Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Понятие души породило ласковое называние человека и ласкательное обращение к нему – «душка», которое Есенин употребил в «Письме к сестре» (1925): «Да, губили, душка!» (II, 157). Подобное, еще более уменьшительно-ласкательное обращение новобрачного к жене «Душечка ты моя Марьюшка» известно по народной обрядовой песне «Бьется хмителица, // По лугам расстилается», которую на Рязанщине «поют молодым на свадьбе за столом».[1097]1097
  РГПУ. 1972. Тетр. 6. № 80 – с. Печерниковские выселки Михайловского р-на.


[Закрыть] В подборке г-на Востокова «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890) содержатся разные пословицы и пословичные выражения о душке-душеньке и их варианты: «Променяешь душку, а выменяешь вертушку» и «Променял душку, а выменял игрушку, хотя и спохватишься, но не ухватишься»; «Юшенька, душенька, ты и не рад, что любит тя Матрюшенька».[1098]1098
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. К. 14. Ед. хр. 343. Л. 21, 21 об., 29 об. – Востоков. Пословицы и поговорки… 1890.


[Закрыть]

По мысли Есенина, душа неразрывно связана с сознанием и своим присутствием отграничивает человека от животного; ощущение собственной души в теле противоположно состоянию сна – так в дружескую переписку проник художественно-философский мотив сна души: «…жить и не чувство<ва>ть себя, т. е. своей души и силы, как животное. Так жить – спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно»; «Печальные сны охватили мою душу» (VI, 13, 16. № 6, 9). Есенин разбивает общепринятый тезис об уникальности человеческой души, являющейся нераздельной и цельной. Есенин готов отдать, разделить или, наоборот, объединить свою душу с дорогим человеком: «Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства… Но больше всего одна душа – к благородным стремлениям»; «…не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души…»; «и снова готов положить свою душу за право своих собратьев» и «я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу»; «и некому мне открыть свою душу»; «Все ведь мы поэты-братья. Душа у нас одна…» (VI, 10, 12, 21, 57, 153. № 4, 6, 12, 34, 130).

Обычно душа понимается Есениным как нечто раскрытое для проникновения извне разных субстанций, поэтому становится возможной грамматическая конструкция с косвенным (то есть с предлогом) винительным падежом: «глагол + “в душу”»: «Радугой тайные вести // Светятся в душу мою» (I, 34 – «Сыплет черемуха снегом…», 1910); «Твое солнце когтистыми лапами // Прокогтялось в душу, как нож» (II, 63 – «Инония», 1918); «Дует в души суровому люду // Ветер сырью и вонью болот» (III, 36 – «Пугачев», 1921); «Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу» (V, 192 – «Ключи Марии», 1918); «И с того, поднявшись над болотом, // В душу плачут чибис и кулик» (I, 232 – «Каждый труд благослови, удача…», 1925) и др. Представление о разверзтости, раскрытости души позволяет использовать обсценную, ругательную лексику как средство достучаться до человеческой личности, воздействовать на нее: «И спьяну в печенки и в душу // Костит обнищалый народ» (III, 174 – «Анна Снегина», 1925). Однако при некоторых обстоятельствах душа имеет свойство закрываться и не пропускать никакие веяния извне, что у Есенина показано с помощью той же грамматической конструкции, только с отрицанием: «Ничто не пробилось мне в душу, // Ничто не смутило меня» (III, 168 – «Анна Снегина», 1925).

Душа, в отличие от тела, не показана в предметном виде, не имеет точно очерченной формы (во всяком случае, в понимании Есенина). Однако она может исходить из тела, не утрачиваясь при этом совсем: сравните народное выражение «изливать душу». У Есенина это представление воплощено во фразах «Всю душу выплещу в слова» (II, 161 – «Мой путь», 1925) и «Если хочешь здесь душу выржать, // То сочтут: или глуп, или пьян» (III, 74 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Таким образом, можно говорить о «движениях души»: есенинские примеры свидетельствуют о перемещении души внутрь тела и наружу.

Душа является вместилищем персонифицированного в христианском понимании добра и зла, между коими ведется извечная война: «Но коль черти в душе гнездились – // Значит, ангелы жили в ней» (I, 186 – «Мне осталась одна забава…», 1923). Более привычно представление о душе как хранилище (пусть врéменном) «душевного состояния»: «В его душе живут виденья» (IV, 7 – «Поэт», 1910–1912); «В душе моей покой» (IV, 62 – «Село (Пер. из Шевченко)», 1914); «Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг» (I, 223 – «Прощай, Баку! Тебя я не увижу…», 1925). Морфологически душа как некое вместилище выражена формой «в душе».

При отсутствии четких контуров и вещественного наполнения, Есенин рассуждает в «Ключах Марии» (1918) о многомерности духовной субстанции: «Человеческая душа слишком сложна для того, чтобы заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты» (V, 211).

Казалось бы, всякая человеческая личность как подобие Божие наделена душой, однако встреча с человеком недостойным, безнравственным, непорядочным вынуждает засомневаться в этой аксиоме, и тогда правомерен вопрос (хотя бы риторический): «Имеешь ли душу?» (III, 162 – «Анна Снегина», 1925). Более того, оказавшись за границей и насмотревшись многочисленных материальных благ европейской цивилизации, Есенин отказывает ей в духовности и, следовательно, в душе – в противовес русскому человеку с его богатой душой: «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину» (VI, 140). Но и раньше, обращаясь к библейским персонажам, Есенин отказал в наличии души Саломее, потребовавшей в качестве награды за прекрасный танец отрубить голову Иоанну Крестителю: «Целуй ты уста без души, – // Но близок твой час расплаты!» (II, 28 – «Певущий зов», 1917). Таким образом, для Есенина оказывается возможным отрицательный ответ насчет наличия души у человека.

Отрицательно-качественная характеристика души также может сильно снижать общую оценку человека: «Они ж, воровские души» (III, 166 – «Анна Снегина», 1925).

Наоборот, расположение к доброму человеку подчеркивается упоминанием души и является типичным индивидуальным клише разговорного стиля персонажа (например, в «Анне Снегиной» так изъясняется мельник – устно и письменно): «Старуха за милую душу // Оладьев тебе напекла», «Сергуха! За милую душу! // Постой, я тебе расскажу!», «Мне мельник прислал письмо: // “Сергуха! За милую душу!”», «Сейчас я за милую душу // Подарок тебе передам» (III, 164, 167, 183, 186 – «Анна Снегина», 1925). Многократно подчеркнутое выражение «за милую душу» оказывается не только «визитной карточкой» мельника, но становится рефреном всего произведения и вместе с большой частотностью лексемы «души» придает особенную душевность поэме, создает задушевный лирический лад.

Понятие души иногда выступает у Есенина эквивалентом человеческой личности: «Но в квартире // Как будто ни души» (III, 112 – «Страна негодяев», 1922–1923); «Все неловкие души // За несчастных всегда известны» (III, 190 – «Черный человек», 1923–1925); «Они ж, воровские души» (III, 166 – «Анна Снегина», 1925). К душе относятся как к самостоятельной личности: «В этом мире немытом // Душу человеческую // Ухорашивают рублем» (III, 60 – «Страна негодяев», 1922–1923). Из народной поговорки «Чужая душа – потемки» взята дефиниция, отраженная в главном правиле и назначении поэта в стихотворении Есенина «Быть поэтом – это значит то же…» (1925): «Кровью чувств ласкать чужие души» (I, 267).

Раздвоение человеческой личности выражается в невозможном, на первый взгляд, отделении души от натуры человека, в проявлении самостоятельности души: «Веселись, душа // Молодецкая!» (III, 119 – «Песнь о великом походе», 1924); «Но у меня была душа, // Которая хотела быть Гамлетом. // Глупая душа, Замарашкин!» (III, 57 – «Страна Негодяев», 1922–1923). К душе можно обращаться как к объективированному предмету, отдельной персоне: «Стой, душа! Мы с тобой проехали // Через бурный положенный путь» (I, 215 – «Несказанное, синее, нежное…», 1925).

Душе как метафизической сущности, при всей неопределенности и неуловимости ее формы, присуща способность к трансформации, к переходу из одного качества и состояния в другие субстанции. Есенин в «Иорданской голубице» (1918) усматривал уносимые на небеса человеческие души в виде летящего осеннего гусиного клина: «Гусей крикливых стая // Несется к облакам. // То душ преображенных // Несчислимая рать» (II, 57). Здесь явно прослеживается идея Преображения Господня, перенесенная и опущенная с божественного небожителя на человеческий уровень. Однако человеку свойственно ценить жизнь, поэтому лирический герой не намерен торопить момент метаморфизма души в птицу: «Чтоб душа, как бескрылая птица, // От земли улететь не могла» (IV, 281 – «Синий день. День такой синий», 1925).

В с. Константиново до сих пор сохранилось поверье о птице – предвестнике смерти, стучащей в окно (особенно ночью).

Тем не менее не вера «в переселение душ» (V, 189), констатированная Есениным в «Ключах Марии» (1918), и уж, конечно, не мысль о смерти наблюдается в высказывании односельчанина поэта: «Лошади были такие – так запрягай и сажай подругу, и понеслась душа в рай!».[1099]1099
  Записи автора. Тетр. 8б. № 601 – Ефремов Николай Иванович, 1934 г. р., с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть]

Как видно по «Ключам Марии» (1918), для христианина (и православного литератора, в том числе) постижение божественной сущности собственной души/духа обусловлено голгофскими страданиями Христа: непосвященный (в данном случае – футуризм) «не постиг Голгофы, которая для духа закреплена не только фактическим пропятием Христа, но и всей гармонией мироздания… <…>…Образует с ним знак того же креста, на котором висела вместе с телом доска с надписью I.Н.Ц.I» (V, 209–210).

В творческом плане Преображение рассматривалось Есениным как «задача человеческой души» выйти из-под «лунного влияния» старого мира и оказаться «в нашей горнице обновленной души», особенно «в такие священнейшие дни обновления человеческого духа» (V, 211).

По мнению современного филолога А. Н. Захарова, «душа – еще один концептуальный сквозной образ, важнейший есенинский символ».[1100]1100
  Захаров А. Н. Художественно-философский мир Сергея Есенина: Дисс…докт. филол. наук. М., 2002. С. 233.


[Закрыть] Из наблюдений А. Н. Захарова вытекает возможный вывод о том, что понятие «душа» (по частотности употребления и особенностям характеристики) выступает одним из критериев для периодизации творчества Есенина. Исследователь указывает: «Прослеживается и эволюция души лирического героя Есенина. В 1910–1913 гг. это в основном “больная душа”, в 1914–1917 гг. – преображенная, вешняя, простая, нетронутая, невинная, смиренная, чистая, ласковая и радостная, грустящая только о небесах, потому что “она нездешних нив жилица”. <…> В 1920-е годы у лирического героя Есенина – уже “осенняя” душа, с которой “стряслась беда”. Это многогранная, сложная и противоречивая душа…».[1101]1101
  Там же. С. 233–234.


[Закрыть]

В искусстве Есенин увидел идею всеобщей знаковой одушевленности – «с чудесным переплетением духа и знаков», «в устремлении духа»; там явлены «знаки выражения духа» (V, 193, 194, 197).

Ипостаси человеческого тела

Хранилище души в земной жизни человека – его тело. В своем творчестве Есенин затронул вопрос о мифическом и ветхозаветном происхождении человеческого тела (см. главу 6). В «Ключах Марии» (1918) он процитировал строчку из народного духовного стиха «Голубиная книга» с утверждением возникновения человеческого организма из природного материала – в согласии с ветхозаветной трактовкой о сотворении Богом человека из глины или земного праха: «Тело от сырой земли» (V, 195). На следующей странице Есенин привел еще две подобных в мировоззренческом аспекте цитаты из разных мифологий мира и древнерусской литературы по поводу божественного сотворения человека и мира во взаимосвязи друг с другом: «Эдда построила мир из отдельных частей тела убитого Имира. Индия в Ведах через браман утверждает то же самое, что и Даниил Заточник: “Тело составляется жилами, яко древо корением”» (V, 196). В ином сопоставительно-аллегорическом плане – более бытовом и одновременно высокодуховном (идущем от библейских понятий «хлеба насущного» и «хлеба небесного») – Есенин ранее представил в «Яре» тело, питаемое кровью: «Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело, и не узнала Анна своего свекра» (V, 65).

Широко распространенная и ярко выраженная у Есенина символика человека-растения и человека-зверя в какой-то мере опиралась на современные поэту оккультные и мистические течения философской мысли. Например, в не оставленной без внимания поэтом книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916) Н. А. Бердяева говорится об антропософии Рудольфа Штейнера: «В человеке есть физическое тело, общее у него с минералами, и эфирное, общее с растениями, и тело астральное, общее с животными. Так восходит Штейнер в составе человека до “я” и до “духа” и вскрывает божественное в человеке. Человек включает в себя весь космос, от камня до Божества, и на нем отпечатлелась вся мировая эволюция».[1102]1102
  Бердяев Н. А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека // Он же. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 88.


[Закрыть] Усмотреть «в человеке наслоения всех планов бытия»[1103]1103
  Там же.


[Закрыть] помогает в том числе определение многообразных подходов Есенина к обрисовке человеческого тела.

Есенин показывает тело как явленное само по себе, данное природой и неприкрытое одеждой, тело как объект изображения: «Косули услышали плеск воды и сквозь оконца курчавых веток увидели нагое тело» (V, 93 – «Яр», 1916) и др. Также автор упоминает тело в ином качестве – как фигуру самостоятельную или как часть человеческого организма.

Идущее от фольклорной поэтики определение «тело белое», встречающееся в былинах и других жанрах устной народной словесности, применил Есенин в «Яре» (1916) к персонажу в расцвете сил: «Белое тело Филиппа скользнуло по краю невода и слабо закачалось» (V, 86). Наоборот, применительно к до срока постаревшему Анисиму, к «стогодовалой» старухе Паране или к пожилому Ваньчку в том же «Яре» Есенин употребил другие, индивидуально-авторские эпитеты к телу: «Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело…»; «Лежала тайна в груди ее, колотила стенки дряблого закоченевшего тела…» и «Ваньчка раздели наголо, дряблое тело, пропитанное солнцем, вывело синие жилы» (V, 65, 105, 24).

В «Анне Снегиной» (1925) показано качественно иное состояние тела молодой помещицы – заглавной героини произведения: «И тело ее тугое // Немного качнулось назад» (III, 181). Такое определение тела отчасти восходит к народному представлению о телесной красоте «девки на выданье»: «Девка у вас в теле»[1104]1104
  Серин П. А. Свадебный обряд с. Новая Пустынь Шиловского р-на // Материалы и исследования по рязанскому краеведению / Рязанский областной институт развития образования. Рязань, 2003. Т. 4. С. 151.


[Закрыть] – такой формулой оценивали девушку при сватовстве выбравшие ее сваты от жениха (с. Новая Пустынь Шиловского р-на Рязанской обл.).

В ряде произведений изображены физиологически-реалистические ощущения крестьян, то подвергшихся справедливому наказанию за воровство – «Принес он крючковатых тычинок, повернул хлюста спиною и начал, подвострив концы, в тело ему пихать…» (V, 50 – «Яр», 1916), то неожиданно для самих себя напустившихся с топорами на обидчиков-соседей – «От звона и скрежета стали // По телу катилась дрожь» (III, 159 – «Анна Снегина», 1925). Намек на болезненное, изнуренное состояние тела с одновременной просьбой помочь высвободить его содержится в обращении арестанта к собратьям в «Поэме о 36» (1924): «Вы помогите // Мне // Тело мое // Поддержать» (III, 149).

Безотносительно к размеру, родовое понятие тела прямо названо в ряде произведений: «Купая тело в ветре и пыли» (III, 12 – «Пугачев», 1921) и др. Само тело может быть большим и малым, тучным и худым. Изнуренность странствующих «богомолов» в стихотворении «Сторона ль моя, сторонка…» (1914) вызывает сочувствие Христа: «И впилась в худое тело // Спаса кроткого печаль» (I, 54). В народных говорах слова «худой», «худоба» обозначают не только стройность, но также болезненность и исхудалость, вызванную нездоровьем человека.

Объединение тела и души в высшем христианском смысле, метафорически поданное через символику восковой свечи, возводит поэтику телесности на высший духовный уровень: «Догорает золотистым пламенем // Из телесного воска свеча» (I, 136 – «Я последний поэт деревни…», 1920).

Явно сниженная параллель к христианскому представлению о хлебе как Теле Господнем приведена в «Яре» (1916) в диалоге паломницы с побирушкой: «“Зубов нет, – шамкает побирушке, – деснами кусаю, кровью жую…” – “Телом своим причащаешься, – говорит побирушка. – Так ин лучше Богу заслужишь…”» (V, 113). И уж совсем вызывающе-богохульно звучит девиз богоподобного лирического героя – новоявленного «пророка» в «Инонии» (1918): «Тело, Христово тело // Выплевываю изо рта» (II, 61).

В эротическом плане тело служит объектом и мерой любовных ласк, монолитом слиянности мужского и женского начала: «Так и хочется к телу прижать // Обнаженные груди берез» (I, 125 – «Я по первому снегу бреду…», 1917); «Хорошо выбивать из тела // Накаляющий песни гвоздь» (I, 144 – «Хорошо под осеннюю свежесть…», 1918). Единение с каким-либо существом (необязательно с человеческим) осуществляется с помощью телесных ласк: поэт адресовал собаке строку – «Поцелую, прижмусь к тебе телом» (I, 208 – «Сукин сын», 1924).

Лексема «тело» и ее дериваты в метафорическом виде обозначают у Есенина человека в целом, личность, помещенную поэтом, как правило, в смертельную, погибельную ситуацию: «За чей-то чужой интерес // Стрелял я мне близкое тело» (III, 160 – «Анна Снегина», 1925); «Догорает золотистым пламенем // Из телесного воска свеча» (I, 136 – «Я последний поэт деревни…», 1920). Здесь и далее интересны есенинские словесные модели, номинирующие тело человека по разным его параметрам – твердости, цвету: «Закрывая телесную медь?» (I, 257 – «Свет вечерний шафранного края…», 1924). Объединение тела и души в высшем христианском смысле, метафорически поданное через символику восковой свечи (см. выше), возводит поэтику телесности на высший духовный уровень.

В фольклоре Рязанщины встречаются следующие пословицы и поговорки с упоминанием тела: «В таком теле умрёшь, сам на кладбище дойдёшь»; «Нет никому дела до чужого тела»; «Своя рубаха к телу ближе».[1105]1105
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. К. 14. Ед. хр. 343. Л. 6 об., 17 об., 23 – Востоков. Пословицы и поговорки… 1890.


[Закрыть]

В произведениях эпистолярного жанра в гораздо большей степени, нежели в художественных сочинениях, Есенин применяет народные фразеологизмы, построенные на упоминаниях разных частей тела в различных ситуациях. Иногда он по нескольку раз в своем эпистолярии варьирует особо понравившееся ему фольклорное речение-клише: «Ну, да с глаз долой и из сердца вон…»; «…ему это к лицу…» и «однако серьезные мысли в этом письме мне сейчас не к лицу» (VI, 130, 221; 113, 138). Множество клишированных изречений сосредоточено вокруг образа руки, что обусловлено действительностью многообразной жестикуляции, в том числе и этикетного характера, или является выражением фигуральности: «… и не подал ему руки»; «…я с удовольствием протягиваю вам руку примирения…»; «У вас эту книгу и Госиздат оторвет с руками»; «нет под рукой бумаги…»; «Или рука твоя уж так крепко приросла к редакторскому столу, что и оторвать ее трудно?»; «…тогда в умелой рамке, в руках умелого мастера они выглядят по-другому» и «Жму вашу руку» (VI, 57, 83, 190, 197, 227, 231).

Телесные дефиниции у Есенина: общепринятые и оригинальные

Человеческое тело именуется также телесами; в «Песни о Евпатии Коловрате» звучит мораль в духе древнерусской «Повести о Горе-Злочастии» о победе хмеля над человеческим телом, уравненным с растением: «Зелено вино – мыслям пагуба, // Телесам оно – что коса траве» (II, 178). В процитированном в «Ключах Марии» (1918) духовном стихе обращено внимание на генетическое родство человеческой и растительной телесности: «На происхождение человека от древа указывает и наша былина “о хоробром Егории”: “У них волосы – трава, // Телеса – кора древесная”» (V, 190). В «Песни о хлебе» (1921) словом «телеса» характеризуется подобие хлебных колосьев слабому человеческому телу: «И цепами маленькие кости // Выбивают из худых телес» (I, 151). Приведенные примеры свидетельствуют о том, что у Есенина термин «телеса» является показательным знаком уподобления человека растению и употребляется при сопоставлении человеческого тела с травянистым стеблем или стволом растения.

По отношению к ребенку (даже в иносказательном, аллегорическом плане) Есенин применяет уменьшительно-ласкательное словечко с соответствующим «малоразмерным» эпитетом – «тельце»: «Мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества. Мы должны вырвать из их звериных рук это маленькоетельце нашей новой эры, пока они не засекли его» (V, 210 – «Ключи Марии», 1918).

В крупном плане человеческое тело представлено фигурой и тушей: «И мне отвечает туша» (III, 158 – «Анна Снегина», 1925); о Ленине в одноименном отрывке сказано: «Он меня // Влечет не по своей фигуре» (II, 143). В этом кратком описании намечено скрытое противопоставление хлипкого тела (его части будут рассмотрены далее) и мощного духа. Поданная без гиперболизации фигура революционного вождя начала ХХ века отличает его от былинных богатырей – дородных и статных молодцев, выделявшихся своей телесной мощью из толпы и в одиночку сражавшихся либо с целым конным войском, либо с одиночным противником-великаном, к тому же часто наделенным волшебной силой.

В эпистолярном жанре тело с его внутренним наполнением, с упором на телесные внутренности названо Есениным «организмом» – в письме к Г. А. Бениславской от 20 декабря 1924 г. из Батума: «Только благодаря дьявольскому организму избежал воспаления легких» (VI, 193). Иносказательно тело представлено «в коробке мускулов» (V, 238) пролетария-поэта в заметке с условным названием «О сборниках произведений пролетарских писателей» (1918).

Тело также именуется туловищем. Следуя солярно-лунарной мифологической концепции, Есенин в «Ключах Марии» (1918) подразделяет человеческий остов на две части: «Туловище человека не напрасно разделяется на два световых круга, где верхняя часть от пупа подлежит солнечному влиянию, а нижняя – лунному» (V, 209). Туловище выступает как основной массив тела персонажа в «Яре» (1916): «Хвать старуху за горло и туловищем налег…» (V, 48).

Центральная часть легкой девичьей фигурки – стан с плечами – воспета Есениным в стихотворении «Не бродить, не мять в кустах багряных…» (1916) и изображена как сопричастная божественному сотворению тела жены из глины или ребра первочеловека со вдуванием Богом души: «Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи – // К светлой тайне приложил уста» (I, 73). Есенин читал в Библии: «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. // И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа» (Быт. 2: 22, 23). Мечта поэта о земном блаженстве – находиться у любимой девушки «В крепких объятиях стана» (I, 260 – «Воздух прозрачный и синий…», 1925).