Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Идея перевоплощения с помощью одежды

Одежда служит идее перевоплощения, смены имиджа, иногда – вплоть до перемены пола (временного в травестийном ряжении и постоянного в результате хирургических операций в новейшее время) или изменения живого состояния на мертвое. По мнению фольклориста В. И. Ереминой, «изменение облика – характерная черта любого лиминального существа, приобретение нового статуса всегда связано с внешними изменениями».[1235]1235
  Еремина В. И. Указ. соч. С. 119. Сн. 61.


[Закрыть] Исследовательница утверждает, что «в фольклоре смена одежды превратилась в устойчивую формулу неузнавания человека: жена не узнает в новой одежде вернувшегося мужа, мать – дочь, мачеха и сестры – Золушку и т. д.».[1236]1236
  Там же. С. 141–142.


[Закрыть]

Оригинальность подхода Есенина к выбору одежды для себя и своих героев заключается в том, что поэт осознанно надевал на себя тот или иной наряд или наряжал персонажей в зависимости от сложившейся ситуации. Очевидно, Есенин полагал, что с помощью переодевания и смены имиджа можно в какой-то степени управлять обстоятельствами. Метаморфозы с одеждой и далее – с внешним обликом ведут к глубинным жизненным переменам, по крайней мере – в биографии нового визуального владельца. Творимые с одеждой преобразования Есенин, по всей видимости, относил к великой идее всеобщего «преображения», проявлявшегося в божественном переделывании мира, трансформации искусства и изменении личности.

Современница Н. А. Павлович рассуждала о периоде создания Московского пролеткульта и участия в нем Есенина: «Пафос его творчества был именно в “преображении” всего существующего…»[1237]1237
  О Есенине: Стихи и проза писателей-современников поэта / Сост. С. П. Кошечкин. М., 1990. С. 262.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.). И далее: «Споря о частностях, все мы сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несет преображение (это было любимое слово Есенина) всему – и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе».[1238]1238
  Там же. С. 263–264.


[Закрыть] О коллективном киносценарии Н. А. Павлович, М. Герасимова, С. А. Клычкова и Есенина «Зовущие зори»: «Свой реалистический материал мы хотели дать именно в “преображении” поэтическом: одна из частей сценария так и названа – “Преображение”. Для Есенина был особенно дорог этот высокий, преображающий строй чувств и образов».[1239]1239
  Там же. С. 264.


[Закрыть]

В воспоминаниях современников приводятся многочисленные сведения о примеривании Есениным разнообразных личин, нашедших выражение в одежде (это наряд Леля, Пушкинский костюм, одежда заграничного денди и др.). Родные Есенина, друзья и знакомые, а также литературные критики по-разному интерпретировали постоянный интерес поэта к смене «одежного кода».

Оказывали несомненное влияние и географические места более-менее постоянного нахождения или временного пребывания Есенина. Так, А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) описывал одеяние Есенина после возвращения из путешествия в США и привел слова самого поэта насчет его одежды: «Есенин улыбнулся. Посмотрел на свой шнурованный американский ботинок (к тому времени успел он навсегда расстаться с поддевкой, с рубашкой, вышитой, как полотенце, с голенищами в гармошку) и по-хорошему чистосердечно… сказал: “Знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними <питерскими литераторами> предстал. Говорил им, что еду бочки в Ригу катать. Жрать, мол, нечего. А в Петербург на денек, на два, пока партия моя грузчиков подберется”».[1240]1240
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги. С. 307–308.


[Закрыть]

Есениноведы высказывали и обосновывали мнение о том, что Есенин с помощью переодевания в новый костюм как бы «проигрывал» в жизненной перспективе литературные ситуации, в которых в данный момент находится или впоследствии попадет его лирический герой, «двойник автора». Есенин моделировал сюжетные ходы задуманных произведений и вычерчивал линии поведения будущего героя, когда подстраивал себя под него, облачаясь в его одежду.

Амбивалентность подхода Есенина к выбору экстравагантной одежды заключается в следующем:

1) осознание выделенности своего «Я» из безликой массы, идея соревновательности (вызов Маяковскому в желтой кофте), способ саморекламы (стремление бросаться в глаза необычностью внешнего облика);

2) отстранение от внешнего мира, замкнутость в своем душевном мирке, внутренняя сосредоточенность; маскарадность как средство неузнавания и затерянности в толпе, способ прятания себя под яркой и красочной оберткой, возможность нарочитой и временной потери собственной определенности;

3) выявление в себе как в инварианте лирического героя «символических черточек», приобретение несвойственного семиотического статуса – например, в строке «Я хожу в цилиндре не для женщин» (I, 166 – «Я обманывать себя не стану…», 1922) подспудно звучат пушкинские мотивы, заметна уподобленность кумиру, постулируется продолжение классических традиций, наблюдается эффект театральности (см. ниже о цилиндре).

Если Есенин стремился с помощью одежды дистанцироваться от людей или, наоборот, слиться с ними до полной потери «собственного Я» и нивелировки, растворенности в толпе, то в народном понимании одежда служит иным целям. Одежда способна содействовать объединению людей посредством передачи ее от одного человека к другому: например, крестильная рубашка на Рязанщине передавалась от ребенка к ребенку, чтоб дети дружными росли.[1241]1241
  Записи автора в экспедиции в Рязанскую обл. в 2002 г.


[Закрыть]

Частным случаем преображения с помощью одежды является самоутверждение человека посредством надевания на себя наряда более высокого ранга. Преображаясь лишь в одежде, человек, тем не менее, теряет свой привычный облик и становится неузнаваем для окружающих. Самый наглядный пояснительный пример (безусловно, знакомый и Есенину) – превращение Золушки в великосветскую даму, полученное исключительно трансформацией ветхой и испачканной в печную золу одежды в дорогостоящее платье и хрустальные туфельки под воздействием волшебной палочки феи. Обобщая подобный прием и пока не называя имен своих современников Маяковского и Есенина (о нем будет сказано чуть позже), Лазарь Берман рассуждал о стремлении новоявленных поэтов самоутвердиться при помощи бросающейся в глаза чрезмерно оригинальной и непривычной одежды: «Не отказывались они добиваться успеха и чисто внешним путем – стилевыми крайностями, необыкновенным исполнением стихов, даже покроем или цветом одежды, желтой блузой, деревянной ложкой в петлице, даже гримом».[1242]1242
  Берман Л. По следам Есенина // Кузнецов В. И. Тайна гибели Есенина: По следам одной версии. М., 1998. С. 247.


[Закрыть]

Л. М. Клейнборт подчеркивает неузнаваемость персонажа, приобретенную исключительно при помощи смены привычного наряда, замены его на более дорогостоящий – как это случилось с Есениным по возвращении из-за границы: «Так ли он в самом деле изменился, потому ли, что так уже меняли его меховая шуба, бобровая шапка – они не гармонировали с тем обликом, к которому я привык, – но узнал я его не сразу».[1243]1243
  Клейнборт Л. «В стихах его была Русь…» // Кузнецов В. И. Указ. соч. С. 270.


[Закрыть]

Подчиняясь действию бытовых закономерностей и признавая силу законов искусства, Есенин допускал подмену настоящей одежды чем-то иным, исполняющим ее функцию, функциональным заместителем: «Забинтованный лежу // На больничной койке» (I, 178 – «Годы молодые с забубенной славой…», 1924) – ср. мотив в сказочной «Девке-семилетке», одевшейся в рыболовную сеть в ответ на поставленную царем задачу явиться к нему ни в одежде, ни раздетой.

Помимо реальной одежды, которую надевает человек, в искусстве известна и с и мволическа я одежда, являющаяся иносказанием, воплощением авторского понимания формальных законов искусствоведения и теории культуры, носящая знаковый характер. В «Манифесте» 12 сентября 1921 г. с подписями С. А. Есенина и А. Б. Мариенгофа рассматривается один из путей творения словесного искусства «через смерть, т. е. одевания всего текучего в холод прекрасных форм» (курсив наш. – Е. С.; VII (1), 309) – иными словами, речь идет об облачении художественных образов в «смертную одежду».

Выражение родства с помощью одежды

Понятно, когда в народной традиции одежда каждого села пусть в незначительной своей части являлась уникальной (входя в севернорусский или южнорусский одежный комплекс), зримо закрепляющей топографическую принадлежность ее носителей. На Рязанщине до сих пор сохранились «заповедники с народной одеждой», где пожилые женщины повседневно носят рубахи с поневами и «занавесками» и различают особенности их узоров для соседних сел (например, в с. Чернава и Озёрки Милославского р-на или с. Секирино и с. Чулково Скопинского р-на).

Гораздо более удивительно то, что Есенин подметил общность русского и американского мундира и нашел этому объяснение. В «Железном Миргороде» (1923) Есенин сформулировал свое наблюдение: «Со стороны внешнего впечатления в Америке есть замечательные курьезы. Так, например, американский полисмен одет под русского городового, только с другими кантами. Этот курьез объясняется, вероятно, тем, что мануфактурная промышленность сосредоточилась главным образом в руках эмигрантов из России. Наши сородичи, видно, из тоски по родине, нарядили полисмена в знакомый им вид формы» (V, 171).

Научные подходы к «поэтике одежды» Есенина

В отношении Есенина к одежде (исключительно к народной) сделаны первые подступы к этой важной культурологической проблеме. Подходы литературоведов можно подразделить на два вида: 1) исследование поэтики одежды на основе сочинений поэта и 2) изучение личности Есенина на примере смены его костюма.

Используя первый подход, современный литературовед О. Е. Воронова отмечает: «Повесть “Яр” содержит в себе ценный материал и для этнографов, исследующих историю народного костюма и, в частности, специфику одежды рязанских крестьян конца XIX – начала XX в. По нашим подсчетам, в повести содержится достаточно большой перечень (около 40 наименований) различных элементов мужской и женской одежды».[1244]1244
  Воронова О. Е. Фольклорно-этнографическая основа повести С. А. Есенина «Яр» и ее связь с народными традициями Рязанского края // Этнография и фольклор Рязанского края (Первые Лебедевские чтения) / Рязанский этнографический вестник. 1996. С. 129.


[Закрыть] Исследовательница соединяет несколько критериев структурирования народной одежды и выделяет «летний комплекс одежды молодых героинь», «осенне-зимнюю одежду пожилых женщин», «одежду старой богомолки»; подразделяет всю крестьянскую одежду на «образцы не только будничных, но и нарядных костюмов».[1245]1245
  Там же.


[Закрыть] О. Е. Воронова делает вывод: «Анализ показывает, что в основных своих деталях типы мужской и женской одежды, представленные в повести “Яр”, соответствуют образцам полевых этнографических исследований, проводившихся в 1920-е гг. в Рязанской губернии известным ученым-этнографом Н. И. Лебедевой».[1246]1246
  Там же. С. 130.


[Закрыть]

Применяя другой подход, филолог В. Г. Базанов в 1972 г. рассуждал о трансформации личности Есенина сообразно смене его костюмов и о подчиненной роли одежды внутреннему духовному облику, а также улавливал традиционность нарочитого изменения имиджа в общественном движении и устанавливал типологию переодеваний. Ученый писал:

…для него было важно своим стилизованным костюмом подчеркнуть значение крестьянства в общественном и литературном движении. Ходить известному поэту по Петербургу в поддевке и сапогах – значит бросать не только стихами, но и своим внешним видом вызов официальному Петербургу и тем литературным особнякам, где на деревню смотрели с пренебрежением или снисходительно. История русского освободительного движения XIX века знает разного рода переодевания и водевили. Маяковский в желтой кофте и Есенин в рубашке, вышитой крестиком, – явления очень схожие. В обоих случаях бутафория имела протестующий характер, была пощечиной господствующему общественному вкусу. Правда, Есенин и после 1917 года не прочь поиграть в мужика, но на это имелись свои причины. Безусловно, сказывалась дружба с Николаем Клюевым, любителем показной народности. Оба поэта, каждый по-своему, перетолковывают старые концепции крестьянской России, своим видом напоминают славянофилов и народников, восстанавливают «духи прошлого»[1247]1247
  Базанов В. Г. Поэзия Сергея Есенина // Есенин С. А. Избранное. М., 1972.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.).

В. Г. Базанов продолжает:

Переодевание в костюм европейского денди представляется еще более театрализованным представлением, нежели «поддевка с гармошкой» – фрак с чужого плеча. В конечном итоге Есенин не делает различия между цилиндром и лукошком[1248]1248
  Там же. С. 15.


[Закрыть] (курсив наш. – Е. С.).

По нашему мнению, оба подхода – к «поэтике одежды» в художественных сочинениях и «одежному коду» в личной жизни поэта – взаимодействуют друг с другом, дополняют один другого и в итоге высвечивают целую палитру авторских мыслей, стремлений и чувств. Известно, что, задумывая поэтическое произведение, Есенин применял в жизненной практике детали будущего сочинения, примеривал к себе элементы одежды и целые костюмные комплексы, вертелся в необычном костюме перед зеркалом и разыгрывал для одного себя зрелищное действие с какой-нибудь деталью одеяния. Например, смысл эпизода перед зеркалом в перчатке рассмотрен в монографии Н. И. Шубниковой-Гусевой.[1249]1249
  См.: Шубникова-Гусева Н. И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Черного человека»: Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М., 2001.


[Закрыть]

Не менее важна и обратная зависимость есенинского художественного текста от определенной реалии жизни, которая подействовала особенно сильно на поэта в момент написания им произведения, повлияла на авторский замысел, а порой и послужила непосредственной побудительной причиной к созданию сочинения. Безусловно, все типы костюма, примеренные Есениным, отразились на его творчестве и нашли непосредственное воплощение в одном, а то и в целом ряде произведений.

Художественные аспекты поэтики одежды

В художественном аспекте к поэтике одежды относятся следующие основополагающие факторы и компоненты:

1) структурное звено (упоминание одежды как составляющей части портрета);

2) план «содержательной стилистики» (соответственное одеяние героя как романтического или реалистического типажа);

3) «представительский прием», вводящий героя посредством костюма в определенный социальный круг и определяющий хронологический и историко-государственный срез цивилизации;

4) элемент костюма как опознавательный знак принадлежности героя к тому или иному слою общества;

5) символическая и знаковая сущность детали или части костюма, иногда генетически восходящая к архетипу;

6) сюжетообразующая роль способов приобретения и особенностей ношения одежды;

7) средства выразительности (вживание в ситуацию с помощью костюма, метафоричность внешнего облика героя) и многое другое.

Народный костюм как начало «поэтики одежды» Есенина

Первым типом приложенного к себе Есениным костюма была русская народная одежда, что естественно для уроженца села.

По мнению Е. П. Осиповой, «народный костюм несет на себе отпечаток имущественных различий, выражавшихся в том, что части одежды состоятельных крестьян выполнялись из более качественных тканей и богаче украшались».[1250]1250
  Осипова Е. П. Этнографические особенности Рязанского края в лингвистическом освещении // Материалы и исследования по рязанскому краеведению / Отв. ред. Б. В. Горбунов. Рязань, 2002. Т. 3. С. 235.


[Закрыть] Этнографы неоднократно отмечали, что зажиточные крестьяне, занимавшиеся отхожими промыслами и ежегодно периодически покидавшие родные селения для найма на работу в городе или на торфоразработках, вождении барок и т. д., шили костюм из покупных тканей и пренебрегали домотканиной.

Сословные различия на Рязанщине заметны в видовых особенностях состава и кроя народной одежды у потомков однодворцев, помещичьих, монастырских и государственных крестьян: «Еще в 1920-е гг. в некоторых рязанских селах наблюдалась пестрая картина, которую можно объяснить проживанием в одном населенном пункте бывших помещичьих и казенных крестьян, потомков людей из военно-служилого сословия».[1251]1251
  Там же. С. 236.


[Закрыть]

О. Е. Воронова отмечает отражение в художественной литературе более явных признаков сословного характера народного костюма мужчин в начале ХХ века:

Мужская одежда героев «Яра» более, чем женская, несет на себе отпечаток материального достатка или рода занятий. Так, лесной сторож Филипп одет в традиционную одежду охотника («лосиная шапка», «кожух», «кушак», «голицы»), зажиточный вдовый мужик Ваньчок носит «казинетовую поддевку», на молодом герое повести Константине Кареве из семьи крепких крестьян – «короткий шубейный пиджак» или «кожан», «папаха», «кожаные сапоги», «онучи»; молодцеватый батрак Каревых Степан, ухаживающий за молодой хозяйкой, носит «нанковый казакин», мужики-скупщики приезжают к Филиппу в «башлыках».[1252]1252
  Воронова О. Е. Указ. соч. С. 129.


[Закрыть]

По нашему мнению, в повести Есенина наблюдается явный приоритет вообще мужского костюма, даже без учета его сословных признаков. Очевидно, это связано с количественным преобладанием персонажей мужского пола – разновозрастных, принадлежащих к различным классам и сословиям, главным и второстепенным (даже эпизодическим), сельским и городским. Все это свидетельствует о доминировании статуса мужчины в крестьянском мировоззрении, которое отразил Есенин. Само мировоззрение народа в большой степени обусловлено патриархальным укладом и православием с его ведущей «мужской» Троицей: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог – Дух Святой. Заметим, что мировоззренческий подход Есенина к приоритетному выбору мужских видов одежды сопоставим с аналогичным явлением в частушке, у которой «в синекдохе обычно речь идет об одежде парня и значительно реже – девушки».[1253]1253
  Кулагина А. В. Поэтический мир частушки. М., 2000. С. 229.


[Закрыть] Безусловно, при написании повести Есенин неосознанно и подспудно черпал свои литературные навыки из жанра частушки.

Соотношение утилитарных и символических функций в народном костюме устанавливает его семиотический статус.

При жизни Есенина одежда стала рассматриваться как зримое воплощение идеальных представлений о человеке. По наблюдению помещицы О. П. Семеновой-Тян-Шанской, сделанному на юге Рязанской губ. (д. Мураевня Данковского у. и окрестностей): «В прежние времена костюм парней не имел такого значения, как теперь: прежде любили “кудрявых да румяных”, да веселых, не глядя на то, что они обуты в лапти».[1254]1254
  Семенова-Тян-Шанская О. П. Жизнь «Ивана»: Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. Рязань, 1995. С. 42 (Репринт: Записки Имп. Русского географического общества по отделению этнографии. Т. XXXIX. СПб., 1914).


[Закрыть]

Типология одежды – народная и авторская

Термин «одежда» в сочинениях Есенина встречается не просто в привычном значении обобщения любых одеяний. При сохранении обобщающего смысла каждый раз он конкретизирован эпитетами, придающими дополнительные оттенки движения, праздничности или обветшалости: «И ловит край махающей одежды // Его чуть мокрая буланая губа» (I, 79 – «Голубень», 1916); «И в одежде празднично белой // Ждать, когда постучится гость» (I, 144 – «Хорошо под осеннюю сырость», 1918); «Только сердце под ветхой одеждой» (I, 160 – «Сторона ль ты моя, сторона!», 1921).

Есенин в своих сочинениях использует дериваты, образованные от слова «одежда»: «Одежонка худая, сапожки снег жуют…» (V, 43 – «Яр», 1916); «Сапоги промокли, // Одежонка тоже» (II, 168 – «Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве», 1925).

Приведенные примеры показывают вычленение Есениным из обобщенного понятия одежды ее типов – в первую очередь будничного, праздничного и обветшалого. Эти типы, естественно, не придуманы поэтом, они лишь поэтически осмыслены и восходят к рязанским диалектным наименованиям. Так, повседневная, будничная одежда, обладавшая минимальным и скромным набором украшений и отличавшаяся приглушенностью цветовой гаммы, на Рязанщине называлась будинская, будневая и будневáя, буднёвая, будник, будницкая, буднишная, будняя, носильная, похóдная и походнáя, похожáлая, расхóжая, ходильная, хожáлая [1255]1255
  См.: Осипова Е. П. Указ. соч. С. 242 – см. также с. 239 с картографированием «повседневной, будничной одежды».


[Закрыть].

Праздничная, нарядная одежда, надевавшаяся по «годовым праздникам» преимущественно для посещения церкви и хождения в гости, именовалась как бодрая обряда, годовая наряда, годовая снаряда, годовишнай наряд, годовойский наряд, добрая одёжа, нарядная убора, нарядный убор, праз(д)ниш-ная наряда, празднишная обряда, празднишная смена, праз(д)нишная сряда, ряженая снаряда, годовое, коренная, снаряд, снаряда, сряда, наряд, наряда, обряда, обрядка, снизка, убор, убора [1256]1256
  См.: Там же. С. 242 – см. также с. 237 с картографированием «нарядной, праздничной одежды». Мы слышали употребление «добрая обряда» наряду с «добро» вместо «бодрой обряды».


[Закрыть].

Ветхая, изношенная, рваная одежда представлена лексемами: барахлó, вéтошка, вéтошь, вéтша, колтки, лохмóтки, лохмóтья, лохмоты, мохры, старило, отрéпье, отрёпье, тряплó, тряпьё, шаблы, шабóл, шаболы, шабольё [1257]1257
  См.: Там же. С. 242 – см. также с. 240 с картографированием «ветхой, изношенной, рваной одежды».


[Закрыть].

Общими наименованиями одежды в Рязанском крае служили лексемы: добрó, монáтки, одёжа, одёжка, одёвка, наряда, обряд, обряда, сряда, снаряд, снаряда, снарядка, сруза, шаболы [1258]1258
  См.: Там же. С. 241 – см. также с. 238 с картографированием «одежды» – обобщенного наименования.


[Закрыть]. Лексическим фоном (то есть наиболее употребительными) являлись «одёжа» и «одёжка», восходящие к древнерусскому корню – в противовес церковнославянизму «одежда», не пользующемуся предпочтением у лиц пожилого возраста.[1259]1259
  См.: Там же. С. 242.


[Закрыть]

Кроме понятия «одежда» поэт отталкивался от ряда народных (диалектных) и христианских терминов, используя в качестве обобщения лексемы «наряд», «обнова», «покров».

В поэтическом творчестве Есенин игнорировал диалектные термины одёжа, одёжка и применил восходящее к старославянскому языку и ставшее литературным слово «одежда» для описания забавного взаимодействия коня с человеком: «И ловит край махающей одежды // Его чуть мокрая буланая губа» (I, 79 – «Голубень», 1916).

Народное слово «наряд» как обозначение праздничной одежды у Есенина встречается в обращении к родине: «Ты ли, Русь, тропой-дорогой // Разметала ал наряд?» (I, 35 – «На плетнях висят баранки», 1915). Указанный через эпитет цвет выбран не случайно: праздничное звучание одежды получалась из-за красного основного тона рубахи, сарафана, платка, кички, сороки, повойника, а также за счет вышивки красной нитью на оплечье рубахи и пришивания красных полос по низу понёвы и фартука. В с. Секирино Скопинского р-на Рязанской обл. на женскую рубаху нашивалась «воробьёвка – тканая красная лента на подоле»; там полагали, что «красный подол (нашивная полоска) носят замужние, без него – вдовые».[1260]1260
  Записи автора. Тетр. 6. № 18 – Ерошина Василиса Николаевна, 62 г., с. Секирино Скопинского р-на, 01.07.1989.


[Закрыть] В с. Чернава Милославского р-на Рязанской обл. молодые женщины украшали понёву двумя красными «обложками» и шли в ней в церковь на Пасху или отправлялись на свадьбу в другое время (как правило, на Троицу сменяли «обложки» на зеленые, хотя строгой прикрепленности цвета таких нашивок к определенным праздникам нет).[1261]1261
  Записи автора. Рязанская экспедиция 2002 г. ИЭА им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН (под руквом С. А. Иниковой).


[Закрыть]

Одежду красного цвета дозволялось носить только молодым замужним женщинам – полнокровным, лица которых – «кровь с молоком»; в пожилом возрасте переходили на более мрачный оттенок красного тона – «бурдовый» или отказывались совсем от красной палитры. По наблюдению Е. П. Осиповой:

С увеличением возраста женщины изменяется цветовая гамма (колорит) костюма: на смену красному цвету приходит пестрый более спокойных тонов, в одежде пожилых женщин преобладают синий или черный цвета; богатство отделок и украшений с возрастом сменяется скромностью, сдержанностью, художественные элементы практически исключаются в одежде пожилых и старых женщин, что находит отражение в наименованиях. В Рязанской Мещёре за определенной возрастной группой был закреплен отдельный комплекс (смена). Постепенные изменения в оформлении костюма отражают названия первая смена, вторая смена, третья смена, четвертая смена, последняя смена [1262]1262
  Осипова Е. П. Указ. соч. С. 236.


[Закрыть].

Таким образом, Есенин мыслил Русь молодкою в самом расцвете жизненных сил. По меткому наблюдению Д. Д. Бурлюка, современный поэту художник «Малявин своих знаменитых красных баб нашел на родине Есенина».[1263]1263
  О Есенине. С. 401.


[Закрыть] Воспоминания сестры Александры Есениной акцентируют внимание на праздничной сенокосной народной одежде, которую также наблюдал поэт в родном селе Константиново: «Приятно посмотреть на баб, рассыпавшихся по лугу в ярких, пестрых нарядах. На сенокос у нас одеваются по-праздничному, особенно молодежь».[1264]1264
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников / Под ред. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 1995. С. 32 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть] В «Яре» (1916) Есенин особо подчеркивает красный девичий сарафан: «…за копной сверкнули ее лапти и, развеваясь, заполыхал сарафан» (V, 80).

В обычном применении к человеку слово «наряд» фигурирует в стихотворении Есенина «Сиротка (Русская сказка)» (1914): «Злая мачеха у Маши // Отняла ее наряд, // Ходит Маша без наряда, // И ребята не глядят» (IV, 75).

В народной необрядовой песне «Ноне-нонеча я ведь вчерася…» с. Секирино Скопинского р-на «милый дружок» приказывал подруге: «Убирайся, моя дорогая, // Во весь праздничный снаряд», намереваясь с ней «разгуляться, тоску-горе разогнать».[1265]1265
  Записи автора. Тетр. 6. № 219 – Бекасова А. И., 1913 г. р., Осина А. И., 1913 г. р., с. Секирино Скопинского р-на, 04.07.1989.


[Закрыть]

Лексема «наряд» как нарядная или вообще одежда породила ряд дериватов, связанных с праздничным одеванием людей, их одетостью: это наряжаться, обрядиться, быть понарядней. Их также использует Есенин: мужик «Умывшись, в лапти наряжается» (IV, 72 – «Богатырский посвист», 1914); «Выйду за дорогу, выйду под откосы – // Сколько там нарядных мужиков и баб!» (IV, 224 – «Я иду долиной. На затылке кепи…», 1925). Противопоставление по «нарядности – ненарядности» применяет Есенин в повести «Яр» (1916): «“Какая ты сегодня нарядная…” // “А ты какой ненарядный”, – рассмеялась она…» (V, 51).

Лексему с той же корневой морфемой применяет Есенин к церковному одеянию своей героини: «Хочет Маша понарядней // В церковь Божию ходить» (IV, 76 – «Сиротка (Русская сказка)», 1914). Из этнолингвистических материалов известно, что «в Рязанском крае в храм надевали одежду, называвшуюся посвятной; в дни первопрестольных праздников обряжались в костюм, имевший названия годовой, годовойский, годовишный».[1266]1266
  Осипова Е. П. Указ. соч. С. 236.


[Закрыть]

В иносказательном плане Есениным употреблен одежный дериват «обрядилась», послуживший одним из лексических средств очеловечивания растения. Есенин уподобляет невзрачное деревенское растение красующейся собой девушке, заставляя стрекучую траву «обряжаться» сверкающей росой как блестящими бусами: «У плетня заросшая крапива // Обрядилась ярким перламутром» (IV, 66 – «С добрым утром!», 1914). В с. Константиново бытует до сих пор обозначение одежды «убóра», производное от «убираться» и созвучное словам «обряжаться, обрядиться». Старожилы сообщают: «У меня – вот я ещё в девках была – у меня ещё эта убóра, до сих пор эта убóра»; на свадьбе «сундук-то везли: там чего – её убóра»; на второй день свадьбы «и во врача рядются, и пастухом, и цыганами, и матросами. Ну, какая у кого есть убóра».[1267]1267
  Записи автора. Тетр. 8. № 281 – Рыбкина Надежда Дмитриевна, 1915 г. р., зап. 11.09.2000; Тетр. 8а. № 479 и 494 – Цыганова А. И., 1911 г. р., 12.09.2000, с. Константиново, и Титова М. И., 1924 г. р., д. Матово (по соседству с с. Константиново), 13.09.2000


[Закрыть] Сам термин «убираться» также звучит в речи местных уроженок – в данном случае в сообщении о ряжении: «А когда и оденешьси! Девки, давайтя сегодня уберёмси! Убираемси, кто во что горазд, и идём там, мало ли, снег – валяемси!»[1268]1268
  Записи автора. Тетр. 8. № 282 – Ерёмина Анна Константиновна, 57 лет, с. Константиново, 11.09.2000.


[Закрыть]

Новый наряд в крестьянском понимании стал именоваться «обновой». Есенинская героиня, обитающая в двух природных локусах – березовой роще близ ржаного поля и речной воде, выбирает подходящий ей лесной материал для изготовления новой одежды: «Шьет русалка из листьев обновы» (IV, 99 – «Я одену тебя побирушкой», 1915).