Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Разнообразные народные дефиниции ног соответствовали народному представлению о том, по каким частям нижних конечностей можно определять судьбу. Так, в д. Волхона (близ с. Константиново) до сих пор бытует представление о возможности предвещать будущее человеку при помощи ног:

А вот там или синяк присóдишь: если в ногу он <домовой> там щипнёть тебя, в ногу – это хорошо… а вот если вот здесь окажется там, вот внутри ляжки – это, говорять, плохо будеть. <Почему? – Е. С.> Без ноги без этой – вот так говорять.[1215]1215
  Записи автора. Тетр. 8б. № 527 – Павлюк А. А., 1924 г. р., д. Волхона Рыбновского р-на, 13.09.2000.


[Закрыть]

Есенин воспел благодатную и всеохватную эротичность, разлитую в природе: «Так и хочется руки сомкнуть // Над древесными бедрами ив» (I, 125 – «Я по первому снегу бреду…», 1917).

Приведенные чуть выше примеры показывают, что артельная жизнь человека и его полное слияние с природой опирались на ноги в буквальном смысле: люди «вросли ногами крови в избы», «травы ворожбиные ноги ей кололи», «под ногами полынь да комли»; однако такое теснейшее единение было отнюдь не желанным, хотя и неизбежным.

Телесность человеческая и предметная

Понятие «тело» весьма широкое в русском языке, дифференцированное в разных областях знания. Известны «космические тела», «физические тела» и др. Есенин, помимо узко-специализированных наименований различных реалий «телами», применяет этот термин по-своему, окказионально, наделяя человека, разные предметы и явления телесностью как подмеченным у них доминирующим свойством, конституционным признаком.

В двух главах о «поэтике телесности» рассмотрены основные проблемы и художественные приемы, приведены примеры. Однако количество есенинских «телесных образов» невообразимо велико; при целенаправленном и тщательном их рассмотрении можно выявить не только новые нюансы авторского вЕдения телесности, но и получить всеобъемлющую картину – «человек во Вселенной». Интересны наблюдения над частотностью «телесных образов»: они в творчестве Есенина неравномерны (какие-то являются любимыми, существуют в изобилии и разнообразии, образуют «вариативные ряды»; другие единичны – например, нос). Проведенный анализ обозначил контуры проблематики, это лишь указание на будущее планомерное исследование.

Глава 8. Тема одежды в творчестве Есенина

Одежда как объект поэтики и атрибут цивилизации

Многообразие человеческий одеяний подразделяется на народную (крестьянскую) и городскую одежду; профессиональную и конфессиональную униформу (военный мундир, ученический костюм, монашеское и священническое одеяние), светское платье и лохмотья нищего и т. д.

Фольклорист П. Г. Богатырев в 1930-х годах подчеркивал: «В функциях костюма отражаются, точно в макрокосме, эстетические, моральные и национальные взгляды его носителей…».[1216]1216
  Богатырев П. Г. Функции национального костюма в Моравской Славии // Он же. Вопросы народного искусства. М., 1971. С. 354.


[Закрыть] Ученый выделил различные функции народного костюма: практическую, эстетическую, магическую, возрастную, социально-половую, праздничную, обрядовую, сословную, знаковую, региональную[1217]1217
  Там же. С. 340.


[Закрыть] и др.

Этнограф Г. С. Маслова в 1980-х годах отмечала: «Одежда, кроме своего основного назначения – предохранять человека от воздействия внешней среды, имеет, как известно, множество других разнообразных функций. Она носит ярко выраженный знаковый характер, являясь отметкой половозрастной, социальной, этнической, профессиональной и другой принадлежности человека».[1218]1218
  Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX – начала XX в. М., 1984. С. 3.


[Закрыть]

Практическое, утилитарное назначение одежды – предохранение человека от влияния внешней среды, соответствие костюма условиям труда – применялось повседневно и было свойственно будничной одежде.

Современные исследователи рассуждают о семиотике одежды: «изучение языка одежды сегодня – весьма актуальное занятие».[1219]1219
  Качук Г. Наряжаем тело – обнажаем душу. Рец. на: Сорина Н., Сорина Е. Тайны и секреты женской одежды // Работница. 2001. Октябрь. № 10. С. 11.


[Закрыть]

Кто носит одежду в фольклоре и литературе?

Казалось бы, ответ очевиден: человек. Тем не менее даже на примере творчества одного поэта видно, что это не совсем так. Имеется множество лиц (существ, персонажей) помимо человека, которые носят одежду. Они постоянно одеты или обряжаются временно, периодически, в зависимости от обстоятельств. Причем наряжаются они в человеческую одежду. Возникает вопрос: а существует ли какая-нибудь одежда, отличная от людской, совершенно иная? Пока что данных, позволяющих ответить утвердительно, нет. Получается, что вся одежда, когда-либо надеваемая на «нелюдей» (не в плохом смысле слова – имеются в виду духи природных стихий и хозяйственных построек), восходит изначально к человеческому костюму. Одежда «нелюдей» может отличаться от человеческой изменением каких-то деталей, другим способом ношения, однако значительной принципиальной разницы нет. Это еще раз свидетельствует, что человекоподобные существа сопоставлены с человеком, в том числе и как носящие одежду.

Одежда как символический атрибут и обязательная принадлежность человека

Для Есенина как вечного странника одежда являлась порой единственной его собственностью – всем скарбом, символизирующим дом. А. Б. Мариенгоф вспоминал, как поэт буквально носился со своей одеждой из одного дома в другой, чувствуя себя везде временным гостем: «Иногда он прибегал на Богословский с маленьким свертком. <…> Звучали каменные слова: “Окончательно… так и сказал ей: “Изадора, адьо!” // В маленьком свертке Есенин приносил две-три рубашки, пару кальсон и носки. // На Богословский возвращалось его имущество».[1220]1220
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990. С. 395 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Однако после мольбы А. Дункан Есенин опять отправлялся в особняк к супруге: экономка «Эмилия снова собирала сверток с движимым имуществом».[1221]1221
  Там же. С. 396.


[Закрыть]

Одежда может восприниматься как отвлеченный символ, знаменующий собой какое-то важное историческое событие. Товарищ Есенина по имажинизму В. Г. Шершеневич описал бравурное настроение «шапкозакидательства» эпохи Первой мировой войны, выразителем которого был общий друг художник Г. Б. Якулов (наст. фам. Якульян): «Когда началась война, Жорж, уже проделавший японскую кампанию, надел белые перчатки и обещал в этих перчатках войти в Берлин. Он взял крохотный чемоданчик и две смены белья: “Я куплю себе новое белье через две недели в Берлине!” // Легкая увеселительная прогулка “за бельем” затянулась. Мы “закидывали шапками”, немцы шапок не снимали и закидывали нас снарядами».[1222]1222
  Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги. С. 479 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] Так посредством «одежного кода» В. Г. Шершеневич изобразил психологическую сущность восприятия текущего исторического момента.

Роль одежды в обозначении эпохи и сути художественного произведения

Конкретный вид одежды или ее деталей может определять сущность исторической эпохи. Этот тезис хорошо иллюстрируется выводом А. Б. Мариенгофа – друга Есенина (он же упомянут автором как один из представителей описываемого стиля одежды): «И мы трое… заложив руки в карманы, – встали позади жирного лохматого карлика. Встали этакими добрыми молодцами пиджачного века».[1223]1223
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги // Мой век, мои друзья и подруги. С. 125 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В свою очередь, всякая одежда диктует новую манеру поведения. В данном случае костюм позволял закладывать руки в карманы, усовершенствовав с помощью своего покроя старинную бойцовскую позу – упирать «руки в боки», что отражено в народной поговорке.

С представлением эпохи при помощи одежды коррелирует способ называния художественного сочинения также посредством «одежной номинации». Так, тот же А. Б. Мариенгоф написал в 1922 г. «Поэму без шляпы» со строками:

 
С поэм снимая траурные шляпы, —
Провожаем.[1224]1224
  Там же. С. 140.


[Закрыть]
 

Безусловно, Есенину были хорошо известны «одежные заглавия» произведений его друзей-имажинистов: «Руки галстуком» А. Б. Мариенгофа, «Человек в черной перчатке» В. Г. Шершеневича и др. Подобных «одежных принципов» в художественных произведениях и высказываниях Есенина не наблюдается.

Правда, у Есенина имеется ряд специально не озаглавленных произведений, однако их первые строки, функционирующие как заглавные, содержат одежные номинации: «Белая свитка и алый кушак…», 1915 (IV, 112), «Без шапки, с лыковой котомкой…», 1916 (IV, 146), «Я иду долиной. На затылке кепи…», 1925 (IV, 224), «Голубая кофта. Синие глаза…», 1925 (I, 282). Над одним стихотворением Есенин размышлял, то озаглавливая по первой строке (с обозначением одежды), то давая ему заглавие (без упоминания одежды): «Пойду в скуфье смиренным иноком…», 1914–1922 (I, 40, 300, 316) – оно же «Инок» в другой редакции.

«Одежный код» являлся столь важным для поэта, что помимо «одежного озаглавливания» он ввел в заглавную первую строку лексику, связанную с семантическим полем одежды: «Я одену тебя побирушкой…», 1915 (IV, 99). Также Есенин уподобил головному убору внешний облик цветка, создал его своеобразный портрет с помощью «одежного знака» и вывел его в заглавной строке: «Под венком лесной ромашки…», 1911 (I, 19). Этот принцип подобия «одежного озаглавливания», несомненно, важен для понимания поэтики одежды писателя.

Одежные омонимы и дериваты, образующие не-одежное семантическое поле

В русском языке встречаются «одежные омонимы» и «одежные дериваты», образованные от названий частей одежды благодаря традиционным представлениям о сути одежды, но относящиеся к иному семантическому полю, далекому от обозначения одеяний человека. В повести Есенина «Яр» (1916) имеется «одежный омоним» – рукав реки: «Это был остров затерявшегося рукава реки. <…> Но как-то дед Иен пошел драть лыки орешника и переплыл через рукав рек<и> на этот остров» (V, 93).

Яркий пример «одежного деривата» – получение Есениным от будущей тещи оценки черты своего характера при помощи такого приема словообразования. О. К. Толстая жаловалась дочери С. А. Толстой-Есениной в письме из Москвы от 12 августа 1925 г.: «Ведь ты подумай, благодаря непрактичности и халатности С. А. я целое лето не выхожу из неприятностей».[1225]1225
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы / Под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. С. 358. № 105 (курсив автора).


[Закрыть] От покроя халата с широкими длинными рукавами, мешающими ведению домашней работы, произошло понятие «халатность», синонимичное небрежности, неумелости и невнимательности. Сам Есенин в творчестве употреблял лексему «халат» как обозначение конкретной региональной разновидности верхней одежды (в крестьянской среде не существовало «домашнего халата» в противоположность дворянскому), но не «халатность».

Нормативность способов ношения и изображения одежды

Давней русской традиции присуща нормативность в географически-локальном типе одежды, в способах ее ношения и даже хранения (в определенных видах укладки в сундуки). При жизни Есенина эти неписаные правила обращения с народной одеждой сохранялись в сельской местности на Рязанщине (в особо «глухих» ее уголках южной части, удаленных от центральных дорог и не подвергшихся влиянию цивилизации). Хотя родное село Константиново не относилось к подобным «медвежьим углам», тем не менее Есенин имел возможность сталкиваться с жесткими нормативными традициями в отношении крестьянской одежды в других рязанских селениях. Безусловно, Есенину приходилось видеть некоторые разновидности рязанского народного костюма на приезжавших по делам в Рязань коренных уроженцах разных уездов Рязанской губ. Проходя обучение во Второклассной учительской школе в крупном торговом селе Спас-Клепики Рязанского у., юноша, безусловно, обращал внимание на трансформацию исконного клепиковского народного костюма, в котором уже в начале ХХ столетия допускались изменения в тканях и покрое. Позже поэт мог слышать от Н. А. Клюева, около года жившего у сектантов Данковского у., о более строгих обычаях местных крестьян относительно правил изготовления и использования повседневной и праздничной одежды. Во всяком случае, проблемы относительного постоянства и новомодной изменчивости традиционной одежды не остались вне поля зрения наблюдательного поэта.

Показательно, что традиционность народного костюма во всех своих проявлениях подчиняется всеобщей регламентации человеческого бытия в его основополагающей сущности. Русский народный костюм типологичен. Предустановленные предками правила изготовления, ношения, хранения и передачи по наследству крестьянской одежды в своей каноничности соотносятся с предписанностью изображения внешнего облика библейских деятелей (русская иконописная традиция изначально ориентирована на византийскую и догматична).

Ф. И. Буслаев в статье 1866 г. «Общие понятия о русской иконописи» (часть II «Русский Иконописный Подлинник») указывал на настоятельность соблюдения предписаний рукописного руководства по русскому иконописному письму: «…писать подобия священных личностей в том отличительном характере, как это завещано в писаниях и на древнейших иконах… а также относительно одежды…».[1226]1226
  Буслаев Ф. И. О литературе: Исследования. Статьи. М., 1990. С. 399.


[Закрыть] Ф. И. Буслаев привел множество выписок, как в Подлиннике рекомендовано изображать типы одежд и их цвета. Вот один из примеров изображения Рождества Христова:

Три Ангела Господня зрят на звезду: переднему риза лазорь, второму бакан, третьему празелень; а четвертый Ангел Господень пастырю благовестит: риза на нем киноварь, испод лазорь; на пастухе риза бакан. Волсви принесоша ему дары: на старом волсве риза вохра с белилы, на втором риза лазорь, испод бакан, на третьем киноварь, испод празелень. Колпаки на них аки на трех отроках (то есть фригийские шапочки, подробность, согласная с древнехристианскими и древними византийскими изображеньями). На другой стороне вельми наклонен Ангел Господень, рукою благословляет пастыря: риза киноварь, испод лазорь; а под ним стоит пастырь с трубою (как в погодинском Подлиннике): риза на нем бакан, пробелена лазорью. А Богородица и с своим Предвечным Младенцем. А под Богородицею стоит девица наклонна, льет воду кувшинцем в сосуд, а руки у нее по локти голы, а на ней риза празелень. Пред нею сидит баба Соломея, а у нее на коленях (пропущено: вероятно, Христос-Младенец); а сидит на стуле баба, на ней риза бакан, лазорью пробелена, испод – срачица до поясу; на голове куколь с празеленью. А против бабы сидит Иосиф на камени, а против него стоит пастырь, стар, во овчей власенице с посошком, а посошок суковат. Плешив.[1227]1227
  Там же. С. 406 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть]

В отношении одежды из древнерусской иконописи и ее толкований Есенин позаимствовал три момента: 1) названия одеяний (риза, сорочка); 2) колористические соотношения; 3) а также названия красок, в некоторых случаях преобразовав их в цветовые определения и атрибутивные глаголы: «На лазоревые ткани // Пролил пальцы багрянец» (IV, 93 – 1915); «Не твоя ли шаль с каймою // Зеленеет на ветру?» (I, 35 – «На плетнях висят баранки…», 1915); «Утро щебетало в лесу птичий молебен и умывало зеленый шелк росою»; «…мать, как она помнила, завернули в белую холстину, накрыли досками и унесли»; «На нем была белая рубашка…» (V, 35, 26, 53 – «Яр», 1916); «И в одежде празднично белой // Ждать, когда постучится гость» (I, 144 – «Хорошо под осеннюю сырость», 1918) и др.

При рассуждении насчет нормативности ношения одежды очень важно уяснить, в отношении кого ставится вопрос. То, что является нормой для мужчины, будет нарушением этикета для женщины, а что является обязательным для человека, окажется противоположным для природного духа, пожелавшего вдруг принять человеческий облик. Особенно зримо это выглядит при сравнении запахивания и застегивания верхней одежды. По народному верованию, по застегнутости одежды на правую полу или на левую можно судить, кем в действительности является первый встречный – человеком или стихийным духом. Можно даже уподобиться ему, поменяв запахивание одежды на противоположное, – чтобы избавиться от нежелательного общения с духом. Однако эти рассуждения действительны в конкретную историческую эпоху – например, во времена Есенина, когда и мужчины, и женщины запахивались одинаково – на правую сторону. (Теперь женщины запахиваются налево; в 2003 г. появились и такие модели женских пиджаков, которые застегиваются сверху на одну сторону, а снизу на другую.)

Другой аналогичный пример разграничения человека и человекоподобного стихийного духа (обычно – лешего) заключается в надевании одежды налицо и наизнанку. Опять же, чтобы отвратить от себя природного духа, надо при встрече с ним вывернуть свою одежду наизнанку.

Стихийным духам в плане особенностей ношения одежды уподоблены ряженые – обычные люди, сознательно принявшие на себя разные личины на Святки и свадьбу в Рязанской обл. (см. ниже).

Характеристика человека – свадебного чина или отдаленного участника свадьбы – происходит в свадебном фольклоре посредством характеристики его одежды, например, в наговоре дружка перед поездкой к венчанию:

 
Ах вы, молодые ребятки,
Косые на вас заплатки!
Как вы бежали,
Заплатки на вас дрожали,
Коней у нас перепугали.[1228]1228
  Записи автора. Тетр. 1 № 389 – Самохвалова Анастасия Степановна, 73 г., с. Бутыково Клепиковского р-на Рязанской обл. Зап. М. Д. Максимова и Е. А. Самоделова в августе 1987 г.


[Закрыть]
 

Первое ритуальное надевание одежды

Одежда может быть рассортирована как детская и взрослая, детерминирована по возрастам, представлена по полосоциально-возрастному статусу (девичья и женская – мужская). Являясь атрибутом всякого жизненного этапа, маркером конкретного положения человека в обществе, одежда (особенно народный костюм) высвечивает и постулирует важные обрядовые моменты, среди которых особенно значимым является первое ритуальное надевание одежды. Каждое первое одевание человека в новый наряд ритуальным способом воспроизводит древнюю мировоззренческ ую идею первичности, первозданности, первородности – с одной стороны, и приобщения, вовлечения в сообщество, сопричастности – с другой.

К ритуалам первого надевания одежды, по своей сути являющимися отголосками архаических инициаций, относятся следующие: ребенка заворачивали в отцовскую рубаху вместо пеленки, чтобы передалась родительская сила; поневу набрасывали сверху на девушку при наступлении половой зрелости как знак, что можно просватывать невесту, или сразу после венца как символ приема молодой в сообщество замужних женщин; копытообразная сорока или рогатая кичка надевалась на новобрачную как показатель расцвета ее женственности и детородных способностей и т. д. Эти ритуальные моменты были широко распространены на Рязанщине при жизни Есенина. Одежда могла быть новой или, наоборот, старой при совершении ритуала первого ее надевания – в зависимости от типа ритуала. Не говоря о ритуальном первом надевании одежды (будь то младенческая, крестильная, свадебная или смертная рубаха и прочие виды платья), фольклорист В. И. Еремина утверждает, что «переодевание новорожденного, новобрачных и умершего символизировало одно и то же – изменение сущности человека».[1229]1229
  Еремина В. И. Ритуал и фольклор. Л., 1991. С. 141.


[Закрыть]

Близкое к первому ритуальному надеванию одежды наблюдается в применении новой одежды при совершении сельскохозяйственного ритуала календарного цикла, что, по крестьянскому мировоззрению, способствует обновлению природы. Старожилы с. Константиново сообщают о засевании зерном своей полоски земли: «У старшего: он понимаеть всё. Рубаху новую одевал: чтоб хлеб был чистай, хорошай».[1230]1230
  Записи автора. Тетр. 8б. № 568 – Морозова Анастасия Павловна, 90 лет, с. Константиново Рыбновского р-на Рязанской обл., 14.09.2000.


[Закрыть] (Ср. надевание новой, неношеной одежды на покойника – см. ниже.) Еще одно ритуальное назначение одежды встречается в обрядах жизненного цикла, в которых реальные элементы одежды могут даже не употребляться, но фигурировать символически. Так, например, в свадебном обряде с. Константиново в ритуале «разносят сыр»: «Ну, вот подошла, например, я… И говорю: “Отрежьте мне, пожалуйста, на платью. Я вот последнее надела, и больше у меня нет”. Вот они уж отмеряют. Я им говорю: “Я маленькая, мне четыре метра хватит”. Вот они обои – жених с невестой – берутся за руки и целуются 4 раза: вот они мне отрезали».[1231]1231
  Записи автора. Тетр. 8а. № 479 – Цыганова Анастасия Ивановна, 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть] В соседней д. Матово: «Или вот у нас обычно: “Ой, дорогие мои, дайте мне на платье пять метров!” Они вот так берутся сами собой <за руки – показывает – лицом друг к другу>: раз-два – до пяти раз».[1232]1232
  Записи автора. Тетр. 8а. № 494 – Титова Мария Ивановна, 1924 г. р., с. Константиново Рыбновского р-на, 13.09.2000.


[Закрыть]

Есенин в своем творчестве также показал отдельные части свадебной одежды. Так, строки «Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты» (I, 28 – «Выткался на озере алый свет зари», 1910); «А пойду плясать под гусли, // Так сорву твою фату» (I, 20 – «Темна ноченька, не спится…», 1911); «Развевай кайму фаты» (IV, 114 – «Плясунья», 1915) рисуют облик невесты на поздней стадии развития крестьянского свадебного костюма начала ХХ века, заимствующего некоторые детали из городского типа этой ритуальной одежды. Поразительно, что у Есенина иногда появление изображения фаты предшествует возникновению правового статуса невесты: «Развевай кайму фаты. // Завтра вечером от парней // Придут свахи и сваты» (IV, 114). В девушку-невесту персонифицирована Рязань с помощью образа фаты: «Под фатой варяжской засынькой // Коротала ночку темную» (II, 194 – «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе», 1912).

«Фата» трактуется как «женское легкое покрывало (обычно – из кисеи, тюля, кружева, шелка и т. п.), закрывающее лицо и верхнюю часть тела», «свадебный головной убор»; впервые в форме «фота» и со значением «повязка», «покрывало» встречается в «Хожении» Афанасия Никитина, 1466–1472 гг.; слово арабско-персидское, родственное древнеиндийскому.[1233]1233
  См.: Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 305.


[Закрыть]

Другая часть свадебной одежды представлена в сравнительном плане: «Он готов нести хвост каждой лошади, // Как венчального платья шлейф» (II, 86 – «Исповедь хулигана», 1920).

С ритуальным надеванием одежды соотносится обрядовое снимание ее (после употребления в последний раз). Это касается родильной сорочки и одежды, в которой человек умер. В с. Константиново в ритуале с предсмертной одеждой человека явно просматриваются древние мировоззренческие черты: душа может попасть водным путем в загробный мир, отделенный от земного мира водяным пространством. Однако старожилы села допускали варианты нахождения потустороннего царства – на небесах (душа туда устремляется с дымом), под землей (куда опускают покойника в могилу). Поэтому в родном селе Есенина поступали так с одеждой покойника:

До девять дён его бельё не надо носить, а потом мы его по воде по речке пускаем. А кто сжигаеть, кто закапываеть в землю. А нá реку бросють – она и поплывёть. Это говорять: легче всего. <…> К вечеру пускають: отнесуть и пустють – она поплывёть.[1234]1234
  Записи автора. Тетр. 8б. № 579 – Морозова А. П., 90 лет, с. Константиново, 14.09.2000.


[Закрыть]

Народное представление об уплывании души покойного по реке в иной мир угадывается по соответствующей лексике (относящейся к семантическому ряду «реки») в письме Есенина к другу юности Г. А. Панфилову в 1913 г.: «Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека. Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет Бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит» (VI, 51). Сплав народного мироощущения с книжными представлениями о пути в загробный мир получил поэтическое отражение в ряде произведений: «С-за гор вереницей // Плывут корабли. // В них души усопших // И память веков» (II, 42–43 – «Октоих», 1917); «Все годы текут в водоем» (III, 171 – «Анна Снегина», 1925).