Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Обиходные предметы – современники и «очевидцы» Есенина (о махотке)

С мемориальными есенинскими местами, ставшими в своем роде культовыми для поклонников творчества поэта, связано трепетное отношение к тамошним обыкновенным бытовым предметам, возведение обыденных вещиц в ранг «немых свидетелей» судьбы Есенина. Москвич Валерий Иванович Логинов, собравший с 1969 по 2002 гг. коллекцию из 110 кувшинов из разных стран мира, гордится экземпляром, приобретенным у односельчан Есенина. Журналист Светлана Пшеничнова написала об этом событии в статье «В хороводе кувшинов»: «Интересен и кувшин из села Константиново, от соседей Есенина. Выпросил он <коллекционер> кувшин, который “видел” Сергея Есенина. Интересно, что кувшин до нынешнего времени исправно нес свою службу в деревенском хозяйстве».[2369]2369
  Пшеничнова С. В хороводе кувшинов // Новый вкус. 2002, октябрь. № 3. С. 7.


[Закрыть] Как видно, обычный предмет домашнего обихода овеян славой причастности к великим деяниям, подобным творчеству, которое архетипически всегда уподоблено акту первотворения и по сути является им. Так рождаются мистические истории в духе народных «генеалогических» преданий или мифов о «культурных героях-первопредках». Кувшин в составе мифологического «посудного кода» встречается в строках стихотворения «Хулиган» (1919), процитированных автором в статье «Быт и искусство» (1920), что доказывает большую значимость символики кувшина для Есенина: «Взбрезжи, полночь, луны кувшин // Зачерпнуть молока берез!» (I, 154; V, 218).

Разновидность кувшина под местным диалектным названием «махотка», предназначенная для хранения молока, воспета Есениным в ряде сочинений, где является знаком-маркером спокойного патриархального быта и привычной обустроенности уютного домашнего мирка: «Старый кот к махотке крадется // На парное молоко» (I, 46 – «В хате», 1914); «На пол капал огуречный сок и сливался с жилкой пролитого из махотки молока» и «тихо ответила и зазвенела в дырявой махотке березовыми углями» (V, 8, 25 – «Яр», 1916). Уроженка с. Константиново Дорожкина Мария Григорьевна, 1911 г. р., показала нам махотку и сообщила об ее повседневной и обрядовой роли в послевенчальном свадебном ритуале битья горшков, бытовавшем и при жизни Есенина: «…и в эти махóтки клали мелочь. И эту мелочь – махóтку били середи пола. И вот невеста должна собирать, как она: сляпая или она не сляпая? Соберёть она деньги или не соберёть? Вот она собирала в эту махóтку – она уж, махóтка, раскóлоная. Это она уж так, в руку собирала. <…>…Махóтка-то у меня есть, я могу такую махотку показать. А вот в эти махóтки мы собирали молоко. Вот нальёшь молоко, она устоится, и сметану собираешь. А это на твóрог пойдёть».[2370]2370
  Записи автора. Тетр. 8а. № 412 – Дорожкина Мария Григорьевна, 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть] Другая жительница села – Морозова Анастасия Павловна, 90 лет – подтвердила сведения о ритуальном использовании махотки в свадебном ритуале битья горшков при «поисках ярки»: «Их на рынке продавали, и молоко цедили в эти глиняные махотки. <…> Прям как входють в избу, гуляють-гуляють вот на свадьбе и вот прям в избе раз-раз – колоть. Они пустые были, ничего в них не было, а просто горшок расколола: так положено его колоть».[2371]2371
  Записи автора. Тетр. 8б. № 577 – Морозова Анастасия Павловна, 90 лет, с. Константиново, 14.09.2000.


[Закрыть] Махотка запечатлена в частушке:

 
Ой, ты, Маня дорогая,
Не хвались походкой,
Руки, ноги колесом,
Голова махоткой [2372]2372
  «У меня в душе звенит тальянка…». С. 250.


[Закрыть].
 

Есенин в народных преданиях

В 1930-е годы фольклористами-собирателями впервые зафиксированы песни-переделки есенинских стихотворений. Еще не проведен тотальный просмотр государственных архивов на предмет извлечения оттуда таких текстов, разбросанных по разным хранилищам рукописей. Пока таких текстов известно крайне мало, но все-таки они есть и уже своим существованием свидетельствуют: народ не предал забвению творчество Есенина, изъятое в ту эпоху с полок библиотек, а ученые-«полевики» сохранили фольклорные переделки, спрятав их в архивные недра до лучших времен.

Такие тексты не атрибутированы в полной мере, не указано даже имя Есенина как создателя первоосновы для будущей фольклорной песни – и означает это одно из двух или вкупе оба явления: 1) подтверждение авторства не требовалось – Есенин был слишком известен каждому; 2) среди собирателей не приветствовалось раскрытие есенинского имени (вероятно, поэтому и не назывались пофамильно исполнители). Есенин сам о себе или его современники в жанре фольклорного биографического предания сочиняли россказни о том, как будто бы легко, без напряженной работы мысли и без черновиков, он сочиняет стихи. И. Правдина и В. Земсков приводят (со слов сестер поэта) такое обоснование явлению фольклоризации есенинского способа работы над стихом: «…Есенин тут же прекращал работу, если в комнату входили посторонние. Когда нужно было работать, Есенин запирался, а на дверях вешал записку: “Никого нет дома”. Все это и породило легенду, что стихи Есенину давались легко, что он почти не работал над ними».[2373]2373
  Правдина И., Земсков В. Как работал Есенин // Молодая гвардия. 1967. № 6. С. 303.


[Закрыть] Опровергнуть эти домыслы очень легко: стоит посмотреть лишь черновики Есенина к поэме «Пугачев», когда правка одной только строки достигает однажды 31 варианта! (III, 305–308; есть также 28, 23, 21 вариант – III, 322, 231, 201 и др.).

Иногда реальный факт обрастает домыслами, живет жизнью фольклорного предания с многообразными вариантами, различаясь в деталях. Например, в воспоминаниях С. Г. Скитальца (Петрова) краска, которой писали имажинисты стихи на монастырских стенах, получила осмысление как деготь (очевидно, под влиянием народного обычая вымазывать дегтем ворота «нечестной» девушке; а монастырь был женским!): «Он и начал с ними куролесить! Недавно написал дёгтем на стенах Страстного монастыря неприличнейшее кощунство!..».[2374]2374
  Скиталец С. Г. Есенин / Публ. Н. Г. Юсова // Памир. 1992. № 9/10. С. 186. Перепечатка из: Русское слово. Харбин, 1926, 2 апреля – с подписью: Сц.


[Закрыть] (См. также главу 5.)

Показательно, что у Есенина с его друзьями-имажинистами находились последователи. Так, Есенин в ночь с 27 на 28 мая 1919 г. «опубликовал» в качестве «стенной поэзии» на Страстном монастыре стихи «Господи, отелись!» и «Вот они, толстые ляжки…» (см.: IV, 474–476; VII (1), 392 и др.) – и этот поступок был запечатлен в газетах «Вечерние известия Моссовета» и «Известия ВЦИК» от 30 и 31 мая 1919 г. Спустя год на стенах того же монастыря кто-то – «должно быть, комиссар, громадными буквами написал один из советских девизов: “Не трудящийся да не ест”», а вечером какой-то остряк «добавил к этому изречению одно только корректирующее слово: “Конины”».[2375]2375
  [Б. п. ] Быт Москвы // Свободные мысли. Париж, 1920. 11 октября. № 4. С. 3.


[Закрыть] Парижская газета «Свободные мысли», зафиксировавшая этот случай, дала оценку смельчаку: «И внес тем самым житейскую правду московской жизни».[2376]2376
  Там же.


[Закрыть]

Есенин и сам охотно создавал о себе предания. Так, Н. Д. Вольпин в своих воспоминаниях «Свидание с другом» привела есенинское биографическое предание: «Слушаю рассказ Сергея о том, как он, молодой поэт, сидит на задворках дворца (Зимнего? Царскосельского? Назвал ли он? Не припомню), на “черной лестнице” с Настенькой Романовой, царевной! Читает ей стихи. Целуются… Потом паренек признается, что отчаянно проголодался. И царевна “сбегала на кухню”, раздобыла горшочек сметаны (“а вторую-то ложку попросить побоялась”), и вот они едят эту сметану одной ложкой поочередно!».[2377]2377
  Вольпин Н. Д. Указ. соч. С. 260.


[Закрыть] Н. Д. Вольпин сопроводила воспоминание своим комментарием: «Выдумка? Если и выдумка, в сознании поэта она давно обратилась в действительность. В правду мечты. И мечте не помешало, что в те годы Анастасии Романовой могло быть от силы пятнадцать лет. И не замутила идиллию память о дальнейшей судьбе всего дома Романовых. Я слушаю и верю. Еще не умею просто сказать: “А не привираешь ли, мальчик?” Напротив, я тут же примериваюсь: не царевна ли та твоя подлинная любовь? Но уж тогда свершившееся в Свердловске не могло бы не перекрыть кровавой тенью твой горшочек сметаны!».[2378]2378
  Там же.


[Закрыть]

У Есенина есть сонет «Моей царевне», условно датируемый 1913–1915 гг. (IV, 49); имеются строки «Плачет девушка-царевна у реки» (I, 30), «Как живу я царевной, тоскую» (IV, 122) и «Пойдем, пойдем, царевна сонная» (IV, 124) из стихотворения «Зашумели над затоном тростники…» (1914), «Русалка под Новый год» (1915) и «Не в моего ты Бога верила…» (1916). Образ царевны встречается в народных сказках и песнях и был известен Есенину с детства. В повести «Яр» (1916) описана ситуация исполнения фольклорной песни о царевне: «Карев сидел в углу и смотрел, как девки, звякая бусами, хватались за руки и пели про царевну» (V, 53). Все эти произведения написаны до пребывания поэта на военно-санитарной службе и чтения им стихов в Царском Селе в присутствии императрицы с дочерьми.

А вот на концерте по случаю посещения императрицей Александрой Федоровной с дочерьми лазарета при строительстве Фодоровского собора в Царском Селе 22 июля 1916 года Есенин прочитал только что написанное стихотворение «В багровом зареве закат шипуч и пенен…», предназначенное царевнам: «Приветствует мой стих младых царевен // И кротость юную в их ласковых сердцах» (IV, 145).

Советская действительность подталкивала Есенина к выбору среди всех царских дочерей царевны Анастасии. По свидетельству Ю. Н. Либединского, Есенин увлекся спектаклем театра Мейерхольда: «…рассказывал мне вкратце о том, что, видимо, больше всего интересовало его в “Мандате”. “Деревенскую девку нарядили, понимаешь, царицей, посадили в сундук, наша обывательская белогвардейщина вся с ума сошла, все ей кланяются, – царская дочь Анастасия вернулась на царствование в Москву!” – весело говорил он. Не знаю, прочел ли он “Мандат”, или уже видел его, или ему рассказывали о спектакле».[2379]2379
  О Есенине. С. 185.


[Закрыть] Если образ лжецаревны из театральной постановки в изложении Есенина (вероятно, и в действительности) смотрелся карикатурно, то у самого поэта имелись все основания считать себя представленным подлинной царской дочери на памятном ему вечере в Царском Селе, куда он был приглашен читать свои стихи в период армейской службы.

По мнению современных литераторов Станислава и Сергея Куняевых, в переданном Н. Д. Вольпин «фантастическом сюжете не случаен даже тот факт, что… поэт выбрал из четырех княжон именно Анастасию, которая потом якобы спаслась от расстрела и лишь совсем недавно скончалась в Англии…»[2380]2380
  Куняев С. Ю., Куняев С. С. Сергей Есенин. М., 1995. 1-е изд. (Сер. «Жизнь замечательных людей»). С. 9.


[Закрыть] (свидетельство Ю. Н. Либединского исследователями не привлечено). Закономерно внимание поэтов начала ХХ века к Анастасии Романовой с ее «говорящим» именем, предвещающим сложный жизненный путь по подобию умирающего и воскресающего божества. Как считают отец и сын Куняевы, Анастасия «воскресла» в «Погорельщине» (1928) Н. А. Клюева в облике опозоренной и забывшей свое имя России.[2381]2381
  См.: Там же. С. 14.


[Закрыть]

Крестины по-есенински

Возникает вопрос-предположение: не способствовал ли сам Есенин активной фольклоризации всего с ним связанного? Известно, что Есенин на основе народной семейной обрядности (во многом основанной на религиозных обрядах и таинствах), импровизируя, творил собственные ритуалы, которые были созвучны эпохе или пародировали литературную ситуацию. А. Б. Мариенгоф писал, что Есенин намеревался устроить совершенно необычайные крестины его сыну Кириллу, родившемуся летом 1923 г.: «Я наполню купель до краев шампанским. Стихи будут молитвами. Ух, какие молитвы я сложу о Кирилке! <…> Чертям тошно будет, а святые возрадуются. <…> Назначаю крещение на четверток».[2382]2382
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги. С. 217.


[Закрыть] Эти крестины не состоялись: будто бы вмешалась мистическая сила, следуя народной логике хронологической несостоятельности – «После дождичка в четверг», а вовсе не из-за реального противодействия тещи А. Б. Мариенгофа!

И в отношении собственных детей к крестинам Есенин подходил как к литературному, а не к христианскому таинству. В. С. Чернявский сообщал об этом: «…к новым книгам и стихам Белого он относился с интересом и иногда с восхищением. Нравился ему и, как ни странно, казался лично близким “Котик Летаев”. Некоторую кровную связь с Белым он хотел закрепить, пригласив его в крестные отцы своего первого, тогда ожидаемого, ребенка. Но впоследствии крестным его дочки Тани, родившейся после отъезда Есениных из Петрограда, записан был я. Белый крестил второго “есененка” – Котика».[2383]2383
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 125.


[Закрыть] Думается, что Есенин хотел не только пригласить в крестные отцы Белого, но назвать ребенка в честь его литературного персонажа, поэтому пришлось дожидаться рождения сына.

Пятью годами раньше предполагавшихся крестин Кирилки в «Ключах Марии» (1918) Есенин использовал православно-крестильную символику применительно к истории словесности – уподобил очищению крещением от наносного влияния «некоторой цивилизации западных славян» на древнерусскую литературу: «…русская жизнь смыла его при первом же погружении в купель словесного творчества» (V, 194). И еще годом ранее в «Певущем зове» (1917) поэт декларировал как свершенный факт новой религиозности, что было субъективно связано с авторским восприятием и осознанием исторического периода, открывшегося с началом Февральской революции: «Земля предстала // Новой купели!» (II, 26).

Есенин даже литературное явление уподобил религиозному обряду и тем самым возвел к нему: в «Ключах Марии» (1918) «заставочный образ» определен через «крещение воздуха именами близких нам предметов» (V, 205), то есть поэт верно ухватил и образно представил суть православных «крестин», христианского крещения как таинства, при котором человек освобождается, очищается, символически умирает от всего грешного и рождается для жизни святой под поручительством имени благочестивого заступника, небесного покровителя. Но даже в повседневности Есенин усматривал извечно повторяющееся таинство христианского крестильного обряда: «Каждое утро, восстав от сна, мы омываем лицо свое водою. Вода есть символ очищения и крещение во имя нового дня» (V, 193).

Однако Есенину не удалось приветствовать крестильным или иным ритуалом появление всех своих детей на свет. Виктория Вольпина – жена Александра Вольпина, младшего сына Есенина – привела бытовавшую в 1920-х годах шутку о своеобразных внебрачных отношениях родителей: «Надя бросила Есенина // Без ребёнка на руках».[2384]2384
  Телефильм «Дети Есенина» показан по 1-му каналу телевидения 12 октября 2005 г. в 11.10.


[Закрыть]

Может быть, с идеей водного очищения связано стремление Есенина представить своеобразным, глубоко личным и окказиональным обрядом мытье головы перед важным событием в жизни поэта. Из современного детского (школьного и студенческого) фольклора известен запрет на мытье головы перед экзаменом, зачетом или контрольной работой, а то выйдет плохая оценка. Есенин же поступал наоборот. По воспоминаниям М. Д. Ройзмана (неопубликованный вариант 1926 года, январь):

Тут Сергей [Есенин] остановился, вспомнил, что он еще не мыл голову, и стал прощаться.

Это мытье головы для Сергея [Есенина] было своего рода обрядом. Я помню, как однажды встретил его на улице, идущего необыкновенно быстрыми [для него] шагами. Я подошел к нему, но, наскоро пожав руку, он бросил мне: «Бегу мыть голову. Сегодня иду к Троцкому». И он поспешил вниз по Тверской. Потом я узнал, что перед всякими торжественными случаями Есенин прибегал к этому своеобразному обряду…[2385]2385
  ИМЛИ. Ф. 32. Оп. 3. Ед. хр. 33. Л. 6 – Ройзман М. Д. Воспоминания о Есенине. М., 1926, январь. Машинопись с правкой (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть]

Игровое моделирование свадьбы

Есенин относился к свадьбе как к жизнеспособному явлению, активно бытующему в сельской местности, и сам с радостью вовлекался в ритуальное веселье (см. главу 1). К своей собственной женитьбе (несмотря на серьезность намерения) Есенин подходил тоже как к фарсовому явлению и разыгрывал друзей. Рюрик Ивнев высказал мнение: «Есенин так любил шутить и балагурить и делал это настолько тонко и умно, что ему часто удавалось ловить многих “на удочку”. Мне рассказывали уже значительно позже некоторые из тех, с кем говорил Есенин о своем тогда еще только предполагавшемся браке, что они до сих пор убеждены, что Есенин всерьез спрашивал их совета, на ком жениться, на Толстой или на Шаляпиной».[2386]2386
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 245–246.


[Закрыть] В этом эпизоде заключены типичные игровые элементы: 1) внимание к «культовой фамилии» и через нее – приближение и приобщение к «культурному герою», кем для России начала XX века являлись великие писатель и певец, а также попытка собственного перевоплощения в новую творческую личность; 2) розыгрыш друзей, вовлечение их в вымышленную ситуацию, когда участие в «ролевой игре» якобы моделирует жизнь.

Рюрик Ивнев подтверждал, что любовь к ряженью, костюмированию, маскараду была органичной составляющей жизни Есенина, и даже в скучных официальных мероприятиях он находил увлекательную обрядовую сторону: «Но он ужасно любил всякие ритуалы: ему нравились переговоры, совещанья, попросту говоря, все это его забавляло…»[2387]2387
  ГЛМ. Ф. 372. Оп. 1. Ед. хр. 257. Л. 10. – Ивнев Рюрик. Мемуары.


[Закрыть]

Пристрастие Есенина к озорству, нарочитому манерничанью и выразительной жестикуляции связано с умением быстро ориентироваться в любых ситуациях, находиться в приподнятом состоянии духа, воодушевляться и вдохновляться даже незначительными жизненными реалиями. Жизнерадостная натура Есенина проявлялась в самых разных обстоятельствах, и чувство комического было ему не чуждо. Так, по наблюдению П. В. Орешина, «все козыри были в руках Есенина, а он стоял передо мной, засунув руки в карманы брюк, и хохотал без голоса, всем своим существом, каждым своим желтым волосом в прихотливых кудрявинках, и только в синих глазах, прищуренных, был виден светлый кусочек этого глубокого внутреннего хохота».[2388]2388
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 165.


[Закрыть] П. В. Орешин привел оценку Есенина своей личности: «…во мне, понимаешь ли, есть, сидит эдакий озорник!».[2389]2389
  Там же. С. 167.


[Закрыть] (Подробнее о свадьбе см. в главе 1.)

Похоронная обрядность в жизни Есенина

Помимо свадебного ряженья Есенин всегда был вовлечен во всевозможные народные обряды и сам мастерски их организовывал; причем даже тогда, когда это шло вразрез с официальными установками коммунистической партии, идеологи которой придумывали советскую обрядность и специально искореняли дедовские обычаи. Так Есенин стал главным организатором традиционных похорон своего друга А. Ширяевца – в дополнение к практиковавшимся в ту эпоху «красным похоронам». Н. Н. Захаров-Мэнский вспоминал: «…умерший поэт А. Ширяевец, который был погребен по гражданскому обряду, перед этим, и при участии С. Есенина, был отпет священником с соблюдением всех церковных обрядов. “Венчик мы ему под подушечку положили, – радостно рассказывал Сергей. – Поп спрашивает, почему красный гроб, а мы говорим – поэт покойный был крестьянским, а у крестьян: весна красная, солнце красное, вот и гроб красный…”».[2390]2390
  Там же. С. 183.


[Закрыть] Позже, в свое время, Есенин будет погребен на Ваганьковском кладбище рядом с Ширяевцем.

Очевидно, сам Есенин всю жизнь подспудно следовал мысли, высказанной в 1923 г. в стихотворении «Мне осталась одна забава…»: «Положили меня в русской рубашке // Под иконами умирать» (I, 186). Любопытно, что Есенин не придерживался строго одного какого-либо типа похоронного обряда – церковного или светского, а совместил оба (из любви к другу). Есенин рассказывал В. И. Эрлиху: «Я пришел в Наркомпрос… <…> “Даешь оркестр, а не то с попами хоронить буду!”»[2391]2391
  Там же. С. 404.


[Закрыть] – и дали.

Кроме того, Есенин не признавал обыкновенность смерти в молодости, искал скрытые, пусть вымышленные причины гибели и по-крестьянски верил в превращение души в птицу (что наглядно отражено в русских похоронных причитаниях). Об этом свидетельствует С. М. Городецкий: «Есенин не верил, что Ширяевец умер от нарыва в мозгу. Он уверял, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем, от которого бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего соловья».[2392]2392
  Там же. С. 92.


[Закрыть] Мысль о ядовитости некоего «волжского корня» отсылает к идее зависимости человека от природы как всепоглощающего начала, к сопричастности с растительным миром и одновременно к знахарской практике с заговорной магией и лекарственными травами, к содружеству «посвященных» (к которому, если по-есенински рассуждать о такой смерти, Ширяевец не принадлежал либо оказался неумелым учеником).

Языческий культ дерева и фольклорный мотив вырастания на общей могиле переплетающихся деревьев из тел любивших друг друга при жизни людей (супругов или жениха с невестой), возможно, подспудно нашли выход в подписи Есенина под рисунком М. П. Мурашева: «…я и принялся в альбоме рисовать, как рисуют в минуту ожидания. <…> На рисунке получился обрыв, на котором росли две березки, справа – река. <…> “Березки как будто”, – передавая ему альбом, сказал я. Сергей взял из подставки карандаш и на рисунке написал: “Это мы с тобой”».[2393]2393
  Там же. С. 100.


[Закрыть]

При самом пристальном внимании к погребальным мотивам и похоронной обрядности Есенин любил устраивать шуточные похороны, что также находилось в русле свадебного и святочного ряженья и покойницких игр в семейной и календарной обрядности Рязанщины. Так, следуя логике ритуала «похорон упокойника» при свадебном ряженье, пародирующем церковную службу, Есенин в поезде при путешествии по Кубани устроил шуточную игру: «К пустому пузырьку от касторки Есенин привязал веревку и, раскачивая ею, как паникадилом, совершал отпевание над холодеющим в суеверном страхе Почем-Солью <Г. Р. Колобовым>. Действия возвышенных слов службы и тягучая грусть напева были б для него губительны, если бы, к счастью, вслед за этим очень быстро не наступил черед действию касторки».[2394]2394
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги. С. 364.


[Закрыть]

Известно, что мать поэта Т. Ф. Есенина, следуя древним обычаям, уже после гибели сына долгие годы хранила на чердаке дубовый гроб для себя. Сохранилась запись П. И. Ильиным его разговора с Т. Ф. Есениной, попросившей его доставить на двор ее «домовину» с колокольни и объяснившей: «“Три зимы назад плотник сделал. Хорошая домовина. Доски здоровые, сухие, век не сгниет”. // Она взяла два длинных, расшитых петухами полотенца, объяснив мне, что гроб тяжелый и нести его на веревках трудней, чем на полотенцах. Волоком же тащить его – грех, хоть он и пустой»; и далее – «Старые люди сказывают: загодя гроб сделаешь – дольше проживешь. Вот у отца Ивана, попа нашего, лет тридцать стоял гроб. Дьячок помер, он ему его подарил, а себе новый заказал, да и тот годов без малого еще двадцать стоял. <…> Вот в Богослове наоборот приключилось. Один тамошний зажиточный мужик в пятницу себе домовину справил, да еще прилег, примерил, а в воскресенье преставился».[2395]2395
  Цит. по: Архипова Л. А. Мать поэта // Рязанские ведомости. 1998, 21 января.


[Закрыть] Примерно о том же рассказала племянница поэта С. П. Митрофанова-Есенина в документальном телефильме «Дети Есенина»: в начале 1930-х гг. после порубки леса на дрова в холодную зиму в Константинове Т. Ф. Есенина заказала гроб, поставила его на чердак в амбаре. Живший у нее сын Есенина Георгий Изряднов влез туда и написал на гробе: «Т. Ф. Есенина. Стучать 3 раза». Бабушка обиделась на озорство.[2396]2396
  Телефильм «Дети Есенина» показан по 1 каналу телевидения 12 октября 2005 г. в 11.10.


[Закрыть]

Как проявление «чисто крестьянской психологии» восприняла горожанка Н. Д. Вольпин рассказ Есенина о подготовке матери к возможной смерти сына, бредившего в тифозном жаре: «…мать открыла сундук, достала толстенный кусок холста, скроила – пристроилась к окну. Сидит, слезы ручьем… А сама так пальцами снует! Шьет мне саван!».[2397]2397
  Вольпин Н. Д. Указ. соч. С. 257.


[Закрыть] Н. Д. Вольпин прокомментировала этот эпизод: «Чисто крестьянская психология: горе горем, а дело надо делать вовремя: помрет сын, не до шитья будет, саван должен лежать наготове. Она крестьянка, а не кисейная барышня, не дамочка – ах да ох! Вот и шьет, а слезы ручьем».[2398]2398
  Там же.


[Закрыть]

Руководитель Есенинской группы ИМЛИ им. Горького РАН Ю. Л. Прокушев (1920–2004) на заседании 19 июня 2001 г. рассказывал, как в 1956 г. он посетил мать Гриши Панфилова – Марфу Никитичну,[2399]2399
  Имя М. Н. Панфиловой указано в кн.: Куняев С. Ю., Куняев С. С. Указ. соч. С. 42.


[Закрыть] переехавшую из с. Спас-Клепики в соседнюю Туму, и увидел в другой комнате заранее заготовленные гроб и смертное белье. Ю. Л. Прокушев также подтвердил, что гроб имелся и у матери Есенина и стоял на чердаке.

И в традиции погребального обряда, поклонясь покойному и воздав ему последние почести, Д. Н. Семёновский совершил ритуальное прощание с Есениным: «Мы подошли к свежей могиле, заваленной большими венками. Их темная зелень, с широкими белыми и красными лентами, отчетливо выделялась на кладбищенском снегу. Мы простились с тем, кто лежал под могильной насыпью, и взяли на память о нем с одного венка зеленую миртовую ветку».[2400]2400
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 83.


[Закрыть] «Вынос тела» покойного совершался не по установленной христианской схеме: дом – церковь – кладбище; но по не освященному традицией, зато почетному пути: после гражданской панихиды в Доме литераторов вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре в Москве. И в столетний юбилей Есенина памятник ему был установлен на том же самом бульваре так, что создается впечатление, что великий Пушкин смотрит в его сторону (эту мысль неоднократно высказывал Ю. Л. Прокушев).