Текст книги "Немир"

Нандоло прервался. Несколько волнообразных движений рукой – и его возбуждение унялось.

– Что ты знаешь о Книге Времён?

– О, я много о ней знаю, – улыбнулся его друг. – Весь последний месяц я провёл в библиотеке.

– В библиотеке… целый месяц! – Нандоло покачал головой. – Везёт же некоторым!

Он сразу же замолчал, будто сболтнул лишнее.

– Что ж, – Сантариал облокотился о перила. – Для начала – зачем ты уговорил меня взять Мантуера?

– Да трудно объяснить сразу. Думаю, я готовился вступить в новую жизнь и… полагал, что так будет лучше. Просто знать, что ты не один…

– Надеялся ограничить мою свободу?

– Тогда бы я запер тебя в сейф, – в голосе Нандоло слышалось раздражение. – Да хватит уже! Твоя очередь.

– Если верить тому, что я читал, Равновесие нарушается тремя разными способами…

– Я весь внимание, – оживился Нандоло.

– Может, ты помолчишь? На него может повлиять сильная личность, толпа неотмирков или мощный артефакт.

– Книга Времён, – подхватил Нандоло. – А что мы имеем сейчас? Присутствие короля Галахада во плоти, массовый психоз неотмирков под руководством принцессы Тайны и…

Он вдруг умолк и с ужасом воззрился на друга. Сантариал улыбался, но уже по-другому; обладатель такой улыбки становится подобен солнцу, которое можно воспринимать лишь на порядочном расстоянии из опасения ослепнуть или сгореть. Нандоло доводилось наблюдать такое и раньше, стоило зайти речи о волшебстве или чём-то подобном. Он поёжился.

– Эта книга особенная, – заметил Сантариал. – Она постоянно пишет сама себя. И, если открыть её без подготовки, неизвестно, что произойдёт. А если её откроет отмирок…

– Течение времени нарушится? – предположил Нандоло.

– Возможно. Или вообще ничего не случится. История прецедентов не знает. Зависит от того, кто и как… а потому я повторяю свой вопрос – почему именно Мантуер?

– Я… – Нандоло нервно сглотнул. – Я ничего об этом не знал. Не впутывай меня!

– Поздно.

– Я заберу его отсюда, – проговорил Нандоло, пожимая плечами. – Только скажи! Ты ведь этого хочешь?

– Нет, – отрезал Сантариал; развернувшись, он прислонился к перилам спиной, мечтательно глядя на отражение луны в оконных стёклах. – Как раз этого не хочу.

Нандоло неуверенно переступал с ноги на ногу, не решаясь поднять на него глаза.

– Это Судьба, – молвил Сантариал неестественно нежно. – Мне необходимо понять, на что мы способны вместе.

– Дело ваше. Но причём тут я и остальной Немир? Ты по своей прихоти запросто можешь перекувыркать всю здешнюю реальность.

– Моей прихоти?! Ну-ну. Когда ты в последний раз видел вокруг счастливые лица? – Сантариал усмехнулся. – Ты знаешь ответ. Несчастны все, от мала до велика. Немир всегда висел на волоске. Он был изначально недоработан Творцом и брошен на произвол космических сил, а также его жителей, наделённых сверхъестественными возможностями. Равновесие – вот что не давало Немиру рассыпаться. Но король Галахад нарушил его много веков назад, принцесса Тайна в наши дни усугубила этот процесс. Однако, если бы архаикам удалось обрести утраченное волшебство, Равновесие можно было бы восстановить. Я надеялся, что мне с этим помогут, но…

Нандоло мрачно кивнул.

– Эта надежда умерла. Так что Книга Времён – единственный шанс, и…

Сантариал не мог продолжать; он опустил голову, сдавил виски точёными длинными пальцами – аллегорическое изображение воплощённого отчаяния.

– Я совсем один, – глухо проговорил он; потом тряхнул волосами и с видимым усилием взял себя в руки. – Впрочем, мне не привыкать.

– Ага… – поддакнул Нандоло со странной интонацией, – точно. Кстати, мне кое-что пришло на ум, не возражаешь? Как ты, наверно, помнишь из курса истории, тридцать девятый герцог Монтальва Декатомба сошёл с ума и удавился в собственной постели. Что положило начало традиции, передающейся из поколения в поколение. Теперь такая смерть у них в роду считается естественной.

– Ну и к чему ты? – Сантариал давно научился различать, когда напарник шутит, а когда серьёзен. Сейчас Нандоло был серьёзен.

– Это просто анекдот, – заявил тот. – Так сказать, наглядное пособие: можно выдумать что угодно, лишь бы оправдать свои действия. Не хочу, чтобы с тобой случилось нечто нехорошее, но речь не только о тебе, и все эти сложности не для средних умов, как сказал бы наш старый учитель. Но даже если твоими стараниями разразится мировая катастрофа, обещаю, что на том свете не буду вставать в очередь, чтобы столкнуть тебя в бульон из грешников. Кажется, именно этим занимаются после смерти все невинно пострадавшие? Можешь считать это признанием в любви.

– Значит, мы больше не увидимся? – спросил Сантариал, пытаясь сдержать улыбку.

– Зря я всё же не запер тебя в сейф, – проворчал Нандоло. – Куда как проще! А теперь я уже не пытаюсь тебя остановить, да ещё и даю своё благословение!

– Ты единственный, кто способен на это, – сообщил его друг как нечто само собой разумеющееся. – Все остальные от меня теряют голову.

– Тебе тоже не мешает кое-что потерять, и чем скорее, тем лучше. Для этого я здесь, не так ли?

Сантариал смотрел прямо перед собой, словно что-то прикидывая в уме.

– Ты справишься?

– Однажды в детстве мне довелось препарировать лягушку. Знаешь, я справился! Правда, она не выжила…

– Хорошо, – сказал Сантариал, возвращая себе прежний властный тон. – Теперь о Мантуере. Я хочу, чтобы ты запомнил: он не такой, как мы. И он должен вернуться домой. Если что…

– Сделаем. Подумаешь, проблема. Орден разберётся. Если это всё… – Нандоло развернулся к двери, решительно взялся за ручку. – Пошли уже. После Вас…

– Ты привёл меня в туалет? – поинтересовался Сантариал, после того как они миновали обеденную залу, бильярдную, курительную комнату, проследовали по коридору, спустились по маленькой лесенке и вновь поднялись.

– А куда?! Выбирать особо не из чего, – Нандоло нервно хихикнул, впервые обнаруживая какие-то проблески волнения. – Самые тёмные дела вершатся при ярком свете!

Тут он был прав, отметил Сантариал. Их окружали ослепительно белые стены, как если бы они оказались внутри айсберга. Десятки светильников разных геометрических форм плавали в невесомости под потолком; время от времени они трансформировались, повторяя очертания соседних. Десятки светляков в каждом. Простая арифметика, неуместная расточительность. Куда бы деть трясущиеся руки?

Чего, в конце концов, волноваться? Ему столько раз грозила гибель. Но сейчас требовалось не просто умереть, а исчезнуть с лица земли ценой шрама на теле… и в сознании, которому предстояло вечно пребывать в ужасе от того, что содеяно. Знать, что никто больше не властен над тобой, никто не остановит тебя, не заточит, не накажет…

И не поможет.

– Сюда, – позвал Нандоло, заходя в ближайшую кабинку, – Обещал – сделаю. Подходящая штука – словно специально для тебя придумали. Взял у жёнушки – всё моё теперь её, и наоборот, соответственно, – он хмыкнул. – Не хочешь взглянуть?

Сантариал мотнул головой: ещё не хватало. Каждому своё. Он откинул рукав одеяния и протянул руку ладонью вверх. Нандоло не стал медлить – при всей кажущейся беспечности он, похоже, понимал, чего стоило это решение.

– Беру я, значит, её за руку, – размеренно говорил он, смыкая пальцы на запястье Сантариала, – кожа гладкая, ну прямо шёлковая, ни морщинки, ни царапинки. И холодная, что у той лягушки. Я, естественно, струсил. Ну и сморозил – первое, что в голову пришло: «Принцесса Аве Роза, согласны ли Вы быть моей навеки?»

Маленькое лезвие грозно сверкнуло в свете сотни живых солнц. Сантариал быстро раскрыл и закрыл рот в конвульсивном вздохе – но, кажется, выдохнуть так и не смог. Кровь потекла между пальцами, однако сжатые губы не выпустили ни звука. Конечно, он понимал, что будет больно; любая свобода требует оплаты авансом, а боль – универсальная валюта в мире несчастных созданий, наделённых телами. Нанося раны себе, он был более беспощаден, чем Нандоло сейчас… но лучше бы он умер.

Нандоло и впрямь уставился на него как на покойника.

– Продолжай, – приказал Сантариал – и не услышал собственного голоса. – Что ответила Её Высочество?

– Хорошо пошло, – пробормотал Нандоло. По-видимому, он прочёл по губам.

Браслет отделился от растерзанного запястья и упал на кафельный пол.

Эту вещь каждый архаик видит лишь однажды. Конечно, если это законопослушный архаик, а не ренегат, преступивший обычаи предков, нарушивший договор, поставивший под угрозу общее дело… и так далее. Перед этим отступала даже боль. Ощущение было как дома. Обычное завершение трудового дня. Сил вообще никаких. Ме-едленно, как на дурацком свидании, стягиваешь с себя одежду и валишься на кровать. И что за жизнь такая?.. Нормальная жизнь. Нормальная. Как у всех.

Все могут – и ты сможешь.

Больше этого не будет.

Пути назад нет. Не придётся возвращаться… ощущать на коже зуд от изумлённых и отчуждённых взглядов… смотреть в водянистые глаза Инферналиса, без усилий ныряя в мутный поток его убогих мыслей, которые он почему-то считает нужным скрывать… всё это нисколько не волновало Сантариала.

Он больше не увидит Лаванду Эдельвейс. Было ли это важным? Кто знает…

…говорили, что она ничего себе. О ней шушукались за чаем контрактники, о ней распускали сплетни благообразные кумушки из смежных отделов. И все задавались вопросом, существуют ли между Лавандой и её шефом близкие отношения, а однажды – о небо! – Сантариал собственными ушами слышал, как двое штатников обсуждали эту тему промеж собой! Надо ли говорить, что его безмерно раздражала подобная болтовня… Куда только смотрел Комитет по соблюдению общественной морали и Коллоквиум по изучению интересов различных трудовых групп?! Бить, бить и бить за такое!

Между Лавандой и Инферналисом никогда не было близких отношений. Этот момент Сантариал давно уже уяснил для себя.

В тот раз она собиралась на званый вечер в компании своего шефа. Почему она села в другой лифт? Её открытое платье с кринолином именно того, «афолетового», цвета, было сногсшибательным во всех смыслах. Окажись Лаванда в нём на поле боя, и враг понёс бы значительные потери. Но в мирное время Сантариал не видел необходимости в таких экстремальных мерах, хотя, бесспорно, эти фиалки на корсаже выглядели очень мило. Как будто они гармонировали с цветом её глаз.

– Не возражаете, если я Вас немного потесню? – вежливо осведомилась Лаванда и, войдя в лифт, заняла девяносто процентов пространства, включая то, на котором раньше находился он. Результатом было продолжительное ощущение клаустрофобии, которой Сантариал раньше никогда не страдал, и воспоминание осталось жутким и фееричным одновременно.

Где-то между пятьдесят пятым и тридцатым этажами она сказала:

– По-моему, я потеряла туфлю, но не могу проверить, так ли это: мне не нагнуться. Хотела бы я видеть, что делается у меня внизу.

– С какой ноги? – спросил Сантариал.

– С правой.

Он чуть подался вперед и наступил ей на ногу.

– Ой! – приглушённо вскрикнула девушка; похоже, от неожиданности она прикусила язык. – Нет, туфля на месте. О, что бы я без Вас делала!..

В том лифте третий всё равно оказался бы лишним, кто бы он ни был. Сантариал не мог надеяться, что она думает о нём. Его уже не существовало в её мире.

– И почему ты ей не сказал? – как-то уж слишком дежурно поинтересовался Нандоло. Пинцетом он ухватил с блюдца ещё тлеющий уголёк, взятый из камина Мамаши, и положил на рану, чтобы остановить кровотечение.

– А что я мог? – откликнулся Сантариал, едва шевеля побелевшими от напряжения губами. – Поломать ей жизнь?

– Ну… Хотя бы!

– Чтобы она принесла себя в жертву?

– Да ну тебя, – сказал Нандоло, пытаясь зевнуть. – Почему обязательно надо чем-то жертвовать?

Оставалось вытереть кровь, чем он и занялся. Крови было порядочно. «Загляни кто-нибудь, и подумает, что я собрался перерезать себе вены. Ни один архаик до такого не докатится», – отчаянно подумал Сантариал. Он решил убить любого, кто сюда сунется.

– Эй! Что это вы там так долго?

– Кажется, это оно, – пробормотал Нандоло, – привидение, которое любит запираться в туалетах.

Сантариал устало пожал плечами. Никому ещё не удавалось убить привидение. Тут он был бессилен.

Нандоло поднял браслет, как ядовитое насекомое, и выбросил в унитаз.

Он пребывал в неуверенности. С одной стороны, ситуация требовала возвышенных слов, с другой – Сантариал был явно не в том настроении, чтобы позволить излиться на себя потокам дружеского красноречия. После недолгого, но глубокого раздумья Нандоло нашёл компромисс.

– Оно всё ещё там? – прошептал он, имея в виду привидение за дверью.

Сантариал кивнул.

– Хорошо. Давай теперь его напугаем.

Шары в бильярдной меняли форму точно так же, как светильники в туалете. Каждый раз, когда перед игроками возникали кубы или пирамиды, в ход шли самые отборные ругательства.

– Вот мы, наконец, и расстались с этой темой, – заключил Нандоло. – Что до привидения в номер – как насчет кандидатуры Лаванды Эдельвейс?

– Бесплотное – не бесплатное. Так что забудь. Пошли за Мантуером, но предупреждаю: никаких рассуждений о патологиях в высшем свете. Не хочу слушать. И не буду.

– Да как угодно.

Они возникли перед Ленни, который начал уже дремать, глядя на стихающее веселье.

– Домучивай свой салат и приходи, – бросил Нандоло. – Только не падай в него лицом: утонешь.

– А торт?

– Творец милосердный, это была шутка… – протянул Нандоло. – Ты что, совсем ничего не понимаешь?

– А свечи?!! Ладно, забудем. Где мне вас искать?

– На седьмом небе. И это ещё не предел.

Мимо проплыла Мамаша с ворохом бумаг.

– Номер тридцать третий – два мертвецких сна! – крикнула она в темноту коридора. Оба архаика исчезли следом за ней, но Ленни не успел сделать и шага, как неодолимая усталость навалилась на него и приковала к стулу. Потом ему показалось, что пришёл сон.

Сон был странный и чуждый. Сначала река за окнами разлилась, затопив берег, и волны подступили к домику, ударяясь о стеклянные стены. Из волн тут и там высовывались длинные бледные руки, они царапали ногтями стекло, скребли порог и норовили открыть дверь. На шум появилась Мамаша, босая, с распущенными косами, взяла с полки фонарь и вышла в двери, притворив их за собой. Ленни видел, как она стала бросать в воздух какие-то огоньки, и вдруг понял, что это светляки из фонаря. Но как же не похожи они были на настоящих! Маленькие, отливающие зеленоватым блеском, они тряслись, как желейные шарики; за них было невыносимо страшно. Руки жадно схватывали эти искристые сгустки света, зажимали их в кулаках и скрывались под воду. Так продолжалось, пока фонарь не опустел и последняя рука не пропала в волнах. Тогда Мамаша повернулась, прижала своё белое, фосфоресцирующее лицо к стеклу и долго смотрела на Ленни. Того пробрала дрожь, он закрыл глаза, но всё равно продолжал видеть и разглядел, как она, спеша, удалилась по склону холма к реке.

Потом всё пропало, будто кануло в омут, и он ничего не видел и не слышал, пока страшный грохот не поднял его на ноги: громада волн ударилась о стену, окатив её сплошным водяным потоком. В растерянности Ленни застыл перед этим зрелищем, но новая атака реки настигла его в том же сне. Ничего не понимая, Ленни опять вскочил… и опять оказался спящим. На третий раз всё прекратилось и, стоя посередине кафе, Ленни сумел убедиться, хоть и не сразу, что происшедшее и вправду было сном.

«Как странно звучит – „и вправду сон“! Если это так, то что же с явью?» – мучимый такими мыслями, больше не рискуя закрывать глаза, Ленни отправился на поиски тридцать третьего номера.

Спеша и задыхаясь, он взбежал по крутой, почти вертикальной лестнице на второй этаж (при этом ступени не скрипели, а издавали звуки расстроенного рояля), и остолбенел в дверях. Он был на палубе океанского лайнера, и лайнер этот медленно погружался в воду… по полу длинного узкого коридора к нему несло потоки воды, пол качнуло навстречу… неизвестно каким чудом, но Ленни удержался… думать было некогда… он ухватился за дверной косяк, и ноги до колен окунулись в ледяную воду. Не оглядываясь, он услышал позади шум низвергнувшегося водопада, треск мебели и звон посуды, разнесённой вдрызг этой внезапной «ниагарой».

Думать по-прежнему было некогда; спасаясь, Ленни вломился в первую попавшуюся каюту. Внутри цвела весна. Перед ним предстала увитая всё тем же стрельчатым плющом терраса деревянного дома, лицо овеял ароматный воздух, и черноволосая черноглазая девушка с улыбкой на лице и кувшином в руках направилась к нему. Розовое платье свободного фасона, как будто состоявшее из нескольких кусков ткани, обёрнутых вокруг тела. Высокая причёска, убранная белыми лилиями. Матовая кожа и раскосые с прищуром глаза. Те, кто её знал, могли рассказать, что она никогда не улыбается, и, следовательно, Ленни неслыханно повезло, но рядом никого не было, а Ленни смотрел на кувшин и думал одно: в кувшине – вода…

В ужасе он отступил назад и захлопнул дверь. Огляделся: волнение стихало. Пол под ногами успокоился и даже разгладился, как бывает с морем после бури, а в дальнем конце коридора вдруг обрисовалось непонятное сооружение – что-то вроде колонны, украшенной цветами. Слева и справа – занавеси, как в театре. Вспыхнувший интерес повлёк Ленни к этому нетипичному сооружению: оно казалось настолько хорошо укреплённым – островок безопасной суши; и он очень обрадовался, когда рядом с колонной внезапно возник Нандоло. Теперь не придётся придумывать дурацкие объяснения, почему он так и не сумел войти в нужную дверь, подумал Ленни. Он сделал шаг – и замер: Нандоло был не один.

– И вот я вопрошаю вас: есть ли на свете что-то более надёжное и вечное, чем обет верности, что даётся здесь и сейчас? – загремел откуда-то с потолка мелодичный бас.

Ленни решил выждать: если это действительно Нандоло, нужно дать ему время для ответа. Но архаик, стоявший в каких-то десяти шагах от него, вдруг занервничал и заозирался.

– Послушайте, я не знаю, – он обратился к кому-то, скрытому завесой: – Дорогая, думаю, тебе виднее.

На свет выступила женская фигура и взяла его за руку.

– Продолжайте. Мой суженый скоро проникнет в суть происходящего.

Эти двое подошли вплотную друг к другу. Невидимка продолжал вещать, никто его не слушал. Ленни почувствовал себя лишним и постарался побыстрее улизнуть, но тут всё опять сгинуло, а он оказался в начале коридора, дрожащий от холода.

С огромным трудом, превозмогая внезапно навалившуюся усталость (а может, и не усталость, а сопротивление воздуха, ставшего вдруг вязким и плотным), Ленни почти дополз до номера 33, когда с потолка донеслись приглушённый шум и смех, перемежаемые плеском да бульканьем. Что-то поднесло его к дверям, как подносят зажигалку к сигарете. Тут он остановился, с недоумением разглядывая вилку, невесть как оказавшуюся в его руке. «Хорошая вилка. Она бы очень пригодилась, если бы здесь был салат. Ну, или рагу». Шум усилился, Ленни поспешно вогнал вилку в косяк и переждал очередное наводнение, держась за неё.

Теперь он осторожничал; для начала приблизил глаз к замочной скважине… и едва не ослеп! Рой бликов играл на золотистых волосах и складках атласного платья певицы, чьё имя теперь навсегда связалось для него с образом «безумной Магдалины». Но вот девушка отступила в сторону, и Ленни увидел Сантариала: тот стоял, скрестив руки на груди, прислонившись к стене. Он глядел на Фантазму, но то ли изменчивый свет так искажал черты его лица и отражался в зрачках, но… короче, Ленни не хотел бы, чтоб на него так смотрели.

– Иногда мне кажется, ты требуешь от меня невозможного, – голос Фантазмы дрожал, подобно пламени свечи, стоявшей на столике между ними.

– Как всякий смертный, я прежде всего стремлюсь сохранить себе жизнь.

Она отпрянула, словно её ударили.

– Да я тебя пальцем не трону, как ты до сих пор не понял!

– Ты тронула моё сердце, а для этого тебе не понадобилось даже шевелить пальцем.

– Думаешь, я внушила тебе это чувство? – она побледнела, жадно ловя его взгляд. – О, я бы стерпела такое от кого угодно, но ты… как ты можешь не видеть, насколько это унизительно?!

Сантариал ничего не ответил, но его лицо пошло пятнами.

– Мне надоели дискуссии на философские темы, – холодно заявил он минуту спустя. – Твой дар очень хрупок, я опасаюсь уничтожить его ненароком.

– Надеюсь, у тебя всё же хватит ума его принять, – парировала Фантазма. – Это мой дар тебе!.. А ты… передай его той, которую полюбишь по-настоящему.

«Этого ещё не хватало, – подумал Ленни, не зная, куда деваться от неловкости. – Нашли где секретничать». И тут же ощущение нереальности происходящего охватило его сильнее, чем когда-либо. Ленни с силой оттянул дверь на себя и тут же, как от резкого пинка, влетел в комнату головой вперёд.

Архаики были здесь – оба – и никого кроме них! Они спали, и этим разозлили его ещё больше, если такое возможно. Шагнув на середину комнаты, Ленни ощутил шум в ушах, а перед глазами поплыло. Он топнул ногой, в лицо полетели брызги. Проведя рукой по щеке, убедился: вода. А потом понял: с него достаточно.

«Безопасное место, – усмехнулся он про себя, – но о-очень глючное».

– Я чую, здесь нечестно играют, – проговорил он вслух, естественно, не надеясь на ответ.

– Только музыку, – отозвались откуда-то из-за зеркала, – а её невозможно играть честно… или нечестно.

Голос был знакомым… или просто что-то напоминал. Он журчал, подумал Ленни, как журчит… что? Он не мог вспомнить и пришёл в ярость.

Он швырнул вилку – она прошла насквозь и утонула в зазеркальных глубинах. Что и требовалось доказать.

– А фальшивить возможно?! А играть на моих нервах? Пошла вон! – рыкнул он и осёкся. Голос и вправду был женским, и совершенно женским был визг, раздавшийся сразу после того, как Ленни запустил в зеркало своим башмаком. Ничего не изменилось, только изображение слегка перекосилось, да звук удалявшихся шагов долго не стихал, пробуждая в сознании смутные образы. Оба архаика даже не пошевелились.

Тогда Ленни повернулся к Сантариалу, который лежал на полу, обняв декоративную подушку. В другое время Ленни не отважился бы на столь решительные действия, но теперь он, образно говоря, «вышел из берегов». Он взял Сантариала за плечи и несколько раз встряхнул. Неожиданно это дало результат: Сантариал одной рукой ухватил его за шею, а другой протёр глаза.

– Я думал, мне приснился кошмар, – зевая, признался архаик.

Ленни немалым усилием разжал его пальцы и отполз в сторону, кашляя, как утопленник, вытащенный из воды.

– Нет, не приснился, – с сожалением констатировал Сантариал и сел.

– О-ох… – простонал Нандоло, переворачиваясь на бок, словно тюлень на пляже. – Кажется, у нас проблемы. Который час? Или лучше спросить – который день?

Слишком поздно Ленни понял, что остался без башмака.

– Мне Амбер говорил, что кидаться можно только своими вещами. Все остальные в таких домах заговорённые.

– Какая глубокая мысль, – заметил Нандоло, зарывшись пятернёй в волосы. – Мы вчера напились, а буянит Мантуер.

– Просто я пришёл в ярость, – оправдываясь, буркнул Ленни. Доброжелательный настрой обоих спутников почему-то сердил его и препятствовал скорому выздоровлению от негативных эмоций. А ещё он чувствовал себя невыспавшимся и разбитым.

– Нет, это ярость пришла в тебя. Нечастая гостья, но настырная, – откликнулся Нандоло. – Ну давай, рассказывай.

И Ленни изложил по порядку историю своих приключений, правда, умолчав об участии обоих архаиков. Задавив в себе голос совести, он внушил себе, что сейчас это будет правильнее всего. Его рассказ был выслушан в тишине, очень внимательно, так, что у Ленни даже появилось желание повторить: когда ещё подвернётся случай поразить воображение этой непробиваемой пары!

– Вот… – судя по виду Нандоло, он едва удержался от бранного слова. – Знал же, что на неё нельзя полагаться! Нам ещё очень повезёт, если мы проспали всего несколько дней.

– Как это?

– А так. Ты же не думаешь, что мы вчера сюда пришли?

Ленни не ответил, а бросил взгляд в окно. Ничего необычного: серое пасмурное утро. Клён под окном, а на ветке… он заморгал глазами, подался вперёд, и то, что было на ветке, вспорхнуло и исчезло. Не улетело, именно исчезло.

Доказательств больше не требовалось. Летающие рыбы, насколько Ленни помнил, бывают только в море. Однако же Нандоло всё ждал каких-то объяснений.

– Быть может, они её съели… она была вроде булки, – запинаясь, произнёс Ленни, вспомнив руки Мамаши, дирижирующие волнами.

– О! О! О! Полный бред! – отмахнулся Нандоло.

– Ну хорошо, – сказал Сантариал; последние несколько минут он занимался аутотренингом и не встревал в разговор. – Тогда как ты объяснишь её исчезновение?

– Да никак. Творец милосердный! – Нандоло так старательно возвёл глаза, что сам стал походить на диковинную рыбу. – И чего только мне не пришлось выслушать, а всё оттого, что я заботился о крыше над головой!

Тем временем они спустились на первый этаж. Дверь со вчерашней трещиной болталась на оставшихся петлях, поскрипывая на сквозняке.

– Ну что, идём?

– Без меня, – сердито сказал Ленни. – Вас теперь и так двое.

Он всё ещё чувствовал злость. Правы были древние мудрецы: зря он связался с этими… Возможно, виной тому было изменённое состояние его сознания, но впервые с тех пор, как он очутился в Немире, Ленни пожалел, что не был осмотрителен.

– Ну, ну, – пробормотал Нандоло, смешавшись. – Не стоит! Сантариал – волшебник, сам знаешь. Ты с ним как за стеной.

– Нет, – сказал Ленни с горечью, – я с ним как со стеной. И он почти всегда смотрит сквозь меня.

– Ну и что? – воскликнул Нандоло. – Посмотреть сквозь – это не пройти сквозь! Не надо нервничать по ерунде.

Он неуклюже потрепал Ленни по спине, но рука встретилась с железными застёжками рюкзака; металл холодил, и Нандоло поспешно её отнял. Ничего не почувствовав, Ленни двинулся к выходу, но успел услышать последние слова архаика:

– А что до идиотов, которые сочиняют всякое разное про волшебников, то я сказал бы им пару слов. И отнюдь не волшебных!