Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

О дальнейших аспектах изучения тематики одежды

Дополнениями к рассматриваемой теме служат два самостоятельных аспекта: 1) правила ношения, применения и бытового хранения одежды и ее элементов как «разделы» житейского этикета; 2) классификация обуви (сельская и городская, крестьянская и дворянская, купеческая и мещанская, зимняя и летняя, сшитая и сплетенная, кожаная и лыковая и т. д.), а также способы ее ношения, связанные с ней поверья и обычаи и т. д. Безусловно, названные аспекты в большей или меньшей мере проявились в творчестве Есенина и именно с этой позиции представляют существенную исследовательскую ценность; хотя и сами по себе они интересны и вовлечены в культурную историю России.

Показательным примером указанных дополнений выглядит бытующий у рязанских крестьян запрет, касающийся нормативов убирания головного покрова в предназначенное ему место: «Нельзя держать платок на столе, а то голова будет болеть» (запись от Самоделовой А. М., 1929 г. р., слышавшей от родственников в с. Б. Озёрки Сараевского р-на, г. Москва, август 2006). Этот пример отнюдь не единичный.

Не менее важным, хотя и уникальным, оказался в эпистолярии Есенина способ давать личные прозвища, образованные от фамилий с семантикой шитья одежды. При создании прозвища Есенин усилил «одежный смысл» изображаемой персоны: «Ба! Шитов! <…> Ага. К вечеру является Шитьё» (VI, 56–57. № 34 – Г. А. Панфилову, янв. 1914). Более чем вероятно, что такой способ давать клички Есенин не придумал самостоятельно, а подслушал у односельчан или москвичей, чрезвычайно даровитых на подобные выдумки. До сих пор в с. Константиново (вообще на Рязанщине и по всей России) переименование людей прозвищами очень широко распространено.

Глава 10. Петух – курочка – птица в творчестве Есенина в связи с русской духовной культурой и фольклором села Константиново

Петушиная образность как частное проявление птичьей символики

В творчестве Есенина часто встречаются и занимают важное место как «прямые» образы петуха и кур, так и восходящие к ним многозначные символические образы, сложные орнитоморфные метафоры и всевозможная атрибутика «крылатости», проявленной в эпитетике и глагольности. Нередко петушиный образ обрастает многочисленными подробностями, разворачивается в самостоятельную сюжетную линию, а то и организует целый лирический сюжет. Следовательно, петушиная образность, оказываясь частным проявлением общей птичьей символики, становится для поэта необходимой составной его авторской поэтики и через нее характеризует особенности есенинского мировоззрения. Петушиная образность прежде всего находит воплощение в «семантическом пучке», включающем диалектизмы, историзмы и литературные лексемы; оригинально реализуется в поэтических мотивах; участвует в построении отдаленных сопоставлений и прямых сравнений, в создании сложных поэтических фигур и т. д.

О восприятии литераторами самого поэта как волшебного петуха, своеобразного петушиного знака сразу по его приезде в 1915 г. в «литературный Петроград» вспоминал В. С. Чернявский: «Но это была не литературного порядка зависть, хотя они и поспешили нацепить на Есенина ярлык “кустарного петушка”, сусального поэта в пейзанском стиле. Ярлык этот был закреплен некоторыми акмеистами старшего призыва».[1468]1468
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. С. 110–111.


[Закрыть] Примерно о том же писал в статье «Как делать стихи» В. В. Маяковский (1926), сказавший Есенину: «Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите!».[1469]1469
  О Есенине: Стихи и проза писателей-современников поэта / Сост. С. П. Кошечкин. М., 1990. С. 48.


[Закрыть] А. К. Воронский в 1924–1925 гг. в очерке «Сергей Есенин. Литературный портрет» резко критиковал «Инонию», прибегая к петушиной символике как к негативной фигуральной оценочности: «Он выступает здесь как реакционный романтик, он тянет читателя вспять к сыченой браге, к деревянным петушкам и конькам, к расшитым полотенцам и домострою».[1470]1470
  Там же. С. 77.


[Закрыть] Однако революционный матрос в прошлом и «воинствующий имажинист» Владимир Ричиотти (Л. О. Турутович) вопреки всем «петушиным ярлыкам» критиков называл Есенина «райской птицей».[1471]1471
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 408.


[Закрыть]

Первоисточники петушиной образности у Есенина

Истоки петушиной образности у Есенина разнообразны:

1) это непосредственные жизненные впечатления от сельского будничного быта, сыгравшие первостепенную роль в общем познании мира;

2) наблюдение за праздничными ритуалами с применением живой курочки или куриного блюда в обрядовой жизни села;

3) знакомство с магическим применением петуха в окказиональных обрядах;

4) ознакомление из уст или по книгам с фольклорными и литературными произведениями, в которых главным персонажем оказывается петух;

5) впитывание и пропускание через собственное сознание библейской трактовки петушиной образности;

6) изучение научных (преимущественно мифологических) концепций с объяснением роли петуха в мироустройстве;

7) рассмотрение вкрапления в городскую обстановку необычных сценок с петухами («петушиные бои», продажа на птичьем рынке, копание курочек во дворах и палисадниках);

8) тщательное продумывание и нарочитое проигрывание порой немыслимых ситуаций с петухом или курочкой – своеобразное сотворение будущего лирического сюжета;

9) постижение русского языка через разговорную, диалектную и литературную «петушиную» лексику и метафоричность;

10) изучение декоративного орнамента и конструктивных архитектурных деталей с фигурами петуха;

11) придумывание совместно с художником или заказ ему книжных знаков, иллюстративных элементов книг, оформление интерьера зданий и др.

Наряду с оригинальной трактовкой традиционного образа петуха Есенин вводил новые повороты решения петушиной тематики.

Художественный образ петуха может быть отнесен к биологическому объекту как «строительной единице» из «внутреннего каркаса» литературного произведения – в соответствии с имажинистским требованием есенинского соратника и друга В. Г. Шершеневича: «…необходимо решить раз и навсегда, что все искусство строится на биологии и вообще на естественных науках. Для поэта важнее один раз прочесть Брема, чем знать наизусть Потебню и Веселовского».[1472]1472
  Цит. по: Литературные манифесты от символизма до наших дней / Сост и предисл. С. Б. Джимбинова. М., 2000. С. 242.


[Закрыть] Разумеется, свои познания относительно «биологии петуха» Есенин черпал не из трудов великого натуралиста (хотя и читал его сочинения), а из реальной сельской жизни.

Петух как хронометр

Петух – гордая и величавая домашняя птица, первой из пернатых попавшая в устную и письменную культуру. Петух стал символом, древнейшее происхождение и важнейшее значение которого трудно переоценить. Петуху приписывались магические свойства возвещать приход утра и прогонять нечисть, обозначать тройственность важнейших действий; он играл роль первых часов и будильника; по доносящимся издалека его крикам определяли расстояние; по частям его тела считали; его бойцовский характер ставился в пример людям и т. д.

Петух упомянут в древнейшей книге – Библии, где он встречается в одном и том же контексте в трех из четырех канонических Евангелиях – в ситуации предсказанного Христом предательства Его Петром. Характерно, что петух там выступает всего лишь как определитель времени (его роль не более значительна, чем у стрелки часов при их изобретении): «Итак, бодрствуйте; ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру…» (Мк. 13: 35). Именно в таком определении ночного пения петуха как временного фактора упомянут он в есенинских строках: «Так же девушки здесь обнимают милых // До вторых петухов, до третьих» (IV, 226–227 – «Тихий ветер. Вечер сине-хмурый…», 1925). О знании Есениным евангельских строк свидетельствует его сообщение в письме к другу Г. А. Панфилову в ноябре 1912 г.: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового…» (VI, 25). Очевидно, Есенин придавал урочному кукареканью петухов философское значение, потому что задумывался о причине их пения в строго определенные часы как в библейские времена, так и в современности. Но на вопрос о причинности петушиного пения Есенин так и не находил ответа, о чем он сообщал в письме к Л. И. Повицкому в конце 1918 – начале 1919 гг.: «Ах, никто, никто не знает и до сих пор, отчего поет петух в полночь» (VI, 104).

О раннем укладывании спать или таком же пробуждении в народе до сих пор говорят: ложиться с курами / вставать с петухами (и наоборот). В стихотворении «Песнь о собаке» (1915) Есенина сумеречное предвечерье обозначено так: «А вечером, когда куры // Обсиживают шесток» (I, 145). В стихотворении «Я одену тебя побирушкой…» (1915) раннее утро провозглашено петушиными криками, отпугивающими всякую нечисть, в том числе и русалок, которые «И тебя по заре с петухами // Поведут провожать на полянку» (IV, 99).

Жители с. Спас-Клепики еще в конце ХХ века верили в способность петухов своим кукареканьем разгонять русалок: «Русалки молодцами изо ржи выходили. До самой полночи творили. Как в полночь петухи прокукурекают, русалки скрывались».[1473]1473
  Записи автора. Тетр. 1. № 272 – Самохвалова Наталия Федоровна, 75 лет, с. Спас-Клепики. Зап. М. Д. Максимова и Е. А. Самоделова 17.08.1987.


[Закрыть] Есенин учился в Спас-Клепиковской школе и мог слышать от местных жителей подобное поверье.

В с. Константиново бытует поверье о подразделении ночи на две половины по петушиному крику: «Если петух не пропел, то значить, ночь, как говорится, грязная будеть. Если петух пропел – ну в 9 – 10, это ночь чистая, всё. Можешь идти».[1474]1474
  Записи автора. Тетр. 8б. № 647 – Титов Александр Иванович (1929–2005), с. Константиново Рыбновского р-на Рязанской обл., 02.10.2003.


[Закрыть] Здесь же записана частушка о раннем петушином пении:

 
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Рязани
Петухи рано встают,
Про хреновину поют [1475]1475
  «У меня в душе звенит тальянка…»: Частушки родины Есенина – села Константинова и его окрестностей: Фольклорное исследование Лидии Архиповой, главного хранителя Государственного музея-заповедника С. А. Есенина. Челябинск, 2002. С. 263.


[Закрыть].
 

Первые часы суток были особенно природосообразны; они основывались не на математическо-астрономических расчетах, а непосредственно на наблюдении за небесными светилами и поведением домашней птицы, поэтому особым древним и в то же время церковным мировосприятием веет от есенинских строк:

 
И над миром с незримой лестницы,
Оглашая поля и луг,
Проклевавшись из сердца месяца,
Кукарекнув, взлетит петух
(II, 67 – «Инония», 1918).
 

Роль будильника отталкивается от образа кукарекающего петуха-месяца и далее прослеживается в строке с птичье-астрономической же символикой: «И светил тонкоклювых свист» (II, 67). Судя по характеру действий, совершаемых петухом, он здесь не явно, однако вновь и вновь обожествляется, возводится на высший небесно-демиургический уровень.

Аналогично в «маленькой поэме» 1917 года «Пришествие» петух вознесен Есениным на небеса, и уже тем самым ему придано сакральное значение: «С шеста созвездия // Поет петух» (II, 47). Но петух в библейском освещении не самостоятельный персонаж, он всего лишь помощник Господа; и далее тема предательства Христа его учеником только слегка намечена, обозначена через эмоциональное угасание яркости бытия и оживления сил зла, что сопряжено с предрассветным криком домашней птицы:

 
Вздохнула плесень,
И снег потух…
То третью песню
Пропел петух (II, 48).
 

В божественном контексте петух приобрел сакральную функцию – способность предугадывать злонамеренное деяние даже до момента его совершения, петух становится как бы свидетелем и доказательством правоты слов Господа: «Но Петр сказал тому человеку: не знаю, что ты говоришь. И тотчас, когда еще говорил он, запел петух. // Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа, как он сказал ему: прежде, нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды» (Лк. 22: 60–61); «Тогда он <Петр> начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека. И вдруг запел петух. // И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И, вышед вон, плакал горько» (Мф. 26: 74–75); «Тогда петух запел во второй раз. И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели петух пропоет дважды, трижды отречешься от Меня. И начал плакать» (Лк. 22: 60).

В стихотворении «Разбуди меня завтра рано…» (1917), обращенном Есениным к матери, петух и другие реалии сельского быта приобретают глубокий второй план – высокую библейность: «Воспою я тебя и гостя, // Нашу печь, петуха и кров…» (I, 116). Такое торжественно-возвышенное и чуть церковное настроение возникает потому, что глагол «воспеть» обладает идущим из церковнославянского языка налетом книжности, а лексема «гость» тянет за собой шлейф старинных значений: от «заморского гостя» – чужестранца в былинах, «торгового гостя» – захожего купца с товарами и до есенинского «неведомого гостя из града небесного». Показательно, что в этом неявном церковном контексте обычная крестьянская изба осенена приближением к церкви, печь – к алтарю, мать – к Богородице, а петух оказывается священным животным, причем единственным, отражающим частичку божественной сути!

Та же символическая ситуация в аналогичном стилистическом исполнении наблюдается в стихотворении 1916–1922 гг., названном по первой строке: «Нощь, и поле, и крик петухов… // С златной тучки глядит Саваоф» (I, 76).

Еще раньше, в 1914 году, подобный божественный «избяной» космос с центром, выведенным в названии – «В хате», уже был сотворен Есениным, и главными фигурами в нем оказывались петухи с курами:

 
А на лавке за солонкою —
Шелуха сырых яиц.
<…>
Квохчут куры беспокойные
Над оглоблями сохи,
На дворе обедню стройную
Запевают петухи (I, 146).
 

Как и положено в храме, там ведется церковная служба – кукареканье петухов приравнено к обедне, а «шелуха сырых яиц» неявно отсылает к «пúсанкам» – раскрашенным и узорчатым яичным скорлупкам, подготовленным к Пасхе (это украинская традиция, но украинизмы встречаются как в творчестве Есенина, так и в диалекте с. Константиново). Есенин имел представление об этом ритуальном предмете, ибо в 1914 г. к столетнему юбилею великого украинского поэта написал стихотворение по его мотивам – «Село (Перевод из Шевченко)», где в оригинале есть строка «Село на нашiй Українi // Неначе писанка село» (IV, 356). Заметим: с. Писанка есть в современном Устиновском р-не Кировоградской обл. Украины.

В старославянском (позднее церковнославянском) и, очевидно, в древнерусском языке не существовало различия между петушиными самцом и самкой и все обозначалось едино – «куръ»; поэтому в Остромировом Евангелии время пения петухов названо как «коуроглашенiе»; протоиерей Г. Дьяченко в «Полном церковно-славянском словаре» привел синоним – «пътлоглашенiе», произошедшее от «пътелъ» = «куръ» = «кочьтъ».[1476]1476
  См.: Дьяченко Г., протоиерей. Полный церковнославянский словарь. М., 1993 (репринт 1990 г.). С. 276.


[Закрыть]

Значение петушиного крика как неразложимого хронотопного знака закреплено в выражении «изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя»[1477]1477
  Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 26.


[Закрыть] в «Слове о полку Игореве», то есть до тех пор, пока запоют петухи в далеком пока от воинов городе Тьмутаракани (существует и другая трактовка этой фразы, не имеющая отношения к петухам). Известно, что Есенин ценил образность «Слова…» наравне с притчевой метафоричностью Библии.

Петух в народной культуре

В разных русских диалектах обозначение петуха неодинаково, причем «пучки лексем» образуют два полюса – пéвень и кóчет, что является лексическим признаком отнесения местного говора к северному и южному наречиям соответственно. В географически сравнительно близкой от родины Есенина деревне Деулино Рязанского р-на и области петуха называли «кочетóк», «кочетóчек»; узор старинной вышивки крестом в виде черно-красных петухов именовали «кочетки»; о поведении человека, держащегося гордо, с независимым видом, говорили, что он выступает «кочетком»; молодой побег сосны или метелка щавеля также именовались «кочеток».[1478]1478
  См.: Словарь современного русского народного говора. М., 1969. С. 246–247.


[Закрыть] В пригородных селениях Сапожковского у. в конце XIX века один из вышитых узоров прозывался «кочеты»: на девичьих рубахах «рисунки на их вышивках пестреют звездами, кочетами, ветряными мельницами и разными фантастическими птицами».[1479]1479
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. К. 14. Ед. хр. 6. Л. 5 – Материалы для истории народного костюма. Село Бычки Рязанской губ., Сапожковского у., Телятниковской вол. <и др.>.


[Закрыть] В с. Вослебы Скопинского у. особый девичий головной убор называли «петух».[1480]1480
  См.: Русский народный костюм. Л., 1984. Ил. 26.


[Закрыть] В с. Павелец Скопинского у. в 1920 г. девушки в праздник повязывали «платок “петушком”, на лбу узенькая лента».[1481]1481
  Мансуров А. А. Описание рукописей этнологического архива Общества исследователей Рязанского края. Рязань, 1928. Вып. 1. С. 42. № 88.


[Закрыть] В Сараевском р-не выбивающуюся из гладко причесанных волос и приподнятую прядку называли «петух».[1482]1482
  Записи автора от Трушечкиной Матрены Ивановны (1907–1982), уроженки с. Б. Озёрки Сараевского р-на, 1981, Москва.


[Закрыть] На профессиональном певческом жаргоне выражение «пустить петуха» обозначает неправильно взятую (как правило, излишне высокую) ноту.[1483]1483
  Сообщено нам канд. филол. наук, ведущ. науч. сотр. ИМЛИ РАН С. В. Рожновским (1931–2002) в мае 2001 г.


[Закрыть]

В Константинове бытует фамилия Кочетковы – об этом рассказывает местная жительница: «Вы не были на кладбище там? Маму положили мы туда к Есениным, она от Есениных. (…)…А так она вышла замуж за Кочетковых. Моя девичья фамилия Кочеткова».[1484]1484
  Записи автора. Тетр. 8а. № 351 – Дорожкина Мария Григорьевна, 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть] Другая уроженка, В. С. Гришина, 1891 г. р., сообщила журналисту А. Д. Панфилову о происхождении этой фамилии: «Звали у нас одних Кочетками, я еще маленькая была. Спрашиваю я у бабушки, что это их Кочетками прозывают. Она и говорит: “Ихний дед был приставлен, как мальчишкой был, барских гусей караулить. И гуся прозевал. То ли лиса стащила, то ли кто… Так помещик велел три раза его розгами пороть, а еще заставил на городьбу лезть и кукарекать. И вот с тех пор прозвали его Кочетком. А по нему и все другие его родственники Кочетками или Кочетковыми стали”».[1485]1485
  Панфилов А. Д. Константиновский меридиан: В 2 ч. М., 1992. Ч. 1. С. 49.


[Закрыть] Есенинский символ «Руси – малинового поля» мог быть навеян константиновской детской потешкой «Как во поле дуб стоит…», примечательной оригинальным петушиным образом, который обозначен двойной тавтологической лексемой (такая модель типична для фольклора, но конкретная ее реализация является редкостной): «Малиновый протужок <= прутик> // У кочета-петуха».[1486]1486
  Там же. С. 56.


[Закрыть] Сочетание «кочет-петух» высвечивает его южнорусскую диалектную природу.

Многозначность при смысловой близости понятий «петух», восходящую к изначальному обозначению домашней птицы, демонстрируют «словарные гнезда» в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля и в многотомном «Словаре русских народных говоров». Множество приведенных в них значений можно сгруппировать по основным критериям: 1) растения, цветки которых напоминают своим видом петушиный гребень, – это всевозможные «петушки» – Iris, «певники», Orchis, Cypripedium, Calla, Centaurea montana, «петуший гребень» – Melampyrum cristatum, «петушник» – Rhinanthus crista galli, «петушьи головки» – Lamium purpureaum; 2) строительные детали – «петушки», то есть выступы кирпича в кладке, под наличники и штукатурные украсы; стропила соломенной крыши; 3) «петушок» – общее название витых раковин, улиток; 4) грибы – опенок; 5) пучки травы, оставленные при косьбе; 6) деревянная подставка мотовила для разматывания пряжи; 7) узоры лык вдоль головки лаптей; 8) распутник (арханг.); 9) парная мужская половая железа (арханг.).[1487]1487
  См.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 3. С. 550; Словарь русских народных говоров. С. 332–333.


[Закрыть]

«Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера добавляет к списку диалектизмов древнерусские и церковнославянские слова с петушиной семантикой: «кокот» – петух и «кокошь» – курица и петух (отсюда «кокошник»).[1488]1488
  См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. М., 1986. Т. 2. С. 283, 284.


[Закрыть]

К «петушиным растениям» можно также добавить «куриную слепоту» из семейства лютиковых, но уже по другому признаку: существует поверье, что неосторожное обращение с ядовитым лютиком едким приводит к болезни с тем же названием. Заболевание куриная слепота на самом деле вызывается резким недостатком витамина «А» в человеческом организме и, в свою очередь, получила название по сходству поведения заболевшего человека и птицы: в то время, как петухи с курами устраиваются на ночлег, больной человек с наступлением темноты ничего не видит, хотя зрение возвращается при ярком свете дня. В 1846 г. в Калужской губ. фольклорист-собиратель П. И. Якушкин записал поверье: «Куриная слепота нападает на брюхатых баб. Когда родят – слепота проходит».[1489]1489
  Собрание народных песен П. В. Киреевского: Записи П. И. Якушкина: В 2 т. Л., 1983. Т. 1. С. 149. Запись в с. Андроновское Лихвинского уезда.


[Закрыть] «Куриная слепота» обычно настигает людей во время всеобщего голода и всенародной войны (как в начале 1920-х годов, в Гражданскую и Великую Отечественную войны).

Фольклорист А. В. Терещенко в «Быте русского народа» в 1848 г. поместил «устный рассказ» о медянице – иначе курячьей слепоте (не то змее, не то траве): «По мнению народа, она срывается невидимой рукою и знахарями; наводит мертвый сон на того, кто держит ее при себе, потому мстительные суеверы дают пить с нее отвар. Думают еще, что она лишает зрения, кто ее положит себе под голову. Некоторые утверждают, что медяница вырастает из гниения зловредных гадов; что она растет слепою, получает зрение только в Иванов день, и когда увидит человека или другое животное, тогда бросается на него стрелою и пробивает его насквозь».[1490]1490
  Терещенко А. В. Быт русского народа. СПб., 1848. Ч. 5. С. 94.


[Закрыть]

В ХХ веке дети играли (и продолжают играть в XXI в.) друг с другом, держа в руке за кончик стебелька сорную колосящуюся траву и прося отгадать, что получится: петушок или курочка. В результате собирания в кулачок и последующего дерганья растения за его зажатую головку стебель отрывался, а оставшаяся верхушка приобретала форму петушиного или куриного гребня. Такая игра бытовала в Московской обл.,[1491]1491
  Самозапись Е. А. Самоделовой.


[Закрыть] соседствующей с Рязанщиной, и Есенин также мог быть знаком с правилами и терминологией этой нехитрой игры.

На лугах вдоль Оки у с. Константиново произрастает съедобная трава, название которой некоторым образом связано с куриным (точнее, вообще птичьим) яйцом и, следовательно, опосредованно находится в дальнем родстве с «петушиной семантикой». По сообщению М. Г. Дорожкиной, 1911 г. р., «…скорлупá растёть. Нет, купырь – само собой, а скорлупа – сама собой. <Это другой цветок – скорлупа? – Е. С.> Почему цветок? Это скорлупа – листик, а от этого листика – такая палочкя, вот очищаешь его, и серёдка – это скорлупа».[1492]1492
  Записи автора. Тетр. 8а. № 394 – Дорожкина М. Г., 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]