Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Однако у поэта имеются строки, в которых мать равнозначна другу, то есть этот образ лишен своего фемининного содержания (что делало бы его изначально конфликтогенным для мужчины); мать показана самым близким человеком, как это и положено по статусу кровного родства, и ее возможная смерть является единственной причиной трагедии и без того трагедийного персонажа:

 
Может, под песню
Вьюг
Умер последний
Друг.
Друг или мать,
Все равно!
(III, 143 – «Поэма о 36», 1924).
 

Реальный образ матери Есенина помогают постичь до сих пор бытующие на его «малой родине» рассказы о ней, родительнице великого поэта. Жители с. Константиново уважительно называют мать Есенина по имени-отчеству – Татьяна Фёдоровна, или ласково и по-свойски – бабка Таня и тетя Таня. Односельчане до сих пор характеризуют Т. Ф. Есенину как добрую и отзывчивую женщину: «Это Татьяна Фёдоровна, как я её знаю, она к нам приходила, они с мамой звались невестками. Мама умерла в 41-м году. Мы свою могилу не могли откопать. Она, Татьяна Фёдоровна, сказала: кладите в могилу в нашу. Ну и маму свою мы положили в могилу в ихнюю. <…> Маму положили мы туда к Есениным, она от Есениных. Мама вышла за Есенина, поэтому они звались как Есенины».[864]864
  Записи автора. Тетр. 8а. № 351 – Дорожкина Мария Григорьевна, 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]

Односельчане подчеркивают знание приемов народной медицины и умение вылечивать некоторые болезни, а ее лекарские манеры описывают в русле непременного бескорыстия: «Грудницу заговаривала. Вот так она чтой-то заговаривала: к ней приходили, пожалуйста, она всем заговаривала. Такая была уважительная, хорошая женщина. Сколько денег платили – она ни с кого не брала: за спасибо, за уважение. Так за здоровье, чтобы человек здоровый бывал – она деньги ни с кого не брала. Да, она какие-то слова говорила, она читала молитва. Ведь это надо заговаривать – надо читать молитву, от Господа Бога!».[865]865
  Там же.


[Закрыть] Лекарские умения Т. Ф. Есениной выделяют ее среди прочих односельчанок; на наш повторяющийся вопрос – каждая ли женщина умеет заговаривать болезни – получены одинаковые ответы: «Не кажная»;[866]866
  Там же.


[Закрыть] «Не каждый заговаривает, не каждый».[867]867
  Записи автора. Тетр. 8б. № 611 – Дорожкина Валентина Алексеевна, 86 лет, с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть] И другая односельчанка вторит первой: «Я вот к этой к бабке Тане ходила, она мне заговаривала эту сучью вымю. <…> Чего она делала – она водить там, читаеть она чего-то про себé, заговариваеть себе, она вслух-то не будеть».[868]868
  Записи автора. Тетр. 8а. № 436 – Абрамкина Зинаида Борисовна, 76 лет, с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]

Внимание односельчан к Т. Ф. Есениной, обусловленное ее умением излечивать болезни, по прошествии долгого времени перешло в подобие некого культа, возведенного вокруг ее имени – личности матери национального поэта: «Она мне это – у меня грудница была, я грудью ребёнка кормила – у меня грудница. Она мне грудь заговаривала. Вот в этом домике. А как же! Я её хорошо помню! И мужа её этого Аляксандра хорошо помню, и Татьяну Фёдоровну. Она в церкву ходила, и я в церкву ходила, когда ещё в девушках была. И я знаю, у какого она окна завсегда стояла, в церкви какая».[869]869
  Записи автора. Тетр. 8б. № 611 – Дорожкина В. А., 86 лет, с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть]

Племянница поэта Светлана Петровна Митрофанова-Есенина объясняла: «Наша бабушка была лекарем, она умела лечить и людей, и животных. Рассказывала мне, как вылечивала коров, объевшихся травой по весне: для этого клала скотине суровые рукавицы на крестец и тихонько била обухом топора по этому месту. А потом велела хозяевам как следует погонять корову… И все проходило. Лечила, как я уже сказала, и людей – заговором, народными средствами».[870]870
  У Есениных в Константинове двери всегда открыты / Беседовал с С. П. Есениной А. Сержантов // Новая мельница. М., 2000, 25 октября. № 9. С. 3.


[Закрыть] Заметим: известная богородичная икона Целительница своим наименованием и изобразительным сюжетом сопряжена с лекарским талантом, присущим многим крестьянским женщинам.

Односельчане отмечают песенный талант Т. Ф. Есениной, что перекликается с мнением сестер Есенина и самого поэта насчет голосистости матери: «Песни очень пела, когда она приходила к моей матери, а мне еще чего было? – Всего ничего! У-у, с мамой начнут петь-играть!».[871]871
  Записи автора. Тетр. 8а. № 351 – Дорожкина М. Г., 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]

Дают ей позитивную характеристику, начиная с оценки лечебно-заговорной помощи и мастерства песенницы, переходя порой к самому общему плану воспоминаний: «…она мне заговаривала золотушку – я не носила. Я хожу с огорода по дороге вон туда, а мимо их. Она хорошая бабка была, бабка Таня. Она и песни пела, она все знала. Очень старушка была неплохая».[872]872
  Записи автора. Тетр. 8б. № 583 – Морозова Анастасия Павловна, 90 лет, с. Константиново, 14.09.2000.


[Закрыть]

Вспоминают о внешности Т. Ф. Есениной и о впечатлении, производимом ею на окружающих: «Она во всём черном, сколько мы её знаем, симпатичная бабка Таня. <…> Волосы у неё как на фотографии, волос у неё русай».[873]873
  Записи автора. Тетр. 8а. № 436 – Назарова Анна Федоровна, 1931 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]

С удовольствием говорят об умении рукодельничать и о добрососедской действенной помощи в тяжелых ситуациях: «Вязать обязательно: носочки, варежки – это она умела. Умела она – это я точно могу сказать. Татьяна Фёдоровна – как рассказывали наши – в 21-м году здесь свирепствовал тиф чуть ли не в каждом доме, вот она не боялась, приходила к нам, справлялась о здоровье наших, вот. И обязательно что-нибудь принесёт кисленькое – там киселик или что-нибудь такое, компотик сварит Татьяна Фёдоровна».[874]874
  Записи автора. Тетр. 8б. № 595 – Воробьева Мария Дмитриевна (1925–2005), с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть]

Сообщают о личном знакомстве с Т. Ф. Есениной, о ее гордости за сына: «Я хорошо очень общалася с Татьяной Фёдоровной Есениной – с бабкой Таней я общалася хорошо. <…> А хорошая она была, тётя Таня! Тётя Таня-то она была, я тогда её тётя Таня звала. Вот, воды ей принесёшь, пол ей помоешь, вот. Она скажеть: Насть! – я говорю: А? – Прочитай вот мол это, рукопись Серёжину-то! – А я: Бабка Таня, я их не люблю читать, я вообще не люблю читать!».[875]875
  Записи автора. Тетр. 8а. № 506 – Павлюк А. А., 1924 г. р., д. Волхона (по соседству с с. Константиново) Рыбновского р-на, 13.09.2000.


[Закрыть] Другой пример воспоминаний: «А наша уборщица Елена Филипповна Анурова жила на квартире у Татьяны Фёдоровны, и я часто ходила к ним пить чай. Вместе с нами чаёвничала и мать Сергея Есенина, бывало, скажет: “Лена, положи варенье к чаю”. Она нам рассказывала о Сергее и о всех своих детях, она была очень добрая».[876]876
  Архипова Л. А. Хранители частушки // «У меня в душе звенит тальянка…». С. 334–335 – Е. Ф. Поликарпова, 1918 г. р.


[Закрыть]

Т. Ф. Есенина на много лет пережила С. А. Есенина и оставила воспоминания «О сыне»[877]877
  См.: Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 5–6.


[Закрыть] (1955), записанные журналистами. Татьяна Федоровна прожила в отстроенном в 1930 г. новом доме (взамен сгоревшего при большом пожаре 1922 года) до 1954 года, когда из-за болезни ей пришлось переехать в Москву к младшей дочери.[878]878
  См.: Обыдёнкин Н. В. По залам музеев С. А. Есенина: К 100-летию со дня рождения великого русского поэта. Константиново: Гос. музей-заповедник С. А. Есенина, 1994. С. 5–6.


[Закрыть]

Мать в сознании Есенина была причислена к сакральным персонам и в какой-то степени обожествлялась. Причем не только собственная мать, но абсолютно любая мать, родительница вообще. Об этом свидетельствует хотя бы маленький эпизод, зафиксированный В. Эрлихом: знакомый поэта удивляется – «Мама моя сидит с нами. Я что-то такое говорю и вдруг нечаянно бахнул. Не то чтобы очень, но все же что-то такое матерное. Вдруг Сергей встает, отводит меня в сторону и давай отчитывать. Да как!»; и Есенин подтвердил случай – «Он некоторое время смотрит на меня, что-то соображая, и вдруг, размахивая руками, кричит: “Дурак! Что же ты, понять не можешь? Она ж его мать!”».[879]879
  Как жил Есенин. Мемуарная проза. Челябинск, 1991. С. 157.


[Закрыть]

Есенина притягивало само имя родной матери: поэт упоминал его в лирике – «Хороша была Танюша, краше не было в селе» и «Не кукушки загрустили – плачет Танина родня, // На виске у Тани рана от лихого кистеня» (I, 21 – 1911; первоначальное заглавие «Танюша» – I, 312); «Прохожий, // Укажи, дружок, // Где тут живет Есенина Татьяна?» (II, 90 – «Возвращение на родину», 1924); «Тани нет. Тани нет, // А мне ее надо» (IV, 193 – «Форма. 2. Народная. Подражание песенке матери», 1924). Есенин назвал Татьяной свою дочь, рожденную в браке с З. Н. Райх 11 июня 1918 года (VII (3), 306).

Ипостаси образа матери: Божья Матерь, родина-мать, природа-мать

Есенинский образ матери является в каком-то плане всеобъемлющим: это мать человеческая, Божья Матерь, мать-ведьма, Родина-мать, правда-мать, природа-мать и матушка сыра земля. Все семь ипостасей подвержены взаимному проникновению и, более того, в крестьянском восприятии неотделимы друг от друга, что легко усматривается в контексте произведений Есенина. Отдельные ипостаси также могут быть представлены как самостоятельные и вычленяются из общего и единого материнского архетипа.

Ипостаси Божьей Матери уделено огромное, всепоглощающее внимание в ряде юношеских стихотворений и «маленьких поэм» Есенина, когда у автора только закладывался и формировался высокий нравственный идеал женщины-родительницы. Как правило, подчеркиваются две сущностных черты Богоматери: это неразложимое материнство-девичество (выраженное через «Матерь Дево» в русском православии и у Есенина – «Мати Пречистая Дева // Розгой стегает осла», II, 59) и постоянное ощущение ее присутствия с младенцем на руках.

Для Есенина важен именно тип матери, представленный неразложимой парой «мать с сыном», который был создан соположением Богородицы с младенцем Иисусом на руках (особенно в его зримом восприятии на богородичных иконах) с собственной матерью, воспринимаемой нераздельно от сына, себя самого. К сожалению, такое восприятие архетипа матери как жизненно необходимого не было дано Есенину с раннего детства (известно, что мать мальчика покинула на несколько лет сельский дом – ушла в город в прислуги искать заработка). Образ заботливой матери – этот ведущий нравственный идеал – был сознательно сформирован усилиями воли ребенка, приобретен путем философских рассуждений и усвоен по аналогии с реальной фигурой родной бабушки и Богородичным каноном икон.

В Государственном музее-заповеднике С. А. Есенина в с. Константиново сохранились две богородичные иконы из дома поэта. Притягательным колоритом народной речи веет от краткого описания этих икон в архивном реестре V «Памятные вещи»: «27. ОФ 18/1. Икона “Казанская Божья Матерь”» (ею благословляли Т. Ф. Есенину на свадьбе); «28. ОФ 18/2. Икона “Казанская Божья Матерь”» (по мнению священника, это иконописный тип – Богородица Высокое Небо). Эти «родовые» иконы – их образные сущности и названия – перекликаются с покровительственной сутью церкви села Константиново, возведенной в честь Казанской иконы Божьей Матери.

Праздник Казанской иконы Божьей Матери жители с. Константиново до сих пор называют «козырнПм», престольным: «А Казанская бываеть летняя, Казанская Божья Мать вот у меня икона, 4-го ноября – это называется осенняя Казанская в Кузьминске, у них приход осенний, а у нас летний. Да, у нас два престола: Казанская и Софиин день».[880]880
  Записи автора. Тетр. 8б. № 514 – Павлюк Анастасия Афанасьевна, 1924 г. р., д. Волхона (рядом с с. Константиново) Рыбновского р-на, 13.09.2000.


[Закрыть]

Односельчанка и соседка семьи Есениных вспоминала об их семейной иконе, которой с детства молился будущий поэт: «Но до наших дней осталась одна икона – вот эта Казанская Божья Мать – благословение матери. Когда девушку выдают замуж, благословляют, ну вот, благословляют Спасителем <жениха> или Казанской <невесту>. А это вот Казанская Божья Мать».[881]881
  Записи автора. Тетр. 8б. № 595 – Воробьева М. Д. (1925–2005), с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть]

Сохранился экземпляр (РГАЛИ) с владельческой надписью Есенина на книге Н. П. Кондакова «Иконография Богоматери. Связи греческой и русской иконописи с итальянской живописью раннего Возрождения» (т. 1, 1914). Следовательно, Есенин изучал изобразительные богородичные каноны и историю возникновения образа Богородицы, и приобретенные иконографические знания помогли поэту зримо и глубоко прочувствованно живописать Богоматерь в собственных стихах. Именно иконописная Богородица, осознаваемая как божественная дочь земных деда с бабкой и продолжательница всего человеческого рода, запечатлена Есениным в стихотворении «К теплому свету, на отчий порог…» (1917), где «Светлая Дева в иконном углу» и «Держит их внука она на руках» (IV, 159).

Образ Богородицы с Иисусом также отражен во многих есенинских строках: «А Христос сидел на руках у Матери // И смотрел с иконы на голубей под крышею» (II, 30 – «Товарищ», 1917; подробнее см. в главе 3).

Множество зарисовок в своеобразной форме «жанровых картин» изображают Богоматерь с младенцем на фоне небесного пейзажа, что восходит к типу иконы Богородица Высокое Небо из родного дома Есенина: «Говорила Божья Матерь сыну // Советы» (I, 114 – «То не тучи бродят за овином…», 1916); «На легкокрылых облаках // Идет возлюбленная Мати // С Пречистым Сыном на руках» (I, 44 – «Не ветры осыпают пущи…», 1914) и др. Такое небесно-пейзажное изображение героини в стихах Есенина вызвано давней иконной традицией возносить Богородицу на небо, располагать ее фигуру на облаках. Этот тип иконы, исполненной в манере реалистической живописи, более присущ традициям нового времени, заимствованным с Запада. Историю такой нехарактерной для России иконографии вкратце очертил Ф. И. Буслаев в статье 1866 г. «Общие понятия о русской иконописи» (часть I «Сравнительный взгляд на историю искусства в России и на Западе»): «Потому в изображении Богородицы с Христом-Младенцем иконопись избегает намеков на природные, наивные отношения, в которых с такою грациею высказываются нежные инстинкты между обыкновенными матерьми и их детьми. Древний тип Богородицы-Млекопитательницы, общий Западу и Востоку, на Западе получил самое разнообразное развитие; на Востоке же хотя и сохранился как остаток предания, но менее занимал воображение художников, нежели тип строгий…».[882]882
  Буслаев Ф. И. О литературе: Исследования. Статьи. М., 1990. С. 381 (курсив автора).


[Закрыть]

И все-таки, как продолжил мысль известный Есенину филолог Ф. И. Буслаев, русскому православию наиболее присущ «тип строгий, отрешенный от всяких намеков на земные отношения между матерью и младенцем. С этой целью Богородица изображается в нашей иконописи более задумчивою и углубленною в себя, нежели внимательною к носимому ею, и только наклонением головы иногда сопровождает она выражение на лице какого-то скорбного предчувствия, обыкновенно называемого “умилением”. Вообще в ней слишком много мужественного и строгого, чтоб могла она низойти до слабостей материнского сердца…».[883]883
  Там же (курсив автора)


[Закрыть] Однако такой тип православной Богородицы в сознании Есенина, вероятно, удачно гармонировал со сдержанным нравом родной матери.

Неразложимое святое материнство-девичество – «В три звезды березняк над прудом // Теплит матери старой грусть» (I, 143 – 1918) – трактуется современным литературоведом из Киева Л. А. Киселевой как изображенные на иконах символические знаки – звезды Богородицы до Рождества Христова, в Рождество и после Рождества.[884]884
  Это наблюдение было высказано канд. филол. наук Л. А. Киселевой (Киевский гос. ун-т. им. Т. Шевченко) на научно-практической конференции 2–6 октября 2002 г. (Москва – Рязань – Спас-Клепики – Константиново) перед школьными учителями.


[Закрыть] Есенин мог прочитать в статье «О народной поэзии в древнерусской литературе (Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 12 января 1859 г.)» уважаемого профессора Ф. И. Буслаева о сути «трех звезд» на головном покрове Богородицы. Полемическая перекличка Есенина с Ф. И. Буслаевым заметна в «Ключах Марии» (1918).

Ф. И. Буслаев привел длинную выдержку:

Из <Иконописного> Подлинника же взяты некоторые символические толкования живописных подробностей, напр., «В<опрос>. Что у Богородицы на главе три звезды? Отв<ет>. Прежде рождества дева, в рождестве дева, и по рождеству дева». В Сборном Подлиннике графа С. Г. Строганова: «О звездах, что пишутся на Пресвятой Богородице Иконе. Тремя бо звездами образует три великия тайны Пресвятой Богородицы. Первая великая тайна, яко Дева сподобися Бога плотию без семени родити, прежде бо рождества Дева. Вторая превеликая тайна, яко рождаемый рождьшей девства двери не вредны соблюде, Еммануиль бо глаголется, естества двери отверзе, яко человек, девства же затворь не разверзе, яко Бог: сего рождьшия и в рождестве Дева глаголется, и в лепоту, Бога роди, из него воплощена. Третья превеликая тайна, яко и по рождестве паки Девою пребысть. Ино толкование: и паки три звезды, яко той есть образ рождьшия нам Единого от Троицы Христа Бога нашего».[885]885
  Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 58.


[Закрыть]

Есенин начинает осознавать собственную мать в качестве влияющего на сыновнюю судьбу женского идеала только на расстоянии, когда покинул родительский дом.

Сопоставление родной матери с Богородицей становится допустимым у Есенина потому, что его матушка на своей родной земле родила также уникального человека: «Я, гражданин села, // Которое лишь тем и будет знаменито, // Что здесь когда-то баба родила // Российского скандального пиита» (I, 95 – «Русь советская», 1924).

Триединая в своей сущности героиня – этот наиболее сложный антропоморфный персонаж – явлена в составном образе небесно-земной матери, которая напрямую хотя и не названа матерью, зато вобрала в себя типичные для творчества Есенина богородично-материнские черты и отчетливо представлена топонимом в женском облике. По Есенину, библейская история творится в новейшее время, только перенесена в пределы Руси и воспринимается как извечно повторяющаяся биография Богоматери в ее национальном варианте святой русской женщины с младенцем на руках:

 
О Русь, Приснодева,
Поправшая смерть!
Из звездного чрева
Сошла ты на твердь.
 
 
На яслях овечьих
Осынила дол…
(II, 47 – «Пришествие», 1917).
 

Ощущение утраты привычной и дорогой прежней родины, осознаваемой как родное триединство (территория в женском облике, Богородица и одновременно собственная мать), рисуется как ее смерть: «Мать моя родина, // Я – большевик. // Ради вселенского братства людей // Радуюсь песней я // Смерти твоей» (II, 58 – «Иорданская голубица», 1918). Постепенно после Октябрьской революции 1917 г. «богородичная составляющая» родины перестанет быть актуальной для Есенина и исчезнет из его мировоззрения и творчества, а на место национальной родины встанет общемировая, где сравнение родины-матери с землей-матерью явится соположением единого высочайшего уровня: «Уж не село, а вся земля им мать» (I, 95 – «Русь советская», 1924).

Образ родины-матери у Есенина способен как разворачиваться до огромных размеров («вся земля им мать»), так и сворачиваться донельзя – до своей противоположности, до родины-мачехи: «Россия, родина моя! // Ты как колдунья дали мерила, // И был как пасынок твой я» (IV, 124 – «Не в моего ты Бога верила…», 1916). Но даже и в этом «оборотном инварианте» сохраняется триединство образа; его «богородичная составляющая» показана духовным ориентиром – «Где светит радость испоконная // Неопалимой купиной», а родительская составляющая представлена призывом – «О, будь мне матерью напутною // В моем паденье роковом» (IV, 124).

Еще один сложный и многосоставный образ родины-матери запечатлен в стихотворении «О родина!» (1917), написанном в эпоху библейской революционности Есенина и в пору создания поэтом цикла «маленьких поэм». В образе родины-матери содержатся три основных составляющих: 1) язычески-мифологическая, облеченная в звериную плоть и возведенная на небо в духе атмосферного мифа – «Труби, мычи коровой, // Реви телком громов»; 2) христиански-библейская, реализующая в иконном каноне три ипостаси в деталях своего облика – в трех звездах – «И утром на востоке // Терять себя звездой»; 3) земной женщины, родившей обыкновенного сына – «Отчаянный, веселый, // Но весь в тебя я, мать» (IV, 166). Есенинский лирический герой питает неоднозначные чувства к такой многоипостасной родине-матери. Поскольку она явлена в творческом сознании молодого человека в одной из своих ипостасей прекрасной Превечной Девой, то он мечтает возлюбить ее и «взять», но одновременно не может позволить себе совершить инцест с Матерью – в другой ее ипостаси: «Хочу измять и взять, // И горько проклинаю // За то, что ты мне мать» (IV, 167).

В ранней лирике Есенина имеется типичное для патетической поэзии клише, восходящее к народному выражению «правда-матушка»: «Тот поэт, врагов кто губит, // Чья родная правда – мать» (IV, 39 – «Поэт», 1912).

В поэзии Есенина заметна градация единого в своей основе природно-материнского образа на его разноколичественные составляющие, более и менее объемлющие территорию: «Пополам нашу землю-матерь // Разломлю, как златой калач» (II, 64 – «Инония», 1918); «Россия-мать!» (I, 99 – «Русь бесприютная», 1924). Соответственно высказывается неоднозначное, совершенно разное сыновнее отношение к матушке-земле. С точки зрения этно-лингвиста А. Б. Страхова, «представление о “земле-матери”, “земле – всеобщей Матери” было усвоено древними христианскими богословами из античности и из Ветхого Завета, спустилось в низовые жанры письменности и потом, отвечая потребностям народной земледельческой идеологии, попало в обряд и в фольклор».[886]886
  Страхов А. Б. Ночь перед Рождеством: народное христианство и рождественская обрядность на Западе и у славян / Palaeoslavica. XI. Supplementum 1. Cambridge; Massachusetts, 2003. P. 190.


[Закрыть]

Парадоксальное в своей сущности и одновременно достоверное, основанное на ласково-народном обращении «матушка» к пожилым монахиням проявление синкретического природно-богородичного материнского образа наблюдается в стихотворном воззвании: «Знаю, мать-земля черница, // Все мы тесная родня» (I, 98 – «Алый мрак в небесной черни…», 1915). В строках «Родина, черная монашка, // Читает псалмы по сынам» (IV, 116 – «Занеслися залетною пташкой…», 1915) оксюморонность образа, невероятного в действительности («черное духовенство» по обету не имело детей), снимается сразу двумя широкими обобщениями: 1) родины как всеобщей матери и 2) детей как общего достояния.

Наиболее близкий к фольклорной поэтике и, соответственно, крестьянскому миропониманию образ – это «Ты звени, звени нам, // Мать земля сырая» (II, 70 – «Небесный барабанщик», 1918).

Антропоморфный образ матери-природы выведен в природно-симво-лической характеристике привычного материнского занятия, перенесенного на небесно-мифологический уровень, а также в иносказании брачного (точнее – инцестуального) соития человеческого сына с матерью-землей: «И опять замелькает спицами // Над чулком ее черным дождь», «И вспашу я черные щеки // Нив твоих новой сохой» (II, 66 – «Инония», 1918). Ипостась матери-природы, явленная в каждой земной женщине, представлена в позднем периоде творчества Есенина строками: «Потому и прекрасные щеки // Перед миром грешно закрывать, // Коль дала их природа-мать» (I, 258 – «Свет вечерний шафранного края…», 1924).

Возвращаясь к «Инонии» (1918), подчеркнем необычность и уникальность образа матери. Она представлена в двух ипостасях: помимо небесно-мифологической матери, это также вполне земная женщина, однако живущая в авторски-мифологическом государстве-граде Инония и рассматриваемая поднятым на небеса сыном в зрительной позиции сверху вниз, в зеркальном отражении:

 
По тучам иду, как по ниве, я,
Свесясь головою вниз.
<…>
Вижу тебя, Инония,
С золотыми шапками гор.
Вижу нивы твои и хаты,
На крылечке старушку мать…
<…>
А солнышко, словно кошка,
Тянет клубок к себе
(II, 67 – «Инония», 1918).
 

Образ матери как реальной земной женщины в творчестве Есенина соотносится не только с родной матушкой, но находит разноликое воплощение в женщинах-мамах. Есенин варьирует образ матери, примеряет его к разным женским типам, создает целую палитру материнских качеств и индивидуальных судеб. Среди матерей – дворяночка, лишившаяся в Октябрьскую революцию 1917 г. поместья, – «дебелая грустная дама» (III, 176), о которой ее дочь рассуждала: «Тем более с старыми взглядами // Могла я обидеть мать» (III, 181 – «Анна Снегина», 1925). Среди матерей – «старушка-мать» (V, 59) Наталья Карева, заказавшая сорокоуст и затем кротко отправившаяся в Киево-Печерскую Лавру молиться за будто бы преставившегося сына. Среди матерей – и несчастная в семейной жизни Анна, которая посчитала смерть своего первенца расплатой за прелюбодеяние и потому утопилась в реке. Среди матерей – и несостоявшаяся как мать Лимпиада, которая расплатилась собственной жизнью и не успевшим родиться ребенком за не завершившуюся свадьбой любовь («Яр», 1916). Среди матерей – и утраченная мать Лимпиады: «…а на четвертом году ее мать, как она помнила, завернули в белую холстину, накрыли досками и унесли» (V, 26).

Повесть «Яр» интересна обилием и разнообразием жизненных оттенков материнских судеб – совершенно разных, но по большому счету одинаково трагичных, перекличкой одних проявлений материнства и тесным переплетением других. Единый в своей основе образ матери явлен в разных ипостасях – как в живущей на свете старушки-матери, так и в ее идеальной сущности: «Вчера мне приснилась Натальюшка. Она пришла ко мне в келью с закрытым лицом. Гадаю, не померла ли она…» (V, 66). Наряду с земными матерями незримо присутствует Царица Небесная: она властвует над человеческими жизнями, и к ней обращены материнские молитвы. Естественно, как к покровительнице всех матерей (и вообще всех людей) и идеальной праматери, родившей богочеловека, к Богородице обращены не только женские молитвы, но все человеческие мольбы и возгласы: «Мать скорбящая, – молился Анисим, – не отступись от меня»; «С спокойной радостью взглянула в небо и, шамкая, прошептала: “Мати Дево, все принимаю на стези моей, пришли мне с благодатной верой покров твой”»; «Житье мое доброе и во всем благословение Божьей Матери» (V, 59, 61, 66). В структурно-содержательную вязь материнских сюжетных линий вплетено довлеющее над всей фабулой природно-материнское начало, заложенное в обращении-призыве народной разбойничьей песни: «Не шуми, мати зеленая дубравушка, дай подумать, погадать» (V, 119).

В установившуюся советскую эпоху 1920-х годов с ниспровержением всего библейского и с вытеснением православного мироощущения Есенину пришлось откреститься от сущности Богородицы, низведя ее к подобию сказочного образа: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, Божьим Матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии» (V, 223 – «Предисловие», 1924). Поэту вторил и его друг А. Б. Мариенгоф, то ли поверивший авторской оценке Есенина и не заметивший творческой эволюции, то ли сам аналогично оценивавший его поэтические образы церковного толка: «А все многочисленные Иисусы в есенинских стихах и поэмах, эти Богородицы, “скликающие в рай телят”, эти иконы над смертным ложем существовали для него не больше, чем для Пушкина – Аполлоны, Юпитеры и Авроры».[887]887
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990. С. 250.


[Закрыть]

До революции образ сопричастной всей природе и особенно растительному миру Богородицы являлся типичным не только для Есенина, но вообще для русской литературы. Георгий Чулков в статье «Листопад» (из статейной подборки 1905–1911 гг.) рассуждал:

Этот миф о полевой Богоматери связан неразрывно с темою Руси… Вместе с мужиками Бунин молился Ей в открытом поле под старым крестом у березы. «Пресвятая Богородица, защити нас Покровом Твоим», – бессознательно шепчет поэт таинственные слова перед суздальской иконой Божией Матери, покровительницы полей.

И в стихах Бунин поет Ее:

 
Не туман белеет в темной роще —
Ходит в темной роще Богоматерь.
По зеленым взгорьям, по долинам
Собирает к ночи божьи травы.[888]888
  Чулков Г. И. Сочинения. Т. 5. Статьи 1905–1911 гг. СПб., 1912. С. 74.


[Закрыть]
 

Богородичный образ у Есенина при всей самостоятельности и оригинальности художественного воплощения по смысловой наполненности чрезвычайно близок бунинскому. Можно предположить, что Есенин восторгался «полевой ипостасью» Богородицы, созданной литераторами-предшественниками, и решил представить собственный инвариант. Есенину была близка философско-религиозная сентенция Н. Бердяева насчет русского православия, названного им «женской религиозностью»: «Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт».[889]889
  Бердяев Н. Судьба России… М., 1918 (репринт 1990). С. 10.


[Закрыть]

В повести «Яр» (1916) Есенин употребил поговорку, вложив ее в уста мужиков, недовольных требованием пристава выдать провожатого из числа крестьян для сопровождения в тюрьму деда Иена, взявшего полностью на себя убийство помещика: «Куды хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная» (V, 123). Подобное народное выражение до сих пор бытует в с. Константиново – в составе частушки:

 
Ты, товарищ, бей окошки,
А я буду дверь ломать.
В Соловки нас не угонят,
А тюрьма – родная
 

мать.[890]890
  «У меня в душе звенит тальянка…». С. 141.


[Закрыть]

Мы рассмотрели прямые «материнские образы» (в которых встречается лексема «мать») в трех ипостасях единой женской персоны: человеческая мать, родина-мать, природа-мать, а также более частные воплощения. Однако в творчестве Есенина имеются косвенные указания на иные разновидности материнского персонажа. Например, очеловеченный образ «Изба-старуха челюстью порога // Жует пахучий мякиш тишины» (I, 74 – «О красном вечере задумалась дорога…», 1916) легко может быть увязан с такими образами, как «моя одряхлевшая мать» и «старая мать» (I, 219, 245), которая прежде сидела на крылечке и кормила цыплят (см. II, 89). Совсем отдаленным первообразом, вероятно, повлиявшим на образ жующей «челюстью порога» старухи, оказывается сказочная Баба-Яга, которая живет в избушке и у которой «нос в потолок врос»: «Избушка повернулась…На печке лежит баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок».[891]891
  Афанасьев А. Н. Народные русские сказки: В 3 т. М., 1957. Т. 1. № 137. С. 279.


[Закрыть]

В соответствии с народными воззрениями предполагается, что родительница есть у каждого существа, в том числе у духов, даже у самых низменных персонажей быличек и сказок – у чертей. В неопубликованной редакции «Железного Миргорода» (1923) содержатся такие данные: «Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про “Лазаря”. Убирайтесь к чертовой матери…» (V, 267). Эпитет-эвфемизм слегка прикрывает понятную всем отрицательную сущность упомянутой в гневе родительницы: «Эй, в кнуты их всех, // Растакую мать» (III, 130 – «Песнь о великом походе», 1924).

Кроме того, у Есенина (как, наверное, у многих русских мужчин в переломную эпоху) представлено еще одно проявление образа матери – сниженное, вульгарное, неподцензурное (но народное и исторически сложившееся), давшее своим коренным наименованием языковую дефиницию: «матерное». Такое понимание образа матери в народе расценивалось как недозволенное, запретное. С православной точки зрения, оно считалось оскорбляющим заодно и образ Богоматери. Тем не менее оно широко проявлялось в фольклоре – только потаенном, секретном, дозволенном лишь в ограниченных закрытых компаниях близких людей (часто – исключительно мужчин). Так, имеется указание на использование бранной лексики «по матушке» в частушках с. Константиново:

 
Ветер дует, ветер дует,
Ветер дует вечерком.
Берегитесь, девки, бабы,
Начинаю матерком [892]892
  «У меня в душе звенит тальянка…». С. 177.


[Закрыть].
 
 
Ох, тюг-тюг-тюг,
Разгорелся наш утюг,
Я его утюгом,
А он меня матюгом [893]893
  Там же. С. 191.


[Закрыть].
 

По свидетельству Л. А. Архиповой, к настоящему времени «исчезли из обихода пугающие сельские поверья, вроде вот такого константиновского: “Кто ругается матом – у того земля под ногами прогорает на восемнадцать метров”».[894]894
  Цит. по: Казаков А. Л. Частушка – русская душа (От издателя) // «У меня в душе звенит тальянка…». С. 21.


[Закрыть]

Аналогичный взгляд на последствия ругани матом приведен в частушке с. Константиново:

 
Ухажер мой от земли
Ничуть не поднимается,
Оттого он не растет,
Что матерком ругается.[895]895
  «У меня в душе звенит тальянка…». С. 259.


[Закрыть]
 

Есенин в повести «Яр» (1916) отразил народное представление о том, что если уж кому и позволяется (но не приветствуется!) «матерная брань», то это зрелым мужчинам, а никак не парням: «У тебя еще матерно молоко на губах не обсохло ругаться по матушке-то» (V, 111).

В фольклорно-этнографическом контексте «матерная брань» подспудно связана с мотивом инцеста, рассматриваемого в архаических культурах в качестве особой стимуляции плодородного начала. Выросшее на этой почве понимание вседозволенности в эротическом смысле хронологически ограничивалось определенными праздничными вакханалиями – на Святки и Купальские игрища, гулянием на свадьбе после первой брачной ночи и др. Идеей карнавальности проникнуты эти разгульные увеселения. Однако подобный «матерный эротизм» строжайше запрещался в обычные дни.