван?» – воскликнул Василий. «Пойман ты Богом и великим князем Дмитрием Юрьевичем!» – сказал один из бояр, схватив Василия за плечо. Его вывели из церкви, и в простых санях повезли в Москву. В смятении и беспорядке бояр Василия только ограбили, но не взяли; не спрашивали о детях, с ним бывших. Верный Василию боярин Иван Ряполовский укрыл младенцев, увез их в Юрьевское село свое, Боярково, и, соединясь с братьями Семеном и Димитрием, поспешно укрылся в Муром, где сбежалось к нему много единомышленников Василия.

Великого князя привлекли в Москву. Два дня участь его была неизвестна. Ночью на третий день к нему явились бояре и высказывали ему вины его – как будто злодейство оправдывается причиною! «Ты привел на Русскую землю татар и отдаешь им города в кормление; любишь татар и язык их паче меры; христиан без милости томишь, и золото и серебро их отдаешь татарам; ты ослепил князя Василия Юрьевича». Василию вырезали глаза. Несчастного слепца и супругу его отвезли потом в Углич; мать его увезли в Чухлому, и оставили их под стражею в сих местах.

Поступок Шемяки (если он участвовал в злодействе Можайского) не ужаснул ни князей, ни Москвы. Все покорились ему; народ присягнул; войско повиновалось. Только двое не хотели слышать о Шемяке и Можайском: один был шурин Василия, добродетельный князь Василий Ярославич Боровский, свидетель плена великого князя. Он восстал против Шемяки, бежал в Литву, был там принят ласково и открыл у себя убежище всем друзьям Василия. Но все еще князь Боровский мог опасаться мщения, преследований Шемяки, и действовать корыстно, по крайней мере, для собственных выгод и безопасности. Другой верный Василию человек действовал по чистому, благородному усердию: это был воевода Феодор Басенок. Ему предлагали почести – он отказался; посадили его в тюрьму – он ушел, скрылся в Коломне, и искал только случая мстить за своего князя. Ряполовские не отдавали детей Василия и крепко блюли их. Быв виновником или участником злодейства отвратительного, Шемяка не был ни злодеем, ни жестоким человеком. Он мог послать на Муром войско, но послал только святителя Иону взять там детей на его митрополичье слово, обещая выпустить отца их и дать ему с детьми удел. Ряполовские долго колебались; наконец позвали Иону в соборную Муромскую церковь и заставили его принять детей на свою эпитрахиль. Святитель исполнил желаемое и с детьми Василия и Ряполовскими приехал в Переяславль, где был тогда Шемяка. Он принял Ряполовских в милость, угостил всех великолепным обедом (мая 6 д.) и отослал детей к Василию, повелев Ионе, для безопасности, проводить их и отдать с рук на руки.

Нерешительность и беспечность Шемяки сказались после того во всех его действиях. Он подтвердил новгородцам старые права их, не думая извлекать пользы из притеснений; отдал князю Можайскому Суздаль и Нижний Новгород, но вскоре взял от него обратно подарок – и кому же передал его? К изумлению всех, Шемяка призвал из Новгорода внуков Кирдяпы, Василия и Феодора Юрьевичей, и торжественно вручил сим забытым изгнанникам все, чем владел некогда прадед их Димитрий Константинович. Уже прошло около 60 лет с тех пор, как Василий Димитриевич присоединил Суздаль к Москве. Шемяка, конечно, мог надеяться, что храбрые Кирдяпичи, облагодетельствованные им, будут верными его союзниками, тем более что Шемяка сделал их самовластными князьями; но он оскорблял всех, пользовавшихся в течение полувека новым порядком дел в Суздальской области. «Кто в безвременье наше, князья и бояре, купили в Суздале, Нижнем Новгороде и Городце, и нас, у нашей братьи, у бояр наших, и у монастырей волости и села, или князь великий продал – все те купли не в куплю, и все волости и села нам и боярам нашим по старине». Таково было одно из условий договора с Кирдяпичами, и одно это условие вело за собою нескончаемые споры и вражду. Шемяка обязывался оборонять Кирдяпичей, если Можайский станет спорить и не соглашаться на отдачу им отчины. Следовательно: Можайский уже оскорблялся переменчивостью Шемяки? Может быть, и Шемяка не охотно был в дружбе с изменником и злодеем. Но кроткое добродушие не должно быть главным основанием политики. Как государственный человек, Шемяка поступал неблагоразумно, неосторожно, и еще неосторожнее поступил он с Василием: доверился на его слово и дал ему свободу.

Шемяка видел, что еще оставались многие доброхоты Василия. Ряполовские не скрывали своего негодования. Иона беспрерывно упрекал его, говоря: «Ты ввел меня в грех – обещал свободу и удел Василию и детям его; с тем взял я их и связал свою душу; чего боишься слепца и детей? Можешь укрепить его клятвами и нашею братьею, епископами». Вскоре открыли важный заговор. Ряполовские подговорили многих, условились тайно съехаться к Угличу и вывесть Василия. Узнав о побеге Ряполовских из Москвы, после открытия заговора, Шемяка послал за ними погоню; но Ряполовские отбились от посланных, и успели убежать в Литву, к князю Боровскому; другие заговорщики остались ненаказанными. Шемяка долго думал и хотел удивить великодушием. С духовенством, князьями, боярами он поехал в Углич, дал свободу Василию, просил у него прощения и подарил ему в удел Вологду. Василий казался смиренным, раскаивающимся грешником, плакал, говоря: «Я во всем виноват; пострадал за грехи и беззакония мои, за преступления крестной клятвы перед вами, старшими моими братьями, и перед всем христианством, которое изгубил и хотел изгубить до конца. Достоин был я главной казни; но, ты, государь Димитрий Юрьевич, показал надо мною милосердие и не погубил меня с беззакониями моими, но дал мне время покаяться». Князья казались Исавом и Иаковом. Шемяка угощал Василия (15 сентября 1446 г.), одарил его, княгиню, детей, и поступал от чистого сердца. Василий коварствовал, пил чашу дружескую, но готовил страшную месть беспечному врагу…

Едва получил он свободу, как привел в действие все, чем мог погубить Шемяку. Сношения с Тверью, с Литвою, с монголами были произведены скрытно, но деятельно. Князь Боровский готов был выступить по условию.

Дети Улу-Махмета, Касим и Ягуп, готовы были помогать Василию. Им некуда было приклонить свою голову: старший брат их, Мамутек, убил в это время отца, старого хана Улу-Махмета, и одного из братьев своих; другие братья бежали и скитались по южным степям, набрав себе толпу удальцов. Князь тверской соглашался помогать Василию, если он утвердит ему самобытное владение Тверью и женит старшего сына на его дочери. Василий ни о чем не спорил. Шемяка так доверился ему, что оставил его без всякого надзора. Может быть, он повторял слова Ионы: «Чего ты боишься слепца и слабых детей его?» Оставалось только освободить совесть от страшных клятв, какими связал душу свою Василий. Дело оказалось нетрудным. Он прожил в Вологде несколько дней и поехал на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь. Там игумену Трифону предложил он на рассмотрение: можно ли ему нарушить клятву, неволею данную? «Должно, – отвечал Трифон. – Ты не простой человек, но государь: иди с Богом и с своею правдою на Великое Московское княжество, свою отчину. Мы, я и братия, берем твой грех на наши головы, разрешаем тебя от клятвы, благословляем и будем за тебя молить Бога!» Тогда, совершенно успокоенный, Василий поспешно приехал в Тверь. Князь тверской принял его почтительно; Иоанн, старший сын Василия, был обручен с дочерью тверского князя. Брак отложили до совершеннолетия обрученных, ибо жениху не было и семи лет от рождения, а невеста была еще моложе его.

Немедленно дали знать Ряполовским и князю Боровскому, в Брянск и Мстислав, что Василий уже свободен и находится в Твери. Они, князь Стрига-Оболенский, Феодор Басенок, спешили соединиться с Василием. На пути присовокупились к ним Касим и Ягун со своими ордами. Но дело было кончено гораздо ранее, без всякой их помощи.

Шемяка увидел, узнал все свои ошибки – поправлять их было поздно! Он вышел, однако ж, из Москвы, стал близ Волоколамска, сжидали более войска, медлили; с ним был только один союзник – ненавистный князь можайский! Слышали, что Василий идет от Твери, Боровский спешит из Литвы, дети Улу-Махмета стремятся с юга. Воины Шемяки бежали от него, передавались неприятелю. Наконец, получена была неожиданная весть: Москву нечаянно захватил воевода Василия, Плещеев. На самое Рождество он подкрался к Москве с небольшим отрядом, ввел его в Москву, и, когда кремлевские ворота отворили для одной из княгинь, ехавших в собор к заутрене, дружина Плещеева ворвалась в Кремль. Сделалось смятение; началась драка; наместник Шемяки бежал прямо от заутрени; наместника Можайского поймал истопник княгини Софии, Растопча; бояр, воинов их били, грабили, заковали в кандалы. На другой день вооружили московский народ, затворились в Кремле и готовы были на защиту. Но Шемяка и Можайский не пошли в Москву; более надеясь на верность северных областей, они поспешили в Галич. Василий умел действовать решительнее и лучше: он преследовал беглецов с тверскими дружинами, взял Углич, храбро защищавшийся, и безостановочно шел далее. Шемяка и Можайский бежали в отдаленный Каргопол; туда перевезли и мать Василия. Близ Углича пришел к Василию князь Боровский; Василий поворотил в Москву, довольный тем, что мог отбить у врагов своих Углич и Кострому; везде оставлены были им для защиты сильные отряды воинов. Кончить с Шемякою предоставили будущему. Василий удовольствовался отправлением к Шемяке боярина Кутузова, приказав сказать ему: «Князь! что за честь и за хвала тебе держать в полону мать мою, а твою тетку? Неужели этим думаешь ты отмстить мне, когда я обладаю уже Великим княжеством?» – «В самом деле, – сказал Шемяка, советуясь со своими боярами, – приобрету ли честь и хвалу пленом тетки? Бегая из места в место, нуждаюсь в людях, истомил их, а пленницу нашу надобно еще стеречь?» Он отпустил Софью Витовтовну с честию, послал с нею боярина своего Сабурова и занял Галич. Василий встретил мать свою в Троицкой обители. Сабуров ударил ему челом и вступил в его службу.

Противиться Василию не было возможности. Он действовал притом неусыпно и будучи слепцом, видел далее всякого зрящего. Утратив силу, Шемяка и Можайский думали купить мир покорностью. Василий был неумолим. Он занял владения тестя Шемякина, князя Заозерского. Видя возможность не отваживаться на битву, Василий позволил князю боровскому и князю верейскому переговаривать с Шемякою и Можайским, которые, с своей стороны, просили сих князей быть посредниками между ними и мстительным Василием. В записи, составленной в сие время, сказано было, что Шемяка удовольствуется Галичем, а Иоанн Можайском, что они отдадут все приобретенное ими к сим наследственным уделам: Шемяка – Углич, Ржев и Бежецк; Иоанн Козельск и Алексин; что они обязываются возвратить все захваченное ими имение, образа, казну, грамоты, дефтери, ярлыки ханские. За все это князья верейский и боровский обещали передать их челобитье великому князю и молить его, чтобы он принял их в любовь и в докончание. Всего более хотелось Василию разрушить союз Шемяки и Можайского: он готов был на время простить и обласкать виновнейшего, ибо он боялся – только Шемяки! Положено было князьям заключать договоры разные. Условились, что Василий не будет звать к себе ни Шемяки, ни Можайского, пока не изберут митрополита, общего всем отца, который поручился бы за их безопасность. Черта времени любопытная: епископскому ручательству не смели довериться, а на митрополитское соглашались, уважая высокий сан сей. В осторожность против нечаянного нападения, князья клялись взаимно, что Василий не будет нападать до решительного докончания; то же обещали Шемяка и Можайский. Хитрость Василия удалась превосходно: последний союзник Шемяки – князь можайский отстал от него. При посредничестве князей тверского, верейского, боровского, он заключил с Василием договор, в котором сказано было: «все, что по грехам нашим сталось от нас над тобою, господином князем великим – ты меня жалуешь, – все это ты забываешь, не будешь помнить, не будешь мстить, ни на сердце держать, ни мать твоя, ни супруга, ни дети». Страшные клятвы были произнесены с обеих сторон: «Призываем во свидетели Вседержителя Господа Бога, Пречистую Его Матерь, Святого Чудотворца Николая, Петра митрополита, Леонтия епископа Ростовского, святых старцев, преподобных Сергия и Кирилла; молитвы родителей, дедов и прадедов наших Великих князей – да не будет на клятвопреступнике сего договора ни милости Бога и Богоматери, ни молитв Святителей, старцев и родителей наших, в сей век и в будущий, и посредники наши да будут с правым на виноватого». Казалось, что Василий в самом деле совершенно забыл вину Можайского. Он призвал его и принял в великую дружбу. Заключая договор с Рязанью (в июле 1447 г.), писали сей договор от имени Василия, князей Можайского (упоминая имя его выше всех других), Верейского и Боровского. Еще до примирения с князем Можайским (в июне 1447 г.), Василий, взяв себе половину областей тестя Шемякина, князя Заозерского, отдал Верейскому другую половину (уступив ему притом за два года Ордынский выход с его области). В сентябре другую половину Заозерья Василий отдал Можайскому, а в замену Козельска и Алексина передал ему Бежецк. Двумя новыми примирительными грамотами подтвердили всего прошедшего: одна из них писана в 1448 году; в другой замечательны слова Василия: «Все, что было еще у меня на сердце, на тебя, моего младшего брата, оставляем при сем нашем докончании и клянемся заднего не поминать». Только Шемяке не давали ни мира, ни прощения. Шемяка оставался при одной записи, составленной от имени его и Можайского, с князьями Верейским и Боровским (о чем мы упоминали выше). Его окружили лазутчиками, знали все его сношения, и во всем находили новые причины к обвинению. Может быть, стараясь себя обезопасить, Шемяка отправлял посла к хану Мамушеку и принял посла его у себя – потребовали выдачи ханского посла великому князю и упрекали Шемяку за невыдачу, когда он отказал; Мамушек задержал московского посла – причли это к проискам Шемяки. Он просил помощи у новгородцев; в грамотах к ним называл себя великим князем; говорил, что татары отяготили Русь, – все это почли клеветою на великого князя и крамолою. Седи-Ахмет вздумал прислать к Василию послов и требовать дани. Послу ханскому ничего не дали; но от Шемяки требовали участка в Ордынский выход. Шемяка не дал, отвечая, что Седи-Ахмет не царь, но самозванец бессильный. «Как не царь? – возопили в Москве. – Но не он ли владеет тем самым юртом, где судился отец Шемяки с великим князем?». Шемяка прибегнул к князю Можайскому, напомнил ему прежнюю дружбу, просил ходатайствовать у великого князя и сказать: «Если ты пожалуешь чем-нибудь Димитрия Юрьевича, то меня, бедного, пожалуешь». Сии слова изъяснили так, что Шемяка переманивает Можайского на свою сторону. Наконец, поймали на дороге посланного от Шемяки к его московскому тиуну, насильно отняли у него грамоты и вытолковали из них, что Шемяка отзывает к себе московских людей от Василия. Обвиняли Шемяку и за то, что он отнял некоторые поместья у изменников, перешедших к Василию; что он посылал за помощью в Вятку; что он не отдавал вполне взятого им в Москве…

Жители Можайска требуют милосердия у Василия Васильевича Темного

Сбираясь кончить дело с Шемякою оружием, Василий хотел оправдать себя громким изложением всего, в чем виновен был перед ним Шемяка. По его повелению, в конце 1447 года, пять владык, несколько архимандритов и игуменов составили огромное послание к Шемяке, истощили в нем все возможное красноречие, все свои знания богословские и исторические и на 28 листах доказывали Шемяке, что он злодей, преступник – даже корили его памятью отца; начали благословением – кончили проклятием.

«Знаешь – писали к Шемяке, – знаешь ты сам, сколько тщился отец твой овладеть Великим княжеством, подобно тому, как древний праотец наш Адам желал быть Богом: в Орду ходил он, труды подымал, но княжения Великого не досягал, не дарованного ему ни Богом, ни царскою пошлиною. Но он еще не унялся: собрал злых людей, согнал великого князя с отеческого престола – и долго ли торжествовал? Не сам ли тотчас, с великим челобитьем, государя своего признал, и только в пяти человеках из Москвы уехал? Еще раз пришел он; сел на престол, без царской пошлины, лучше сказать – разбойнически, и долго ли пожил? Дабы успел он подумать о душе своей перед близкою кончиною, Бог попустил его хотению исполниться человекам на видение, а ему от всех на осуждение… А сам ты? Дьявол вооружил тебя на великого князя желанием самоначальства. Разбойнически, как ночной вор, напал ты на него, против крестного целования, и сотворил над ним зло не меньше Каина и окаянного Святополка. Чем же пользовался? долго ли государствовал, и спокойно ли пожил? Не все ли в суете и прескакании от места до места, днем томим помышлениями, ночью мечтаниями сна? Ища и желая большего, и свое меньшее ты изгубил. А великий князь снова на своем престоле, ибо кому что от Бога дано, того никто не отнимет. Впал бы ты и сам в руки великого князя, как древле гордый фараон во глубину моря, и, если бы милосердия своего не полагал на тебе князь Великий, давно погиб бы ты, и со всеми своими, и душа твоя в ад вселилась бы… И отколе твое заблуждение? Напала ли на тебя душевная слепота, от возлюбления временные и преходящие чести княжеские и начальства, и желаешь ты быть называемым великим князем, когда то не от Бога даровано? Или златолюбием объять, или женовнимателен и женопокорен, уподобляясь Ироду, ни во что вменяет крестное целование? Святые эпитрахили сквернишь ты неподобными, богомерзкими речами; но, надеемся, сам ты знаешь, что оне суть воображение муки Господа нашего I. X., и ты речами своими только душу свою губишь…» Изложив вины Шемяки, и примеры высокоумия и гордости из Св. Писания, упомянув о царе армянском Тиридате, в кабана превращенном за то, что он гнал Св. Григория Великого, владыки прибавляют: «Могли бы мы еще многое сказать тебе от Божественного Писания; но сам ты от Бога одарен разумом и тонко Божественное Писание разумеешь… Если не обратишься к Богу и к великому князю с чистым покаянием, то будь ты чужд от Бога, от Церкви Божией и от православной веры; не имей части с верными; не будь на тебе милости Божией и силы Животворящего креста, который ты к брату своему старейшему, великому князю, целовал; будь ты проклят от св. апостолов и св. Отец, и гряди в конечную погибель».

Послание отправлено было 29 декабря 1447 года. Шемяке назначили срок на покаяние: две недели по Крещении. Шемяка не каялся, и весною 1448 года Василий пошел на него с сильным войском. Но еще становился он, может быть опасаясь отчаяния Шемяки, который видел злодея Можайского в милости, сообщника своего князя тверского роднею Василия, доброго тестя своего в разорении и погибели, имя свое в позоре и поношении. Впереди ожидала его гибель, и отчаяние могло доставить победу. Василий воротился от Костромы, укрепил еще более союзы, как мы это видели, и собрал сильнейшие дружины. Безнадежный, отчаянный Шемяка сам начал военные действия (весною 1449 года) нападением на Кострому, где находились лучшие воеводы Василия, князь Стрига-Оболенский и Феодор Басенок. Василий выступил с большою силою, князьями и монгольскими царевичами. С ним был святитель Иона (уже возведенный тогда в сан митрополита), были и епископы. Шествие Василия казалось величественным: государь и церковь шли на проклятого клятвопреступника. Но Шемяка уклонился от битвы. Его оставили в покое до зимы. Тогда удобнее можно действовать в болотистых северных местах. На святках 1450 года Василий выступил – решил дело последнее. Пришли к Галичу; Шемяка ушел в Вологду; его преследовали – он опять повернул к Галичу и стал твердою ногою, укрепив Галич, устроив пушки, собрав все дружины свои. Многочисленная рать великого князя отовсюду окружила Галич, под предводительством князя Оболенского. Шемяка не нападал; стоял под городом на горе крутой, окруженной оврагами. Москвичи зашли с озера, перешли овраги. Из города загремел огонь пушек, тюфяков, пищалей. Презирая его, воины московские взошли на гору и начали бой рукопашный, продолжительный, гибельный. Шемяка резался как человек, обреченный на смерть, был совершенно уничтожен и едва успел убежать. Из воинов его всего более было убитых, немного убежавших и взятых в плен; некоторые немногие затворились в городе. Василий дожидался известия о битве в Железном городке, получил его, велел служить молебен в тамошней обители Св. Иоанна Предтечи и отправился в Галич. Жители отдались ему; Василий объявил, что Галич навсегда присоединяется к Великому княжеству, и возвратился в Москву праздновать Масленицу.

Галицкая битва происходила 27 января 1450 года и была последним значительным усилием борьбы единовластия с уделами… После нее уделы начали умирать сами собою, от одного слова великокняжеского. Несколько времени участь Шемяки была неизвестна. Наконец узнали, что он еще жив, спасся, достиг Новгорода, где находились жена его и сын. Шемяка не был уже опасен; но он не хотел ни мириться, ни бежать в Литву. Новгородцы помогали ему, и Шемяка снова собрал дружину, выступил к Устюгу, занял сей город, привел жителей к присяге и казнил непокорных ему, преданных Василию. В Галич ему невозможно было показаться: там стояли сильные дружины Василия. Оставив на время оружие, из Москвы писали к новгородцам, что они не должны принимать Шемяку. Особенно митрополит изъявлял сильное негодование новгородской своей пастве. Владыка Евфимий ответствовал ему, что Новгород не может отказать в убежище несчастному князю, ибо дом Св. Софии всегда принимал к себе русских князей и воздавал им честь по силе; что святитель напрасно пишет столь тягостные грамоты против Димитрия Юрьевича, князя природного, внука Димитрия Донского и духовного сына своего; что таких грамот не писывал ни один прежний митрополит. «Ты называешь Димитрия Юрьевича сыном моим?» – возразил митрополит. «Нет! он злодей, которого не должно именовать сыном ни церкви Божией, ни нашего смирения. Запрещаю тебе, и детям твоим новгородцам, пить и есть с ним. Он проклят, неблагословен, отлучен от церкви. Сколько причинил он лиха и сколько пролил христианской крови? Кто прежде его с такою злобою восставал против великого князя? Выгоните его немедленно, пришлите с челобитьем к сыну моему великому князю, и я буду о вас печаловаться».

Кажется, Кирдяпичи не оказали никакой помощи Шемяке. Можем полагать, что они едва успели приехать в Нижний Новгород, как и были выгнаны переменою обстоятельств. По крайней мере, Василий распоряжался самовластно суздальскими областями, и имени внуков Кирдяпы там не было слышно. Напротив, он обласкал одного князя из поколения брата Кирдяпича, Симеона. Сей князь, внук Симеона, Иоанн Васильевич Горбатый, получил от него в удел Городец Волжский, клялся быть подвластным Василию и недругом Шемяки, выдал все старые суздальские грамоты и ярлыки ханские и просил милости для других братьев своих. Их было у него пятеро: Андрей служил можайскому князю и был убит сражаясь с литовцами; другой, Василий Гребенка, жил в Новгороде; трое – Александр Глазатый, Роман и Борис били челом Василию. Василий оказал также новую милость князю Верейскому: придал к уделу его Вышгород и несколько сел. Верные слуги Василия, дети Улу-Махмета, Касим и Ягуп, ходившие с ним во всех последних походах на Шемяку, получили в удел городок Мещерский, названный по имени старшего брата Касимов. Построенный на высоком берегу Оки, Касимов служил подзорным, вестовым местом от набега ордынцев с рязанской стороны и в то же время пристанищем всех недовольных из Орды, Казани, Крыма. Скоро наполнили его монголы. Ханы Касимовские составили важный предмет опасения для казанцев, имея своих приверженцев, свои партии в Казани, производя там заговоры и бунты, угрожая свержением с трона при первом случае.

Татарская эпитафия из Касимова

За все это Мамутек не мог быть другом Москвы, но он не помогал и Шемяке, не двигался на Русь с сильными ополчениями. В 1446 г. семьсот монголов напали на Устюг и зажгли его; жители потушили пожар и условились на окуп, копейщину, которую устюжане выплатили им мехами. Монголы договорились, чтобы устюжане их не преследовали; они плыли по Югу и Ветлуге, на плотах, и почти все перетонули. В 1448 г. орда Мамутекова ходила на Муром и Владимир, но поворотила восвояси, услышав, что ее готовы встретить. Касим разбил и разогнал по Битюгским степям, в 1449 и 1450 гг., отряды, посланные из Золотой Орды так называемых скорых татар, то есть набегавших налегке, изгоном. Много тревоги и зла причинили набеги царевича Мазовши в 1451 году. Причиною этого была трусость воеводы московского, князя звенигородского. Его послали стоять на Оке, пока соберется более войска, Воевода дал свободный путь, боясь монголов. Не видя сопротивления, монголы шли, однако ж, осторожно, но дошли до самой Москвы, откуда Василий поспешно уехал собирать дружины на берегах Волги, взяв с собою жену и детей, оставив в Москве сильную защиту, мать свою, сына Юрия и митрополита. Монголы зажгли посад Московский; деревянные дома вспыхнули; пожар шел прямо на Кремль; жители тушили огонь и защищались от монголов; митрополит молился в это время в Успенском соборе, со всем духовенством, об избавлении от нашествия иноплеменных варваров; К вечеру монголы отступили и ночью бежали от Москвы, боясь погони, оставив свой обоз и спеша переправиться за Оку. Василий возвратился благодарить Бога за победу, а не сражаться. Набег Мазовши доставил большую славу митрополиту Ионе. Говорили, что, когда он опять начал молиться, ветер воротился от Кремля и пожар стал потухать, а монголы ушли, испуганные каким-то ужасным шумом. Золотая Орда и после того тревожила Москву. В 1455 г. толпу ордынцев разбили близ Коломны. Они опять появились через четыре года (в 1459 г.) и были прогнаны. Василий устроил тогда в Успенском соборе придел Похвалы Богоматери, за избавление от гибели. Сын Седи-Ахмета пытал счастия на другой год (1460 г.), осаждая Рязанский Переяславль, и ушел, боясь поражения.