Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Лицо

Наиболее представительная часть головы – лицо. Словом «лицо» обозначают разные, хотя и изначально родственные понятия: 1) передняя часть головы; 2) доверенный человек, представитель; 3) представительская часть объекта, организации и т. д.

В стихотворении «На Кавказе» (1924) в строке о М. Ю. Лермонтове слово «лицо» употреблено в сопряжении двух его значений: во-первых, это прежде всего личность; во-вторых, сущность ее запечатлена во внешнем проявлении – «За грусть и жёлчь в своем лице» (II, 107). Порой лицо собеседника выступает как отражатель помыслов лирического героя, как зеркало собственных душевных переживаний: «Мне в лице твоем снится другая» (IV, 236 – «Не гляди на меня с упреком…», 1925).

Именно лицо является непосредственным объектом обращения к собеседнику, как это показано Есениным в «Письме к женщине» (1924): «И что-то резкое // В лицо бросали мне» (II, 122). Однако лирический герой (а вместе с ним и автор этого стихотворения) не согласен разрешать спор при таком «личном обращении»: «Лицом к лицу // Лица не увидать» (II, 123) – эта фраза стала афоризмом, и построена она по модели народного выражения «нос к носу / столкнуться носом к носу», которое выступает исходным синонимом по своим смысловым и грамматико-синтаксическим особенностям для есенинской конструкции.

Напечатление идеи странничества в виде прямого воздействия земного праха и палящих солнечных лучей заметно на главной реалии людской внешности: «лица пыльны, загорелы» у «богомолов» (I, 54 – «Сторона ль моя, сторонка…», 1914); «кривятся в почернелых лицах // Голубые рты» у отправленных в ссылку людей в кандалах (I, 69 – «В том краю, где желтая крапива…», 1915). На лице осаждаются и скапливаются мельчайшие частицы земного вещества; лицо выступает как хранилище осязаемых и воплощенных в пылинки впечатлений от пройденных дорог.

Лицо содержательно, оно подчас оказывается главным и единственным выразителем сущности человека. Более того, очеловечение неодушевленного предмета из мира природы происходит путем придания ему «лицевой характеристики»: «Не березки-белоличушки» (II, 179) в «Песни о Евпатии Коловрате» (1912, 1925). Сравните с ранней редакцией: при изменении только одной буквы и «потере лица» деревцо тут же полностью утрачивает человеческие качества, взамен приобретая мощное усиление дополнительных обобщенно-родовых древесных свойств: «Не березки-белолипушки» (II, 201) в «Сказании о Евпатии Коловрате» (1912); сопоставьте также повторенное дважды, рефренное: «Отцвела моя белая липа» (I, 183, 184 – «Этой грусти теперь не рассыпать…», 1924) и «Кажется мне – осыпаются липы, // Белые липы в нашем саду» (I, 280 – «Снежная замять дробится и колется…», 1925).

Посредством «наделения лицом» возможно очеловечивание предмета культуры, цивилизации, то есть любого объекта, созданного человеком: «На лице часов в усы закрутились стрелки» (I, 178 – «Годы молодые с забубенной славой…», 1924).

В области научного народоведения лицо определяет антропологический тип, и этот принципиальный критерий учтен Есениным в редакции отрывка из неоконченной поэмы «Гуляй-поле»: в облике вождя смешались межэтнические характеристики – «С лицом киргиз-кайсацкой степи // Глядит, как русский хулиган» (II, 189).

Иногда, особенно при портретном описании Есениным священной персоны, лицо того, наоборот, характерно отсутствием всякого выражения, как бы завуалированного, причем наброшенная вуаль – природно-стихийного свойства, будто сотканная из атмосферных осадков: «Но лицо его туманно» (I, 55 – «Сохнет стаявшая глина…», 1914).

В народном свадебном обряде повороты лица и всяческие лицевые движения считались этикетными. Так, в с. Гулынки Пронского у. «на свадьбах, когда родители пьют заздравный стакан, молодые в знак почтения к ним падают лицом на пол и лежат, пока стакан будет пуст, а когда гости пьют – нагинаются в пояс…».[1131]1131
  Ярустовский В., свящ. Народные поверия и обычаи в Пронском уезде // Рязанские епархиальные ведомости. Прибавления. 1885. № 5. С. 134.


[Закрыть]

«Лик» как родственная лексема «высокого штиля» применима к божественным персонам (часто является синонимом иконописного образа) или к отошедшим в мир иной людям и в сочетании с эпитетом воспринимается в значении души. В черновом автографе «Иорданской голубицы» (1918) звучит мотив отлетания души, уносящейся на крыльях гусей: «Несут они на крыльях // Твой отгрустивший лик» (II, 214 – ср. вариант 2-ой строки «Твоих усопших раб»). В ряде «маленьких поэм» и стихотворений слово «лик» употреблено в смысле иконописного образа: «Помолись перед ликом Спасителя» (I, 23 – «За горами, за желтыми долами…», 1916); «Чей-то мягкий лик за лесом» (IV, 136 – «Даль подернулась туманом…», 1916); «Языком вылижу на иконах я // Лики мучеников и святых» и «Новый сойдет Олипий // Начертать его новый лик» (II, 62, 64 – «Инония», 1918); «Твой иконный и строгий лик // По часовням висел в рязанях» (I, 189 – «Ты такая ж простая, как все…», 1923). В стихотворении «Под красным вязом крыльцо и двор…» (1917) иконописное лицевое изображение как бы нанесено дождем на оконное стекло и представлено в духе атмосферного мифа (в полном согласии с теоретическими установками ученых-мифологов XIX века): «На синих окнах накапан лик: // Бредет по туче седой Старик» (I, 89).

С наступлением у Есенина, условно говоря, библейски-революционного периода творчества (1917–1919) возникает и реализуется идея обожествления лирического героя, тождественного «внутреннему Я». Есенин занят революционным богостроительством, делает своего нового богочеловека главным героем Третьего Завета. Портретом лирического героя становится иконный образ, однако земное начало его также не покидает; в результате в характеристике богоподобного персонажа соединяются две синонимические, но оценочно-противоположные черты: «А лицо иногда в сажу» и «О, какой богомаз мой лик // Начертил, грозовице внемля?» (IV, 182 – «Вот такой, какой есть…», 1919). Есенин применяет лексему «лик» к своим друзьям и знакомым, также обоготворяя их: «Звездой нам пел в тумане // Разумниковский лик» (I, 135 – «О муза, друг наш гибкий…», 1917) – речь идет о Р. В. Иванове-Разумнике. Известны подписи Есенина к рисункам – собственному и профессиональному: «В первый раз рисовал в своей жизни по лику Дид-Ладо» (VII (2), 71) и «Лик Сергея Есенина»[1132]1132
  См.: Аверина Г. Большое видится на расстоянье: К 300-летию Санкт-Петербурга Рязань дарит бюст Есенина // Рязанская глубинка. Рязань, 2003. Сентябрь. № 24. С. 11.


[Закрыть] (акварель 1919?) Г. Б. Якулова. Можно предположить, что в эпоху массового революционного богостроительства слова «лик» и «лицо» были уравнены в правах в смысле портретной характеристики.

Еще одна сфера использования слова «лик» у Есенина – применительно к свадебным чинам (как к сакральным деятелям, пусть временным, но определяющим дальнейшую человеческую судьбу): «Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик» (I, 21 – «Хороша была Танюша, краше не было в селе…», 1911). Применительно к любимой женщине, причем из дворянского сословия, Есенин устами героя (выражаясь от первого лица) изъясняется: «Забыл ее имя и лик» (III, 177 – «Анна Снегина», 1925).

В народном лексиконе слово «лик» зачастую не обладает торжественной и высокой смысловой оттеночностью, оно равноценно понятию «лицо» без каких-либо дополнительных нюансов, и потому в быличке об «огненном змее» – прилетающем к тоскующей вдове до 40-го дня покойнике – говорится о совпадении нечистого духа с умершим хозяином: «Змей в его лик»[1133]1133
  Записи автора. Тетр. 11. № 279 – Узорова М. П., 1913 г. р., с. Любовниково Касимовского р-на, зап. Городецкая Н. В., Филоненко А. и Самоделова Е. А. 20.07.1992.


[Закрыть](с. Любовниково Касимовского р-на Рязанской обл.).

Такую часть лица, как щеки, поэт считает выразителем двух противоположных факторов: физического здоровья (или телесного недуга) и уверенности в себе (или стыдливости), проявляющейся в восприимчивости краски смущения. О нездоровье, тяжелом психологическом состоянии и душевной угнетенности свидетельствуют такие описания: в стихотворении «В том краю, где желтая крапива…» (1915) лица проходящих по тракту в ссылку людей в кандалах «с впадинами щек» (I, 68); в «Руси советской» (1924) главному герою «на щеки впалые летит сухой румянец» (II, 95). Наоборот, словесное выражение с яркой цветовой характеристикой щек становится синонимом благополучия: «Глупое, милое счастье, // Свежая розовость щек!» (I, 131 – «Вот оно, глупое счастье!… 1918).

Глаза

Голова является важнейшей частью тела, включает в себя множество более мелких органов. Наиболее важными являются глаза. Два «страдания», записанные Есениным в Константинове, открываются типовым зачином «твои глаза», констатирующим само наличие этого связующего человека со Вселенной органа. В этих частушечных текстах подчеркивается равноправие двух людей по принципу одинакового обладания их глазами – похожими или чуть различающимися:

 
Твои глаза.
Мои тоже.
Что не женишься,
Сережа;
 

* * *

 
Твои глаза
Больше моих.
Я – невеста,
Ты – мой жених
(VII (1), 332 – 1918).
 

Идея зрительной ориентации в пространстве представлена в «Ответе» (1924) уже при помощи синонима «очи», поданного в его более емкой абстрактно-обобщенной форме единственного числа: «Такой простор, // Что не окинешь оком» (II, 131). Фольклорный прием ступенчатого сужения образа, сопрягающий глаз с головою как ее часть, заложен в приговорке на свадебном пиру в с. Мелехово Сасовского у. (б. Касимовского у.) Рязанской губ. В 1927 г.: «Выпивая, приговаривают, например: “Иду я по дороге, лежит голова коровья, а в голове глаз, а вам поцеловаться двенадцать раз”. Молодые должны исполнять».[1134]1134
  Мансуров А. А. Указ. соч. 1928. Вып. 1. С. 27. № 44 (нами выровнена ритмика текста на основе др. вариантов. – Е. С.).


[Закрыть]

Необычное местонахождение на человеческом теле глаза, причем избыточного по сравнению с привычной парой глаз, свидетельствует о необыкновенном, неординарном, чрезвычайном событии – тревожном и даже ужасном происшествии: в «Кобыльих кораблях» (1919) звучит призыв – «Посмотрите: у женщин третий // Вылупляется глаз из пупа. // Вот он! Вылез, глядит луной…» (II, 78).

Имеется как минимум два источника образа «третьего глаза», которые могли заинтересовать Есенина и посодействовать поэту в осмыслении этого философского понятия. Во-первых, «третий глаз» имеется в эзотерике: он прописан там как в претендующей на научность эзотерической литературе, так и в рекламах оккультных услуг. Приведем яркий пример возродившейся на рубеже III тысячелетия рекламы оккультной практики: «После встречи с Марией у многих появится ясновидение и яснослышание, откроется третий глаз».[1135]1135
  По многочисленным просьбам индивидуальный прием проводит известная гадалка и предсказательница Мария // Центр PLUS (Центр PLUS ВОСТОК). М., 2003, 5 декабря. № 49. С. 22 – рубрика «Оккультные услуги».


[Закрыть] Аналогичными описаниями была наводнена периодическая печать при Есенине (это легко проверить по периодике начала ХХ века), и поэт не мог не обратить на это внимания.

Во-вторых, к созданию странного образа «третьего глаза» Есенина могло подтолкнуть зрелище, подобное изображению маслом на холсте хоругви XIX века «Архангел Михаил – грозных сил воевода» (собрание музея при Храме Христа Спасителя в Москве, экспозиция 2002 г.). Там изображен архангел с третьим глазом на пупе, поражающий дьявола со вторым лицом внизу живота. Следовательно, изображение избыточной части тела – третьего глаза в том числе – не сугубо есенинское поэтическое изобретение: поэт «подсмотрел» такое необычное анатомическое построение в христианской иконографии. Однако именно оно привлекло внимание современников поэта. Так, в теоретической книге «2х2=5» В. Г. Шершеневич рассуждал (с ошибкой в цитате – лексема «женщины» должна быть во множественном числе): «Когда С. Есенин написал: “Посмотрите, у женщины третий // Вылупляется глаз из пупа!” – все увидели у своих женщин этот третий глаз, и теперь женщина с двумя глазами урод, как прежде была уродом одноглазая».[1136]1136
  Джимбинов С. Б. Манифесты как вехи истории литературы // Литературные манифесты от символизма до наших дней. М., 2000. С. 242; см. также: Поэты-имажинисты / Сост. Э. М. Шнейдермана (Сер.: Б-ка поэта. Большая серия). СПб., 1997. С. 24.


[Закрыть]

А. Воронский в фельетоне «Журавли над Гнилопятами» (о творчестве А. Н. Толстого) писал в 1927 г., переиначивая есенинскую теорию «двойного зрения» и без отсылки к ней, выделяя свою ироническую мысль разрядкой: «Двойное зрение у Толстого есть. Он хорошо видит голую мечтательность и понимает толк в жизненной чепухе».[1137]1137
  Воронский А. Мистер Бритлинг пьет чашу до дна. Л., 1927. С. 97.


[Закрыть] Идея «двойного зрения» высказана Есениным в письме к Иванову-Разумнику от мая 1921 г.: «Ведь если мы пишем на русском языке, то мы должны знать, что до наших образов двойного зрения: “Головы моей желтый куст”, “Солнце мерзнет, как лужа” – были образы двойного чувствования. “Мария зажги снега” и “заиграй овражки”, “Авдотья подмочи порог” – то образы календарного стиля, которые создал наш Великоросс из той двойной жизни, когда он переживал свои дни двояко, церковно и бытом» (VI, 125).

Представление о любом органе или части человеческого тела как о свидетельствующем об особенных свойствах характера его владельца присуще не только крестьянам. Н. Д. Вольпин в своих воспоминаниях «Свидание с другом» сопоставляла физиогномическую ориентировку Есенина и своего родного брата: «Он испуганно глядит на меня, на ходу весь ко мне повернувшись, голубизна глаз сгустилась в синеву. Верно, подумал: “Смеется, что ли, девчонка!” Но, проверив мой ответный взгляд, сразу успокоился. (Недаром старший брат мой внушал мне еще двухлетней, чтобы я никогда не врала: он через ноздри все прочтет, что у меня, курносой, в мозгу написано!)».[1138]1138
  Как жил Есенин: Мемуарная проза / Сост. А. Л. Казаков. Челябинск, 1991. С. 242.


[Закрыть]

Согласно народному мировоззрению, отдельные части тела (очевидно, наиболее важные) – глаза и руки – могут иметь свойство приманивать или отталкивать удачу и являются равнозначными в этой возможности; через их посредство провидение посылает успех или несчастье. Так, в Касимовском у. бытовало «суеверное мнение относительно тяжелого или нехорошего глаза, тяжелой руки, тяжелых дней и тяжелого года. Будто такие есть люди, у которых нельзя скотину покупать, а если купишь, то в руку не пойдет»[1139]1139
  Народные поверия и обычаи в г. Касимове и его уезде (Продолжение) // Рязанские епархиальные ведомости. Прибавления. 1888. № 3. С. 78.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.). Это поверье было распространено не только в крестьянской среде: сравните в «Горе от ума» 1824 г. А. С. Грибоедова – «Ах, батюшка, сон в руку»[1140]1140
  Грибоедов А. С. Горе от ума. Комедии. Драматические сцены. 1814–1827. Л., 1987. С. 57.


[Закрыть] (в устах Софьи; действие I, явление 8). У Есенина в «Пугачеве» о дожде говорится: «Нам он на руку, чтоб он хлестал всю ночь» (III, 20).

В народном мировосприятии обращает на себя внимание соотнесенность календарного времени («тяжелых дней и тяжелого года») с недобрыми глазами, взглядом; наблюдается зависимость ущерба от зрительной деятельности обладателя могущественного и злого взгляда. В Касимовском у. существовало поверье: «Будто високосный год – год тяжелый. Кассиан, св. мученик, на что взглянет, то будет сохнуть. Взглянет на людей, мор будет; взглянет на скот, падеж скота будет; взглянет на хлеб, урожая не будет; взглянет на лес, лес завянет»[1141]1141
  См.: Там же. № 4. С. 110–111.


[Закрыть] (выделено нами. – Е. С.).

Еще более распространено на Рязанщине, да и повсеместно поверье о сглазе. Крестьяне верили, что в Великий четверг обожженная в печи соль полезна от сглаза[1142]1142
  См.: Там же. № 4. С. 110–111.


[Закрыть] (с. Ибердус Касимовского у.). Цвет радужной оболочки ставился в прямую связь с умением сглазить: полагали, что «черный глаз опасный» и «недобрый глаз поглядел на нас»[1143]1143
  Ярустовский В. Указ. соч. С. 136.


[Закрыть] (с. Гулынки Пронского у.). Сравните строки необрядовой песни литературного происхождения – «Не влюбляйся в черный глаз: // Черный глаз опасный, // А влюбляйся в голубой, // Голубой прекрасный»).

Есенин записал бытовавшую в с. Константиново частушку, в которой воспеты идеальные «голубые глазки»:

 
Не трожь меня, Ванька,
Я попова нянька.
В коротенькой баске,
Голубые глазки
(VII (1), 335 – 1918).
 

Однако более характерны и оказываются наиболее частотными для с. Константиново частушки с отрицательной оценкой цвета глаз – как голубых, так и карих:

 
Голубые глаза злые,
Карие – лукавые,
Кто мово Колю полюбит,
Морду окарябаю.
 
 
Голубые глаза злые,
Карие – лукавые,
Но ты, залетка, не робей,
Уважу матери твоей.
 

А. В. Кулагина утверждает, что «содержание частушек с синекдохой “о глазах” чрезвычайно многообразно и охватывает все перипетии любви» и что «“глаза” в синекдохе редко употребляются без эпитета».[1144]1144
  Архипова Л. А. «…Ведь это же сплошная поэзия!»: Русские пословицы и поговорки в языке С. А. Есенина // Новое о Есенине: Исследования, открытия, находки. Рязань; Константиново, 2002. С. 252, 265.


[Закрыть]

Особенная опасность подвергнуться сглазу грозила новобрачным. Воздействию «глаза» приписывали материальность; полагали, что наведенную «глазом» болезнь можно смыть, уничтожить с помощью другого органа тела: так, в с. Ибердус Касимовского у. «когда кто похвалит младенца, то мать или старшая кто-нибудь из женщин в доме, облизывает ему лицо три раза, плюет на землю, чтобы не появилась болезнь с глазу»[1145]1145
  Народные поверия и обычаи в г. Касимове и его уезде (Окончание) // Рязанские епархиальные ведомости. Прибавления. 1888. № 4. С. 111.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.). В повести Есенина «Яр» (1916) незаконнорожденный сын Анны, несмотря на принятые меры, умер от «сглаза»: «Не спал мальчик, по ночам все плакал и таял, как свечка. <…> “С глазу, с глазу дурного, касатка, мучается младенчик. Люди злые осудили”» (V, 127, 131).

Вероятно, под влиянием идеи сглаза и под впечатлением от умозрительного вида тройки волшебных собак с глазами-плошками, охраняющими клады в пещере в сказке «Огниво» Г.-Х. Андерсена (имевшей к тому же устное хождение в русском народе), Есенин в «Инонии» создал «тварный» облик зари, представленной тощим кобелем, который «как ведра в провал овражный, // Будет злые спускать глаза» (II, 223). В «Огниве» в переводе А. Ганзен говорится: «Войди в первую комнату; посреди комнаты увидишь большой сундук, а на нем собаку: глаза у нее, словно чайные чашки!» и «Там сидела собака с глазами, как чайные чашки, и таращилась на солдата»[1146]1146
  Андерсен Г.-Х. Сказки и истории: В 2 т. Л., 1977. Т. 1. С. 30.


[Закрыть] (у второй собаки глаза как мельничные колеса, у третьей – каждый глаз с круглую башню). Образ получил дальнейшее развитие: «Отчего глаза твои, // Как два цепных кобеля, // Беспокойно ворочаются в соленой влаге?» (III, 30 – «Пугачев», 1921). Есенин отталкивается от народного поверья о сглазе и опасности звероподобного взгляда: «У многих глаза – что клыки. // С соседней деревни Криуши // Косились на нас мужики» (III, 159 – «Анна Снегина», 1925).

Очевидно, опять же у народа Есенин подметил умение видеть в движении глаз строй мыслей. Так, в Рязанской обл. даже в конце ХХ века продолжали высказываться об особенностях «жестикуляции глазами»: «Что ты поставила глаза – думаешь, у тебя одной голос?»[1147]1147
  Записи автора. Тетр. 11. № 249 – Кривова М. Т., Сметанникова П. И., Мотасова Е. И., 1915 г. р., с. Ермолово Касимовского р-на, зап. Гилярова Н. Н., Гилярова Е. Е., Богина Е. Г., Рыбакова Н. В., Усачева В. О. и Самоделова Е. А. 19.07.1992.


[Закрыть] (с. Ермолово Касимовского р-на). К характеристике «поведения глаз» относится и есенинская строка «Но люблю я твой взор с поволокой» (IV, 236 – «Не гляди на меня с упреком…», 1925); «Я на всю эту ржавую мреть // Буду щурить глаза и суживать» (I, 159 – «Сторона ль ты моя, сторона!..», 1921).

Внимание к цвету глаз собеседника порождает три вида дефиниций: 1) обычную цветовую, поданную как определение в неразложимом словосочетании; 2) зрительно-цветовой эпитет – общераспространенное сложное прилагательное; 3) колористическое определение через типичный цветок-символ. Пример первого – «Я играю на тальяночке про синие глаза» (I, 26) из стихотворения «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха» (1912). Пример второго – это обращение «Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу» (I, 21) и описание «Парень бравый, синеглазый» (IV, 114) из стихотворений «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» (1911) и «Плясунья» (1915). Это же прилагательное входит в состав метафоры – ласкового обращения новобрачного к жене в обрядовой песне «Бьется хмителица, // По лугам расстилается…», которую «поют молодым на свадьбе за столом»:

 
Целуя, милуя Иван свою Марьюшку: —
Душечка ты моя Марьюшка,
Радость синеглазая [1148]1148
  РГПУ. 1972. Тетр. 6. № 80 – с. Печерниковские выселки Михайловского р-на.


[Закрыть].
 

Сравните также метафору Есенина про глаза: «Что ты смотришь так синими брызгами, // Иль в морду хошь?» (I, 171). Пример «цветочной колористики»: «Как васильки во ржи, цветут в лице глаза» (II, 87 – «Исповедь хулигана», 1920); «васильки // Очей любимых» (IV, 204 – «Цветы», 1924).

Интенсивный тон радужки глазного яблока поэта запоминался каждому современнику: Н. Н. Асеев писал в 1926 г. о Есенине – «сияя синими глазами».[1149]1149
  Асеев Н. Н. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи. М., 1990. С. 327.


[Закрыть] О глубине синего цвета глаз Есенина позже вспоминала Н. Д. Вольпин: «А глаза? Есенин хочет видеть их синими, “как васильки во ржи”. Но они походят у него скорей на незабудки, на голубую бирюзу. Только это очень чистая голубизна, без обычной сероватости. А главное в другом: радужная оболочка заполняет глазное яблоко, едва оставляя место белку. Сидишь где-нибудь в середине зала, и кажется тебе, что поэт брызжет в слушателей синью – разведенным ультрамарином. <…> Глаза же запоминались синее из-за чистоты их голубого тона».[1150]1150
  Вольпин Н. Д. Свидание с другом // Как жил Есенин. С. 282.


[Закрыть] Той же самой метафорой – «есенинские васильки»[1151]1151
  Цветаева М. И. Нездешний вечер // Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. М., 1995. С. 154.


[Закрыть] – определяла глаза поэта М. И. Цветаева в очерке «Нездешний вечер» (см. также главу 2).

Синий цвет глаз являлся особенным для Есенина сразу по нескольким причинам: 1) это природная синеглазость самого поэта; 2) свойственность серого цвета радужной оболочки глаз антропологическому типу европейца (и большая распространенность именно серых глаз у русского народа); 3) стоящая за голубоглазостью обширная культурная традиция (с народными поверьями о «добрых» голубых глазах и о «злых», «опасных» темно-карих; с голубцом на иконах Андрея Рублева). Лирический герой влюблен в девушку, «у которой глаза – голубень» (IV, 236 – «Не гляди на меня с упреком…», 1925).

Карий цвет глаз Есенин сопоставляет с омутом, способным вобрать в себя человека, утянуть его в страшную глубь: «через черные, как омут, глаза» (V, 38 – «Яр», 1916); «Видеть глаз златокарий омут» (I, 187 – «Заметался пожар голубой…», 1923).

Поэт, опираясь на автопортрет и фольклорную традицию, в стихотворении «Гой ты, Русь, моя родная…» (1914) включает синий цвет в изображение Родины, которая приобретает черты очеловеченности: «Только синь сосет глаза» (I, 50). Синеглазость Руси стихотворец полагает существенной портретной характеристикой (а в этиологической глубине – еще и душевно-эмоциональной, определяющей национальный типаж), что обусловлено привнесением извне голубизны, равно струящейся с небес и с озерно-речных отражений в глаза человека и его одушевленной родины. «Говорящее» колористическое заглавие «Голубень» (1916) опирается на отсветы водяной зыби в синих глазах человека – «Водою зыбкой стынет синь во взорах» (I, 81), а также на «синие ноги» сумерек (I, 79). Всеобъемлющая синева выступает также зримой чертой родины, которая посредством цвета воздействует на настроение и душевные переживания лирического героя. Сине-голубой колор глаз и, что печально, такой же цвет губ каторжников (I, 69) или свободного лирического героя (IV, 149) Есенин возводит в определяющий эпитет родины: «Голубую оставил Русь», которая по совокупности однородных цветовых характеристик уже не выглядит мечтательно-радостной и окутанной туманно-волшебной дымкой, как это кажется на первый взгляд. Наблюдение о трагической сущности есенинской «голубой Руси» впервые сделал его современник и поэт Н. Н. Асеев в очерке-некрологе «Сергей Есенин» в 1926 г.: «А его частые признания о своей усталости от этой самой старой, уходящей Руси, которую ему тщательно привязывали на загорбок, – разве не говорят они о желании поэта выйти из узкого круга специально “русских” тем, чаемых от него поминальщиками этой Руси? <далее цитаты о “голубой Руси” и стране “громил и шарлатанов”> Вот вам и “Голубая Русь”»[1152]1152
  Асеев Н. Н. Указ. соч. С. 325.


[Закрыть] (курсив Н. Н. Асеева). И далее: «Конечно, те шарлатаны, которые продолжали кликушествовать о “Голубой Руси”, отлично понимая, что романтика ее ведет к поэтизированию именно тех ее качеств инертности, патриархальности, религиозности, которые тормозят движение Руси вперед».[1153]1153
  Там же. С. 329.


[Закрыть]

Колористика глаз лирического героя Есенина сложная; она обусловлена как собственным цветом радужки, так и наполнением глазного яблока отраженным свечением космоса в различных его проявлениях: это и дневная синева небес – «Только синь сосет глаза» (I, 50); и огненность зари – «Льется пламя в бездну зренья» (I, 57); и янтарная лунность ночи – «Вино янтарное // В глаза струит луна» (II, 110). По мнению современных литературоведов Станислава и Сергея Куняевых, «Есенинская цветопись ранних стихов, по существу, в точности воспроизводит расположение цвета на русской иконе, а пламя, льющееся “в бездну зренья”… – основополагающий цвет образа “Спаса в силах”, который возникает в глазах поэта именно на границе перехода из мира земного в мир небесный».[1154]1154
  Куняев С. Ю., Куняев С. С. Сергей Есенин. М., 1995 (Сер. «ЖЗЛ»). С. 75–76.


[Закрыть]

Глаза выражают особенности характера человека, показывают состояние здоровья и настроение. В фольклорном стиле Есенин описывает молодечество крестьянского парня – лирического героя стихотворения «Матушка в Купальницу по лесу ходила…» (1912): «Выбираю удалью и глаза и брови» (I, 29).

Взгляд человека может быть притягательным и отталкивающим, теплым и холодным. Среди множества синонимов, отвечающих понятию о глазах, Есенин выбрал лексему «очи» и ее дериваты для «температурной характеристики»: «Стынет поле в тоске волоокой» (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921); о свойстве человеческого глаза изменять «температуру взгляда» писал в «Моем пути» (1925):

 
По вечерам,
Надвинув ниже кепи,
Чтобы не выдать
Холода очей, —
Хожу смотреть я
Скошенные степи… (II, 165).
 

Даже природные реалии Есенину удается наделить человеческим обликом – в первую очередь, с помощью актуализации и акцентности наиболее выразительных составляющих лица. Характеристика чисто человеческих глаз-«очей» выписана высоким стилем с раскрытием христианской сущности кротости и смирения через птичью символику голубей. В творчестве Есенина отчетливо прослеживается многоступенчатый путь образа: 1) общераспространенное «голубые очи»; 2) «она робко вскидывала свои крыльями разведенные брови, и в глазах ее словно голуби пролетали» (V, 44 – «Яр», 1916); 3) «Встрепенулись очи-голуби…» (II, 193 – «Сказание о Евпатии Коловрате», 1912).

В подобных поэтически-метафорических описаниях Есенин следовал за фольклорными формулами, в которых природные реалии или предметы цивилизации представлены очеловеченными. Яркий пример тому – народная приговорка: «В Рязани – пироги (грибы) с глазами: // Их едят, а они глядят».[1155]1155
  Записи автора. Тетр. 1. № 454 – Сергиенко Владимир Иванович, 1964 г. р., г. Москва, ноябрь 1989 г.


[Закрыть]

По народному представлению, проникшему в художественную литературу, глаза человекоподобного существа (как правило, сверхъестественного) могут быть опасными и умерщвлять человека. Известным Есенину примером таких страшных глаз служат глаза Вия из одноименной повести 1834–1842 гг. Н. В. Гоголя:

…видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного вверх брови. <…>…Ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасами заметил Хома, что лицо было на нем железное. <…> «Подымите мне веки: не вижу!» – сказал подземным голосом Вий – и все сонмище кинулось подымать ему веки [1156]1156
  Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1976. Т. 2. С. 178–179 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть].

Надо заметить, что сам Есенин, любивший творчество Н. В. Гоголя и упомянувший Вия в «Ключах Марии» (V, 208), не создавал подобных образов.

Современники Есенина обращали внимание на действенность выражения глаз и движения рук самого поэта. Следовательно, можно заметить, что Есенин брал из жизни (порой из собственной) и претворял в искусство жесты и взгляды – эти проявления сути человеческой телесности! Н. Д. Вольпин подметила одну такую «телесную картину», игру телодвижений: «Взгляд Есенина затоплен в черную глубину влюбленных и робких девичьих глаз, рука поглаживает аккуратно выложенные на прилавок кисти покорных рук. За парой наблюдает слева – иронический и добрый взгляд Айзенштата, справа – мой. Что читает девушка <Е. И. Лившиц> в завораживающих глазах поэта?».[1157]1157
  Как жил Есенин. С. 274.


[Закрыть]

Человеческие глаза – это в особых случаях проводник космических веяний и влияний внутрь человека. Вот почему в стихотворении «Поэтам Грузии» (1924) появляется сложный метафорический образ, в котором озаренность лунным сиянием дополняет голубизну глаз поэта, восчувствовавшего гармонию мира в творчестве литературного объединения «Голубые роги»:

 
Вино янтарное
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги (II, 110).
 

В «Стансах» (1924) высказано сходное суждение о том, что глаза могут быть наполнены свечением мысли, естественно исходящей изнутри человеческого организма, а не только способны отражать реальное свечение физического космического тела: «Зато в глазах моих // Прозрений дивных свет» (II, 135). Таким образом, глаза являются не исключительно отражающей поверхностью сродни зеркалу, но и зримым выражением душевных чувствований и мыслительных способностей; к ним применима удачно найденная Есениным игра однокоренных слов: зрачки глаз – источник прозрений! В суммарном смысле глаза оказываются двойным проводником мысли, чувства, душевного состояния: из внутреннего мира человека во внешний и в обратную сторону.

Есенин рассматривает глаза как источник особенного мировидения, представляет их как первопричину человеческого выбора из двух равновозможных в христианском понимании миров – здешнего и потустороннего: «Глаза, увидевшие землю, // В иную землю влюблены» (I, 25 – «Опять раскинулся узорно…», 1916). Этот художественный образ, оставаясь сугубо индивидуальным и авторским, тем не менее в своей структурной основе опирается на народное образное построение по типу синекдохи, когда деталь человеческого организма заменяет собой всего человека – как в необрядовой поздней песне с. Секирино Скопинского р-на Рязанской обл.:

 
А уж вы глазки, мои глазки,
Куда скрылись от меня?
Куда скрылись-удалились,
С кем оставили страдать?[1158]1158
  Записи автора. Тетр. 6. № 164 – Лушанкина Е. В., 1927 г. р., Лушанкин В. Ф., 1928 г. р., с. Секирино Скопинского р-на, 05.07.1989.


[Закрыть]
 

Во фрагменте поэмы «Ленин» (1924) образ глаз дан в широком спектре значений. Во-первых, глаза описаны в духе народной поговорки, обычной для волшебных сказок, – «Пойти, куда глаза глядят»; однако в противовес сказочному герою глаза вождя представлены как особенные – знающие неведомый другим людям путь и потому путеводные:

 
И мы пошли под визг метели,
Куда глаза его глядели:
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен… (II, 146).
 

Во-вторых, следование провидческому взгляду вождя породило у лирического героя собственный выбор из двоякого зримого восприятия действительности – во сне и наяву – явственное представление о реальном мире: «Не сон, не сон, я вижу въявь, // Ничем не усыпленном взглядом» и «Но понял взор» (II, 144).

Однако особое состояние (движение, жестикуляция) глаз лирического героя уже другого стихотворения вызывает у зрительного аппарата способность выдавать мнимое за действительное, полусонные фантазии за явь:

 
Глаза смежаются,
И как я их прищурю,
То вижу въявь
Из сказочной поры…
(II, 150 – «Метель», 1924).
 

Аналогичная способность при закрытых глазах видеть внутренним зрением проявляется у человека помимо его воли во время болезни как бредовое состояние, обычно, с жуткими призрачными видениями: «Себя усопшего // В гробу я вижу» (II, 151 – «Метель», 1924). Образ сонных глаз связан с представлением об усопшем.

Глаза иногда представляются поэту самостоятельным существом, способным производить активные действия, даже мыслить и принимать решения, а также вступать во взаимоотношения с человеком как с отдельной личностью: «Но понял взор» (II, 144); «Глаза… в иную землю влюблены» (I, 25).

Не менее важно то расхожее наблюдение, что глаза выражают душевно-телесное состояние человека на данный момент. Непродуманное до конца поэтом выражение глаз прохожего в строке «Старик глядит, в глазах» (II, 227) из чернового автографа «Возвращения на родину» (1924) все-таки угадывается по основному тексту: «Отчего ты так глядишь скорбяще?», «И полилась печальная беседа // Слезами теплыми на пыльные цветы» (II, 90, 91). Физическое состояние воплощено Есениным в поэтических строках: о людях в кандалах – «Полюбил я грустные их взоры» (I, 68 – «В том краю, где желтая крапива…», 1915) или о любимой – «И глаз осенняя усталость» (I, 191 – «Пускай ты выпита другим…», 1923); «У вас была тоска // В глазах усталых» (II, 124 – «Письмо к женщине», 1924).