Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Москва в «Стране Негодяев»

Продолжим тематически-хронологическую линию представления Москвы в творчестве Есенина. В отличие от рассмотренных ранее «маленьких поэм» и просто поэм Есенина в «Стране Негодяев» (1922–1923) имя Москва даже не упомянуто. Тем не менее образ Москвы – уже совсем в другом смысловом наполнении – присутствует очень явственно. Он дан в емкой «деловой характеристике», которой отмечена пара московских топонимов:

 
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Буфера, буфера, буфера… (III, 75).
 

Этой короткой фразой обрисована суть «новой экономической политики». Есенин дает эту яркую – художественную, отнюдь не политическую – оценку НЭПу, используя привычную для него «единицу измерения»: Москву как побудительную причину событий, их организационный центр. Авторское отношение к Москве поэта – выходца из крестьян, сельского жителя, приехавшего «завоевывать столицу», – понятно изначально, даже без поэтической конкретики, которая всегда оригинально заполняет структурный и содержательный простор произведений.

Москва как большой литературный этап в жизни Есенина

В. С. Чернявский вспоминал о Есенине в 1915 году: «Брошенные вскользь слова о пребывании в Москве мы пропустили мимо ушей – так нам хотелось видеть в нем поэта без вчерашнего дня, только что “от сохи”».[1676]1676
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. С. 109.


[Закрыть] Рассуждая о периодизации творчества и жизни Есенина, В. С. Чернявский открывает «предстоящий ему бурный московский период»[1677]1677
  Там же. С. 126.


[Закрыть] 1918 годом.

Н. Г. Полетаев познакомился с Есениным в 1918 г. и в воспоминаниях «Есенин за восемь лет» представлял его вожаком «золотой молодежи» Москвы, а его «выверты» и «скандалы» представлялись «рекламой» для привлечения читателей.[1678]1678
  См.: С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1986. Т. 1. С. 298.


[Закрыть] Л. Н. Клейнборт рассматривал московский период творчества Есенина как литературный и указывал насчет поэта в 1918 г.: «Конечно, о московском Есенине я могу судить уже потому, что он писал в Москве».[1679]1679
  Клейнборт Л. «В стихах его была Русь…» // Кузнецов В. Тайна гибели Есенина: По следам одной версии. М., 1998. С. 267 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Г. Ф. Устинов в первой половине 1921 г. писал:

Есенин пришел в город почти мальчиком. Его старое деревенское бытие в новой городской обстановке подверглось трагическим изломам, изломам до боли, до мучительного страдания. И Есенин возненавидел за эту боль «бездушный город», он почувствовал, что этот бездушный город оказался сильнее его души – души полной и вполне организованной, хотя бы в той же ее непримиримой анархичности. Эта битва продолжалась долго – несколько лет. Для поэта это – большой срок. И кончилась или начинает кончаться – победой города, которую признает и сам Есенин.[1680]1680
  Вестник работников искусств. 1921, июль-август. № 10/11. С. 38.; Есенин С. А. Полн. собр. соч. В 7 т. М., 1995.Т. I, С. 566–567.


[Закрыть]

По мнению литераторов-современников, Есенин в какой-то мере представлял собой один из ликов Москвы. Поэтому «писатель Леонид Леонов сообщает, что в период нэпа в его хождениях по московскому уголовному подполью в целях изучения последнего для написания романа “Вор” его часто сопровождал Сергей Есенин, который послужил прототипом персонажа Доньки – весьма сексуального уголовного поэта».[1681]1681
  Цит. по (в пересказе Дэвида Шеперда): Парте К. Что делает писателя «русским»? («Русификация» русской литературы после 1985 года) // Вопросы литературы. 1996. № 1. С. 103 – со ссылкой: Shepherd D. Beyond metafiction. Self-consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992. P. 41–42. Ft. 39.


[Закрыть]

Письма Есенина о Москве

Есенин оценивал Москву по критерию наличия или отсутствия в ней литературных связей, необходимых для творческого роста и становления поэта. Естественно, когда Есенин был окружен в Москве собратьями по перу, друзьями-имажинистами, он воспринимал это обстоятельство как привычное и само собой разумеющееся, а потому и не жаловался в письмах на недостаток поэтических встреч. И наоборот, Есенин тосковал в те периоды, когда литературная жизнь в Москве замирала или оказывалась не того высокого эстетического качества, которого как единственно возможного требовал поэт от настоящего искусства. Вот тогда Есенин с тоской сообщал в письме: «Сейчас в Москве из литераторов никого нет» (VI, № 28). Или в письме к Иванову-Разумнику 6 марта 1922 г. писал с затаенной душевной болью: «В Москве себя чувствую отвратительно. Безлюдье полное. Рогачевские и Сакулины больше ценят линию поведения, чем искусство, и хоть они ко мне хорошо относятся, но одно осознание, что видишь перед собой алжирского бея с шишкой под носом, заставляет горько смеяться и идти лучше в кабак от сих праведников. Нравы у них миргородские, того и гляди, вбежит свинья и какой-нибудь важный документ съест со стола души» (VI, 132). Комментируя фразу из письма «Москва в литературной жизни совсем устарела, выжилась», С. И. Субботин указывает: мысль Есенина восходит к мнению А. В. Кольцова о состоянии литературы в главном городе – сравните письмо крестьянского поэта к В. Г. Белинскому от 27 января 1841 г., опубликованное в «Полном собрании сочинений»[1682]1682
  Кольцов А. В. Полн. собр. соч. / Под ред. и с примеч. А. И. Лященко. СПб., 1911. С. 241.


[Закрыть] (СПб., 1911), которое Есенин, скорее всего, читал (VI, 303). В отношении письма показательно, что «миргородские нравы» Есенин равно находит в Москве и в Нью-Йорке, которому он посвятил специальный очерк «Железный Миргород» с идущим от Гоголя и наполовину измененным названием. Очевидно, мегалополисы обладают общими отрицательными чертами, некоей чужеродностью для человека, особенно выходца из села.

Оказавшись вдали от родины, в путешествии по Европе и США, Есенин в очерке «Железный Миргород», пронизанном отрицательно-критическим отношением к капиталистической Америке, приводит поговорку, в которой российская столица, пожалуй, впервые в творчестве поэта показана не в негативном плане: «Москва не скоро строится» (V, 168). Уже сам факт закрепления поговорки на бумаге пером Есенина демонстрирует его лояльность к Москве и даже легкую грусть по Родине. В письме к А. Б. Мариенгофу от 12 ноября 1922 г. из Нью-Йорка Есенин написал: «Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва» (VI, 149).

Пример Есенина как человека, относительно большую часть жизни проведшего в Москве, хотя и не бывшего коренным москвичом, демонстрирует интересный феномен: оказывается, московский колорит проникает не только в искусство или замечается в московском говоре, но его можно создать даже в стиле одежды. И Есенин, при его огромном пристрастии к ряженью и маскараду, сумел в далекой Америке напомнить о российской столице своим одеянием «по-московски», о чем писал В. М. Левин: «Он приехал в русской шубе и высокой собольей шапочке – совсем по-московски, но и в Нью-Йорке в этом году была довольно холодная зима».[1683]1683
  Левин В. М. Есенин в Америке // Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 348.


[Закрыть]

И все-таки по признаку внимания-безразличия москвичей к современной литературе, по мнению Есенина, высказанному в Америке, русская столица оставляет желать лучшего. В. М. Левин вспоминал:

 
На мой вопрос, есть ли интерес к поэзии в Москве, он с горечью заметил:
– Кто интересуется поэзией в Москве? Разве только девушки… – И, подумав несколько секунд, добавил: – Да и то – еврейские.
Это было так неожиданно. В его устах это звучало жалобно и нежно.[1684]1684
  Там же. С. 344.


[Закрыть]
 

С точки зрения Есенина, его литературных надежд не оправдывала не только московская публика, но и сами поэты; в письме к И. В. Грузинову в сентябре-октябре 1925 г. из Москвы он иронически обращался к адресату: «Стихотворец ты московский…» (VI, 224. № 241).

В письмах Есенина содержится и другой, внелитературный критерий оценки Москвы – опять-таки отрицательный, однако примечателен уже факт настойчивого внимания поэта и его корреспондентов к столице: «Из Москвы мне пишут, что там серу, скучно и безвыпивочно» (VI, 670). Из некоторых писем корреспондентов Есенина следует, что в его жизни случались периоды, когда нахождение в Москве приносило если не радость, то удовлетворение жизнью. И наоборот, в некоторые моменты поэту лучше было находиться вдали от столицы и воздержаться от немедленного возвращения в нее, даже вопреки его желанию. Так, Г. А. Бениславская 27 декабря 1924 г. советовала Есенину, вероятно, сопоставляя временную ситуацию в столице с отношением к Есенину каких-то конкретных заинтересованных лиц: «Только в Москву не надо приезжать сейчас, скука там, болото, сплетни, слухи. И зима».[1685]1685
  Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы / Под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. С. 263.


[Закрыть] Сестра Екатерина в письме 30 декабря 1924 г. вторила Бениславской: «О Москве мне писать нечего, так как Галя тебе писала обо всем. Скажу только, что в Москве страшно холодно и у всех такое безденежье, что хоть вешайся».[1686]1686
  Там же. С. 265.


[Закрыть] Описанные в письмах двух близких и дорогих Есенину людей московские обстоятельства 1924 г. и ответный способ реагирования на них нашли художественное воплощение в «Стансах»:

 
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулёвке (II, 135).
 
 
Мелькают города,
Как буквы по бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку (II, 136).
 

Однако мотив постоянного возвращения в столицу звучит в стихотворении 1924 г. «На Кавказе»: «Чтоб, воротясь опять в Москву» (II, 109).

Период «московского хулиганства»

Для Москвы особенно трудным было начало 1920-х годов. Н. Д. Вольпин сообщила о фольклорном сознании медиков в 1920 г. в тифозной Москве: «Врачи тогда говорили, будто тиф (сыпной) несет обновление не только тканям тела, но и строю души».[1687]1687
  Вольпин Н. Д. Свидание с другом // Как жил Есенин: Мемуарная проза / Сост. А. Л. Казаков. Челябинск, 1992. С. 270.


[Закрыть] Сама подруга Есенина Н. Д. Вольпин писала о Москве 1920 года:

Лег снег, завернул мороз – и без оттепелей, без послаблений зима вступила в свои права. Москвичи поначалу шутили: «Живем, как в раю – ходим голые, едим яблоки». Но стало не до шуток. Накручиваем на себя, что потеплей, а сочную антоновку сменила коричневая «рязань».[1688]1688
  Там же. С. 267.


[Закрыть]

А. Н. Толстой рассуждал о Есенине в 1922 г.:

…живет он в Москве, в годы сатанинского искушения, метафизического престидижитаторства, среди мерзлых луж крови и гниющих трупов, среди граммофонов, орущих на площадях проклятия, среди вшей, тухлой капусты и лихорадочного бреда о стеклянно-бе-тонных городах, вращающихся башнях Татлина и электрификации земного шара.

Единый от малых сих искушен. Обольщенный, обманутый, раздробленный душевно, Есенин ищет в себе этой новорожденной мировой правды, ищет в себе подхода, бунта, разинщины.[1689]1689
  Толстой А. Н. О Есенине // Новая русская книга. Берлин, 1922, янв. № 1. С. 16–17; О Есенине: Стихи и проза писателей-современников поэта / Сост. С. П. Кошечкин. М., 1990. С. 567; Есенин С. А. Полн. собр. соч: В 7 т. М., 1995. Т. 1. С. 570–571.


[Закрыть]

Сам Есенин находился тогда в заграничном турне. О жизни Есенина вдали от Москвы писал его друг – имажинист А. Б. Кусиков:

В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но Запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее, он сам не хотел, чтобы все это, виденное им впервые, понравилось ему. <…> Берлин, Париж, Нью-Йорк – затмились. Есенин увидел «Россию зарубежную, Россию без родины».[1690]1690
  Парижский вестник. 1926, 10 янв. № 207; Есенин С. А. Полн. собр. соч: В 7 т. М., 1995. Т. 1. С. 591.


[Закрыть]

Есенин с радостью вернулся в Россию. Однако Л. Н. Клейнборт размышлял о Есенине-москвиче (по сравнению с Есениным в Константинове) в 1923 г.: «Очевидно, второй родиной Москва для него не стала».[1691]1691
  Клейнборт Л. «В стихах его была Русь…» // Кузнецов В. Тайна гибели Есенина: По следам одной версии. М., 1998. С. 272.


[Закрыть] С этим мнением не соглашался А. Б. Мариенгоф, живший «коммуной» с Есениным в Москве. В «Романе без вранья» (1927) он отмечал привязанность поэта к первопрестольной:

Сам же бесконечно любил и город, и городскую культуру, и городскую панель, исшарканную и заплеванную. За четыре года, которые мы прожили вместе, всего один раз он выбрался в свое Константиново.[1692]1692
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990. С. 313.


[Закрыть]

По воспоминаниям В. Ф. Наседкина: «Осенью 1923 года Есенин также говорил, что его дружба с гнилью и “логовом жестким” ему необходима для творчества. Возможно, это не полно, но ясно, что без этой дружбы стихов о “Москве кабацкой” не было бы».[1693]1693
  О Есенине: Стихи и проза писателей-современников поэта / Сост. С. П. Кошечкин. М., 1990. С. 214.


[Закрыть] В творческом замысле имелось и другое, «зеркальное» и еще более вызывающее название стихотворного цикла, от которого Есенин отказался, – «Кабацкая Москва» (I, 339).

А. К. Воронский отзывался о стихах Есенина в 1923 году:

В них нежная лиричность, тоска по клену, по ивам переплетается с прямым отчаянием, с уверенностью, что поэту суждено погибнуть «на московских изогнутых улицах», с оправданием хулиганства, пусть уходящего, с угаром московских кабаков, ресторанов и отдельных кабинетов. Конечно, можно легко отделаться, отмахнуться от этой «Москвы кабацкой» рассуждениями на тему об окончательном разложении таких «мужиковствующих» и «крестьянствующих» писателей, как Есенин, в противовес здоровой пролетарской литературной среде. К сожалению, все это в очень малой степени будет соответствовать истинному положению дел.[1694]1694
  Прожектор. М., 1923, 31 дек. № 22. С. 20.


[Закрыть]

И. Г. Эренбург не соглашался с привычной трактовкой: «Говорят, что при нэпе выползли из щелей подонки, и тогда родилась „Москва кабацкая“; но „Исповедь хулигана“ написана до нэпа, в ту зиму, когда Москва напоминала фаланстер или монастырь со строгим уставом».[1695]1695
  О Есенине. С. 590.


[Закрыть]

В «Москве кабацкой» современники Есенина видели отголоски поэзии Н. М. Языкова и «Цветов зла» Шарля Бодлера (комм. I, 594–596). А. В. Луначарский на лекциях в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова в 1923–1924 гг., опубликованных под заглавием «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах» в 1924 г., характеризовал творения Ш. Бодлера:

Это – песни больной души. Он описывает различные формы разврата, различные тяжелые и причудливые настроения, он любит изображать разлагающуюся падаль, встреченного больного, нищего, постоянно разговаривает с дьяволом, живущим в его сердце и искушающим его, склонен к мистике, хотел бы быть католиком. Убеждений у него нет никаких, он хочет только делать красивые вещи из странных чувств, которые в нем живут. Он берет целые связки болезненных переживаний упадочной личности, лишенной социального инстинкта, предоставленной самой себе, разлагающейся, и из этого материала старается сделать ювелирные вещи. Его тешит то, что он превращает в какую-то музыкальную, расшитую золотом красоту свою собственную болезнь, свою тоску.[1696]1696
  Луначарский А. В. История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах // Он же. Собр. соч.: В 8 т. М., 1964. Т. 4. С. 336–337.


[Закрыть]

Неудивительно, что при такой оценке творчества французского поэта советским наркомом просвещения Есенин отказывался от знакомства с его сочинениями.

О жизни Есенина в 1924 году В. С. Чернявский вспоминал: «Про него доходили из Москвы неправдоподобные, на мой взгляд, слухи – об его эпатирующих костюмах, цилиндре, гримировке, о дебоширстве, о том, что он стал адептом и даже верховодом не дошедшего еще до петербургских обывателей имажинизма».[1697]1697
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 126.


[Закрыть] Далее В. Х. Чернявский размышлял о похожести Есенина «на того московского денди, каким успел стать».[1698]1698
  Там же. С. 128.


[Закрыть]

Москва в 1924–1925 гг

Г. В. Бебутов вспоминал о чтении Есениным «Руси бесприютной» на творческом вечере в Малом зале Совета профессиональных союзов в Тифлисе 16 ноября 1924 г.: «Поэт как бы делился со слушателями своей душевной болью и заботой о беспризорниках».[1699]1699
  Бебутов Г. Тбилисские встречи // Наука и бизнес на Мурмане. Сер. 6. Новое о Есенине. Мурманск, 2000. С. 80.


[Закрыть] В 1925 г. из Москвы Есенин писал в письме к Н. К. Вержбицкому в Тифлис: «Когда приеду, напишу поэму о беспризорнике…» (VI, 219. № 231). Г. А. Бениславская сообщила в своих воспоминаниях об отношении Есенина к беспризорникам:

Исключительная нежность, любовь и восхищение были у С. А. к беспризорникам. <…> Идем утром по Тверской. Около Гнездниковского 8 – 10 беспризорников воюют с Москвой. Остановили мотоциклетку. В какую-то «барыню», катившую на лихаче, запустили комом грязи. Остановили за колеса извозчика, задержав таким образом автомобиль. Прохожие от них шарахают<ся>, торговки в панике, милиционер беспомощно гоняется за ними, но он один, а их много. «Смотрите, смотрите, – они все движение на Тверской остановили и никого не боятся. Вот это сила. Вырастут – попробуйте справиться с ними. Посмотрите на них: в лохмотьях, грязные, а все останавливают и опрокидывают на дороге. Да это ж государство в государстве, а ваш Маркс о них не писал». И целый день всем рассказывал об этом государстве в государстве.[1700]1700
  С. А. Есенин: Материалы к биографии. М., 1993. С. 92; Есенин С. А. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 2000. Т. 6. С. 717–718.


[Закрыть]

Тема хулиганства вызвана Москвой. В стихотворении «Мой путь» (1925) Есенин противопоставляет московскому салонному сброду намеренное хулиганство заезжего рязанца как вызов бездушию большого города:

 
Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство.
Посмотрим —
Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный вылощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла (II, 163).
 

В. А. Мануйлов передал слова Есенина, оброненные в Ленинграде в конце декабря 1925 г.: «“Бежал из чертовой Москвы”, – как сказал он друзьям».[1701]1701
  О Есенине. С. 483.


[Закрыть]

Москва являлась центром притяжения для жителей соседних губерний, рассматривающих столицу как большой базар. В поэме «Анна Снегина» (1925) мельник рассуждает:

 
Сим летом грибов и ягод
У нас хоть в Москву отбавляй (III, 163).
 

В «Топонимическом указателе» (VII (3), 529–534) лексеме Москва уделено 5 страниц: это перечень частотности самого топонима и его дериватов (типа Московия, Московская губ./обл., Московский уезд, Московско-Казанское направление), а также названий московских «внутренних топонимов» – рек и прудов, гор и рощ, бульваров и площадей, улиц и переулков, линий и проездов, районов и монастырей, кладбищ и колоколен, корпусов и домов, вокзалов и ворот, застав и башен. Внимательный просмотр всей есенинской «московской топонимики» и анализ ее художественного звучания сулит еще много нового и неожиданного в изучении творчества поэта.

Как Москва воплотилась в сочинениях Есенина, так и фигура поэта отразилась в духовном облике столицы. Всеволод Рождественский привел расхожий в ту эпоху афоризм применительно к Есенину: «И, вопреки установившейся за ним славы “московского Моцарта – гуляки праздного”, ценил способность к упорному труду».[1702]1702
  Там же. С. 296.


[Закрыть]

История «Москвы есенинской» продолжается и после гибели поэта. Показательно, что Есенина, утратившего жизнь в Ленинграде, «вернули» в Москву (вопреки его «родовым корням» из с. Константиново), торжественно обнесли гроб вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре в знак признания поэтических заслуг (что было негативно отмечено рядом эмигрантских критиков) и похоронили на Ваганьковском кладбище. Со временем имя и фигура Есенина оказались запечатлены в московских топонимах, камне и бронзе: появился Есенинский бульвар, на нем воздвигнута в 1972 г. скульптура только что пришедшего в столичный город рязанского паренька (работы В. Е. Цигаля); на Тверском бульваре в 1995 г. установили памятник уже прославленному поэту (работы А. А. Бичукова); на Б. Никитской ул. мемориальная доска напомнила о Книжной лавке имажинистов; в Петровском пер. отмечено барельефом проживание поэта в доме № 5 (б. № 3). В Б. Строченовском пер., д. 24, где жил у отца только что приехавший в Москву Есенин, основан в 1995 г. музей-квартира; в школе № 641 на Волгоградском проспекте, д. 66, организован школьный музей Есенина; районная библиотека № 173 на ул. Кржижановского, д. 15, в Черемушках носит имя С. А. Есенина, а лекционная аудитория в РГГУ (б. Университет А. Л. Шанявского) названа Есенинской. На могиле Есенина на Ваганьковском кладбище был установлен первый памятник поэту, как бы выдвигающемуся из земной глыбы (скульптора А. А. Бичукова).

В 1930-е гг. на Московском Электроламповом заводе студенты записали первые известные на сегодня устно-поэтические тексты о Есенина, являющиеся фольклорными переделками его стихов. И с тех пор не умолкает «глас народа», продолжающий звучать в новом пласте русского фольклора – в произведениях на есенинскую тематику.

Глава 13. Московский имажинизм в «зеркале» одного документа

Архивная находка

При подготовке к изданию академического Полного собрания сочинений С. А. Есенина научные сотрудники Есенинской группы обратили внимание на хранящийся в ОР ИМЛИ интересный документ из коллекции А. Е. Крученых: ф. 32 (фонд Есенина), оп. 6, ед. хр. 26. Очевидно, это фрагмент импровизированного рукописного альбома, составлением которых так прославился среди библиофилов и ценителей манускриптов известный футурист. Сохранившийся документ представляет собой две разрозненные четвертушки (11 х 16,5 см) обрезанной справа половины листа писчей бумаги стандартного нынешнего формата А4, заполненные рисунком и надписями фиолетовым карандашом. Пагинация по левому полю «189» с подчеркиванием цифр проставлена простым карандашом позже, поперечно по отношению к изображению и не входит в изначальную композицию наброска, но включает его в общий состав альбома.

К 1-му обороту слегка приклеен оттиск ксилографии размером 17 × 11 см, исполненный на синей мелованной бумаге масляными белилами (краска пузырится на листе, а снизу он промаслен). На гравюре очень схематично изображен средневековый рыцарь в латах-«панцире»; художник-резчик неизвестен. Верхняя часть лицевой стороны документа скреплена с оборотом-ксилографией с помощью наклейки: это вырезанная из какого-то печатного издания надпись «имажинисты», выполненная жирным рубленым шрифтом (общим размером слова 8,1 х 0,8 см). Ко 2-му обороту приклеена групповая черно-белая фотография: под деревом стоят Фанни Шерешевская (ее лицо густо вымарано фиолетовым и простым карандашами), Анатолий Мариенгоф, Иван Грузинов; сидят – Вадим Шершеневич, Сергей Есенин. Для кадрирования снимка в центре проведена по линейке простым карандашом «решетка», справа от нее – «размерные» цифры: «2» (вверху) и «8¹/₂» (внизу).

С главным документом хорошо укладывается рядом листок-четвертушка такого же формата и датированный тем же числом (ОР ИМЛИ. Ф. 32. Оп. 2. Ед. хр. 11). И на обороте, и на лицевой стороне было что-то наклеено: сохранились следы клея.

Исследователи предполагают возможность создания сложной композиции поэтапно: к первоначальному карандашному рисунку и тексту позднее могли приклеить гравюру, фотографию и буквенную вырезку. Такое допущение следует из суждения:

В настоящее время первый из листков наклеен на рисунок или аппликацию синего цвета, изображающего фигуру не то каменного человека, не то стилизованного рыцаря в латах, второй – на фотографию 1921 г… <…> На первом листке вверху слева – слово, вырезанное из какого-то печатного издания: «ИМАЖИНИСТЫ» (VII (2), 115–116).

Тем не менее вся эта многосоставная и по технике исполнения разнородная композиция объединена общим замыслом, относится к одной художественной эпохе и к деятельности имажинистов. Поэтому будем ее рассматривать в едином ключе.