Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"
Автор книги: Елена Самоделова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 75 (всего у книги 86 страниц)
Из «переписки» Есенина с матерью, или Особенности народного песенного творчества
Есенинское стихотворение «Письмо матери» (в народе известное по первой строке – «Ты жива еще, моя старушка…») не только распевалось в близкой к авторской редакции, но и послужило источником пародирования. В 1936 г. студент(ка) ИФЛИ М. Г. Гладченко на московской фабрике «Красный Октябрь» записал(а) от бригады молодежи песню-пародию «Ты жива еще, старушка наша»,[2082]2082
ГЛМ. Инв. № 90. Л. 129–130. – Записи студентов ИФЛИ… на Московских фабриках и заводах. Анализ текста см.: Самоделова Е. А. Сергей Есенин и его поэзия как объект фольклоризации // Наследие С. А. Есенина на рубеже веков (к 105-летию со дня рождения). Рязань, 2000. С. 118–120.
[Закрыть] исполнявшуюся от лица двух братьев (двойное число главных героев приспосабливало песню к необходимому в народной традиции хоровому исполнению):
Ты жива еще, старушка наша,
Из столицы шлем тебе привет.
Письмо твое мы, мама, получили,
Его, читая, мы чуть не умерли,
А как прочли, так оба зарыдали,
И слезы градом из носа текли.
Пишешь ты, что крыша прохудилась,
Просишь нас железа подкупить,
Но в Москве железа не хватает,
Придется крышу глиной залепить.
Пишешь ты, что корова околела
И сидишь теперь без молока,
Вот подожди, поправим свое дело
И купим тебе дойного быка.
Комнату мы, мама, получили
И обставили ее «на ять»:
От рояля ножку утащили,
Купим струны – думаем играть.
Недавно мы на лекцию ходили,
Врач говорит, что вино приносит вред,
После лекции по литру закатили,
Чтоб проверить, врет он или нет.
Напилися так, что еле ходим,
Соображать не стала голова,
Милиционера мы пьяна захватили,
Милиционером женщина была.
Недавно нас на биржу вызывали,
Хотели на работу нас послать.
Серегу в детские ясли посылали,
А меня – в родильный дом детей качать.
Но мы без них сумели поправить дело,
Встаем – лишь проглянет свет,
Серега ходит и плюет по урнам,
А я смотрю, попадает он или нет.
Пишешь ты, чтоб карточку прислали,
Сыночков своих ты хочешь посмотреть,
Курьером карточку мы послали,
А то на почте могут затерять.
Снимались мы, обнявшись друг друга,
Букет цветов держали мы в руках,
Серегу ты узнаешь в брюках,
Меня – без брюк, в отцовских сапогах.[2083]2083
ГЛМ. Инв. № 90. Л. 129–130.
[Закрыть]
Пародия обыгрывает те же сюжетные линии, что и есенинский текст; однако в него включены типичные фольклорные приемы: это композиция с градацией от хорошего к плохому и к худшему (типичная для бытовых сказок и сатирических песенок), преобразование поговорки «От него проку, как от козла молока» в яркий оксюморонный образ «дойного быка». Создатели и исполнители этой анонимной песни-пародии представляют в ней собственное вЕдение есенинского типажа, когда лирический герой становится неотделим для них от самого Есенина. Для большей убедительности в тексте появляется имя Серега, провоцирующее на полное уравнивание в правах известного всем поэта и вымышленного забулдыги-пьяницы (впрочем, свои имя и фамилию включал в лиро-эпические тексты и сам Есенин). Основанием для такого сопоставления являются регулярно высылаемая им в село в качестве сыновнего долга материальная помощь и оказание иной посильной выручки родителям и сестрам – с одной стороны, и хроническая нехватка денег, случавшиеся скандалы поэта и его приводы в милицию – с другой стороны.
Строка «Букет цветов держали мы в руках» очень характерна для фотографических пристрастий есенинской эпохи и полностью соответствует памятному изображению самого поэта на карточках. Известно два подобных портрета Есенина: на коллективной фотографии в 1911 г. все учащиеся второклассной учительской школы в с. Спас-Клепики (в том числе и Есенин) прикололи к левой груди мундира бутоньерки, а один мальчик в белой рубашке держит букетик в руках;[2084]2084
См.: Jessenin Sergej. Gesammelte Werke. Bd. 1–3. Berlin, 1995. Bd. 1. № 18.
[Закрыть] на фотографии с А. М. Сахаровым и цыганками в 1925 г. мужчины также стоят с букетами цветов (VII (3), № 2, 99). Любовь Есенина к цветам проявилась уже в детстве и была удивительна для сельского мальчика, тем более, что часто она становилась основой для фантазийного сотворения необыкновенного костюма (отголоски представления, что из цветов можно кроить одежду, сохранились в украшении костюма бутоньерками). Его сестра Екатерина вспоминала: «…сестру Шуру любили все, когда ей было 2–3 года, Сергей с удовольствием носил ее к Поповым и там долго пропадал с ней. Он плел ей костюмы из цветов, он умел из цветов с длинными стеблями делать платья и разных фасонов шляпы, и приносил ее домой всю в цветах».[2085]2085
ГЛМ. Ф. 4. Оп. 2. Ед. хр. 41. Л. 19 (16).
[Закрыть] О «цветочном» украшении поэта в 1917 г. вспоминала Н. В. Крандиевская-Толстая: «На Есенине был смокинг, на затылке – цилиндр, в петлице – хризантема».[2086]2086
Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 332.
[Закрыть] Подобное украшательство костюма цветком (бутоньеркой) было типичным для Есенина – В. И. Вольпин нарисовал подобную картину о пребывании поэта в Ташкенте: «В петлице у Есенина была большая желтая роза, на которую он все время бережно посматривал, боясь, очевидно, ее помять».[2087]2087
Там же. С. 290.
[Закрыть]
Необходимо подчеркнуть, что песни-пародии хотя и не возвеличивали облик поэта, тем не менее способствовали усилению его популярности в народной среде, особенно в 1930-е годы, когда не поощрялось (хотя и не запрещалось) упоминать имя Есенина. Важен сам факт создания песен подобным фольклорным способом, когда неизвестный автор отталкивается от авторского текста и привносит в него свои мировоззренческие установки, индивидуальное понимание смысла жизни и роли личности в истории и повседневных бытовых коллизиях, пусть даже с легким подтруниванием над своим персонажем. Словом, уже факт выбора есенинского текста в качестве исходного материала и первоисточника свидетельствует о внимании к поэту вообще и о наиболее сильном созвучии русской душе конкретного избранного произведения. Известно, что стихи Есенина были наиболее любимы в уголовной среде: они распевались преступниками на воле и в тюрьмах; и происходило это в силу особенно трепетного отношения к матери, создания культа земной Матери и Богородицы. На уголовном жаргоне нарицательное существительное «Есенин» обозначает заключенного, сочиняющего стихи и песни.[2088]2088
См.: Иванова И. «Саданул под сердце финский нож…»: Сергей Есенин и блатной мир // Российская провинция. 1995. № 4. С. 42.
[Закрыть]
Об «уголовной публике» размышлял в 1991 г. Абрам Терц в статье «Отечество. Блатная песня…»: «Но есенинская печать лежит на этих бастардах его национальной лирики. Перелистываем его “Письмо матери” (“Ты жива еще, моя старушка?…”), “Ответ” (“Ну, а отцу куплю я штуки эти…”), “Письмо деду” (“Но внук учебы этой не постиг…”) и другие стихотворения Есенина того же сорта и сравним с блатными песнями – с воображаемыми письмами из лагеря старухе-матери в деревню. Как и что отвечает вор своей патриархальной крестьянской родине?».[2089]2089
Терц А. Отечество: Блатная песня…» // Песни неволи / Сост. Ю. П. Дианов, А. Д. Мучник, Т. Н. Фабрикова. Воркута, 1992. С. 26–27. Первая публ.: Нева. 1991. № 4.
[Закрыть] Автор привел три других куплета той же версии народной песни-переделки, сопровождая их своими краткими комментариями:
Ты пишешь, что корова околела
И не хватает в доме молока…
Ну ничего, поправим это дело:
Куплю тебе я дойного быка.
Цинично? Безжалостно? А что еще он может ей купить и прислать, загибаясь на каторге?…
Лариса Сторожакова привела безымянную вариацию «дворовой песни» на есенинский сюжет «Ответ матери»:
Пишу тебе, мой дорогой Сережа,
Истосковалась по тебе, сыночек мой.
Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже,
А в октябре вернешься ты домой.
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
А лагерь выглядит суровым и седым,
А как у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел что белый дым.
А поутру, как выгонят скотину,
Зазеленеет в поле сочная трава.
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
А там вдали, под самым косогором,
Плывет, качаясь, в небе полная луна.
По вечерам поют девчата хором
И по тебе скучает не одна.
Придут ко мне, облепят, словно пчелы,
Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?
А у одной поблескивают слезы,
Берет свое печаль прошедших дней.
А я стою и тихо отвечаю:
Придет, когда пройдет осенний листопад.
Сережа наш покинет шумный лагерь,
А в октябре воротится назад.
На этом я писать тебе кончаю.
Желаю я тебе скорей отбыть свой срок.
До октября, до скорого свиданья.
До октября, любимый мой сынок.[2091]2091
Цит. по: Сторожакова Л. Мой роман с друзьями Есенина. Симферополь, 1998. С. 25–26.
[Закрыть]
Выбор среди всех месяцев календаря именно октября в песне мог быть случайным либо совпадающим с намеченным сроком возвращения домой арестанта, либо обусловленным есенинским временем действия в «Пугачеве» и в строках «Жалко им, что октябрь суровый // Обманул их в своей пурге» (I, 170 – «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», 1922), либо намеком на Октябрьскую революцию. Октябрь упомянут в «дворовой песне» четырежды, подкреплен образом проходящего осеннего листопада; он является хронологическим лейтмотивом, репрезентирующим главную идею ожидания, характерную для фольклорных песен и стихотворения Есенина. В есенинском «Письме матери» (1924) идея возвращения приурочена к весне как к поре обновления и выражена словесно: «Я вернусь, когда раскинет ветви // По-весеннему наш белый сад» (I, 180). Однако неизвестный создатель народно-песенного текста дополнительно выказывает хорошее знание подробностей жизни поэта и его матери, допускает аллюзии не только на конкретный есенинский первоисточник, но и проекции на совокупность характерной лирической образности Есенина – ср., напр.: «Вишневый сад расцвел что белый дым» и «И мечтать по-мальчишески – в дым» (I, 198 – «Ты прохладой меня не мучай…», 1923), огорчение Сергея и сестер по поводу вырубки молодой вишневой поросли в усадьбе в Константинове.
Упоминание в песне тюремного лагеря[2092]2092
О бытовании переделок Есенина в тюремной среде см.: Российские вийоны / Сост. А. Г. Бронников, В. А. Майер. М., 2001. С. 9.
[Закрыть] шло вразрез с реальной биографией Есенина, но типизировало героя (впрочем, текст песни обращен к Сереже, никак не названному по фамилии). Это была характерная примета Сталинской эпохи, позволяющая приблизительно датировать песню, и Л. Сторо-жакова комментирует: «В лагерь Есенина посадила людская молва. Как без лагеря! Зато в живых оставили».[2093]2093
Сторожакова Л. Указ. соч. С. 26.
[Закрыть] Указание на пьяный поступок отца также не рисует правдиво высоконравственный облик А. Н. Есенина, зато прочерчивает характерную для фольклорного сознания цепочку «яблочко от яблони недалеко падает», «сын пошел в отца», чем снимает часть вины с заключенного. И тут особенно удачен оформленный как типично фольклорный символ «кудрявой рябины» (ср. с «кудрявой рябинушкой» народных песен и с есенинскими «Покраснела рябина…», 1916; «Не от холода рябинушка дрожит…», 1917 – I, 100; IV, 161). Главный персонаж песни представлен в нескольких социальных ролях: как заключенный, как сын, как неженатый мужчина (в фольклоре равный «доброму молодцу», которого «все девки любят, любят-приголубят»), – и все эти ипостаси (кроме центральной) не соответствуют действительному облику Есенина и являются народно-поэтическими.
Что касается есенинского стихотворения «Ответ матери» и его многочисленных фольклорных переделок и вариаций на «заданную тему», то известен еще один уникальный текст, представленный филологом-публикатором Г. И. Шипулиной (без ссылки на источник хранения) как действительное материнское письмо – стихотворное произведение Т. Ф. Есениной. Даже без уточнения реальности существования материнского стихотворения, даже если бы оно оказалось выдумкой, чрезвычайно важным становится сам факт такого явления или веры в его достоверность. Предлагается текст реальной матери поэта (или придуманный от ее лица); он создан в рамках фольклорной поэтики – в стилистике песни-сна, с диалектной орфоэпией, наполнен элегической грустью и пронизан мотивом извечной сыновней вины перед родителями. Публикатор пишет:
Нам удалось отыскать стихотворение Татьяны Федоровны, очевидно, единственное в ее жизни; записано оно со слов матери спустя полгода после смерти сына:
Он во сне ко мне явился,
Со мной духом подлился.
Он склонился на плечо,
Горько плакал – горячо:
«Прости, мама, – виноват!
Что я сделал – сам не рад».
На головке большой шрам.
Мутить рана, помер сам.
Фольклорные и литературные истоки образа «дойного быка»
В русском народе известна сказка про «стельного барина» (или попа), которого обманывает его работник (СУС 1739). В сборнике А. Н. Афанасьева «Руссие заветные сказки» (1862) имеется текст «Как поп родил теленка» (№ 38).[2095]2095
Афанасьев А. Н. Русские заветные сказки. М., 1991. № 35.
[Закрыть] Также широко распространена частушка с концовкой: «А работник отвечает: // Не доил еще быка». Не случайно некоторые переделки есенинского стихотворения включают образ «дойного быка» (см. выше).
Антиклерикальная направленность, поданная в духе фольклорного высмеивания мужского персонажа как способного к молочному вскармливанию, ощутима в строке Есенина: «Господи, отелись!» (II, 52 – «Преображение», 1917).
Возможно, к свадебной истории 1917 г. относится следующий фрагмент «Из воспоминаний старшей сестры А. Ганина Елены Алексеевны» – с описанием зарождения образа «дойного быка»:
Помню, как Есенин и Райх и с братом приезжали к нам. <…> А Есенин хорошо играл на хромке, подарил ее Федору, хромка с зелеными мехами. Долго лежала, потом пропала.
Федор на ней играл и частушки сочинял:
Эх вы, сени, мои сени,
не сплясать ли трепака?
Может быть, Сергей Есенин
даст нам кружку молока?…
(Я из этого заключаю, что Федор знал стихи Есенина или слышал их в Коншино – стихи о матери со строками: «И на песни мои прольется молоко твоих рыжих коров»).
Ну, сразу смех: озорные девчата окружили Есенина, потребовали по кружке молока, и поэт движением руки отправил насмешниц к хозяйке дома, к нашей матери. А еще Федор исполнял и такую частушку:
Ах вы, сени, мои сени,
Были сени – теперь нет.
Был Сергей Есенин стельным —
Отелился или нет.
Древесная тематика «есенинских переделок»
В 1990-е годы в Московских и Петербургских парках на «пятачках» звучала песня, представляющая собой контаминацию немного переделанных стихотворений И. З. Сурикова «Что шумишь, качаясь, // Тонкая рябина» (1864) и Есенина «Клен ты мой опавший» (1925) с добавлением уже совершенно произвольного последнего куплета о рождении вяза в результате брака. Приведем окончание песни:
И, как пьяный сторож,
Одуревши в доску,
Как жену чужую,
Обнимал березку.
От такого брака
Вяз у них родился.
И Сергей Есенин
Тоже удивился.[2097]2097
Цит. по: Бойко Ю. Е. Фольклорный пятачок в городском парке // Традиционные формы досуга: История и современность / Сохранение и возрождение фольклорных традиций. М., 1993. С. 190.
[Закрыть]
Принцип подстановки известного имени в популярную песню, в которой изначально не было собственного имени, типичен для конца XX века. Если Есенин упомянут в данной песне в качестве автора текста, то другой фигурой (вместо него) в варианте оказывается Мичурин как генетик-селекционер. И, соответственно, появляется куплет:
Упоминание имени Есенина в тексте этой песни не случайно и не единично, хотя и не всегда мотивировано переделанным есенинским сюжетом. В 1999 г. в пансионате «Орбита-2» в Солнечногорском р-не Московской обл. нами записаны два «дополнительных» последних куплета суриковской песни (уже не контаминированной с есенинским текстом):
Примечательно, что Есенин ценил творчество крестьянского поэта И. З. Сурикова (1841–1880) и входил в Суриковский музыкально-литературный кружок, существовавший в 1903–1933 годы. Образ плодового дерева в песне заставляет односельчан Есенина и всех почитателей его творчества вспомнить о реальном событии, ставшем преданием в Константинове: «Как памятник погибшим собратьям, стоит возле крошечного слепого амбарчика одинокая яблонька, которую, как говорят, посадил Сергей Есенин»[2100]2100
Тунтуев Ю., кинооператор. На родине С. Есенина // Волжская коммуна. Куйбышев, 1960, 4 окт. № 236. С. 4.
[Закрыть] (яблоня не сохранилась до наших дней).
Георгий Чулков в статье «Лилия и роза» (из статейной подборки 1905–1911 гг.) показывал сущность поэтов на примере образов древесных листьев: «Это сухие, истлевшие листья на живом дереве, вершина которого обращена к солнцу. И самые зеленеющие листья, пьющие влагу дерева и ведающие ласку багряных лучей, – это поэты».[2101]2101
Чулков Г. И. Сочинения. Т. 5. Статьи 1905–1911 гг. СПб., 1912. С. 143.
[Закрыть]
Что касается «древесной тематики» фольклоризованной песни, то она частично соотносится с одной из магистральных линий творчества Есенина, оказывается родственной фольклорным образам сакрального дерева в народных обрядах и восходит в конечном итоге к культу «мирового древа». Образ «надмирного древа» в теоретической литературно-философской статье Есенина «Ключи Марии» (1918) является формирующим главную мысль автора и порождающим его индивидуальную концепцию, пробившуюся ростками из суждений русских символистов и мистического учения немца Рудольфа Штейнера.
В книге Р. Штейнера «Мистика. На заре духовной жизни нового времени и ее отношение к современным мировоззрениям» (Берлин, 1901), имевшейся в библиотеке Есенина (см. перечень книг в ГМЗЕ), наиболее созвучным мироощущению русского поэта оказался основополагающий тезис:
Вот стоит дерево. Я воспринимаю его в мой дух. <…> Дерево становится во мне чем-то бóльшим, чем вне меня. То, что входит от него через врата внешних чувств, включается в некое духовное содержание. Идеальный противообраз дерева находится во мне. Он говорит о дереве бесконечно многое, чего не может мне сказать дерево вне меня. Только из меня сияет дереву то, чтó оно есть. Теперь дерево уже не отдельное существо, каким оно является вовне, в пространстве. Оно становится членом всего духовного мира, живущего во мне. <…> Оно становится членом всего мира идей, обнимающего царство растений; оно включается, далее, в лестницу всего живого (с. 16–17).
Но еще задолго до появления немецкой философии Р. Штейнера русский филолог Ф. И. Буслаев в труде «О преподавании отечественного языка» (1844), с которым Есенин мог ознакомиться во второклассной учительской школе в Спас-Клепиках, рассуждал в подстрочном примечании:
Художник Византийской школы хотел, напр., выразить, что крест Господень есть древо жизни, от коего питаются все твари земные и которое под своим кровом содержит все живущее: и этот животворящий крест с распятием является блистательным и плодотворным цветом царственного древа; от корня же его истекает живоносный родник в утоление жаждущим, а многоцветные ветви вьются кругами и расстилаются по церковному своду, объемля собою многоразличных зверей, птиц и людей. Такова, напр., мозаика в старинной церкви Св. Климента в Риме.[2102]2102
Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М., 1941. С. 217. Сноска *.
[Закрыть]
Безусловно, есенинский образ дерева – прародителя всего рода людского – опирается на библейский мотив запрета Богом первым двум людям – Адаму и Еве – вкушения плодов с райского древа познания. Как указывают богословы, человек узнал «о Боге тогда, когда Бог явился ему в раю и дал заповедь о невкушении от древа познания добра и зла».[2103]2103
Краткое учение о богослужении православной церкви, составленное протоиереем, магистром Александром Рудаковым. М., 1991 (Перепечатка с изд.: СПб., 1900). С. 6.
[Закрыть] Вообще образ райского дерева фигурирует в Библии неоднократно. В «Откровении Иоанна Богослова» говорится: «Среди улицы его, и по ту и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева – для исцеления народов» (Откр. 22: 2).
Есенин соединил в авторской трактовке три «мировоззренческих текста»: 1) библейскую притчу о вкушении первой семейной парой плодов с райского древа познания; 2) фольклорно-свадебный мотив об угощении жениха с невестой «наливными яблочками», способствующими будущему зачатию ребенка (на Рязанщине были распространены эти свадебные песни); 3) народное название кадыка «Адамовым яблоком». Конкретную породу библейского дерева можно отбросить, посчитать его видовую принадлежность несущественной (тем более, что при переводе Библии на разные языки возникали разные толкования «древа познания» как гранатового у южных народов, яблони на Руси и другого плодового дерева). В результате творческой метаморфозы ветхозаветного «древа познания» в художественном сознании Есенина появилось надмирное древо, породившее род людской. Но и в сочинениях Есенина обобщенное главное мировое древо не осталось абстрактным, а получило свое дальнейшее развитие в воплощении во множестве своих ипостасей.
Как развитие идеи мирового древа Есенин в статье «Быт и искусство» (1920) высказал суждение, используя определенную породу дерева: «Северный простолюдин не посадит под свое окно кипариса, ибо знает закон, подсказанный ему причинностью вещей и явлений. Он посадит только то дерево, которое присуще его снегам и ветру» (V, 219). Конечно, Есенин проводил параллель между закономерностями искусства и нормами обыденной жизни, однако его мысль имеет и чрезвычайно глубинный смысл, причем кипарис избран не случайно и не может быть заменен ни на одно другое дерево. Образ кипарисового дерева характерен для христианской символики, используемой в книжности и народных духовных стихах, и в этом плане традиционен.
Статья «Быт и искусство» (1920) тематически и содержательно продолжает художественно-философскую линию «Ключей Марии» (1918), пронизанную хлыстовской символикой. В книге «Песни русских сектантов мистиков» (1912) в «Объяснительном словаре» Т. Рождественского помещено толкование иносказанию: «Древа “кипарисные, виноградные, чистые” и т. п. – сами сектанты, олицетворяемые под образом деревьев в саду “Батюшки”. В более тесном смысле под названием “кипарисных” деревьев разумеются у хлыстов лучшие жены их секты».[2104]2104
Песни русских сектантов мистиков. С 22 таблицами рисунков и с 2 таблицами нот / Сост. Т. С. Рождественского, М. И. Успенского // Записки Имп. Русского географического общества по отделению этнографии. Т. XXXV. СПб., 1912. С. XXVI.
[Закрыть] Возможно, Есенин читал этот труд или ознакомился с хлыстовской символикой через Н. А. Клюева. Именно с ним и с собой, позврослевший на 2 года Есенин вел скрытую полемику В «Быте и искусстве», отталкиваясь от прежнего цитирования строк своего друга-недруга в «Ключах Марии»: «…люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся… где “избы новые, кипарисовым тесом крытые” <цитата из Н. А. Клюева>» (V, 202).
В «Ключах Марии» Есенин рассуждал о дереве – символическом знаке семьи, опираясь также на древние мифы и средневековый мифологический эпос: «Скандинавская Иггдразиль – поклонение ясеню, то дерево, под которым сидел Гаутама, и этот Маврикийский дуб были символами “семьи” как в узком, так и в широком смысле у всех народов. Это дерево родилось в эпоху пастушеского быта» (V, 189). Этнограф Д. К. Зеленин (1878–1954), современник Есенина, после кончины поэта создал научный трактат «Тотемы-деревья в сказаниях и обрядах европейских народов» (М.; Л., 1937), в котором проанализировал генезис и мировоззренческую сущность растительной символики в народной обрядности.
Очевидно, аналогично – об особенной связи Есенина с деревом – размышляли скульпторы при создании облика поэта. Начало восприятию Есенина как древесного отпрыска, потомка изначального вселенского дерева положила скульптура С. Т. Конёнкова. М. В. Бабенчиков, современник Есенина и Конёнкова, так описывал психологическое воздействие, произведенное деревянным скульптурным портретом поэта зимой 1922 года:
Вспыхнувшее пламя внезапно осветило часть комнаты, письменный стол и стоящую возле неоконченную коненковскую голову Есенина.
Мгновение, из грубого обрубка векового дерева, из морщин его коры на меня смотрело и улыбалось знакомое лицо прежнего Сережи.[2105]2105
ИМЛИ. Ф. 32 (фонд С. А. Есенина). Оп. 3. Ед. хр. 5. Л. 10–11 (41–42) – Бабенчиков М. В. Есенин: Воспоминания. 1926. Машинопись с правкой редактора И. В. Евдокимова. Опубл.: Сергей Александрович Есенин: Воспоминания / Под ред. и с предисл. И. В. Евдокимова. М.: Госиздат, 1926.
[Закрыть]
Современный скульптор Н. А. Селиванов выставлял в Московском Манеже метровую беломраморную фигуру Есенина, опирающегося затылком о ствол дерева, к кроне которого прислонена чуть повернутая влево голова, поэт охватывает дерево левой рукой, правая находится на поясе за спиной, там же ответвляются пушистые лиственные побеги, левая нога согнута в колене, а правая твердо стоит на земле.[2106]2106
Благодарим фотохудожника А. И. Старикова, переснявшего две фотографии скульптуры Н. А. Селиванова (вид прямо и в профиль) из какой-то газеты; скульптура была куплена на выставке и где находится теперь, неизвестно.
[Закрыть] Этот же автор изобразил голову Есенина прислоненной к древесной кроне или к какой-то лиственной поросли, а скульптор А. Чаркин в Санкт-Петербурге вложил Есенину в руку кленовый лист. Фигура Есенина на Тверском бульваре работы А. А. Бичукова композиционно напоминает скульптуру Н. А. Селиванова: так же Есенин прислонен к дереву – к невысокому молодому дубку, согнул другую ногу в колене, но вместо рубахи-косоворотки одет в сюртук (см. также главу 16). Книжные иллюстраторы пускают по переплету сочинений Есенина тонкоствольные березки или кленовые листья, художники экслибрисов рисуют березовые ветви по краю композиции, живописцы на своих полотнах часто изображают поэта, обнимающего древесный ствол в березовой роще и т. д. Следовательно, мотив дерева стал «общим местом» изобразительного ряда, связанного с поэзией и именем Есенина.
Известно, что при жизни Есенина его фигуру воспринимали неразрывно с образом белоствольного деревца, с которым поэт так любил сравнивать нежных девушек. Варвара Кострова передала подобное сравнение: «Вы не забыли, что я вас тогда называл березкой? – спросил он. – Конечно, нет, я этим очень гордилась. А знаете ли вы, Сережа, что вы сами тогда были похожи на молодую кудрявую березу?».[2107]2107
Кострова В. В Петрограде и в Берлине // Кузнецов В. И. Тайна гибели Есенина: По следам одной версии. М., 1998. С. 292.
[Закрыть]
Фитообразы содержатся в «Ключах Марии» и почти во всем есенинском творчестве – в образе всемирного дерева и в его частных проявлениях: в цветочках на постельном белье, в вырастающих в сказке на могиле невинно убиенной сестры цветах, в луговых травах и в деревьях около крыльца родного дома и так далее. В цветочном изобилии Есенина проглядывают не только библейские, фольклорные и реальные древесные образы, но и хлыстовские «садовые древа» – то есть составляющие общественный «вертоград» люди «вертоградные».[2108]2108
См.: Леонид, архимандрит. Изъяснение раскола, именуемое Христовщина или Хлыстовщина. Составил Калуж. у. с. Забельня, свящ. Преображеской церкви Иоанн Сергеев в 1809 г. // Чтения в ОИДР при Московском ун-те. 1874. Кн. III. Отд. V. С. 70.
[Закрыть]
Внесение фамилии «Есенин» в народную песню было не то чтобы стимулировано самим поэтом, но прецедент имелся: Есенин подарил своей последней жене С. А. Толстой записную книжку, в которую та вписала неопубликованное при жизни писателя его стихотворение частушечного склада:
Упомянутому персонажу частушки Н. Д. Вольпин дала такую характеристику: «Входит Владимир Ричиотти (в прошлом матрос, революционер, сегодня “воинствующий имажинист”)».[2110]2110
Вольпин Н. Д. Указ. соч. С. 343.
[Закрыть] Ричиотти (Л. О. Турутович, он белорус) являлся членом петроградского Воинствующего ордена имажинистов и в 1920-е годы создал книги «Осьмина», «Терновый крест», «Коромысло глаз», «25 камней»; как моряк, побывавший в долгих зарубежных плаваниях и принимавший участие в революционном штурме Зимнего Дворца, впоследствии писал книги по истории флота.
Есенинская «древесная» тематика обнаруживается и в скандируемом московскими школьниками шуточном стихотворении – отклике на произведение «Береза» (1913 г.), дословно воспроизводящем первые два стиха с присочиненной концовкой:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
