Текст книги "Скажи пчелам, что меня больше нет"

104
Генерал, мать его, Бликер

Бен посмотрел на Уильяма с холодной учтивостью.

– Для вас, сэр, генерал Бликер.

Это походило бы на шутку, да только, черт возьми, он не шутил и даже не собирался.

– Бликер, – сказал Уильям почти с вопросительной интонацией. – Хорошо, изволь. Но Ральф?..

Лицо Бена помрачнело, однако он сдержался и выдавил только:

– Не Ральф, а Рейф.

– Одно из имен Бена – Рафаэль, – любезно вставила Дотти так, словно они вели беседу за чайным столиком. – В честь нашего деда по материнской линии. Его зовут Рафаэль Уоттисуэйд.

– Зовут? – Уильям ошеломленно воззрился на нее. – Я думал, отец твоей матери умер. – Он снова перевел взгляд на кузена. – Если уж на то пошло, считал погибшим и тебя.

Дотти и Дензил коротко – по-супружески – переглянулись.

– Полагаю, Друг Уоттисуэйд принял определенные меры, чтобы создать такое впечатление, – сказал Дензил, старательно избегая смотреть на Бена. – Присядешь, Уильям? Вино еще осталось.

Не дожидаясь ответа, он встал и указал гостю на свой пустой стул, а затем пошел за графином к маленькому столику у двери.

Уильям проигнорировал и приглашение, и стул. Бен был немного выше своего отца, но все же на шесть дюймов ниже Уильяма, и тот не отказал себе в удовольствии посмотреть на кузена свысока. Бен застыл, мрачно взирая на него снизу вверх.

– Повторяю: какого черта ты здесь делаешь?

– Я приехал за твоей сестрой, – ответил Уильям и слегка поклонился Дотти. – Твой отец хочет, чтобы ты вернулась в Саванну, Дотти.

Теперь, когда у него появилась возможность рассмотреть кузину, он подумал, что желание дяди Хэла вполне оправданно. У нее был изможденный вид и темные круги под глазами, платье висело на ней как на вешалке, и в целом Дотти походила на хрупкую фарфоровую вещицу с трещиной посередине и сколом по краю.

– Я же говорила, не надо было ему писать, – укорила она Дензила, протянувшего ей бокал вина. Видя, что Уильям не собирается принимать другой, Дензил сел и отхлебнул из него сам.

– А я говорил, что ты должна поехать домой, – сказал он без тени упрека. – Женщине здесь не место, а тем более той, кто…

Он резко умолк под взглядом Дотти. Лихорадочный румянец выступил на ее щеках, а губы плотно сжались. Уильям подумал, что она либо заплачет, либо пробьет Дензилу голову кочергой, лежавшей рядом.

«Шансы равны», – заключил он и снова повернулся к Бену, у которого побелел кончик носа.

– Выйдем на улицу, – сказал Уильям. – Объяснишь, какого черта ты здесь делаешь и почему мне не следует отправиться прямиком в Саванну и рассказать все твоему отцу. Если не возражаешь.

* * *

Снаружи было холодно, небо нависло свинцовыми тучами. Уильям чувствовал зуд между лопатками, словно взгляд Бена сверлил в нем дыру.

– Сюда, – резко окликнул он. Обернувшись, Уильям увидел, как кузен толкнул дверь большого сарая. Навстречу выплыл теплый густой запах дыма и жира.

Внутри пахло сильнее, зато было тепло, и Уильям почувствовал приятное покалывание в руках: его пальцы вот уже много дней не могли отогреться. С балок свисали туши оленей, овец и свиней, жировые прослойки тускло белели сквозь медленно поднимающийся дым из траншеи внизу. Большие промежутки отмечали места, откуда мясо сняли – Уильям предположил, что для пропитания офицеров, занимающих Уик-Хаус, и задумался, как Вашингтон собирается кормить свои войска зимой. Судя по беглой оценке лагеря в лощине, здесь около десяти тысяч человек – намного больше, чем он ожидал.

– Адам сказал, ты ушел в отставку. – Послышался скрип и глухой стук: Бен захлопнул дверь. – Это правда?

– Да. – Уильям встал поудобнее, не сводя с кузена глаз. У него не было оснований полагать, что Бен попытается его ударить, но они только начали.

– Почему?

– Не твое дело, – резко ответил Уильям. – Значит, Адам все еще с тобой разговаривает? Кстати, где он сам?

– В Нью-Йорке, с Клинтоном. – Бен дернул головой влево. В тусклом свете лицо кузена было бледным.

– А тебе не приходит в голову, что ты можешь навлечь на него серьезные неприятности? Арест, трибунал и даже виселицу? Или это соображение ничто по сравнению с твоими новыми… симпатиями?

Сердце Уильяма все еще бешено колотилось от потрясения (подумать только, Бен жив!), и молодой человек был не в состоянии деликатничать.

– Да как тебе только наглости хватает?! – внезапно взорвался Уильям. – Мало того, что ты предатель, так еще и чертов трус! Ты не мог в открытую сменить мундир – нет! Тебе взбрело притвориться мертвым, чтобы твой отец умер с горя! А что, по-твоему, почувствует твоя мать, когда узнает?

Даже при скудном освещении он видел, как кровь прилила к лицу Бена, а руки сжались в кулаки. Тем не менее голос кузена оставался ровным.

– А ты подумай, Уилли. Что предпочел бы отец: чтобы я умер или стал предателем? Это его убьет, черт возьми!

– Или он убьет тебя, – холодно сказал Уильям. Бен напрягся, но ничего не ответил.

– Так в чем же причина, генерал Бликер? – спросил Уильям. – В звании? Наверняка не в деньгах.

– Я и не жду, что ты поймешь, – процедил Бен сквозь зубы. Он сделал вдох, как бы собираясь продолжить, но потом осекся и сузил глаза. – Хотя, может, и поймешь. Ты пришел сюда, чтобы присоединиться к нам?

– Что? Стать подлизышем Вашингтона, как ты? Ну уж нет. Я пришел найти Дотти. Представь мое удивление. – Он сделал презрительный жест в сторону сине-желтой формы.

– Тогда почему ты ушел в отставку? – Бен оглядел кузена с головы до ног: его простую одежду, грязное белье, толстые сапоги и загнутые поверх голенищ шерстяные чулки. – И какого черта ты так вырядился?

– Повторяю – не твое дело. Впрочем, не из-за политики, – добавил он и на мгновение сам задумался почему.

– Что ж, а я именно из-за нее. – Бен глубоко вздохнул и прислонился спиной к двери. – Слышал о человеке по имени Пейн? Томас Пейн?

– Нет.

– Он писатель. То есть он работал в таможенном и акцизном управлении Его Величества, но был уволен и задумался о политической карьере.

– Как и все бездельники.

Бен одарил собеседника уничижительным взглядом.

– Я встретил Пейна в Филадельфии, в таверне. Разговорился с ним. Мне он показался… интересным. Немного чудаковатым, но… глубоким, я бы сказал.

Бен вдохнул полной грудью и закашлялся. Уильям тоже чувствовал в груди щекотку от дыма.

– Потом, позже, когда меня взяли в плен при Брендивайне… – Он прочистил горло. – Я случайно прочел его брошюру. Называется «Здравый смысл». Пообщался с офицером, с которым меня держали, и… черт возьми, в этом действительно есть здравый смысл. – Пожав плечами, Бен ссутулился и с вызовом посмотрел на Уильяма. – Я убедился, что американцы правы, вот и все, и больше не мог идти против совести и воевать на стороне тирании.

– Ты напыщенный придурок. – Желание ударить Бена росло. – Давай выбираться отсюда. Может, тебе и охота провонять копченой ветчиной, а мне – нет.

По крайней мере, этот аргумент воззвал к остаткам здравого смысла кузена. Они вышли, и Бен повел Уильяма вниз по склону, в противоположную от города сторону. Несколько мужчин, таскавших бревна к лагерю, проводили их взглядами, чему Бен не придал никакого значения.

– Генерал – и без стайки прислужников и подхалимов. Люди заподозрят неладное. – Шагавший сзади Уильям с удовлетворением отметил, что, несмотря на холод, у кузена покраснела шея.

Погода портилась, снег повалил густыми хлопьями, покрывая грязные заледеневшие бугры, оставленные минувшими бурями.

– Вот почему мы идем туда, где нас никто не увидит, – лаконично сообщил Бен, топая по взрытой, застывшей от холода грязи к большому сараю у замерзшего ручья. Он был заперт, и Бен несколько минут провозился с замком: ключ заледенел, окоченевшие руки отказывались слушаться.

– Дай мне. – Уильям держал руки в карманах, и хотя пальцы у него тоже замерзли, однако еще гнулись. Он взял у Бена ключи и оттеснил его в сторону.

– У американцев есть что запирать? – спросил он, впрочем без злого умысла.

Вместо ответа Бен распахнул дверь, явив взору Уильяма темные продолговатые очертания орудий. Пушки, четырех– и шестифунтовые, навскидку штук девять, и пара мортир, притаившихся сзади. Континентальный артиллерийский парк, значит. В помещении сильно пахло холодным металлом, сырым деревом и едва заметно – черным порохом.

– В коптильне было немного теплее, – заметил Бен, повернувшись лицом к Уильяму. – Давай закончим все дела, пока не околели.

– Согласен. – Дыхание Уильяма вырывалось белыми облачками пара, и он уже начал тосковать по компании мертвых свиней и огню. – Я хочу, чтобы Дотти поехала со мной обратно в Саванну. Ты ведь понимаешь, что ей нужна еда, тепло… семья?

Бен фыркнул, воздух вырывался у него из ноздрей, как у разъяренного быка.

– Bonne chance[269]269
  Удачи (фр.).


[Закрыть], – сказал он. – Хантер не поедет, потому что нужен здесь. Дотти его не оставит.

Несмотря на явное раздражение, в голосе Бена мелькнула странная нотка. Похоже на тоску, – подумал Уильям, и вслед за этой мыслью выплыла другая, медленно и незаметно зревшая в глубинах его разума.

– Амаранта, – внезапно сказал он, и Бен вздрогнул. Ага, вздрогнул, трус паршивый! – Она хоть знает, что ты жив?

– Да, – процедил Бен сквозь зубы. – Это по милости моей жены я… Черт, неважно. Чтобы заставить Дотти поехать, придется засунуть ее в мешок и погрузить в повозку. Думаешь, ты…

– Что значит – по милости твоей жены?

Твоей жены.

Слова заворочались в животе, как черви; Уильям сжал кулак, чувствуя на ладони округлое тепло и скользкость.

– Выходит, ты рассказал ей, что собираешься сделать, и она…

– Я был в плену! Я ничего не мог ей рассказать. Пока… пока все не свершилось. – Бен посмотрел на кузена, но тут же отвернулся. – Тогда я… написал ей. Разумеется. Рассказал, что сделал. Она была не в восторге, – мрачно добавил он.

– Да уж, – сказал Уильям, не поскупившись на саркастические нотки. – Ей пришло в голову разыграть твою смерть? Если так, не могу ее винить.

– Да, – сухо подтвердил Бен. Взгляд его по-прежнему не отрывался от зияющего жерла ближайшей пушки. – Она сказала… нельзя, чтобы стало известно о моем предательстве. Не только ради нее или моего отца – ради Тревора. Отец пережил бы мою смерть, особенно погибни я как солдат. Но он никогда не переживет того, что я…

– Предатель, – услужливо закончил Уильям. – Уж конечно, не переживет. И маленький Трев, будучи твоим наследником, тоже не слишком обрадуется, когда повзрослеет и начнет понимать, что люди говорят о тебе и о нем. Ты всю семью извалял в нечистотах, не так ли? – Уильям согрелся, его кровь бурлила.

– Заткнись! – отрезал Бен. – Именно поэтому я сменил имя и добился официального уведомления о своей смерти! Я даже дошел до того, что могилу в лагере Мидлбрук пометили моим именем на случай, если кто-нибудь приедет искать!

– Кое-кто приехал, – сказал Уильям, ощущая полыхающий в груди гнев. – Я это сделал, ублюдок! Раскопал могилу посреди ночи, под чертовым дождем, и нашел тело. Если бы ты не похоронил вместо себя вора, то мог бы выйти сухим из воды, черт тебя дери, и лучше бы так и было!

Под гневом притаилась острая боль. Как раз в том месте, где когда-то были жук-геркулес – и длинный тонкий палец Амаранты.

– Твоя жена…

– Это не твое гребаное дело! – покраснев, зарычал Бен. – Почему ты везде суешь свой нос? И что насчет моей жены? Какое, черт возьми, тебе до нее дело?

– Хочешь знать? – спросил Уильям тихим, полным яда голосом и, сжав кулаки, наклонился к Бену. – Правда хочешь знать, какое мне до нее дело?

И тут Бен ему врезал. Со всей силы, в живот. Уильям схватил кузена за руку и ударил в нос – тот смачно хрустнул. Горячая кровь хлынула на костяшки пальцев.

Бен был ниже ростом и субтильнее, зато обладал семейной склонностью Греев драться насмерть и только потом подсчитывать убытки. Уильям отлетел спиной на одну из больших пушек. Бен вцепился ему в горло: синий мундир затрещал по швам, когда кузен всерьез попытался его задушить. Если Уильям был в ярости, то Бен сошел с ума.

С трудом втиснув между ними колено, Уильям на миг сумел разорвать хватку Бена и ударить его сзади по шее. Бен взвыл, как подстреленная пума, наклонил голову и боднул кузена в грудь, сбив с ног, а затем упал коленями ему на живот. Они боролись в узком пространстве между двумя орудийными лафетами, и костяшки пальцев Уильяма были в крови от ударов по дереву, металлу и лицу Бена.

В какой-то момент на лицо кузена упал луч света, и Уильям поверил, что Бен действительно хочет его убить.

Внезапно град ударов стих и он смог дышать. Бен, покачиваясь, стоял над ним, с него капала кровь. Ослепленный дракой и тенью от пушек, Уильям понял, что свет льется через открытую дверь сарая. Послышались голоса.

– Диверсант, – прохрипел Бен и сплюнул кровь. Плевок попал на одну из пушек, медленно скатился по изгибу холодного железа и упал на запястье Уильяма. – Отведите его в острог. Пусть ни с кем не разговаривает. Увести его, я сказал!

* * *

Уильям никогда не был привередлив в еде, а чуть теплые бобы и сухой кукурузный хлеб, принесенные ему после студеной ночи в остроге, и вовсе показались молодому человеку пищей богов – к тому же они легко жевались ноющей челюстью.

Это был настоящий острог, хотя и небольшой, с полудюжиной кирпичных камер, обнесенных частоколом, и караульной будкой снаружи. В кирпичной кладке имелось единственное отверстие дюймов в шесть для доступа света и воздуха, холодные, тусклые и влажные клубы которого просачивались из внешнего мира и затопляли камеру ледяными волнами. Последним кусочком кукурузного хлеба Уильям вычистил свою деревянную тарелку, затем слизнул остатки подливки с пальцев. Он съел бы и в три раза больше, будь у него такая возможность. Однако за неимением большего он запил все квартой разбавленного пива, которое ему дали, отрыгнул, потуже затянул ремень и приготовился ждать на деревянной скамье, составлявшей единственное убранство камеры.

Уильям весь был в синяках и царапинах, ребра болели при вдохе, однако из-за крайнего измождения он проспал всю ночь. Утром пленник решительно вымыл лицо водой из ведра, хотя сперва пришлось сломать ледяную корку в полдюйма толщиной. Мелкие травмы его не слишком беспокоили. Разве что напоминали о кузене.

По логике, Бен должен был казнить Уильяма как вражеского агента. Это напрашивалось само собой, как единственный верный способ не дать ему раскрыть грязную правду о бригадном генерале Бликере – дяде Хэлу, тете Минерве, полку Бена и даже лондонским газетам…

Ну, газетам, может, и нет. Как он сказал истекающему кровью генералу Бликеру, нельзя допустить, чтобы разразился скандал: это погубит всю семью.

Уильям не преувеличивал, когда говорил Бену, что тот навлечет неприятности на брата. Пусть только сэр Генри узнает о тайных беседах Адама с неприятелем! А он непременно узнает, если общение продолжится, и тот факт, что упомянутый неприятель – брат Адама, лишь усугубит ситуацию. Если это выплывет наружу, все единогласно решат, что он тоже изменник, передающий информацию своему родственнику.

Уильям припомнил слова отца о том, что секрет остается секретом только до тех пор, пока его знает один человек.

Память услужливо подбросила видение насыщенно-лилового неба и яркой жемчужины Венеры прямо над горизонтом. «Гора Джосайи»… Да, они тогда лежали на пристани, наблюдая за появлением звезд, пока Маноке чистил и жарил только что пойманную ими рыбу.

Уильям с ностальгией втянул воздух, словно ожидая вот-вот учуять пыльный запах льна и восхитительный вкус рыбы, обваленной в кукурузной муке и обжаренной на сливочном масле. Послевкусие от кукурузного хлеба на миг подарило ему такую иллюзию, которая тут же развеялась, оставив только запах помойного ведра в углу камеры. Молодой человек встал, воспользовался им, затем поправил одежду и плеснул себе в лицо еще одну пригоршню воды.

Единственное, в чем он был уверен: Бен не осмелится держать его чересчур долго там, где он привлечет излишнее внимание.

– И ты не мог придумать ничего лучше, чем назвать меня диверсантом, гнида, – обратился он вслух к своему кузену. – Уж это наверняка заинтересует всех.

Уильяму тоже было любопытно, что произойдет дальше, однако, по правде сказать, он не слишком переживал, что Бен официально его казнит, как бы ему этого ни хотелось. Мысленно Уильям вернулся к выражению лица Бена в тот момент, когда речь зашла об Амаранте. Да, он определенно хотел убить Уильяма прямо тогда и, несомненно, хочет до сих пор.

В памяти всплыл образ Амаранты, в серо-голубых глазах которой играла улыбка. Кузина предстала перед ним будто во плоти: высокая и пышногрудая, источающая запах виноградных листьев, сладковатый аромат рисовой пудры и детских какашек. Ее длинные, тонкие, прохладные, как вода, пальцы касались его…

Уильям расправил плечи и выдохнул. У них еще будет полно времени, когда он отсюда выберется.

Если Бен не расстрелял его на рассвете, значит, решил сохранить ему жизнь. Не только из страха, что Уильям начнет изобличать по пути на расстрел, но и из-за Дотти. Уильям не сомневался, что она любит Бена, Адама и Генри: все-таки у них дружная семья. Однако Дотти любила и его – и, кроме того, теперь она принадлежала к квакерам. Проведя некоторое время с Рэйчел и Дензилом Хантерами, Уильям проникся большим уважением к квакерам, и хотя Дотти можно было назвать Другом по убеждению, а не по рождению, она определенно обладала изрядной порцией врожденного упрямства, чтобы дать фору любому урожденному квакеру.

Поэтому Уильям не удивился, когда через час охранник резко открыл дверь его камеры и в нее вошел Дензил Хантер с потертой медицинской сумкой в руке.

– Надеюсь, ты в добром здравии, Друг, – сказал он любезным, нейтральным тоном, однако глаза за стеклами очков лучились теплом. – Как ты сегодня себя чувствуешь?

– Уже лучше. – Уильям покосился на дверь. – Но я уверен, что глоток бренди и немного латыни помогут мне быстрей прийти в себя.

– Рановато для бренди, хотя сделаю все, что в моих силах. Сними штаны и наклонись над скамьей, пожалуйста.

– Что?

– Я хочу поставить тебе клизму, чтобы привести в согласие твои гуморы. – Дензил дернул головой в сторону двери. – Конечно, ледяная вода не лучшее средство для этой цели… – Он подошел к двери и резко постучал. – Друг Чесли? Не принесешь ли мне ведро теплой воды?

– Теплой воды? – Охранник, разумеется, стоял за дверью и подслушивал. – Э-э… да, сэр… полагаю… Вы уверены, что он не опасен, сэр? Может, вам лучше выйти, пока я хожу за водой?

– Опасности нет, Друг, – заверил Дензил, жестом показывая Уильяму лечь на скамейку. – Заключенный страдает от травмы головы, помимо прочего. Сомневаюсь, что он может стоять.

Чесли со скрежетом отпер дверь и подозрительно заглянул внутрь. Уильям издал слабый стон и закатил глаза, прижав одну руку ко лбу, а другую томно свесив со скамейки.

– А-а, – сказал Чесли и снова закрыл дверь. Послышались удаляющиеся шаги.

– Он ее не запер, – резко садясь, прошептал Уильям. – Мне бежать прямо сейчас?

– Нет, далеко ты не уйдешь, да и не нужно. Дотти угощает Бенджамина завтраком и убеждает его, что разумнее всего доставить тебя в штаб-квартиру генерала Вашингтона – дом Форда в Морристауне. Сегодня днем я должен делать прививки от оспы в церкви, поэтому я настою на том, чтобы сопровождать тебя к Вашингтону ввиду твоей немощи.

Он окинул Уильяма взглядом и, коротко ухмыльнувшись, покачал головой.

– Вид у тебя основательно потрепанный. Не исключаю мозгового кровоизлияния, в результате которого ты, к сожалению, умрешь, прежде чем мы доберемся до генерала.

– Ты прекрасный врач, – сказал Уильям. – Мне изобразить припадок и пену изо рта для убедительности?

– Думаю, достаточно будет громко стонать и обделаться.

105
Четыреста миль на размышления

Дороги были покрыты либо полузамерзшей слякотью, либо грязью по колено, и коричневые липкие почки деревьев тесно жались к ветвям, не позволяя ни одному листу высунуть нежную головку в негостеприимный внешний мир. Тем не менее в воздухе чувствовалось шевеление, словно какое-то дикое существо кралось между мягкими крупными хлопьями снега.

Расставшись с Дензилом в Морристауне, Уильям подавил сильное желание отправиться в «Гору Джосайи», едва достигнув Вирджинии. Впрочем, сейчас он не испытывал нужды ни в одиночестве, ни в рефлексии; выбор был очевиден, а обдумать все можно и верхом на лошади.

Он проделал почти четыреста миль за три недели пути, но и за это время не смог принять решение. Хорошо, что у меня есть еще четыреста миль на размышления, – мрачно подумал он, спешиваясь, чтобы рассмотреть левое переднее копыто лошади с налипшей на него грязью. Бетси захромала, и Уильям надеялся, что причина тому – застрявший камень, а не растяжение или трещина в кости. Перспектива идти пешком тридцать миль по наледи и грязи не радовала, однако еще хуже, если придется застрелить кобылу и оставить на растерзание волкам и лисам.

Бетси послушно позволила Уильяму сжать ее ногу, ощупать плюсну и осторожно потрогать путовый сустав. Пока все нормально. Он погрузил пальцы в мерзлую грязь, густо облепившую копыто, и нащупал стрелку. Вот он – острый камень, застрявший под краем подковы.

– Хорошая девочка, – с облегчением выдохнул Уильям.

В конце концов он вытащил камень и сперва пустил Бетси шагом. Убедившись, что кобылу ничто не беспокоит, Уильям продолжил путь в прежнем темпе, поторапливаясь, насколько позволяла дорога. Изможденный раздумьями и голодом, он выбросил из головы все заботы, кроме единственной: добраться до деревни раньше наступления темноты.

Ему повезло. Позаботившись о Бетси и скромно поужинав, молодой человек удалился в комнату без очага и возобновил свои размышления, лежа в холодной влажной постели на тюфяке, набитом заплесневелой кукурузной шелухой.

Кому в первую очередь?

Каждый день он гонял эту мысль туда-сюда, туда-сюда, пока в голове не начинало гудеть, а дорога не расплывалась перед глазами.

Придется сообщить всем, но кому в первую очередь? По праву – дяде Хэлу. Бенджамин ведь его сын. Однако стоило представить, как он рассказывает дяде и понимание нисходит на его осунувшееся лицо… Уильям не раз слышал, как английские отцы громогласно заявляли, мол, пусть лучше их сын умрет, чем станет трусом или предателем. Интересно, многие из них говорили всерьез? А что насчет дяди Хэла?

Его так и подмывало сначала пойти к собственному отцу. Рассказать ему все, спросить совета и… Уильям стукнул кулаком по продавленному тюфяку. Кого он обманывает? Просто хочет переложить бремя своих знаний на папу, чтобы он рассказал дяде Хэлу.

– Трус, – пробормотал Уильям и беспокойно перевернулся. Он лег спать не раздеваясь, в шинели, сняв только сапоги, и шевеление нарушило ту хрупкую прослойку тепла, которое удалось сберечь.

Трус.

Однако постепенно, будто без его участия, выбор прояснился сам собой. В сырой, темной, нетопленой комнате, пропахшей холодным потом и горелым мясом, он наконец нашел ответ.

Ей. Это должна быть она.

Он пытался убедить себя в справедливости такого решения: Амаранте первой нужно сообщить, что он разыскал Бена, чтобы она могла себя защитить, как только правда вскроется. Но хватит с него лжи, и будь он проклят, если станет лгать самому себе. Кузина выставила его дураком и чуть не заманила в свою паутину.

На самом деле Уильям хотел рассказать Амаранте, чтобы увидеть выражение ее лица в тот момент.

С этим решением он заснул, и ему приснились жуки с крошечными красными глазами.

* * *

Добравшись до Нью-Берна, Уильям впервые скинул шинель. Шел дождь – мелкий дождик, пахнущий весной, – и ему нестерпимо захотелось ощутить на коже свежий воздух и прохладу, размять конечности. Было еще далеко не так тепло, чтобы снимать другую одежду, но, отыскав постоялый двор с конюшней для Бетси и позаботившись о ее нуждах, он в сумерках спустился к берегу, со вздохом облегчения сбросил сапоги с грязными чулками и ступил на холодный мокрый песок у кромки воды.

На берегу никого не было, только от кучки стоящих в отдалении лачуг долетал запах костра и вареных крабов. В животе у него заурчало.

– Похоже, я наконец оттаиваю, – сказал он вслух.

Голос прозвучал хрипло, надтреснуто. Уильям не думал о еде осознанно с тех пор, как оправился от удара по голове в Морристауне. Дензил Хантер тогда настоял, чтобы он поел перед тем, как отправиться домой. Уильям попробовал было отказаться, предположив, что это весь дневной рацион Дензила, но голод и проявленная Хантером настойчивость взяли верх. Конечно, время от времени он перекусывал в дороге, правда особо не замечал что.

Жаль, не удалось уговорить Хантеров вернуться с ним, но Дотти хотя бы написала письмо своим родителям. Он дотронулся до внутреннего кармана сюртука и с удовлетворением услышал шорох бумаги.

Ветер стих, и единственным звуком теперь было тихое шипение прилива.

Мысль о письме Дотти заставила его вспомнить о дяде Хэле – не то чтобы Уильям о нем забывал. Песок под ногами и следы на берегу – длинные, изогнутые, словно ряд запятых, – вернули его к тому разговору у реки в Саванне. Об измене.

– По крайней мере, тут нет чертовых аллигаторов, – пробормотал Уильям и непроизвольно глянул через плечо, потом фыркнул и засмеялся. В череде событий он неделями не возвращался к больному вопросу насчет своего титула и теперь с некоторым удивлением понял, что примирился с собой и не хочет снова брать на себя такую ношу. Ему было все равно, кто он, но только не граф Элсмир. С этим он как-нибудь разберется – позже.

Хотя бы предложение Амаранты можно вычеркнуть. Он уверял себя, что в любом случае не принял бы его, но тот факт, что ее муж все еще жив, отметал саму мысль.

Уильям машинально сжал мокрую от дождя руку и потер пальцами ладонь, уничтожая память о поцелуе, который она оставила там, легко коснувшись его теплым кончиком языка.

Чертов Бен. Эгоистичный засранец.

Внезапно набежавшая волна обдала холодом лодыжки, пустив по телу электрический разряд, как от лейденской банки, и отступила, унося с собой песок из-под ног. Уильям попятился, сморгнул капли дождя с ресниц и заметил, что по плечам стекает вода, а рубашка намокла.

Дуновение ветра вновь донесло до него запах еды, и он покинул пляж. Его следы размыло, когда начался прилив.