Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Мироустройство наших предков в топонимах

Есенин интересовался проблемой, как представляли себе мироустройство наши предки и какой отпечаток накладывало на него религиозное мировоззрение. Так, в «Железном Миргороде» он писал о том, что напоминало ему «описание Козьмы Индикоплова, который уверял всех, что он видел то место, где земля сходится с пологом неба» (V, 273–274). Есенин имел в виду «Христианскую топографию» византийского путешественника и космографа VI века, где говорится о том, что «к краям земли с четырех ее сторон небо приклеено своими краями, образуя, так сказать, четырехугольный вид куба. На верху на высоте небо изгибается в виде свода в длину и образуется как бы большой купол…».[2046]2046
  Цит. по: Редин Е. К. Христианская топография Козьмы Индикоплова по греческим и русским источникам. М., 1916. Ч. 1. С. 110. (См. комм.: V, 409.)


[Закрыть] Аналогичное представление о сходящемся крае Земли с небом Есенин мог вычитать во фрагменте из работы Д. С. Мережковского «Лев Толстой и Достоевский», который процитирован у Н. А. Бердяева «О новом религиозном сознании»: «Надо полюбить землю до конца, до последнего края земли – до неба, надо полюбить небо до конца, до последнего края неба – до земли…» (см. комм.: V, 479). Внимание Есенина к космографии происходило от прочувствованной им мифологической концепции, согласно которой (как понимал ее поэт и воспроизводил в «Ключах Марии») «человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей» (V, 195).

14 февраля 1921 года Есенин принимал участие в «Литературном вечере», который был организован в Политехническом музее в Москве Вольной академией духовной культуры, основанной Н. А. Бердяевым. Имеется предположение о личном знакомстве поэта с философом.[2047]2047
  См.: Дроздков В. А. Ассоциация вольнодумцев в Москве (новые разыскания) // Новое о Есенине: Исследования, открытия, находки. Рязань; Константиново, 2002. С. 221, 223.


[Закрыть]

Личное имя Индикоплов (топонимическое по происхождению и сохранившее в своем составе географическое название, буквально означающее «пловец в Индию») фигурирует в «Инонии» в непосредственной контекстуальной близости со средневековым русским топонимом, образуя оригинальную историческую перекличку:

 
Плачь и рыдай, Московия!
Новый пришел Индикоплов (II, 63).
Есенинская топономика
 

Колоритную патетику суровой исторической эпохи в «Инонии» поддерживает и пара топонимов в сходной синтаксической конструкции:

Лай колоколов над Русью грозный – Это плачут стены Кремля (II, 62).

Особенности топонимической поэтики

Особенности топонимической поэтики проявляются на разных уровнях и имеют непосредственную связь с антропологической поэтикой, в узком смысле являясь ее разделом.

Во-первых, это количество топонимов, приходящееся на все художественное творчество писателя.

Во-вторых, разнотипность и структура географических имен (однотипность топонимов вряд ли возможна).

В-третьих, важно, в авторском ли повествовании появляются топонимы или они вкладываются в уста персонажей.

В-четвертых, выразительность языкового воплощения географического объекта определеяется его названием на родном или чужом языке. Географическое название может быть транслитерационно (и создавать макаронический эффект), литературно правильно или неграмотно, диалектно или окказионально, отражать современное разговорное или устаревшее произношение, соответствовать официальному стандарту или ориентироваться на местные нормы, быть сокращением и даже аббревиатурой и т. д.

В-пятых, показательно соединение ряда топонимов в одном сочинении; причем в некоторых текстах географических наименований оказывается достаточно, чтобы с их помощью автор мог проводить какую-нибудь важную для него идею или мысль, другие же произведения совсем лишены территориальных имен и не нуждаются в них.

В-шестых, интересно, черпает ли сочинитель топонимы из общего современного ему реестра топонимов или выбирает исторические, а также пользуется ли он топонимами-неологизмами и окказиональными находками других писателей. И тогда, подчиняясь общим законам цитирования, авторские топонимы получают вторую жизнь у писателя-восприемника.

Для особенностей есенинской топонимической поэтики характерно обилие «географических рядов»: Новгород и Новоград; Никола Радовица – Радовицкий монастырь – Радовицы – Радово – Радовские предместья. В ряде случаев топонимические ряды образованы именами в индивидуальном авторском написании и среди них нет ни одного официально утвержденного: Хороссан – Хоросан – Хоростан (правильно: Хорасан).[2048]2048
  Наблюдение Ю. Б. Юшкина на заседании Есенинской группы при обсуждении географического указателя к академическому Полн. собр. соч. Есенина 3 апреля 2001 г. в ИМЛИ.


[Закрыть] В сочинениях Есенина встречаются «топонимические корневые кусты»: Каспий – Закаспий – Каспийское море – Закаспийская железная дорога.

Географические названия, выступающие в качестве собственных имен другого типа и поставленные в кавычки, не считаются топонимами, хотя произошли от них. В сочинениях Есенина встречаются такие онимы в кириллическом и латинском написании, образованные от иноязычных топонимов: например, «Boт “Paris”» с примечанием «Пароход “Париж”» (V, 161).

Есенин употребляет топонимы по их прямому назначению – быть выразителями пространства и маркировать его, а также с другими, дополнительными целями (в переносном смысле). Иногда поэт создает тождественные синтаксические конструкции с включением в них в одинаковой позиции топонима и с обхождением без него: например, с обращением – «О Русь, взмахни крылами», «О Русь, малиновое поле» и «О девушка-березка, // Что загляделась в пруд?».

Интересная особенность есенинской поэтики – умение включать топоним в неточную рифму: «лилась струя – Австрия» (VI, 126).

Топонимы, овеянные литературной славой

Ряд употребленных Есениным топонимов имеет литературное и народно-легендарное происхождение: Баобабия, Бирнамский лес (из «Макбет» В. Шекспира), река Каяла (из «Слова о полку Игореве»), город Китеж (из легендарного предания о провалившемся в озеро Светлояр при вражеском нашествии городе), Лета (мифологическая река забвения в Древней Греции). Иногда Есенин ошибочно представлял себе сущность топонима, относил его к другому географическому разряду; однако допущенная неточность порой более явственно высвечивает есенинское представление о территориальном объекте как весомой метафоре и о его роли в культурной истории человечества. Так, фраза «кануть отзвеневшим потоком в море Леты» (V, 212 – «Ключи Марии», 1920) показывает, что, по мнению Есенина, Лета не река, а более емкое и обширное по размеру вместилище излишних элементов истории, нашедших свое забвение.

Еще одна группа топонимов – вполне реальная, расположенная в определенном земном месте и имеющая конкретную отметку на географической карте, и, тем не менее, носящая именно литературную славу, что обусловлено тянущейся за ними длинной писательской традицией. Для русских писателей таким местом стал Кавказ и Закавказье, Северный Кавказ с реками Дарьял и Кура, Сура (Пушкин, Лермонтов) с горой Казбек. Два стихотворения 1924 г. – «На Кавказе» и «Поэтам Грузии» – уже своими заглавиями топонимически ориентированны. В первом из них Есенин прослеживает географическую привязанность классиков XIX века к кавказской топонимике:

 
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне…
И Лермонтов, тоску леча…
И Грибоедов здесь зарыт… (II, 107–108).
 

Во втором звучит рефрен, сополагающий красоту поэтического слова вообще и стихотворную звукопись в частности с журчанием горных рек, овеянных эстетизмом русского классического стиха:

 
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и разговорах (II, 111, 113).
 

Однако к такому эстетизированному вЕдению Кавказа Есенин пришел не сразу: для изменения взгляда потребовался не один приезд поэта в Грузию, установление личностной сопричастности к кавказским ландшафтам и возникновение дружеских отношений с грузинскими литераторами. А раньше, 11 августа 1920 г., Есенин делился своими ощущениями от Кавказа в письме к Е. И. Лившиц, отправленном из Минеральных Вод: «Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри делалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и вс<его> проч<его>. Признаться, в Рязанской губ. я Кавказом был больше богат, чем здесь» (VI, 115). Есенин был трижды на Кавказе: в начале сентября 1924 – январе 1925; в апреле 1925; в августе 1925 г. Как видно из содержания этого письма и истории создания цикла «Персидские мотивы», написанного вдали от реальной Персии, в «топонимической поэзии» для Есенина важнее был умозрительный образ далекой страны (воспетой талантливыми литературными предшественниками), нежели действительное личностное созерцание ее ландшафтов и пейзажных красот.

Современный филолог А. Н. Захаров пишет: «Тема Востока полноправно вошла в русскую литературу уже в XIX веке с поэзией М. Лермонтова и Я. Полонского. В начале двадцатого столетия немало вдохновенных строк посвятил Востоку И. Бунин, автор “Завета Саади” и “Роз Шираза”. В 20-е годы к теме Востока обращались многие современники Есенина. Незадолго до Есенина <имеются в виду “Персидские мотивы”> в Иране побывал В. Хлебников, фрагменты его “восточных” стихотворений звучали в московских поэтических кафе, в его отзывах о Персии переплелись явь и сон, реальность и фантазия».[2049]2049
  Захаров А. Н. Художественно-философский мир Сергея Есенина. С. 186.


[Закрыть]

А. Н. Захаров замечает относительно поэтических мечтаний Есенина о Персии: «Поэт так глубоко проникся прелестью этого неповторимого мира, что сам отчасти поверил в то, что побывал в Персии. В трех из четырех известных вариантов автобиографии он указывает на это обстоятельство: “Сергей Есенин” (1922), “Автобиография” (1923), “Автобиография” (20 июня 1924). “Ах, и я эти страны знаю, // Сам немалый прошел там путь…”, – писал поэт о Персии в стихотворении “Эта улица мне знакома…” (1923)».[2050]2050
  Там же. С. 188.


[Закрыть]

Исследовательский интерес к есенинской топонимике порой порождает неожиданные вопросы. Так, Лариса Сторожакова ставит проблему соответствия заглавия поэтического цикла «Персидские мотивы» и изображаемого там ландшафта реальной географии, прочувствованной на себе Есениным или вымышленной им. Эссеист вопрошает: «Он хочет уехать и писать стихи о Персии? Но стихи эти он уже создал»; и дальше – «Воображаемые стихи о Персии, с едва уловимой фальшивинкой, загадочны. Может быть, зловещие опекуны в Персию все же свозили?».[2051]2051
  Сторожакова Л. Мой роман с друзьями Есенина. Симферополь, 1998. С. 8, 31.


[Закрыть]

Сохранилась импровизированная обложка сборника, подготовленная рукой Есенина, с названием «Рязань и Персия» (VII (3), 100 – 1925).

Этнонимические топонимы

Есенин применяет антропонимические по своему происхождению топонимы: Кайсацкая степь, Киргиз-кайсацкая степь, Киргизские степи. Первоначально у поэта такая «степная» топонимика применена в «Пугачеве» как типичная для описываемого времени, нанесенная на тогдашние карты; и служит она своей непосредственной цели – территориально привязать события. Однако потом Есенин уже в стихотворении «Ленин» (1924) по отношению к заглавному герою применяет один из этих топонимов – самый выразительный – «С лицом киргиз-кайсацкой степи» (II, 189 – др. редакция); причем употребляет его в антропонимическом смысле, который и был изначально заложен в этом географическом наименовании. Так этнонимический по происхождению топоним послужил у Есенина архаизации и эпичности героя, подчеркиванию преемственности народных вождей (Пугачев – Ленин), а также затронул его иноэтническое порождение («Вскормлённый духом чуждых стран»), чем обозначил чужеродность персонажа и его приход издалека.

В народных топонимических преданиях чужеземцы, пришельцы из далеких земель всегда обладают признаками, отличающими их от автохтонного населения: например, знанием и практическим применением магии, необычным (большим или малым) ростом, иной конституцией человеческого тела и т. д. Как правило, в сюжетах преданий чужаки рассматриваются отстраненно, как диковинные проявления человеческой природы; с ними случаются необычные происшествия или они вступают в конфликт с местным населением.

В соединении двух этнонимических эпитетов – чужого и своего (с национальной позиции автора); в сочетании действительного и кажущегося, подчеркнутого сравнительным союзом «как»; в совмещении исторически устаревшего и сохранившего свою актуальность этнических самоназваний; в наслоении друг на друга двух эпох – прошлого и настоящего, законченного во времени и продолжающегося; во всей этой топонимической наполненности заложена неоднозначность и противоречивость художественной сути ведущего героя, охарактеризованного уже с помощью топонима.

Известно присутствие Есенина вместе с Н. А. Клюевым на концерте народной песни киргиз-кайсаков (то есть киргизов и казахов) в Политехническом музее в Москве 24 октября 1923 года (VII (3), 334).

Есенин специально употребил затерянный в веках иноэтнический эпитет: он не соответствует реальному происхождению современного поэту государственного деятеля, который стал народным вождем и национальным героем; и потомки прежнего кочевого племени киргиз-кайсаков не имеют к нему никакого отношения. Мотив пришлости народного вожака неотделим от главных персонажей каждой из двух поэм и, подобно степным скитальцам киргиз-кайсакам, кочует из одной поэмы Есенина в другую.

Пугачев, охарактеризованный как «странник», «прохожий» и «в этом граде гость», который «пришел из далеких стран» (III, 8, 9, 11, 8), уставший в долгом пути и с заболевшей ногой, становится во главе уже вспыхнувшего казачьего восстания на Яике. Подчеркнем: он тоже пришелец и чужак. Ленин, уроженец в широком географическом смысле приблизительно тех же степей, приходит в Европу и покоряет Москву своими пролетарскими идеями, что не удалось его предшественнику, который шел походом на столицу. Это линия преемственности, выраженная в единственной общей для двух поэм вариации на тему топонима/топонимического эпитета. Есенин интуитивно ощущал парадокс ситуации, одновременно логической и абсурдной: многонациональной Россией с преобладанием в ней русских управляет степной кочевник, а что влекло за собой пришествие на Русь кочевых племен, хорошо известно из истории средних веков. И все-таки в такой антропонимической характеристике Ленина ярко высвечена автором территориально-знаковая фигура.

Баргузин – что за топоним?

Некоторые названия, введенные Есениным в его творчество, многогранны в смысловом аспекте и допускают множественность трактовок. И все-таки право первородства остается за топонимом, который на своем продолжительном историческом пути произвел омонимичные ответвления в сторону переносного смысла. Так произошло с Баргузином. У Есенина в «Поэме о 36» (1924): «А ты под кандальный // Дзин // Шпарь, как седой // Баргузин» (III, 141). Очевидна ассоциация со стихотворением Дмитрия Павловича Давыдова (1811–1888) с топонимическим заглавием «Думы беглеца на Байкале» (1858), которое уже спустя пять лет стало иметь хождение в народе в качестве необрядовой песни. Там имеются строфы с местными топонимами, перекликающиеся с есенинскими строками:

 
Славное море – привольный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка…
Ну, Баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко.
 
 
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в норах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
 
 
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка – миновала. <…>
 
 
Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд через них пробирался. <…>
 
 
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый…
 

Автор стихотворения – уроженец Восточной Сибири, жил в Ачинске, Верхнеудинске, Иркутске, Тобольске, изучал этнографию бурят, эвенков, якутов и занимался краеведением, прекрасно знал географию. Словоформа Баргузин в чисто географическом аспекте входит в ряд топонимов в самодостаточном виде или в аффиксальном образовании: Баргузин – река, впадающая в озеро Байкал, и названный по имени реки населенный пункт; Баргузинский хребет, Усть-Баргузин – поселение городского типа; Баргузинский заповедник (образован в 1916 г.).[2052]2052
  Баргузинский заповедник / Фото А. И. Фрейдберга; автор текста Л. Николаева. М., 1973. С. 4.


[Закрыть] Известно, что Есенин стремился повидать Байкал воочию, о чем он сообщал в письме к А. А. Берзинь 3 августа 1925 г.: «Живу в Мардакянах, но тянет дальше. Куда – сам не знаю. Если очучусь где-нибудь вроде Байкала, не удивляйтесь» (VI, 221).

Баргузин как название местного северо-восточного ветра, совпадающего по направлению с течением одноименной реки, вторичен по происхождению, имеет строгую географическую привязку к Забайкалью и зафиксирован в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля как областное словечко, неизвестное всем носителям русского языка и потому специально нуждающееся в пояснении.

Топоним как источник сюжета

Топоним может оказаться одним из побудительных мотивов для творчества. В этом плане интересна перекличка заглавия поэмы Есенина «Пугачев» (1923) с идентичным названием города. В 1918 г. город Николаевск (в 1835 г. так стала называться слобода Мечетная) был преобразован в Пугачев [2053]2053
  Поспелов Е. М. Имена городов: вчера и сегодня (1917–1992). М., 1993. С. 94.


[Закрыть]. В послереволюционный период было принято переименовывать названия, данные в честь царских особ, используя имена бунтарей прошлого. Не исключено, что Есенин задумал написать поэму «Пугачев» не только из-за состязательности с Пушкиным, написавшим «Историю Пугачевского бунта» и «Капитанскую дочку», изучавшим ради того архивные исторические документы и совершившим ознакомительную поездку по местам Пугачевщины. И не только под влиянием общего порыва отразить революционное настоящее через призму героического прошлого.

Возможно, подтолкнуть к созданию поэмы Есенина также могло случайное, в общем-то, знакомство с уроженцем далекого городка, именуемого в советскую эпоху Пугачев. Жительница д. Волхона (по соседству с с. Константиново) А. А. Павлюк, 1924 г. р., рассказала: «Мой родной отец. Про Серёжку он знал хорошо. Наш папаня – он пóмер в 92 года – Афанасий Мелентьевич Серёгин. <…> Он караулил коров, вот наших частников караулил коров. А он тогда говорил, папанька: к нам экскурсоводы ходили тогда, много ходили. <…> Он у нас был из города Пугачёва Куйбышевской области. Он во время Гражданской войны остался здесь. <…> И вот он тут женился. Так он тут и прожил с мамой с моей. Как Есенина видел? <…> Он вот рассказывал. Говорит: я там коров караулил, а он в шалаше стихи писал. Ну, как стихи? Это ещё рукопись его была. Вот. Рыбу ловили с ним вместя, вот, с бредням».[2054]2054
  Записи автора. Тетр. 8а. № 507 – Павлюк Анастасия Афанасьевна, 1924 г. р., д. Волхона (по соседству с с. Константиново) Рыбновского р-на, 13.09.2000. Согласно данным Е. М. Поспелова (см. предыдущ. сноску), г. Пугачев ныне относится к Саратовской обл., но расположен близко к пограничью с Самарской обл. При изменении административно-территориального районирования могла меняться его географическая принадлежность.


[Закрыть] Конечно, можно лишь предполагать некоторую связь двух фактов – написание Есениным поэмы «Пугачев» (1923) и его знакомство с выходцем из Николаевска-Пугачева.

Окказиональные географические обозначения

Еще одна интересная проблема есенинской топонимики – проследить путь образования топонимов в художественном тексте, выявить предысторию окказиональных географических обозначений, завуалированных автором и все-таки восстанавливаемых комментаторами его произведений; сопоставить вымышленные территориальные названия с реальными и осмыслить, почему потребовалось писателю заменить истинные места событий вымышленными. Здесь мог сработать целый комплекс причин:

1) соблюдение «закона жанра» художественного произведения;

2) нежелание выставлять напоказ скрытую от чужих и любопытных глаз жизнь земляков и свою собственную;

3) эстетический критерий предельной выразительности слова, в случае топонима более точно подбираемый писателем, нежели имеющийся в действительности;

4) недопущение конкретно-историческому топониму вступать в противоречие с идейно-содержательным принципом освещения вневременных и «вечных» тем;

5) создание с помощью сочиненного топонима дополнительных контекстуальных связей, более обширных по сравнению с существующими и распространенных на все творчество писателя: например, Радово (название села в «Анне Снегиной») – Радовцы (первоначальное заглавие поэмы «Анна Снегина») – Радовицы – Николо-Радовецкий/Радуницкий монастырь – праздник Радуница;

6) окказиональный топоним обычно построен по известной словообразовательной модели или по топонимическому типу, бывает ориентирован на фольклорный или литературный аналог и неизбежно вступает в определенные отношения с синонимичными географическими названиями (например, Белый Яр – Яр – белая вода – Беловодье) и т. п.

И сам Есенин создавал «говорящие» топонимы: Инония, Страна Негодяев.

Культурный ландшафт и топонимы

Осмысление художником слова мира в топонимическом аспекте существенно дополняет его представления о так называемом «культурном ландшафте». Под культурным ландшафтом понимается локализованная природно-культурная среда конкретного этноса, сообщества, а в его пространстве (независимо от уровня иерархии – отдельная деревня или крупный регион) отражены этнические особенности, своеобразие природных условий, хозяйственного освоения.[2055]2055
  См.: Калуцков В. Н. Топология культурного пространства – новая область работы для специалистов и краеведов. (На примере Зюздинского края) // VIII Герценовские чтения (Мат-лы науч. конференции). Киров, 2002. С. 59; см. также: Калуцков В. Н. и др. Культурный ландшафт Русского Севера / Семинар «Культурный ландшафт»: Первый тематический выпуск докладов. М., 1998; Калуцков В. Н. Основы этнокультурного ландшафтоведения: Учеб. пособие. М., 2000.


[Закрыть] Авторская топонимика в некоторой степени смыкается с культурным ландшафтом на уровне «топоса» – культурно-ландшафтной единицы пространственной организации. Под «топосом» понимают «местоназвание, обладающее территориальными, визуальными, семантическими и другими свойствами, которые могут быть выявлены и осмыслены только в рамках определенного культурного ландшафта».[2056]2056
  Калуцков В. Н. Топология культурного пространства… С. 60.


[Закрыть]

Вековой опыт освоения собственного насельнического, сельскохозяйственного, лесного, водного, дорожного и религиозного пространства привел местных жителей к насущной необходимости создать уникальную (вплоть до типовой диалектной) народную терминологию. Нужно было придумать и сохранить в памяти для далеких потомков географически ориентированные фольклорные жанры, отдельные устно-поэтические произведения с ведущей географической тематикой и даже их структурные части (топонимические предания, географические песни или песни-прозвища, топонимические частушки; пространственные зачины, сюжетные повороты с типовым мотивом трех дорог, постоянные места и др.). Условия естественной жизни потребовали создать свою топонимическую систему, части и элементы которой в совокупности отражают территориальные особенности культурного ландшафта. В произведениях Есенина эта культурно-ландшафтная терминология присутствует самым естественным способом: «Где-то вдали, на кукане реки» – то есть на песчаном бугорке – островке (I, 64 – «черная, потом пропахшая выть…», 1914). Есенин иногда нарочито, чтобы привлечь внимание искушенного московского и петербургского знатока и ценителя литературы, порой же непроизвольно вступал на тот же путь народно-терминологического освоения родного пространства, что и его односельчане. До сих пор в с. Константиново называют словом «барак» овраг: «Барак на месте молокозавода. Его пьяного черти затащили в барак…», подразумевался топоним Гришин барак [2057]2057
  Записи автора. Тетр. 8. № 147 – Вавилова Мария Николаевна, 1908 г. р., с. Константиново Рыбновского р-на, 03.10.1993.


[Закрыть].

Хочется добавить, что при путешествии по Рязанской земле, при знакомстве с ее коренными жителями возникают нюансы нового прочтения есенинских строк. Так, в «Поэме о 36» (1924) персонаж строк поначалу смотрится автохтонным поселенцем Сибири:

 
Глупый сибирский // Чалдон.
Скуп, как сто дьяволов, // Он.
За пятачок продаст (III, 153).
 

Поразительно, что в разных рязанских селениях до сих пор продолжает бытовать прозвище Чалдон: 1) в с. Б. Озёрки Сараевского р-на Чалдон – был «парень по имени Алексей, он молчаливый, неразговорчивый и, наверное, своенравный, как норовистая лошадь»; в с. Корневое Скопинского р-на известна пожилая жительница Чалдонка (записи автора летом 2006 г.). Следовательно, можно предположить, что у Есенина «на слуху» оказалось прозвище Чалдон, известное с детских лет по родной Рязанской земле, а не только вычитанное из сибирской краеведческой литературы или услышанное в далеких странствиях.

Есенинская топонимическая система основана на исконном народном понимании земного и небесного миров, реальной и религиозно-мифологической сфер как общемирового и нерасчлененного пространства – единого Космоса и Вселенной. У Есенина «ходит милостник Микола // Мимо сел и деревень» (II, 12 – «Микола», 1915), как и в народном сознании рязанского крестьянина путешествует по селениям Богородица (см. в главе 3).

Сам Есенин оказался создателем особой географической территории. По высказанному в 1970-е годы мнению филолога Е. Г. Уманской, поэт сотворил «“страну березового ситца”, которую не уместить в рамки деревенской Руси. Через полвека она поднялась до понятия всеобщности…».[2058]2058
  Уманская Е. Г. Сергей Есенин и литературное движение (1915–1923 гг.): Автореф…канд. филол. наук. М., 1972. С. 6.


[Закрыть] Принятая любителями поэзии «“есенинская Русь” стала той эстетической данностью, которая не требует поправок или объяснений».[2059]2059
  Там же.


[Закрыть]