Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Многоаспектность поэтики телесности у Есенина

Внимание Есенина к человеческому телу как к предмету творческого рассмотрения и объекту поэтизации хорошо просматривается в многоаспектных его проявлениях. Это изобилие разнообразных те лесных наименований, огромное число описаний органов тела и телесных деталей, использование типовых фольклорных и литературных мотивов с те лесными образами, выстраивание сюжетных линий с ними. Все это «телесное богатство» разбросано по художественным текстам и авторским документам Есенина. В подсобных материалах (в черновиках и набросках, фрагментах и подготовительных схемах и т. д.) также в большом количестве встречаются «телесные термины». Например, в «стихомашине» (1925), представляющей собой записи слов на отдельных листках, из 32 слов (из них имен существительных – 20) четыре оказываются наименованиями частей тела: «руки», «зубы», «кости» и «голова» (VII (2), 104–105).

Названия частей тела в произведениях Есенина просматриваются уже на уровне заглавий (встречается редко) и заглавных первых строк ряда стихотворений (частотность большая). Названия частей тела в заглавиях выступают всегда в двойном качестве: на первый план выходит другой, приоритетный смысл, который, тем не менее, оказывается производным от телесной сути: например, «Ус» (II, 22 – 1914) – фамилия донского казачьего атамана – Василия Родионовича Уса, реального исторического лица, предшественника и сподвижника Степана Разина (см. комм.: II, 294).

В заглавных первых строках стихотворений интересно увидеть приоритеты поэта в выборе телесных органов (по нисходящему количеству), отвечающих замыслам автора: это глаза (3), руки (3), сердце (2), голова (1), волосы (1), брови (1), ноги-«ляжки» (1). Если рассматривать обобщенного есенинского человека сверху вниз – от головы до ног, то он представлен следующими телесными частями, выведенными в заглавных стихотворных строках: голова – «С головы упал мой первый волос…» (IV, 491 – строки, записанные современниками, 1923); брови – «Вечер черные брови насопил…» (I, 199 – 1923); глаза – «Твой глаз» (VII (2), 61 – 1916), «Твой глаз незримый, как дым в избе…» (I, 102 – 1916), «В глазах пески зеленые…» (IV, 138 – 1916); сердце – «Слушай, поганое сердце…» (IV, 137 – 1916), «Глупое сердце, не бейся…» (I, 273 – 1925); руки – «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе» (II, 193 – 1912), «Не криви улыбку, руки теребя…» (I, 285 – 1925), «Руки милой – пара лебедей…» (I, 269 – 1925); ноги – «Вот они, толстые ляжки…» (IV, 275 – неоконч., 1919).

Среди персонажей произведений Есенина встречаются и такие, чьи фамилии образованы от названий частей человеческого тела: комиссар Лобок (III, 52 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

Есенину присущи обращения к разным частям человеческого организма и к его душе как к самостоятельным персонам, что увеличивает их значимость и важность, возводит в ранг художественных персонажей: «Стой, душа! Мы с тобой проехали // Через бурный положенный путь» (I, 215 – «Несказанное, синее, нежное…», 1925); «Глупое сердце, не бейся…» (I, 273 – 1925); «О сердце! // Перестань же биться» (II, 246 – «Мой путь», авторизованная машинопись); «Слушай, поганое сердце…» (IV, 137 – 1916); «Так пей же, грудь моя, // Весну!» (II, 155 – «Весна», 1924). Есенин обращается к собеседнику, уравнивая его с собой: «Вот что, душа моя!»; «Слушай, душа моя!» (VI, 154)

Такой прием обращения персонажа к частям своего организма присущ фольклору. В частности, он является композиционным приемом в сказке про лисицу (сюжет «Лиса и дрозд»), убегающую от собак и обращающуюся к глазкам, ушкам, лапкам и хвосту.

Авторские филологические дефиниции поэтики телесности

Есенин создает оригинальную авторскую терминологию, облекая свои мысли не в привычные литературоведческие термины, но в придуманные им дефиниции, берущие начало в поэтике телесности. Так, в «Ключах Марии» поэт сформулировал определение одного из трех выдвинутых им способов художественной организации текстовой единицы – «образ от плоти» (V, 204). В статье «Быт и искусство» (1920) Есенин трансформировал полученные знания в мысль о том, что «мифический образ заключается и в уподоблении стихийных явлений человеческим бликам»; он употребляет понятие «плоть слова» (V, 217, 218).

В неопубликованном варианте воспоминаний М. Д. Ройзман привел высказывание Есенина о необходимости наполнять поэзию животворной влагой человеческого тела, что является главным принципом творчества, представленным иносказательно: «В стихах важна кровь (слово “кровь” подчеркнул), быт!».[1030]1030
  ИМЛИ. Ф. 32. Оп. 3. Ед. хр. 33. Л. 1 – Ройзман М. Д. Воспоминания о Есенине. М., 1926, январь. Машинопись с правкой (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Есенин специально ввел метафору крови ради выражения ведущего принципа правильной жизни, рассуждая по логике «от противного»: «Нам нечего очень стараться, // Чтоб расходовать жизненный сок» (III, 70 – «Страна Негодяев», 1922–1923).

Поскольку художественную образность Есенин рассматривал как «телесность», то он критиковал устаревший в революционную эпоху образ Н. А. Клюева: «…он есть тело покойника в нашей горнице обновленной души и потому должен быть предан земле» (V, 211 – «Ключи Марии», 1918).

В «Быте и орнаменте» (1920) Есенин продолжил рассуждение о «лексико-семантической телесности» в рамках своей «телесной поэтики»: доказывал невозможность «слова… бестелесного» и утверждал «многорукое и многоглазое хозяйство искусства» (V, 216). «Многоглазость» искусства слагается из «взглядов» и «точек зрения» его представителей: «Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию…» (VI, 95 – письмо А. Ширяевцу от 24 июня 1917 г.); «Для русского уха и глаза вообще Америка, а главным образом Нью-Йорк, – немного с кровью Одессы и западных областей» (V, 171 – «Железный Миргород», 1923); «Не я выдумал этот образ, он был и есть основа русского духа и глаза…» (V, 223 – «Предисловие», 1924).

Есенин использует народное выражение из арсенала телесной семантики, провозглашая свободу творчества: «…поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам» (VII (1), 17 – «Автобиография», 1924).

Есенина как поэта интересовали «телодвижения художественности» (если можно так выразиться), творимые аналогично тому, как из телесной предметности вытекают телодвижения. Он создал словесный «Орнамент» (1921) из поэтических находок «Пугачева» и, завершая его, сделал вывод: «Мастерство развития тупых рифм… как характер архитектурного стиля, который составляет, по Эмилю Кроткому, тоже “походку” слова…» (VII (2), 89). Имажинисты сообща рассуждали о природе прекрасного: «Всего лучше читатель усвоит ее, если удосужится всмотреться в тяжелую походку слова, в грубую манеру рисунка тех, кто совершает ныне по ней небезопасную экскурсию».[1031]1031
  Не передовица // Гостиница для путешествующих в прекрасном. М., 1922. № 1 (без пагинации).


[Закрыть]

В ответе на «Анкету <журнала> “Книга о книгах”» (1924) Есенин дал обозначение стихотворческому новаторству Пушкина как «стиль его словесной походки» (V, 225), а в заметке с условным заглавием «О писателях-“попутчиках”» (1924) был увлечен «походкой настроений» Б. Пильняка (V, 243). Придуманная Есениным для теоретических построений и филологической аргументации символика «походки» образа была также использована в собственном поэтическом творчестве: «У всего своя походка есть: // Что приятно уху, что – для глаза» (I, 270 – «Руки милой – пара лебедей…», 1924).

Из воспоминаний И. И. Старцева известно отношение Есенина к стиховедению как к научной дисциплине из области филологии: «Не любил он поэтических разговоров и теорий. Отрицал выученность, называя ее „брюсовщиной“, полагаясь всем своим существом на интуицию и свободную походку слова»[1032]1032
  С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2 т. / Вступит. ст., сост. и коммент. А. А. Козловского. М., 1986. Т. 1. С. 415.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.). Следовательно, Есенин вполне сознательно и теоретически продуманно заменил скучную для него филологическую дефиницию удачно найденной его коллегой и творчески обработанной им самим.

Наиболее вероятно, что Есенин подразумевал здесь стиховедческий термин «стопа», изначально восходящий к образу ноги и перемещению человека с помощью ног. В статье-рецензии с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918) Есенин сетовал на неудачную стиховую метрику Ивана Игнатьевича Морозова (1883–1942): «Здесь он путает левую ногу с правой, здесь спайка стиха от младенческой гибкости выделывает какой-то пятки ломающий танец» (V, 237).

Интересно, что и самому критику Есенину, естественно, не могло не достаться от собратьев. Н. А. Клюев в стихотворении «В степи чумацкая зола…» (1920) критиковал Есенина за экспериментаторство в поэзии – «обломки рифм, хромые стопы».[1033]1033
  Клюев Н. А., Клычков С. А., Орешин П. В. Избранное / Сост., авт. вступит. ст. и примеч. В. П. Журавлев. М., 1990. С. 100.


[Закрыть] В «Декларации» (1919) имажинисты провозгласили «образ – ступнями от аналогий, параллелизмов» (VII (1), 305).

Безусловно, Есенин прекрасно знал, что некоторые понятия, вроде бы напрямую относящиеся к области телесной терминологии, тем не менее восходят к литературной поэтике. Именно этот путь развития телесной предметности прошел стихотворный термин «стопа». Отказываясь от общеупотребительного термина и заменяя его «походкой слова», Есенин как бы возвращает вторичное, переносное значение к его первоначальному смыслу.

Этот прием использования деталей человеческого тела и самой его цельности как критерия литературной поэтики применялся и друзьями и соратниками Есенина. Имажинист В. Г. Шершеневич утверждал, что «стихотворение не организм, а толпа образов».[1034]1034
  Литературные манифесты от символизма до наших дней / Сост. и пре-дисл. С. Б. Джимбинова. М., 2000. С. 249.


[Закрыть]

Структурные и стилистические задачи поэтики телесности

Поставив разные художественные цели, Есенин специально допускал синонимичность «телесных» понятий с разной стилистической окрашенностью: например, глаза – очи – бельма и др.

Тело у Есенина выступает как показатель конечности жизни (в противоположность вечности души). Как сознательное избавление от собственного тела выступают самоубийства Анны и Лимпиады; как случайное умерщвление чужого тела выглядит ряд убийств – помещика крестьянами, бабки-паломницы Аксюткой (в его воображении), Карева Ваньчком в «Яре» (1916), «Пятнадцать штук я сам // Зарезал красных» (II, 99 – «Русь бесприютная», 1924) и т. п. Первым приближением к смерти выглядит избивание тела деда Иена приставом в «Яре».

Рассмотрение тела как особого рода предметности порождает художественные мотивы и сюжетные ходы: например, «Стрелял я мне близкое тело» (III, 160 – «Анна Снегина», 1925).

Отношение к телу характеризует героев либо – чаще – изменяющееся авторское мировоззрение. Возникают чрезвычайно интересные индивидуальные авторские трактовки: общее тело – «Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне» (VI, 35 – письмо к Г. А. Панфилову, 1913); слияние двух тел – «опрокинутость земли сольется в браке с опрокинутостью неба» (V, 203 – «Ключи Марии», 1918).

Принципы словесного эпатажа во многом основаны на окарикатуривании фигуры человека, на выпячивании уродливого облика всевозможных калек, в особо тщательной прорисовке гипертрофированных отклонений в телесных параметрах, в изображении несоразмерных частей туловища, в нарочитом высвечивании неблаговидных физиологических отправлений организма с целью оттолкнуть читателя (слушателя) от низменных проявлений человеческой натуры. А имажинизм как литературная школа и Есенин как ее представитель и поэтический вождь использовали на практике эпатаж в качестве одного из ведущих художественных приемов, хотя и не декларировали это в теории. Современный исследователь имажинизма как явления искусства И. В. Павлова обнаруживает, что «человек представлен чаще всего как материальный объект, распадающийся на составные части, некрасивые телесные детали демонстрируют уродство людей, эхом отражающие безобразие мира, его бездуховность, перерастающую в бред, безумие».[1035]1035
  Павлова И. В. Указ. соч. С. 82.


[Закрыть] Есенинские творения имажинистского периода включают в себя огромное, просто суммарно преобладающее над другими количество телесных образов, однако совсем не обязательно обезображенных и уродливых. Поэма «Пугачев» (1921) всецело построена на телесной образности во всем ее многообразии (об этом см. ниже).

Тем не менее по сочинениям Есенина периода имажинизма и последующих лет раскиданы образы «телесного эпатажа»: «рожденным распоротым животом этого ротастого итальянца» (V, 208 – «Ключи Марии», 1918); «Веслами отрубленных рук // Вы гребетесь в страну грядущего» (II, 77 – «Кобыльи корабли», 1919); «Отражает безгубую голову» (I, 159 – «Сторона ль ты моя, сторона!..», 1921); «Эта тень с веревкой на шее безмясой, // Отвалившуюся челюсть теребя, // Скрипящими ногами приплясывая» (III, 25 – «Пугачев», 1921); «Голова моя машет ушами… Ей на шее ноги // Маячить больше невмочь» (III, 188 – «Черный человек», 1923–1925).

Задолго до создания «Пугачева» и овладения имажинистской поэтикой как закономерной стилистикой литературной школы изобилие приемов живописания телесности уже рассыпано по всему раннему творчеству Есенина как неотъемлемая его часть и типичное свойство органической поэтизации. Так, шестнадцатистрочное стихотворение 1911 г. «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» содержит 7–8 упоминаний частей человеческого тела, его органов и субстанций: кучерявая голова, коса как душегубка-змея, синеглазый парень, лик верховых, рана на виске, кровинки запеклись на челе (I, 21).

Традиции русского фольклора в телесной образности

Можно с уверенностью утверждать, что Есенин уже в первых своих опытах поэтизации телесности отталкивался от традиции русского фольклора, особенно родного рязанского. В ноябре 1890 года в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии г-н Востоков препроводил «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения». На 30 листах большого формата (сопоставимого с нынешними машинописными листами) собиратель расположил в алфавитном порядке огромное количество паремий, касающихся человеческой души и тела в целом, всевозможных его частей и органов, жидкостных субстанций. Причем иногда в одном тексте сопоставляются два-три и более телесных органа. Также приведены разные варианты одного произведения. Естественно, г-н Востоков не задавался целью привести исключительно пословицы и поговорки на телесную тематику, однако они составляют значительную часть текстов среди прочих произведений и дают полный анатомический атлас. Части человеческого организма легко могут быть распределены по тематическим рубрикам под народными названиями, часто синонимическими: душа – душка – тело – голова – мозговина – волосы – хохол – рожа – рыло – мурло – лоб – бровь – око – глаз – зенки – буркáла – ухо – ушко – нос – губушка – рот – роток – язык – язычок – зуб – борода – горло – шея – плечо – рука – локоть – кулак – палец – ноготь – спина – ребро – бок – пазуха – грудь – сердце – живот – брюхо – пуп – пупок – чрево – нога – ножка – колено – ступня – кость – кровь – слеза – слюна.

Вот тематически структурированная нами выборка по телесной тематике из пословично-поговорочного реестра г-на Востокова по Рязанской губ. Приводим ее полностью (кроме дефиниций тела, души и головы, указанных в соответствующих главках) из-за ее уникальности и труднодоступности хранения единственного оригинала:

«У бабы волос долог, а ум короток»; «Хохол болит, пупок чешется, живот болит, мясо хочется; не суди меня, свет, ведь тебя близко нет и нельзя достать то, чем же себя забавлять»;

«Мозговина с короб, а ума с орех»;

«Мурло-то, мурло – всё равно, что медвежья пятка»; «Посмотрел бы на свою рожу, её сделали негожу и не годится на суд Божий»; «Рожа – всемирное чудо, а душа – просто Иуда»; «Ты только лоб лощи да в кулак свищи»; «Твоя натура – дура, да непригожа ещё рожа»; «Хороша охота соколья, да у тебя рожа воронья»;

«Хотел Иуда купить седло, но на шею положил силок»;

«Бесстыжие твои зенки»; «Глаза по ложке, а не видят ни крошки»; «Глаза страшат, а руки делают»; «На что око взглянет, то завянет и в карман потянет»; «Ныне докащику в карман сунуть, то и противнику в глаза плюнуть»; «Нужда на ум, и кажутся долги ночи; не уснёшь и не закроешь очи»; «Око видит, а зуб не зымет»; «Правда глаз колет»; «Ты у него, как бельмо на глазу»; «У семи нянек дитя без глаза»; «Хорошо подарки брать, да сумеешь ли ход делу дать, а то так настрекают в глаза, что проймёт горькая слеза»; «Что буркáлами-то хлопаешь, точно сова крыльями»;

«Дано два уха, один язык, чтобы более слушать, а меньше говорить»; «Довольно и двух ушей, чтобы ничего не слышать»; «Для милого дружка – серёжечка из ушка»; «Не так, то в ухо, без мехов надую в спину и брюхо»; «Сейчас за ушко да на солнышко»; «Сам по уши виноват, а на жену хочет пенять»;

«Дальше своего носа ничего не видишь»; «Нынешние друзья – говорить нельзя, как в кармане есть, то их найдутся пять-шесть, а в кармане опростают, то уж более не знают, назовут дураком да утрут нос кулаком»; «Нос с локоть, а ум с ноготь»; «Не подымай нос, не наступила бы на хвост»; «Цепей носом не перетрёшь, и земли рукой не перебьёшь»;

«Ах ты Любушка, пурпуровая губушка!»; «Ишь назюзюкался, через губу не переплюнешь»; «По губам текло, да в рот не попало» (сказочная концовка); «У него губа не дура, убил бобра»; «У него губы и зубы имеют запоры, и уж слово не украдут воры»;

«На чужой роток не накинешь платок»; «Не разевай рта, не развешивай губы, а держи востро зубы»; «Острят на тя зубы и гласят о тебе в трубы»; «Разве это хлеб? Об него изломишь зубы и намозолишь губы»; «Хлопот полон рот»; «Что не в рот, то спасибо»;

«Мал язык, да всем телом владеет» и «Мал язык, над всем телом велик»; «Не спеши языком, торопись делом»; «Сам с копейку, а востёр язычок»; «Что написано указом, того не переменишь ни языком, ни глазом»; «Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами»; «Язык без костей, все можно говорить»; «Языком творец, а делом малец»; «Языком болтай, а рукам воли не давай»; «Язык голову кормит и до смерти доводит; что языком болтаешь, того уж не поймаешь; как вылетит изо рта, там широки ворота»;

«Много таких поросят у них в горле торчат»;

«Борода с ворота, а ум с калитку»; «Рыжий красного спросил: чем ты бороду красил? А оба в одной тюрьме <так!> лежали, кверху бороду держали»; «Седина в бороду, а бес в ребро»;

«Говорить – говори, а камушек за пазухой держи»; «Знает одна лишь грудь да подоплёка»;

«От его ума будет свербеть твоя спина»; «Прибавить тебе следует чину, хорошенько засыпать в спину»;

«Уже видимый рок, когда ножом в бок»; «Уж если выйдет молодая за старика, то протрёт ему бока»; «Хоть и много ел чесноку, а всё лежит на боку»;

«Плевать на золото-серебро, было бы целое ребро»; «Уж девятый бес под ребро влез»;

«Любовь – огонь, а сердце – порох, одна искра – и пожар»; «Сердце сердцу весть даёт»; «Сердце соколье, а смелость воронья»; «Спишь, подушка не вертится, а покойное сердце ничего не боится»; «Я не виновата, что сердцем старовата»;

«Каша – мать наша; не перцу чета, не порвёт живота»; «Красно листом древо, а одеждою женское чрево»; «На брюхе-то шёлк, а в брюхе-то щёлк»; «Пошлая сухота, что нет живота»; «Ты глуп по самый пуп»; «Хлюст – холопово отродье, у тебе вор в животе, у ты, фря какая!»; «Ешь, пока живот свеж»;

«Кто не умеет хорошо говорить, тот руками рассуждает»; «Мужик гол, да в руках держит кол, на него надежда, будет хлеб и одежда»; «На что было сокола из рук выпускать, а теперь его трудно поймать»; «Не будет скуки, как заняты руки»; «Попал в небо пальцем»; «Пора перестать в кулак свистать»; «Руки золотые, но поганое рыло, кроме водки ничего ему не мило»;

«Ныне труды и подвиги бросают под ноги»; «Не мужичья его стать, по ступне можно узнать, подымает он высоко брови, – значит, дворянской крови»; «По одёжке протягивай ножки»; «Станешь на коленях стоять, будут бить, да плакать не велят»;

«Кто честной и благородной крови, тот творит добро по своей воле»;

«Я лечуся 27-й год и замечаю, что на пользу идёт. – А чем же ты лечишься? – Слюнями мажу, да золою присыпаю, оно и подсыхает».[1036]1036
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. К. 14. Ед. хр. 343 – Востоков. Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения. 1890, ноябрь.


[Закрыть]

В 2001 г. главный хранитель Государственного музея-заповедника С. А. Есенина Л. А. Архипова (1953–2003) записала в родном селе поэта Константиново народные пословицы и поговорки, бóльшая часть которых касается души и затрагивает части человеческого тела в том или ином контексте. Выстраивается лексико-семантический ряд: душа – башка – глаза – уши – уста – язык – зубы – рука (ручка) – брюхо – бок (бочок) – нога (ножка) – колено – кости (костушки) – мясо. Вот структурированный нами список константиновских пословиц и поговорок, многие из которых являются общерусскими или в вариантах повторяют тексты, известные по другим областям:

«В чужую душу не влезешь», «Из души три души вытягиваешь», «Мать – кривая душа»; «Мужу-псу не выказывай душу всю»; «Чайку попьешь – согреешь душу, развяжешь язык»;

«Стыд не дым: глаза не ест»;

«Что у трезвого на уме – у пьяного на языке»; «Прикуси язык»; «Типун тебе на язык»; «Держи язык за зубами»; «Береги язык свой»;

«Позарился Мартын на чужой алтын, а ума в башке не имеет: лучше свое латано, чем чужое хватано»;

«От правды рукой не заслонишься»; «У некрасивого на руке полежишь, у красивого – в ногах постоишь»; «Судьба придет – по рукам свяжет»; «Рука руку моет – обе белые бывают»; «Своя рука – владыка»;

«Пустое брюхо к наукам глухо»;

«Теперь бы калачок, да к бабе под бочок»; «Наелася, напилася и на бок полеглася»;

«У нее вокруг ноги – пироги»; «Ножки с подходом, ручки с подносом, уста с приговором» (из свадебной приговорки);

«Пьяному море по колено, а лужа по уши»;

«Ох, замялись костушки от лихой работушки»; «Были бы кости – мясо нарастет».[1037]1037
  Цит. по: Архипова Л. А. «…Ведь это же сплошная поэзия!»: Русские пословицы и поговорки в языке С. А. Есенина // Новое о Есенине: Исследования, открытия, находки. Рязань; Константиново, 2002. С. 102–106.


[Закрыть]

Общность народного отношения к человеческому телу как к одному из главных критериев оценки мира и человека в нем (его поступков, смысла жизни, взаимосвязи с другими людьми и с животными, растениями, со Вселенной) становится заметной хотя бы в повторяемости и варьировании пословиц, редукции их до поговорок (когда из многосоставной пословичной конструкции остается лишь одна часть, необходимая для существования сентенции) – сравните: «Ешь пирог с грибами, держи язык за зубами» (запись Востокова в Рязанском, Михайловском и Зарайском уу. Рязанской губ. в 1890 г.) и «Держи язык за зубами» (запись Л. А. Архиповой в с. Константиново Рыбновского р-на в 2001 г.).