Текст книги "Немир"

Глава пятая

В безумном государстве король имеет право быть безумцем. И подданные будут его славить и любить!

Григорий Горин

Сидя на террасе с бокалом вина, Арон с удовольствием разглядывал окрестности с высоты птичьего полёта.

Стоит оговориться: далеко не каждая птица решалась сюда залетать. Дворец окружал, повторяя его форму, конус света, но если Ленни он показался слепящим и радужным, то для Арона, находящегося внутри, свет был мягким, прозрачным и имел розоватый оттенок. Таким образом, из дворца можно было наблюдать всё вокруг, оставаясь при этом невидимым, даже уподобляясь некоему божеству.

Именно это и нравилось Арону, хотя целитель понимал: стоит спуститься вниз, и ему уже никогда не захочется возвращаться сюда. Чувства, владевшие им сейчас, были преходящи, но как всё-таки приятно находиться на месте Творца! Он отметил, насколько маленькими кажутся отсюда Скалы Чёрного Грота – как чьи-то чёрные пальцы, растущие прямо из земли. А Города вообще почти не видно. Возвысившись над всем, здесь, под самыми облаками, Арон был почти готов простить Немиру его маленькие прегрешения.

Непрошеная мысль явилась ему, немного затуманив чистый хрусталь обновлённой души. Арону только что пришло в голову, что строения сильфанеев и архаиков очень похожи, хотя жители Нирвалана устремляют их ввысь, к солнцу, тогда как подданные Инферналиса предпочитают подземный мир. Но между ними есть нечто общее – вертикаль. Непримиримость. Нетерпимость. Не…

Арон был несказанно рад, когда вошедший Галахад своим появлением прервал перечисление этих зловещих «не».

Король Нирвалана был очень занят у себя дома. За минувшие два дня Арон и получаса не провёл рядом с ним. Это было так непривычно для целителя, всегда неотступно следовавшего за Галахадом! Наслаждаясь заслуженным отдыхом, он не забывал время от времени почувствовать себя виноватым, что не сопровождает каждый шаг государя.

– Простите, что я не рвусь помогать Вам, Ваше Величество, – пробормотал Арон, делая неуклюжие, но искренние попытки выбраться из кресла.

– Вы ничем не сможете мне помочь, – ответил Галахад; глаза его смеялись, сам он выглядел чрезвычайно довольным. – Король – я, и они хотят видеть меня. Хоть я и отсутствовал неприлично долго, это не даёт мне права их разочаровывать. Даже наоборот. Ведь я – хороший король, Арон?

– Вы – замечательный король! – горячо воскликнул целитель.

– О да! И у меня просто замечательные подданные, – резюмировал Его Величество, покатываясь со смеху.

– Опять ты издеваешься надо мной, – угрюмо пробурчал Арон.

– Но ты так любишь это слово… и я не издеваюсь, – проговорил Галахад уже совсем серьёзно. – Мне просто очень хочется, чтобы ты прочувствовал всю полноту… м-м-м… даже не знаю, как объяснить. Незачем себя ограничивать. Видишь ли, песня соловья бессловесна, но это не значит, что она ни о чём.

Арон поёжился. На долю секунды он сумел приблизиться к пониманию того, о чём пытался поведать король, но быстро пришёл к выводу, что человеку в здравом уме такая чувствительность ни к чему.

– Ты забываешь, кто ты и кто я.

– Различия между сильфанеями и людьми сильно преувеличены молвой.

Это было сказано истинно по-королевски. Глубокая убеждённость в голосе делала Галахада приверженцем совершенно особой веры. Причём речь шла не о вере в чудо: несмотря на то, что Немир сильно оскудел волшебством, в чудеса до сих пор верили многие. А вот что до веры в лучшее в людях…

И не только в людях.

– Ты, случайно, не болен? – обеспокоился Галахад. – Нет, конечно, нет. Ты же врач!

Арон промычал нечто маловразумительное. Он действительно не был болен, хотя охотно предпочёл бы болезнь тому странному состоянию, в которое ввергло его трёхдневное пребывание в Нирвалане. Сперва всё шло замечательно (опять это слово!), душа парила в блаженной невесомости, тело не чувствовало потребности в отдыхе, восприятие было острым и свежим. Потом наступил рецидив, и усталость навалилась на Арона всей своей давящей силой.

Кроме того, он испытывал некоторую пресыщенность, в чём сам себе боялся признаться. Смутные эмоции и порывы плескались в нём, словно перебродившее вино в сосуде, не находя выхода, чтобы излиться. Переполненный необычайной гармонией, Арон был готов делиться ею со всяким страждущим. Но здесь, в Нирвалане, это было решительно невозможно. Здесь никто не нуждался в его помощи.

«Просто я ещё несовершенен, – говорил Арон, черпая утешение в этом убеждении. – Я не привык быть самодостаточным, уравновешенным и цельным».

Но, несмотря на постоянное самовнушение, он всё сильнее ощущал, что готов увязать вещи в дорожный узел и удалиться отсюда любой тропинкой, которая ляжет под ноги. Куда угодно.

– Ваше Величество, я хочу уйти, – наконец выговорил он. – С Вашего позволения, я сделаю это завтра.

Он собирался поведать королю о своих планах – вернуться в Город одному и завершить дела, дожидаясь прибытия Галахада, – собирался назначить встречу… много чего собирался, но его друг отреагировал совершенно неожиданно.

– Ну и я уйду с тобой, – сказал Галахад. – Мне-то что здесь делать?

Арон вздрогнул, как если бы его ударила шипастым хвостом годовалая гнидра. Конечно, он не мог забыть про сложные отношения, которые связывали Галахада с родиной. Он так и не понял, был ли тон короля безразличным, или Галахад маскировал свою горечь и боль, пробуждённые от сна бесчисленных столетий. Хотя, наверно, такие рассуждения были слишком человеческими. Галахад не замедлил это подтвердить.

– Будучи бессмертным, приближаясь возрастом к солнцу и звёздам, я гораздо больше подчинён космогоническим законам вселенной. В этом смысле я не Солнце, как величают меня сородичи, я скорее подобен планете, которая вращается по своей орбите, и Нирвалан – лишь маленькая точка на моём пути. А ты, путешествуя вместе со мной, должно быть, перенял привычку к перемене мест.

– Одному я точно рад, – сказал Арон. – Тому, что наши орбиты совпадают. День завершается, Ваше Величество; не пришло ли время направить наше синхронное движение в сторону спален?

Галахад величаво кивнул.

Но сначала Арону пришлось приложить немалые усилия, помогая другу отделаться от группы седобородых старцев, которые по обычаю собирались присутствовать при монаршем отходе ко сну. С тех пор, как король оставил родину, подданные не переставали ждать, и многие поддерживали себя надеждой, что с его возвращением в Нирвалан вернётся великая тайна вечной жизни. Сильфанеи жили долго и угасали медленно, но никто не был бессмертным подобно Галахаду. Старейшие занимали при дворе почётные должности и собирали в свои закрома бесчисленные титулы. Старость почиталась как великая жертва, поэтому нетрудно догадаться, на какие жертвы пришлось пойти Арону, чтобы их с Галахадом наконец-то оставили в покое. Точнее, в покоях, поскольку умиротворённое состояние духа ещё долго оставалось для Арона недостижимой мечтой.

– Не стоит печалиться по обстоятельствам столь курьёзным, – сказал Галахад, увидев после всего этого лицо целителя. – Король у себя дома всегда чувствует себя как не дома.

Место, где им предстояло провести эту ночь, отличалось от других помещений дворца, прежде всего, отсутствием зеркальных потолков (особое желание короля, выраженное по настоятельной просьбе Арона). Целитель уже успел рассмотреть себя со всех сторон, что сделало его яростным противником любых интерьерных излишеств. Правда, нынешнее обиталище очень напоминало оранжерею, где цветы росли прямо из отверстий в полу, а над кроватями вместо балдахина нависал глянцевый плющ. Поэтому не было особой разницы, ночевать во дворце или же прямо в лесу.

Так что Арон завернулся в дорожный плащ и уснул прямо на полу, не утруждая себя переодеванием. Галахад долго сидел, прислушиваясь к журчанию воды, стекавшей в угловой бассейн. Перед сном он ещё намеревался потерзать свою капризную музу.

«Я, Галахад, король сильфанеев и Владыка Нирвалана, этими словами начинаю первую главу своих мемуаров. Целью моей является необходимость восстановления баланса в немирской истории от самого начала моих лет и поныне, ибо, являясь свидетелем множества происшествий, бывших в эту пору, не могу обойти вниманием откровенно ложные, по сути своей неправедные их отображения в тридцати последних изданиях Книги Времён и Событий».

Галахад остановился, подумал и написал: «Период, охваченный моим вниманием, содержит лета появления первых карманьонских людей и цивилизаций и их перехода к более современным институтам, примером какового является Орден. Исторически (он поставил на полях вопросительный знак, не решив, на что же следует сослаться при употреблении этого слова) сложилось мнение, будто Орден был основан Творцом миров исключительно для борьбы с Абсолютным Злом. Это в корне неверно; к тому же, замечу, что никто так и не смог дать определение такому явлению, как Совершенное, Вечное и Непреодолимое Зло…

Магистр Абсолютного Зла, посвятивший жизнь исследованию данного явления, был, по свидетельствам современников (в основном его же домашних и учеников), автором ряда научных трактатов о Природе и свойствах Абс. Зла, изучение которых, без сомнения, составило бы значительную долю досуга не без пользы для поколения нынешнего и последующих. Но, к несчастью, в результате временного умопомрачения этого магистра, которого я знал лично, весь архив был им уничтожен, а непосредственно после исчезли и до сих пор не найдены соответствующие страницы основного издания Книги Времён и Событий…»

«Нет, это полная ерунда, – король в изумлении рассматривал последнюю фразу, вышедшую из-под его пера. – Страницы из Книги Времён не могли пропасть неизвестно куда! Это была бы поистине чудовищная утрата!»

Несколько томительных минут Галахад доблестно сражался со своей памятью, которая подсовывала ему всё новые подробности этого вопиющего происшествия. «Кажется, у Магистра было трое последователей… или последовательниц, и они… нет! Невероятно! Полный сумбур и околесица! Небось Мируан или какой-другой каналья-поэт породил эту фантасмагорию, и у меня спуталось!» – решил король, наконец. Он заочно выругал плодовитых стихотворцев, зачеркнул написанное и продолжал:

«Всё, чем располагает официальная история сейчас, это описание (несколько хаотическое и в высшей степени поэтизированное) публичной идиотской выходки, произведённой Магистром прямо на площади Города при скоплении большого количества граждан; выходки, имевшей целью нечто вроде презентации Абсолютного Зла, содержащей в некотором смысле экспериментальные черты…»

Галахад надолго задумался. «Это ж надо, как погрузился, – вздохнул он, невольно сетуя на себя. – И что здесь есть от моей жизни? От того, что я собирался поведать, да и зачем? И слово „идиотской“ как-то, в самом деле, некстати. Некрасиво это, а значит, уже наполовину неверно».

– А сам всегда считал, что философия вредна, – сказал он вслух. Откинулся в кресле и отложил перо. – И что лучше быть поэтом или художником, которые, если и искажают истину, то делают это бессознательно.

– Какая разница? – поинтересовался внезапно проснувшийся Арон.

– А?

– Я имею в виду, какая разница для того, кому причинили зло, сознательное оно или бессознательное?

– То, что сотворил Магистр Абсолютного Зла тогда на площади, было сознательным, но бессмысленным, – пояснил Галахад, – потому, что никто из зрителей так и не понял сути того поступка. Поэтому, строго говоря, такое зло не считается. С другой стороны, он пытался дискредитировать природу явления, а это всегда имеет ощутимый смысл, даже если все на него наплевали…

– И здесь мы сталкиваемся с такой категорией, как объективность, – дополнил Арон.

– Всё, хватит, – сказал король. – Так мы вообще не выспимся. Надо думать о насущном. Вот ты спишь, и правильно делаешь. Состояние сна – самое мудрое из всех состояний человека.

– Приёмные часы для снов – с двух до четырёх… Интересно, принцесса Тайна тоже спит по расписанию? – пробурчал Арон, подтягивая к себе одеяло с королевской кровати.

«Говоря о Нирвалане как об историческом месте, где сильфанеи вершили свои великие дела… – Галахад вновь остановился. – Нет, если уж вершили, то деяния. Надо всё-таки соблюдать единство стиля. Вершили, вершили… и не могли завершить».

Король бросил своё занятие, поднялся и пошёл на звук льющейся воды. Он увидел небольшой фонтан в виде сосуда, на боках которого виднелась золочёная надпись «Чаша королевского терпения». Вода весёлыми струйками стекала с его боков. Судя по всему, эта чаша всегда была переполнена.

Удивлённый Галахад почесал подбородок. «Вода из чаши королевского терпения стекает в бассейн глубокого раздумья. Интересно, сколько бумажных корабликов, пущенных по волнам памяти, может получиться из листков, которые лежат на моём столе?»

У него оставалось достаточно времени до рассвета, чтобы это узнать.

Утренний приём у принцессы начинался, когда первый луч солнца заглядывал в крайнее окошко восточной стены зала аудиенций. Всего на этой стене было четыре окна: солнце переходило в каждое, после чего покидало зал вместе с гостями и придворными.

Арону не составляло труда вставать рано; со времени их прибытия он не пропустил ни одного приёма. Действо от раза к разу нисколько не менялось, и Арон подозревал, что точно так же всё выглядит и в остальные дни года. Но его это не волновало. Он приходил не потакать условностям этикета, которые, впрочем, были достаточно мягки по отношению к гостям. Не для того поднимался затемно и спешил по коридорам через этажи, чтобы наблюдать в деталях сильфанейский быт. А затем, чтобы ещё раз увидеть, как солнечный блик воспламеняет её волосы, заставляя их ровно гореть, не сгорая, – и этим превращая в пепел его собственное сердце…

Он невольно задавался вопросом: как Аве Роза проводит утро в пасмурную погоду? Но говорить с ней об этом было бы верхом неприличия.

Да, принцесса была для него спасением от давящих, тревожных мыслей. Её присутствие возвращало его душе прежнее равновесие, и душа вновь принималась раскрашивать яркими красками и Нирвалан, и его жителей. Но сегодня Арон не успел насладиться обретённым счастьем – обстоятельства неожиданно напомнили ему о причине, по которой он здесь оказался.

Переходя от одной группы придворных к другой, занимаясь обычным выслушиванием светских сплетен, Арон различил в гуле голосов имя, которое сначала показалось смутно знакомым, а потом обрушилось на него со всей силой внезапного осознания. За последующие четверть часа целитель успел мысленно подивиться мудрости Галахада, укорить себя за недальновидность и ужаснуться подробностям воссозданных исторических событий. Он поспешил к Аве Розе, но тут узкие острые пальцы выхватили его из толпы, словно пинцетом…

Это был один из здешних старейшин, возможно, именно с ним Арон разговаривал накануне вечером. Целитель с трудом различал сильфанеев почтенного возраста, которые к тому же не имели желания выделяться, – все носили одинаково светлые одежды, различные только по оттенкам. И бороды. Последнее обстоятельство уничтожало любую индивидуальность, но ведь король Галахад тоже носил бороду – игнорировать этот факт общество, построенное на скрупулёзном уважении традиций, никак не могло.

Арон подавил неуместный вздох и постарался вылепить на лице маску, угодную приличиям. Но в его душе снова всколыхнулась укрощённая было ненависть к зеркалам на потолке и обескровленным пастельным тонам. Нормальный человек не продержался бы в Нирвалане и месяца, не устроив революцию. И правильно, что их сюда давно не пускают, в эту землю обетованную…

– Могу показать Вам руины, – заговорщицки прошелестел старец, шелестя одеянием. – Они не входит в экскурсионную программу, но ради Вас…

Арон правильно понял старожила – или ему так показалось…

– Чего Вы хотите? – поинтересовался он.

– Первый экземпляр мемуаров Его Величества с дарственной надписью, – тихо засветившись, ответил старец.

Арон собирался сказать царедворцу, что тот вполне может не дожить до своего звёздного часа, но сдержался и только кивнул (всё-таки знакомство с капризной музой Галахада не входило в экскурсионную программу для сильфанеев).

Собеседник заметно обрадовался: яркие краски взыграли на щеках, и он даже перестал сливаться лицом с одеждой.

– Идите за мной, – шепнул он, весь пунцовый от теснящих его чувств.

– Но… это же далеко, – удивлённый Арон утратил способность говорить связно. – Разве нет?

Но старец уже шаркал ногами прочь; оглянувшись, он послал Арону взор, обещающий высшее эстетическое наслаждение. Целитель украдкой осмотрелся – не будет ли его отсутствие неверно истолковано, но любопытство уже вовсю подталкивало его под локоть, заставляя поспешно следовать за царедворцем. «Что ж, разве не из-за этого я…» – было последнее, что он подумал…

…они находились в маленькой круглой комнатке, куда их привела боковая лестница, выходящая из главного коридора. Здесь ощущалась странно гнетущая, напряжённая атмосфера, нехарактерная для Нирвалана; целитель словно споткнулся об неё, когда входил. Комната со стенами, облицованными серой мраморной крошкой, и низким потолком-куполом была пуста, если не считать деревянного столика посередине и стоящего на нём ларца. Столик освещался лампой, устроенной в нише стены. Вокруг царили чистота, порядок и могильное спокойствие.

Будто в музее, подумалось Арону. Но в такое почему-то не верилось, даже когда старец благоговейно склонился перед ларцом. Ларец был очень простой выделки, в таких обычно хранили деловые бумаги. Но вот его форма явно не подходила для документов, а сильфанеям вообще-то было свойственно наиболее экономичное использование пространства…

Зато туда могла поместиться голова, если она была предварительно отделена от тела.

Это мысль явилась целителю не случайно: он побледнел, разглядывая бурые потёки на стенках ларца. Не так уж часто изменяла ему выдержка, но при мысли о том, что он мог увидеть внутри, Арон разом ощутил на душе весь груз прожитых лет. Старец осторожно провёл ладонями по резной крышке ларца, примеряясь, как бы его открыть. Непростая задача для этих невесомых на вид, почти прозрачных рук, но Арон и не подумал приблизиться и помочь. Он стоял поодаль и медленно покрывался холодным потом.

Он не хотел верить в то, что упрямо нашёптывало ему предчувствие. Здесь, в этом благословенном краю, очутиться прямо в сердцевине худшего кошмара – целитель обнаружил, что готов понять принцессу Тайну не только как врач… Старец поднатужился, так что под одеждой выступили острые лопатки, и приподнял крышку. В этот миг перед глазами Арона пронеслась вся его жизнь, но правая рука царедворца уже проскользнула внутрь. Крышка со стуком откинулась назад, загородив собой свет лампы…

На лицо целителя упала тень…

– Слава Творцу, – еле выговорил он.

Сияющий старец держал чёрный продолговатый предмет цилиндрической формы с пластинами светлого металла по бокам. О его назначении можно было только строить догадки, но целитель внезапно вспомнил, где он это видел. Перед ним был единственный вид оружия, которым пользовались архаики.

– Да! – подхватил старец, – слава Творцу, что он не пустил его в ход, ведь это волшебный механический аппарат сокрушительной силы, который сравнял с землёй Храм Великого Галахада. Теперь он обезврежен нашими лучшими умами.

– Рад слышать, – пробормотал Арон. – А что с хозяином этого странного приспособления?

– Никто не причинил ему ущерба большего, чем он сам.

– Не думаю, что… – начал целитель, но сдался и махнул рукой: на сегодня с него вполне хватило. В конце концов, стоило пережить несколько страшных минут ради того, чтобы узнать главное: тот, из-за кого они с Галахадом отправились сюда, каким-то чудом до сих пор жив.

Степенно, словно вельможи, занятые неспешной беседой, они вернулись в зал. Желая вознаградить Арона по полной программе, старец принял совершенно правильное решение: оставить того в покое. Но шепнул напоследок:

– Руины тоже весьма живописны.

– Неудивительно, – сказал Арон. – Талант – он либо есть, либо нет.

– Это Вы о создателе Храма?

– Или о разрушителе, – пробурчал Арон, торопливо отходя в сторону.

Там он оглянулся, ища Аве Розу, но она – увы! – уже успела заблудиться в лесу из царедворцев, при виде её застывавших почтительными столбами. Со стороны могло показаться, что Её Величество обладает силой обращать всё живое в камень. Арону, однако, это давало способ найти её след в толпе: пройдя целую аллею из недвижных придворных, в конце он действительно наткнулся на Аве Розу, и на этот раз решительно взял её под руку. Ещё несколько дней назад он не позволил бы себе такой вольности, но правила этикета прямо-таки настаивали, чтобы приближённый королевской фамилии шествовал бок о бок с принцессой, будто лучшая подруга – об этом его накануне уведомили специальным посланием. К сожалению, в послании ничего не говорилось о том, как следует начинать жизненно важный разговор. Единственная фраза в голове Арона – «Позвольте пригласить Вас на танец сегодня после пяти» – как-то не соответствовала обстоятельствам.

– Я был несказанно рад узнать причину Вашей скорби, – наконец, сказал целитель, – хоть и сотрясаюсь нутром при мысли о том, какой кошмар Вам пришлось пережить.

Арон про себя взмолился богу красноречия на случай, если тому вдруг вздумается его оставить. В душе он был поэтом, и набор столь тяжеловесных фраз едва не похоронил его под собою. Аве Роза, как назло, не произнесла ни слова, только печально и очень трогательно кивнула. Арон понял: чтобы общение не перешло в банальное изъявление сочувствия, нужно срочно что-то предпринять. Но Галахад, стоявший в противоположном углу залы, пока не отзывался на его знаки.

Отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход, Арон вспомнил, что в своих поэтических опытах некогда назвал красоту принцессы подобной розе, только что срезанной с куста. Чем вызвал критику Галахада. Почему это роза обязательно должна быть срезана, спросил король, разве на кусте она менее красива? К счастью, принцесса не стала доискиваться частностей, а вполне благосклонно приняла эти плоды сочинительских трудов. Попутно дав Галахаду возможность распрощаться со своим собеседником и подойти к ним.

Король обнял племянницу на правах родственника, и Арон невольно почувствовал зависть – ведь ради Галахада Аве Розе пришлось выпустить его руку! Эти принцессы… на самом деле, сколь мало у окружающих шансов причинить им боль – или радость! Сантариал блестяще справился с первой задачей. В полном соответствии с философией «Живи как хочешь и плати цену, которую потребуют». Сейчас узнаем, какова цена.

– Не будет нескромным с моей стороны спросить, что Вы собираетесь с ним делать?

– Не будет, – рассеянно сказала Аве Роза. – Поскольку ни один палач не пожелал даже касаться его…

Она вздохнула.

– Вы видели мой розовый сад?

– Я в восхищении от него, – растерянно ответил Арон. Эти розы явно его преследовали. По-видимому, в здешнем придворном обществе было принято резко менять тему разговора.

– Так вот, я прикажу вырубить сад, сложить костёр и сжечь на нём этого… этого…

Принцессе явно требовалась помощь. Но, пока Арон пытался подхватить её мысль, она сама вышла из положения.

– Этого волшебника. Официально я объявлю об этом сегодня. На вечернем приёме.

– Зачем же поступать так с садом? – вкрадчиво сказал Арон. Он подумал: ещё пара таких милых неожиданностей, и дар речи покинет его окончательно.

– Другого выхода нет, – печально сказала Аве Роза.

– Выходов существует множество. Поверьте мне на слово, я врач. Позвольте, я дам ему какого-нибудь яду, – говоря это, Арон покосился на короля, но тот, как назло, разглядывал какую-то гравюру.

– Нет, что Вы. Я вам не позволю мараться в этом. И потом, всё должно быть очень зрелищно. Я хочу показать моему народу, что готова на любые жертвы.

– И всё-таки я чувствую, что должен спасти Ваш сад, – целитель отечески положил руку ей на плечо. Этот жест должен был обещать ей понимание и защиту выразительнее любых слов – он надеялся, она оценит. Невзирая на этикет.

– Не знала, что Вы такой любитель природы, – пробормотала принцесса.

Ни на кого не глядя, она вышла из зала, и те, кто пытался последовать за ней, остановились, будто встретив порыв холодного ветра. Тут только Галахад повернулся к товарищу.

– Безнадёжно, – сказал он, качая головой. – Она слишком убеждена. Мы не сможем ей помочь.

– А ему?

Галахад долго смотрел в окно, провожая взглядом белые пелеринки облаков.

– Я всегда говорил, что безвыходных ситуаций не бывает, – сказал он, – но сейчас выхода не вижу. Как говорят люди учёные, в данном контексте ситуация неразрешима. Меняем контекст, у нас ещё есть время.

Внезапно, осенённый новой идеей, он спросил:

– А ты можешь вызвать бурю?

Арон выбежал следом за Аве Розой в сад, и тут его захватил бело-розовый вихрь…

Он решил, что внезапно наступила зима… (Ну и что? Все эти разговоры о Беспределе… И не такое случается!) Однако то был вихрь из лепестков роз. Чудилось, будто их уносило дыханием невидимого великана. Они кружились и кружились над головой, падали к ногам и укрывали землю. Земля становилась белой, как кусок сахара.

В этих фантастических декорациях Аве Роза стояла, обхватив руками плечи, склонясь над маленьким бассейном из мрамора. Подойдя ближе, Арон увидел, как она дрожит, словно собственное отражение, искажённое волной.

– Ему не больно, – прошептала принцесса. – А мне… так холодно. Поможет только огонь…

Возмущённый, Арон явился пред очи короля. Целитель больше не мог и не хотел сдерживаться. Невысказанная правда крепко взяла его за горло.

– Ваше Величество, почему Вы позволяете Вашей августейшей племяннице носить открытые платья? – выдохнул он.

– Открытые… – Галахад удивлённо воззрился на него, – Думаете, в этом причина? Вот было бы счастье: так просто – сменить одежду…

Арон перевел дух и взял себя в руки.

– По-моему, в такой одежде она простудилась. Её лихорадит. Кажется, я смогу помочь, – и он быстро покинул зал.

Тьма никогда не страшила Сантариала. Во тьме никто не мог увидеть его лица; её бархатные объятия надёжно укрывали от взоров, которые, казалось, въедались прямо в кожу. Не боялся он и замкнутого пространства темницы. Разумеется, он нашёл бы способ выбраться отсюда, стоило ему захотеть, и сознание этого доставляло ему небывалое удовольствие.

Но Сантариал не хотел выбираться. Здесь он был в безопасности от преследователя куда более страшного, чем весь гнев нирваланских жителей.

«Тень не явится за мной», – подумал архаик.

Его почти не беспокоили. Казалось, сильфанеи боялись приближаться к нему (опасались заразиться личным обаянием, подумал Сантариал не без ехидства). Они избегали глядеть ему в глаза, отводя взгляд, словно это они были виновны перед ним, а не наоборот. Отчасти так и было. Народ Нирвалана получил свою долгожданную сенсацию – даже пришествие Галахада не воспринималось с таким энтузиазмом, как долгожданное умерщвление главного государственного преступника. Не нужно было обладать опытом чтения мыслей, чтобы догадаться: завтрашнего дня он не переживёт. И хорошо.

Рассудок Сантариала, утомлённый дневными волнениями, ненадолго отключился, и он увидел Нандоло. Как все архаики, они могли спокойно обмениваться мыслями на расстоянии – конечно, если было чем обмениваться, и мысли напарника потекли в его опустошённое сном сознание. Сантариал не столько слышал их, сколько чувствовал – наверно, бумага, обладай она живой душой, именно так восприняла бы давление пера.

«Всё, что с тобой случилось, можно было легко предвидеть. Но ты ведь знаешь, для меня предсказуемость всегда скучна. Не могу сказать, что разделяю твоё мнение. Хочу, чтоб ты знал: пока ты там пропускаешь всё самое интересное, я гигантскими – вдумайся в это слово! – шагами иду к нашей общей цели».

Нандоло-сон был вылитый Нандоло из реальности, и разговаривал в точности так же. Не будь их – последних часов, проведённых в Нирвалане, – и Сантариал бы с ним согласился. Но теперь всё изменилось.

Жить, с каждым часом, с каждой минутой убеждаясь, что поступил правильно – да, такую жизнь не хотелось терять. Но то был его первый осознанный выбор.

Он уже решил умереть.

Не за идею. Не за принципы. За нечто большее.

Сантариал отказывался верить, что всё это происходило с ним. Раньше – когда, где? – он жил, не сделав ни одного вдоха полной грудью и ни разу не выпрямившись во весь рост – не потому, что не смел, просто не знал, как. И так же все они… Кое-кто по своей прихоти отнял у них право жить в полную силу. И, раз уж на то пошло, право страдать тоже. И этого уже не исправить.

«Пусть уж лучше Её Высочество страдает, – решил Сантариал, улыбаясь в темноте. – Ей-то выбирать не приходится».

Оставшуюся часть ночи он провёл в компании снов, которым всё-таки удалось увлечь его в своё безрассудное царство. Но теперь в них не было терзающих его образов, перенесённых из жизни.

Когда оранжевые пальцы рассвета поползли по крыше дворца, единственная дверь глубоко в подземелье распахнулась мягко и неслышно, словно сама по себе. У Сантариала появилось подозрение, что её и не запирали, но это было уже не важно. Архаик выскользнул из темницы и направился по коридору, ведущему наверх по спирали. Коридор огромной змеёй свернулся у основания конуса дворца; его стены, чёрные и гладкие до блеска, почти смыкались внизу, оставляя узкую тропинку, по которой можно было продвигаться лишь вереницей, след в след друг за другом…

Коридоры ведьмы Абры… коридоры в подземельях Чёрных Скал на его родине… Всю жизнь он ходил по коридорам. Но в коридорах не валяются тут и там волшебные покрышки. И везёт только тем простакам, которые гуляют по дорогам.

На стенах висели факелы, которые не горели, а чадили, испуская белый дым, колеблемый будто чьим-то тихим дыханием. Сантариал вдруг занервничал. Последний раз, когда его провожали в темницу, он не заметил ничего подобного. «Призраки не дышат, – подумал он. – И с чего это я стал их бояться? Я сам уже почти призрак».

Всё же он ускорил шаги, ощущая необъяснимый трепет. Коридор повернул снова и неожиданно закончился. Тьма осталась позади, и Сантариала поглотил яркий, ослепительно белый свет. Сначала он вообще ничего не видел, но продолжал идти, чтобы те, кто смотрел на него сейчас, не заподозрили слабости. В конце концов, они забросили свои обыденные дела, свои сады, ремёсла и всё то, что ежедневно оберегали и защищали, ради него. Многие от этого испытывали муки совести; к своему ужасу, Сантариал осознал, что начинает их понимать. Архаики относились к своей работе с таким же маниакальным рвением: с точки зрения Инферналиса, это было единственным оправданием их существования.