Текст книги "Немир"

«А Вы, оказывается, мечтательница, Ваше Высочество! Встанет он на колени, как же!» И она проиграла эту сцену повторно, в более реальном варианте с участием трёх-четырёх дюжих ребят из её гвардии. Как следовало ожидать, получались не романтично, а смешно, но этот смех вызвал у неё злые слёзы, от которых стало больно глазам.

«Все мы склонны приукрашивать жизнь, а она безжалостно мстит нам за это, выпячивая всё неприглядное или комичное, – грустно подумала Аве Роза. – Король Галахад разменял себя на легенды и мифы, и почти перестал существовать. Нам повезло больше: мы успеем умереть, прежде чем это случится…»

– Что с Вами?

Аве Роза промолчала. Но Нандоло не отставал. Он повторил свой вопрос ещё мягче – и ещё настойчивее.

– Это не Ваша забота, – вздохнув, ответила принцесса.

– Ну как же не моя… Возвращаемся во дворец, и Ваши подданные видят Вас с таким лицом – как думаете, что будет со мной?

Очень странно – но как только он произнёс эти слова, приступ злости у Аве Розы мгновенно прошёл.

– А что у меня с лицом?

– Это даже нельзя так назвать…

Она не обиделась, и вскоре им удалось поднять беседу на уровень, достойный здешних возвышенных красот. В поведении Нандоло теперь не было ничего раздражающего, кроме беспокойной склонности к перемене декораций. Во время прогулки они не задержались на одном месте и четверти часа. Аве Роза постоянно слышала: «Мы здесь уже были», «Какой однообразный пейзаж!», «Не пора ли размять ноги?» и тому подобное. Поначалу принцесса и впрямь подозревала, что Нандоло ищет какой-нибудь уединённый живописный уголок, но, когда тот протащил её по всему лесу и в конце концов вернул к парадному крыльцу, она поняла, что её интуиция дала сбой.

– Да, возможно, место то же самое, но ведь мы уже другие, – кротко сказала Аве Роза. Удивительное дело: она совсем не сердилась и готова была пройти весь путь заново, только бы это доставило удовольствие её спутнику.

– Как это мудро! – ответил Нандоло каким-то странным тоном, и тут Аве Розу осенило: он впервые заговорил с ней как с равной.

Принцесса понятия не имела о любви – Нандоло не ошибся на её счет. Восторг, поклонение, обожание – всего этого было в избытке благодаря искреннему расположению подданных к своей повелительнице. Как всякая прирождённая принцесса, Аве Роза принимала подобное внимание спокойно: оно не требовало никаких душевных движений с её стороны. Столкнувшись с Сантариалом, она впервые испытала ненависть; теперь она смогла оценить, на что способно действительно сильное чувство. По части развития их отношений можно было только фантазировать. Пока Нандоло отважился лишь спросить:

– А на самом деле Вы, значит, не желали ему смерти?

Принцесса возмутилась.

– Естественно, нет! Нас с детства учат почитать жизнь. Но таков мой долг. Вы-то не можете не понимать!

– В этом вопросе долг для нас ничего не значит, – пожал плечами Нандоло. – Всякий нормальный архаик желает смерти другому архаику. Но в случае с Сантариалом я предпочёл бы, чтоб это была смерть от чего-то иного – например, от избыточной радости.

– У Вас и вправду лёгкий характер, – вздохнула Аве Роза.

– Да. Многие любят меня за это. То есть думают, что любят. Больше думают, чем любят.

– Вы когда-нибудь бываете серьёзным?

– Слава Творцу, нет. «Я не могу смотреть на мир без слёз, но это не изменит мир всерьёз», – процитировал Нандоло, – помните? Кажется, кто-то из ваших сочинил. Обожаю поэзию: там было поистине всё…

Он не оговорился: с давних пор о поэзии в Немире упоминали лишь в прошедшем времени…

Они вышли к равнине и остановились на берегу, под ивой. Река Дивная в этом месте разветвлялась на два рукава; волосы Аве Розы тоже делились на пробор и стекали по спине ровными золочёными потоками. Нандоло не видел этого, но надвое делилось и всё её существо. В левой стороне – вместилище сердца – всегда шло медленное, но неуклонное движение к добру, правая же руководствовалась интересами государства. Левая рука имела склонность к хорошим поступкам, но правая успевала быстрее, и потому не всегда было понятно, чего же хочет принцесса. Придворные няньки подметили эту особенность в юной Аве Розе и доложили родителям. Поднялся переполох, вызвали врача. Тот был очень опытный и разобрался в ситуации с полувзгляда.

«Ничего страшного, – сказал он, – просто левая рука хочет делать добрые вещи, а правая – правильные. Это естественно и присутствует в каждом, но у принцессы выражено сильнее, ибо она – коронованная особа, и на неё возлагает надежды весь народ. Положите ей отпуск на месяц один раз в году, пусть отдохнёт от себя самой, и со временем всё пройдёт».

Так сказал, и спасибо ему на том; другой бы забросал непонятными терминами, как обычно делают матёрые врачи, всё запутал бы и сам занемог от расстройства. Королевскому двору повезло, но после этого все расслабились и перестали придавать значение недомоганию принцессы. Никто за ней не следил, да Аве Роза и не могла брать отпуск столь часто: уже в четырнадцать лет она села на трон, чтобы прекратить междоусобицы в королевстве, и с тех пор с него не слезала. Родители юной принцессы, передав ей властные полномочия, упокоились в усыпальнице нирваланского пригорода, Сильфарена, лет этак на пятьсот, для омоложения и отдыха. Традицию эту сильфанеи свято чтили, начиная с определённого возраста, и будить их никто не собирался, тем более по возвращении у королевской четы могли появиться и другие наследники. Пришлось принцессе самой раздавать пощёчины зарвавшимся вассалам; и теперь, спустя годы, её правая рука превосходно управляла государством. Подданные уже не смотрели на лицо государыни: им достаточно было следить за виражами той руки, что привыкла повелевать; но другая при этом оставалась спокойна и почти мертва.

Но когда Нандоло взял Аве Розу за левую (!) руку и начал неуверенно её пожимать, как всякий влюблённый в минуты, когда слова не идут на ум, принцесса вдруг почувствовала своё сердце, узнала его по радостному биению в груди, ибо это не могло быть ничто иное. Сердце! И Аве Роза поняла: никогда она не сможет причинить зло тому, кто стоит сейчас перед ней: слишком велика его заслуга…

Она забыла, что в такие минуты следует быть осторожным: задуманное не всегда сбывается.

– Не знаю, как Вам, Ваше Высочество, а Вашей левой руке я точно нравлюсь, – удовлетворённо заметил Нандоло.

– А я Вам благодарна. Вы помогли вспомнить о том, что у меня есть сердце.

– Сердце! Творец милосердный, но как Вы могли о нём забыть? Даже я помню про сердце, хоть я и неизлечимый волшебник. Это святое.

Они помолчали, боясь неосторожным словом разрушить соединившее их таинство любви. Потом Нандоло сжал её руку и проговорил:

– Я действительно хочу быть твоим мужем. Встречаться с тобой за завтраком, обедом, ужином и в постели.

«А вдруг получится? – спросила себя Аве Роза. – Может быть… наверно… наверняка. У меня всегда получается».

Она склонилась над водой. Нандоло не видел её лица; видела только река, но унесла с собой, закрутила в алебастровом водовороте пены и разбила о камни порога. И ничего не осталось.

Глава седьмая

Ты тоже видишь тот безмолвный лес,

И там, над ним, бескрылый свод небес?

Данте Россетти

По нашим народным преданиям, никто ещё не изведал его глубин, никто не мог проникнуть в сердцевину этих лесов и болот, исключая, конечно, господ поэтов и колдунов, которым нет преград.

Проспер Мериме

Предки нынешних неотмирков говорили: «Мудрый не связывается с архаиками, ибо таинственность насыщена вопросами, как ночь – звёздами». К удивлению Ленни, первый вопрос задал не он. Когда взошло солнце, Сантариал поинтересовался:

– Не хочешь узнать, куда мы идём?

Ленни не ответил: не нашлось слов. Но взгляд, посланный архаику, был полон упрёка: такая бездна ума, и всё попусту. Уж мог бы догадаться, что, просиживая днями в стенах архивной библиотеки, невредно и в карту заглянуть.

Сантариал избрал юго-восточное направление. Оно отнюдь не пользовалось популярностью у населения: там не было курортов, здравниц и прочих любимых народом мест. Они будут идти, удаляясь от моря, благодатного Нирвалана, деревень, дорог и людей, и на их пути возникнет лишь одно цивилизованное поселение. То самое, откуда приплыл сгустившийся над Немиром кошмар!

– У нас, архаиков, есть поговорка: «Не знает трава – не знает никто», – заметил Сантариал, чуть улыбнувшись.

– У нас, людей, тоже есть: «Знают двое – знает свинья», – парировал Ленни, запоздало сообразив, что при таком повороте темы архаик вообще не раскроет больше рта. Так и случилось.

К востоку Город спускался с холма и расширялся к равнине, словно клякса, растёкшаяся на листе. Странности начались раньше, чем Ленни сумел к ним подготовиться. Солнце светило прямо в глаза, и он не сразу разобрал, что район этот полуразрушен и заброшен. Мелкие мурашки засеменили по плечам, когда он с суеверным страхом разглядывал изуродованные фасады зданий. Многие из них выглядели так, словно какая-то могучая сила остановила процесс разрушения, одной лишь волей скрепив останки, без неё готовые рассыпаться. Люди не жили здесь и вообще не показывались, словно обитатели западных кварталов понятия не имели о том, что случилось тут; а ведь район запустения был столь велик, что занял бы две трети площади обжитого Города. Подходил к завершению день, первый день пути, а кошмар наяву всё не кончался.

В конце концов Ленни засомневался, что это тот самый Город. Сколько раз чувства обманывали его, особенно в присутствии Сантариала. Как накануне, когда они попали в квартал с домами-буквами. Ничего подобного в картах не было. Услужливая память подсказала, что он частенько находил белые пятна в «Атласе». От знакомых отмирков Ленни слышал историю про одного человека, который попросил таксиста отвезти его в место под названием Докуданибудь, что находилось в квартале Гдебытонибыло. Эта история живо напомнила Ленни другую, слышанную ещё в Настоящем Мире, а та – ещё одну, и обе они ужасно походили на третью, которая была втрое длиннее обеих. И впервые Ленни серьёзно задумался: а что, если не стоит доверять всему, что написано на бумаге?

Его дорога лежала перед ним, перегороженная упавшими балками, изрытая ямами, усыпанная битым кирпичом и щебнем. Было это и впрямь осколками древних миров, или просто развалинами какой-то давней стройки, Сантариал не слишком старался отыскать меж ними проход. Он шёл прямо на юго-восток, шагая быстро, нигде не задерживаясь, взбирался на обломки фундамента с ловкостью кошки и никогда не оглядывался. Но Ленни поспевал за ним с неожиданной лёгкостью: у него даже возникло ощущение, что края плаща Сантариала ловят ветер, который затем подхватывает и его, Ленни, помогая преодолевать крутые подъёмы и спуски.

На вершине последней, самой высокой горы, сложенной из металлолома, обгоревших брёвен и строительных блоков, оба задержались. По левую руку простиралась пустошь, уже подёрнутая сумерками, с её западного края золотился закат в ажурной пелене фиолетовых облаков. Ленни вздохнул и напоследок оглянулся. Ночь поглощала развалины, не оставляя и пятнышка света.

Они спустились. Пустошь была изрезана оврагами, по счастью, неглубокими. Попадались валуны и редкие заросли неизвестного ботанике колючего кустарника, да ещё кое-какая стелющаяся растительность, про которую эта наука и знать не хотела.

– Тут могут быть змеи, – предостерёг Сантариал. – Иди прямо за мной.

Ленни не боялся змей. Куда больше его беспокоила вязкая грязь, налипающая на сапоги. Но вот её сменили разрозненные полосы асфальта, чем дальше, тем более широкие, и они вышли на огромную площадку, напомнившую Ленни взлётную полосу аэродрома. В золоте заката у кромки горизонта застыло причудливое облако, по форме похожее на человека, раскинувшего руки. Над пустошью нависли фонари; их оранжевые, белые и голубоватые пятна плавали в воздухе, ничем не поддерживаемые – результат волшебных чар или же чудо немирской техники. Они ярко светились на фоне облака, и казалось – некий великан жонглирует цветными воздушными шариками, разгоняя клочья тумана, поднимавшегося из низин.

Ленни любовался этой красотой, когда его отвлёк гул, раздавшийся сзади, чуть правее того места, где они покинули стройку. Сантариал поспешно нырнул в тень. Приглядевшись, Ленни различил на северо-восточном краю пустоши несколько человеческих фигур, которые будто двигались в причудливом танце, кружа на одном месте, но круги всё расширялись, охватывая более широкое пространство. Ни один разумный двуногий из тех, с кем Ленни довелось столкнуться, не смог бы развить такую скорость, исключая слуг Магистра; но разглядеть их транспорт во тьме не удалось, и лишь механический шум подсказывал, что он был. Вспомнив столкновение с Дарслагом в Городе и всё, что ему предшествовало, Ленни похолодел, будто на сердце сразу выступил иней, и придвинулся к Сантариалу вплотную.

Они исчезли внезапно, как и появились. Всё стихло, и архаик сразу пошёл дальше.

– Если когда-нибудь ты увидишь, что они слишком приблизились к нам, ложись на землю и не шевелись. Может, пронесёт.

Как всегда, он ничего не объяснил. По его тону было понятно: архаик не очень-то надеется, что Ленни поступит именно так, но считает себя обязанным предупредить его.

После этих событий стоило ли удивляться, что Сантариал решил не пересекать пустошь по прямой, а обогнуть её, прячась под прикрытием развалин. На южной окраине их ждал лес; Ленни успел заметить его краем глаза, пока они стояли на открытом месте. Лес даже отдалённо не походил на Нирваланский, и всё-таки он был убежищем, более надёжным, чем кладбище неизвестной цивилизации. Но до него нужно было ещё дойти, а путешествие осложнилось тем, что свалку сменила самая обычная помойка, пахнущая просто омерзительно.

Кучи мусора такого же размера, как библиотечные стеллажи в Архиве, высились по обе стороны от узенькой тропки, по которой им предстояло идти. Когда они подошли ближе, одна куча вдруг ожила: какое-то существо на четвереньках вынырнуло наружу и вскарабкалось на её вершину. Так муравьи бегают по стенам муравейника. Это был ребёнок, мальчик лет пяти; Сантариал приостановился и окликнул его.

– Пошли с нами, – добавил он, махнув рукой. Мальчик неодобрительно поглядел на них из-под густых сросшихся бровей. Он не производил впечатления забитого оборвыша; напротив, перед ними стояла полноценная личность. И она не спешила выполнять приказания чужих.

– А ты кто такой? – хмуро спросил мальчик. И прибавил: – Вообще-то, при встрече принято говорить «Здравствуйте».

Ленни чуть не подпрыгнул: от этого «версаля» на помойке несло каким-то заморенным декадансом.

– Мне некогда, – нетерпеливо сказал Сантариал. – Убирайся оттуда и давай к нам. Я жду.

Ребёнок рассердился. Его глаза засверкали, кончик носа задёргался. Выглядело жутковато и очень неправдоподобно.

– Мне кажется, ты не понял, – раздельно произнёс мальчик. – Я не собираюсь идти в какое-то абстрактное место! Я хочу гулять в этой куче! Здесь и сейчас! – он в гневе топнул маленькой ножкой. Мусор отозвался смачным чавканьем.

Мимолётно усмехнувшись, Сантариал резко развернулся и продолжил путь, по своему обыкновению, не останавливаясь и не оглядываясь. Ленни потащился следом. Ситуация, по его мнению, исчерпана не была, но ноги, словно заведённые, сами понесли его. В душе Ленни не порадовался своему превращению в зомби-биоробота. А сильнее всего уязвило то, что Сантариал, как будто, был совершенно безучастен к этому. Безучастен и непричастен.

Преодолев наваждение, Ленни нагнал его.

– Зачем он тебе понадобился? – требовательно спросил он.

– Мне просто показалось, что здесь мало хорошего.

– В таком случае, почему мы уходим?

– Потому что ему так не кажется.

Нет, постой, мы никуда не идём, хотел крикнуть Ленни, но окаменел от удивления, оглядываясь вокруг. Ночь становилась гуще, беспросветней, но тьма перестала быть тьмой, засияв десятками разноцветных огоньков – светляков немыслимого для Настоящего Мира размера. Твари не были симпатичными; своим строением они напоминали гусениц и пиявок сразу, только гораздо крупнее. Но сейчас они несли свет, и Ленни, не отличавшийся брезгливостью, забыл обо всём, увлечённо к ним присматриваясь. Он давно подозревал, что сильфанейские трактаты о природе полны только в отношении их родного края, и флора и фауна остального Немира, описанные весьма скупо, гораздо богаче. А что, если в небе над пустошью висели дальние родичи этих?..

– Здорово, – сказал восхищённый Ленни.

– Конечно, – ответил Сантариал, – нас теперь отовсюду видно.

Он пожал плечами и двинулся дальше. Пройдя шагов двадцать, остановился, потянулся и скинул сумку прямо на землю.

– Ночуем здесь.

Как следует осмотревшись, Ленни оценил его выбор. Они обосновались на территории небольшого склада, стены которого уцелели. Здесь они были надёжно защищены и от ветра, и от посторонних взглядов. Светляки, оказывается, излучали не только свет, но и тепло, так что никакого костра не понадобилось. Не говоря уж о том, что ни один супостат гарантированно не сунется ночью на свалку, полную блуждающих огоньков.

Стоило ему так подумать, как супостат обнаружился; мало того, он успел пересечь границы их личного пространства.

– Небо такое интересное, – послышалось совсем рядом.

Если бы Ленни уснул за готическим романом, и ему приснился кошмар, он и то не смог бы подскочить столь стремительно. Эмоции бушевали в нём не столько от страха, сколько от злости на маленького негодника, который так его напугал.

– Оно красивого афолетового цвета, – сказал мальчик и шмыгнул носом.

– Какого-какого? – спросил Ленни, с трудом сдерживая раздражение.

– Как цветочки на пустоши.

Он имел в виду фиалки, догадался Ленни, тоже мне поэт. А вслух спросил:

– Почему небо похоже на цветочки? Обычно ведь бывает наоборот?

– Много ты понимаешь, – ответил мальчик.

И, отвернув голову в сторону, обращаясь теперь исключительно к Сантариалу, он продолжал:

– Сегодня мой трактор, который я собрал из дощечек, взял и развалился.

– Наверно, он решил превратиться во что-то другое, – отозвался тот.

– А почему?

– Иногда вещи ведут себя странным образом. Это не нашего ума дело. Кстати, – невинно продолжал архаик, – что там насчёт еды – она, часом, никак не трансформировалась?

– Нет, – сказал Ленни обиженно. Еда у них, слава Творцу, была. Он выудил из рюкзака с десяток бутербродов, пучок морковки и кусок сала. Сыр на бутербродах уже расплавился, морковка, помытая тут же в луже, напротив, смотрелась свежо и аппетитно. Однако бактерии – везде бактерии, и Ленни счёл, что вправе оказать влияние на выбор гостя:

– Хочешь бутерброд с невкусным сыром? – корректно поинтересовался он.

В ответ ребёнок разжал грязный кулачок и показал ладошку, полную вездесущей квазиники. Глядя в лицо Ленни немигающими глазами, он сказал:

– Я люблю ледниковые карамельки. От них так сводит зубы, и во рту наступает зима с морозами. Все девочки их любят, и у них всегда белые зубы, ведь они покрыты инеем. Если встретишь, обязательно попробуй.

Ленни недоверчиво покосился на ребёнка: казалось, тот только что произнёс пароль и теперь ждал от него ответа. Парадокс, но мальчик идеально вписывался в окружающий пейзаж – местная форма жизни, так сказать, абориген здешней свалки. Ленни вдруг ощутил страшную усталость: его понимание реальности на сегодня закончилось.

Их настиг тихий смех: Сантариал, как всегда, развеселился не вовремя. Ребёнку это не понравилось: он сдвинул брови к переносице, а нос сморщил. Но с такой конструкцией на лице у него не оставалось ни малейшего шанса опечалить архаика. И смеха меньше не стало.

Чтобы унять расплясавшиеся нервы, Ленни отправил в рот вторую порцию. Теперь надо было как-то заснуть. Сантариал первый показал хороший пример: он уже улёгся среди светляков.

Ребёнок критически разглядывал их.

– Вы слишком далеко друг от друга, – сказал он, – так же холодно!

– Я родом с мыса Аджано, чтоб ты знал, – невозмутимо откликнулся архаик, укрываясь плащом. – Успел привыкнуть.

Ребёнок нахально посмотрел на Ленни, и тот чуть не лопнул от возмущения.

– Там, откуда я приехал, тоже не курорт!

– А-а, так вы иностранцы оба, – мальчик чуть помедлил, прикидывая, с кем теплее, и забрался под плащ Сантариала. Он долго устраивался, потом наружу высунулась вихрастая голова, и сонный голос пояснил: – А я тутошний. Всегда здесь был.

Ночью Ленни постоянно просыпался. В первый раз глупый светляк подполз слишком близко и, прорвавшись сквозь заслоны век, зажёг в леннином мозгу сотни негасимых протуберанцев. Во второй раз выяснилось, что Ленни спит на утюге, неизвестно как попавшем в рюкзак. Поёрзав, он спонтанно поменял утюг на донышко железной миски, выпирающей наружу, что и привело к очередному пробуждению. Тогда осатаневший Ленни стал крутиться и крутить рюкзак, чтобы найти булку, на которой мягче спать. Нашёлся только хлеб, и то чёрствый. Процесс проходил столь бурно, что Ленни успел проснуться и вспомнить, кто он такой и где находится. И тогда увидел Сантариала.

Сантариал сидел, обняв руками колени, и мирно взирал на звёзды. Сейчас он был меньше всего похож на архаика, склонного прятаться и бежать. И всё же Ленни готов был поверить, что Сантариал не смыкал глаз из соображений безопасности. Окружая их поход такой таинственностью, он был вынужден брать всю ответственность на себя. Ленни ощутил каверзные уколы совести. «Зато я буду мыть посуду», – пообещал он неизвестно кому, и провалился в новый кошмар. Мотоциклы из Настоящего Мира, пустые, без седоков, носились взад-вперёд по его голове, как по пустоши, играя в догонялки; на них из развалин нападали светящиеся полупрозрачные дети и закидывали квазиникой. Ленни вскрикивал от страха: мотоциклы виделись ему живыми, как механизмы архаиков. Им было больно, когда призрачные пятки впивались в бока. Пробуждение пришло от Сантариала, который невежливыми тычками вытряс из Ленни остатки сна.

– Идём скорее, – сказал архаик, – поспеши.

Ленни сел, моргая, спросонья ничего не поняв. В голосе Сантариала ему послышалось сочувствие, но с чего бы? Было ещё темно, но вещи собраны. Похоже, они и вправду торопились.

– А как же… – начал Ленни. Сантариал, не отвечая, взял одеяло и укутал спящего мальчика.

– Мы обойдёмся, – произнёс он, чуть улыбаясь. – Ещё пара дней – и всё тепло юга окажется в твоём распоряжении. Можешь гордиться собой, Мантуер: с нашей помощью ему удалось покинуть то зловещее место. Он справится сам.

Ленни восстал.

– Ребёнка нужно отвести куда-нибудь, где есть взрослые!

– А ты давно был ребёнком, Мантуер? – поинтересовался Сантариал. – Разве ты сам не считал, что от взрослых одно сплошное беспокойство?

Ленни не ответил. Сантариал продолжал:

– Единственные взрослые вокруг – те, кому мы вчера едва не попались. Больше всего на свете мечтают они застать нас с тобой в этих диких безлюдных местах. А дети им не нужны.

Ленни содрогнулся.

– Что мы такого сделали?

– Тс-с, – сказал Сантариал, кивнув на мальчика, который пошевелился во сне. Но не проснулся. Юному гражданину Немира не снились кошмары, и ему не было нужды в бессоннице. Он был счастлив, просто счастлив, без всяких «несмотря» и «вопреки». И ни в ком не нуждался.

– Мне бы такое детство, – вдруг сказал Сантариал. – А тебе?

Совершенно сбитый с толку, Ленни прикинул, что проще всего изобразить глухого, прежде чем Сантариал испугается собственной откровенности. А тот и так знал, какое у отмирка мнение. И вообще, если в былые времена в Настоящем Мире Ленни боялся высказываться из соображений деликатности, то здесь это лишалось всякого смысла. «Оно конечно, ты знаешь Немир лучше меня, – подумал он, – но дети – везде дети».

Скоро они вступили в нескончаемый лес, состоящий из редких низких сосенок да зарослей вереска. Дорога превратилась в тропку, еле заметную в тусклом свете неба, загромождённого серыми тучами, набухшими от влаги, словно наполненные слезами веки. Стояла типичная для ранней осени погода: коварно тёплая, скучная, добропорядочная, не располагавшая к разговорам, и они не разговаривали. Кроме того, архаик, похоже, решил прислушаться к просьбам спутника: Ленни не ощущал никаких ментальных атак. Не сразу, но отмирок приспособился к нюансам их взаимоотношений: «доброе утро» – нечто неуместное, вроде цветов к завтраку, излишество, требующее ответа, согласия или несогласия, а это утомительно. Никаких «спасибо», «пожалуйста», никакого вежливого многословия. С этим можно смириться, гораздо труднее терпеливо сносить понукания и шпильки – ещё труднее оттого, что независимый архаик проявлял таким образом беспокойство о низшем существе, вверенном его заботам. К счастью, Сантариал настолько привык к одиночеству, что подвигался на такое крайне редко – например, в тех случаях, когда отмирок, залюбовавшись видами, забывал поесть.

– Я же не возникаю, когда ты не спишь, – защищался Ленни.

Сантариал действительно спал очень мало. Возможно, причиной была нечистая совесть?..

– Я знаю свой предел.

Ленни тоскливо покосился на него. Всё способствовало тому, что он мог вскорости узнать свой. В том, что касалось терпения, точно. Но винить было некого. Когда полгода назад Ленни угодил в покрышку, оказавшись здесь, выбор за него сделали Высшие Силы. Теперь он сам, по собственной инициативе, шагнул в неведомое, потому что уже отдал Немиру частичку себя. От него требовалось немного: быть последовательным и отдать остальное.

Они устроили очередной привал неподалёку от лесного озерца. Перебирая вещи, Сантариал с интересом посмотрел на вместительную сумку спутника.

– Ничего лишнего, я полагаю? Только книги, книги и… снова книги?

– Рад, что ты не утратил своих феноменальных способностей, – проворчал Ленни.

– Ты ни разу её не открывал, я прав?

– Я их не для того тащу, – проворчал Ленни. – Большой груз – он заземляет.

– Не поспоришь, – ответил Сантариал, зевая. – К тому же, все эти легенды и сказания, которыми ты так восхищаешься, в большинстве случаев сплошное враньё.

– Однако они многое говорят о тех, кто их придумал!

Сантариал лёг на спину, закинув руки за голову. В таком положении, лицом к лицу с небом, он проводил всё время, пока Ленни спал. Тот подозревал, что, напустив на себя неприступный вид, Сантариал на самом деле получает бесконечное удовольствие от безделья, считая падающие звёзды.

– Иди поплавай, – предложил архаик. – Там неплохо.

Это имело смысл: гостиницы с ванными комнатами и полотенцами были в здешних местах редкостью. У берега сонно плескалась волна и шелестел камыш. Ленни разделся, сложил одежду и медленно вошёл в воду. Ночь была такой тихой, что едва уловимый плеск чуть потревоженной воды прозвучал до неприличия громко и пугающе. На голову посыпалась пыльца каких-то прибрежных растений. Взошедшая луна явила Немиру лик, скользнув лучом по озеру; его поверхность была покрыта листвой и лепестками, они покачивались возле ленниной головы, распространяя пряный медовый аромат. Ленни побултыхал ногами и оттолкнулся от дна, вытянувшись на воде. Отражение луны исказилось рябью, как искажает лицо плаксивая гримаса. И лежать бы, успокоив смятенный разум, не отдаваясь течению неуёмных мыслей, уносящих к другим мыслям, и так до бесконечности по круговороту человеческой жизни. Хотя к настоящей жизни это блажное кружение никакого отношения не имеет… наверно, поэтому архаики порой пренебрегают своими способностями, на первый взгляд такими соблазнительными и выгодными. Ведь, делая кого-то зависимым, сам попадаешь в зависимость…

Вот оно – явилось, проступило сквозь блаженную дрёму; Ленни вдруг понял намерения архаика столь же отчётливо, как если бы прочёл его мысли. Сантариал хотел от него избавиться. Здесь и сейчас. Ленни не испугался. Он уже неплохо ориентировался: задумай Сантариал его бросить, не пропал бы. Гораздо сильнее беспокоило другое: что, если поддавшись настроению, Сантариал совершит роковую ошибку, решив, что Ленни ему не нужен? Что с ним станется? С сожалением покинув такое замечательное место, Ленни поплыл к берегу.

Сантариал лежал на том же месте, укутавшись плащом. Он и сейчас не спал, но был очень занят, разговаривая с кем-то или с чем-то невидимым – занят до такой степени, что не ощутил приближения вполне видимого и осязаемого Ленни.

– Всё напрасно, – беспокойно шептал архаик словно в бреду, – это не конец – но это приговор…

Ленни неслышно вздохнул и улёгся на свое место в двух шагах от Сантариала. Он до сих пор не знал, куда и зачем они идут. Когда-то его тётя говорила, что беседы с самим собой никого до хорошего не доводят. Тётя много чего говорила…

– Мы не опаздываем? – спросил Ленни утром. Его спутник, силы которого таяли с каждой бессонной ночью, сидел на камне с таким видом, словно никуда не собирался. Он даже не шевельнулся, продолжая смотреть на небо, словно там был написан ответ.

– Туда, куда мы идём, опоздать нельзя, – сказал он, наконец.

С насыщенными, сияющими красками осеннего утра отнюдь не гармонировал мрачный оттенок этих слов. Ленни отвернулся и потрогал рюкзак – не промок ли (только для виду, он и не пытался скрыть это от себя). Пока он возился, Сантариал вышел из оцепенения. Он допил кофе и выплеснул остатки в озеро, проводив полёт капель утомлённым взглядом. Костёр затушили. Через четверть часа обоих уже не было здесь.

Вчерашняя тропинка змейкой вилась в траве, огибая буреломы и овраги, и вскоре они услышали журчание воды: вероятно, в озере били подземные ключи, и оно выталкивало воду в ручей, как сердце – кровь в артерию. Путешественники пошли вдоль русла и выбрались из леса на пригорок, за которым открывалась ласкающая глаз картина цветущего сада. На просторах Немира редко где наблюдались разнотравье и многоцветье, поэтому первая мысль Ленни была: они сбились с пути, и это – западная окраина Нирвалана, в котором он так и не смог побывать, хотя был наслышан как о прекраснейшем месте Немира. Но то, что он увидел сейчас, полностью оправдывало часы, проведённые без сна над литературой по ботанике; теперь он мог убедиться, что описанные в трудах экземпляры существуют в природе, причём вполне доброжелательно соседствуют друг с другом. Пламенеющая красным и оранжевым бомонта, чьи цветы походили на бабочек, раскинувших крылья. Спиралевидный оттенка индиго озёрник и нежная бесцветная мирга с округлыми лепестками и тычинками наподобие жемчужинок – такие Ленни встречал только на берегах водоёмов. Ярко-белые чашечки кустынника совершенной формы, с запахом сандала. Вездесущий пестролист с узорно изрезанными листьями бархатисто-чёрных и коричневых тонов, с броскими жёлтыми пятнами, не уступающий цветам по внешней эффектности. Были тут и розаны – более вытянутые подобия роз, и сами розы, и другие виды из Настоящего Мира, привезённые охочими до природных чудес сильфанеями.