Текст книги "Скажи пчелам, что меня больше нет"

150
А как насчет Лазаря?

Фрэзер-Ридж

11 февраля 1781 года

Я почувствовала, как рядом проснулся Джейми. Потянувшись, он резко охнул и замер. Я зевнула и приподнялась на локте.

– Не знаю почему, но в лежачем положении травмированные колени и стопы болят сильнее, чем когда стоишь.

– Когда я стою, тоже больно, – сказал он, однако от предложения помочь отмахнулся и осторожно спустил больную ногу с края кровати, шипя и бормоча под нос: «Матерь Божья». Он воспользовался ночным горшком и посидел, собираясь с силами, потом оперся рукой о тумбочку и встал, покачиваясь, как стебелек на ветру.

Я вскочила с постели, достала его трость из угла, куда он ее бросил вечером, и вложила ему в руку, гадая, как жилось Марии и Марфе после того, как их брат Лазарь воскрес из мертвых. Наблюдая за попытками Джейми одеться, я подумала, каково было Лазарю.

В каком бы душевном состоянии он ни пребывал в момент смерти, бедняга, по-видимому, покинул свое тело с мыслью, что расстался с миром. Одно дело, когда тебя бесцеремонно возвращают в прежнее тело, и совсем другое – вернуться к жизни, которую ты не намеревался продолжать.

Джейми мрачно глянул на себя в зеркало, потер щетину, пробормотал что-то по-гэльски, провел рукой по волосам, тряхнул головой и стал спускаться вниз к завтраку; каждый его шаг сопровождался стуком трости.

Одеваясь, я подумала, что, в сущности, такое случается с кучей людей. Возможно, они и не подходят столь близко к физической смерти, как Джейми, но все же теряют привычную жизнь. Я вдруг с удивлением поняла, что и сама испытывала подобное – и не единожды. Когда в первый раз прошла через камни и оказалась оторванной от Фрэнка и нашей жизни, которую мы едва начали после войны… и снова, когда мне пришлось оставить Джейми перед Каллоденом.

Я давно не возвращалась к этим воспоминаниям, да и сейчас не хотела, однако было утешением знать, что они произошли… и что, будучи вырванной с корнем, лишившись всего, что знала и любила, я тем не менее выжила и возродилась из пепла.

Еще я подумала о Дженни. Со смертью Йена она потеряла большую часть своей жизни, а затем мужественно закрыла дверь в прошлое и поехала в Америку с Джейми.

Пленных солдат, участвовавших в битве, разоружили, скрутили и увели. Я не знала куда. Всех ополченцев распустили, и мужчины небольшими группами отправились по домам собирать осколки своей жизни, которые они растеряли по пути.

Интересно, скоро ли нам вновь предстоит через это пройти? Настал 1781 год. В октябре произойдет сражение при Йорктауне, американцы победят – и война закончится… во всяком случае, насколько это возможно с войнами.

До того времени будут еще сражения. Большая часть на юге, но не рядом с нами. По крайней мере, так говорится в книге Фрэнка.

– Значит, с ним все будет в порядке, – сказала я своему отражению в зеркале.

В физическом отношении Джейми оправился (колено со временем заживет), и он вернулся в свой любимый дом. Большая часть его ополченцев выжила в битве, получив в основном незначительные ранения, хотя мы потеряли двоих: Грега Макхью, второго сына Тома, и Балгера Финни, холостяка лет пятидесяти из Аллапула[333]333
  Небольшой город на севере Шотландии.


[Закрыть], прожившего в Ридже меньше года. И пускай Джейми подолгу просиживал в своем кабинете, задумчиво глядя на огонь, и откладывал планы по восстановлению перегонки (куда он еще ни разу не сходил: то ли ему было невыносимо видеть ее в заброшенном и обветшалом состоянии, то ли его пугал объем предстоящей работы), – я верила, что он поправится окончательно.

Малыш Дэви был большой подмогой и согревал наши сердца. Джейми любил сидеть с ним и говорить по-гэльски, чем очень смешил Фанни.

И все же… чего-то в нем не хватало. Я оглянулась на неубранную постель. После того как мы вернулись домой, он больше двух месяцев не испытывал желания заниматься любовью (что, в общем, неудивительно). И хотя по мере выздоровления мне удалось разбудить его физически… чего-то недоставало.

– Терпение, Бичем, – внушила я своему отражению и взяла расческу. – Он поправится.

Обычно я расчесывалась, не глядя в зеркало, и теперь замерла с поднятой щеткой.

– Черт.

Волосы побелели.

Однажды Джейми сказал, что мои волосы цвета лунного сияния, но тогда речь шла о нескольких седых прядях вокруг лица. Они и теперь не были целиком белыми – масса кудрей, облаком укрывавших плечи, по-прежнему пестрела каштановым, русым и серебристым оттенками, – но у корней, над ушами, я увидела абсолютно белые волосы, поблескивающие в лучах утреннего солнца.

Я отложила щетку и посмотрела на свою руку, поворачивая ее туда-сюда. Выглядела она совершенно обычно: худощавая, с длинными пальцами, сильно выраженными сухожилиями и проступающими синими венами.

Тогда я впервые за долгое время вспомнила, что мне сказала Найавенна: «Когда твои волосы станут белыми, ты обретешь полную силу». По спине у меня побежали мурашки. То, как я не отпускала душу Джейми на вершине холма, призывая ее обратно в тело… Роджер потихоньку сообщил мне наедине, что, когда я касалась Джейми, в моих руках появлялся и исчезал слабый голубой свет, мерцавший, как болотный огонек.

– Иисус твою Рузвельт Христос, – сказала я едва слышно.

* * *

После обеда я направилась в сад. Несмотря на прохладную погоду, сквозь тающий снег уже проглядывали участки голой земли; пора было готовить грядки для раннего гороха и фасоли. Джейми составил мне компанию, решив, что ему не помешает свежий воздух, и мы медленно, подлаживаясь под его колено, шагали вверх по склону.

Лейтенанты Гилберт и Оливер – за год до того, как все пошло кувырком, – вскопали мне хорошие грядки, и я вознесла краткую молитву за них, за Агнес (интересно, кого она выбрала в мужья?), за Элспет и Чарльза Каннингемов (добрались ли они до Англии?), а также за душистый горошек, фасоль и зеленый горох, сохранившиеся с прошлого года. Джейми услужливо высыпал навоз на одну грядку и лопатой принялся тщательно перемешивать его с землей, шипя сквозь зубы, когда ныло больное колено.

Грядка располагалась прямо за ульями. Теперь их было одиннадцать: один рой разделился незадолго до Кингс-Маунтин; я успела поймать новую матку и водворить ее вместе с последователями в новый улей; Йен-младший нашел дикий рой, который с помощью Рэйчел и Дженни принес из леса. Все пчелы пережили зиму; теперь некоторые из них время от времени вылетали и медленно кружили по саду, а потом возвращались обратно. Джейми оглянулся, удостоверяясь, что не заденет лопатой ульи, и с удивлением посмотрел на меня.

– Я их слышу! По крайней мере, мне так показалось… – Он осторожно приблизился к улью и приложил ухо к плетеной соломе.

– Тебе не показалось. – Меня развеселило выражение его лица. – Медоносные пчелы зимой не умирают и не впадают в спячку, если у них достаточно меда, чтобы продержаться до весны. Они собираются вместе, чтобы согреться, едят и… спят, я полагаю.

– Есть способы и похуже провести зиму, – улыбнулся он. – Греть тебе ноги.

Интересный вопрос относительно его частей тела, которые я хотела бы держать во сне, пришлось отложить, поскольку мы услышали шорох и шарканье тяжелых шагов на тропинке.

Я не удивилась (наоборот, обрадовалась), увидев Джона Куинси Майерса – он нередко останавливался во Фрэзер-Ридже на обратном пути из деревень чероки, где проводил зиму.

– Как поживаете? – спросила я после обмена приветствиями и объятиями. Заплечный мешок он, по-видимому, оставил в доме и выглядел как обычно, только похудел после зимы, как и все остальные.

– Бодро, миссис, бодро. – Он одарил меня широкой улыбкой, в которой было на один или два зуба меньше, чем во время нашей последней встречи. – Вижу, ваши пчелы тоже процветают.

– Да, кажется… Еще раз спасибо вам за них. Мы как раз говорили о том, что пчелы делают зимой. Едят и спят, я думаю.

– О, уверен, что так. – Он осторожно положил руку на один из ульев и улыбнулся, чувствуя легкую вибрацию. – И еще, наверное, проводят холодное время так же, как и мы, – рассказывают друг другу истории долгими ночами.

Джейми рассмеялся, однако подошел ближе и тоже положил руку на один из ульев.

– Какие, по-твоему, истории рассказывают пчелы, a charaid?

– Возможно, сказки о медведях и цветах. Хотя пчелиной матке, скорее всего, снится другое.

– Если вы про откладывание тысяч яиц, тогда это больше похоже на кошмар, – сказала я.

Джон Куинси рассмеялся и неопределенно покачал головой.

– Не мужчине судить, но, может быть, во сне она парит на воле с сотнями трутней в облаке безумного желания. Ах да… – Он умолк, шаря в сумке. – Совсем забыл, миссис. У меня для вас кое-что есть.

Гость вынул небольшой сверток, обернутый грязным розовым ситцем.

Я взяла его в руки. Он был легким, всего несколько унций, а внутри что-то слабо шуршало.

– От кого?

– Точно не знаю, миссис Клэр. Мне его дала женщина, которая содержит таверну неподалеку от Шарлотта, в январе. Она сказала, сверток оставил чернокожий мужчина для колдуньи из Фрэзер-Риджа и любезно попросил передать его с кем-нибудь сюда. Полагаю, он имел в виду вас, – добавил Майерс с улыбкой. – Не так уж много колдуний в этой глуши.

Я озадаченно вскрыла сверток и обнаружила лист плотной бумаги, аккуратно обернутый вокруг твердого предмета. Развернула бумагу – на ладонь выпал камень размером с куриное яйцо и примерно такой же формы. Он был пятнисто-серый с белыми и зелеными вкраплениями. Гладкий и на удивление теплый, учитывая прохладу на улице. Протянув камень Джейми, я расправила большой лист бумаги, в котором он лежал. Записка была написана пером и чернилами, почерк немного неровный, но вполне разборчивый.

Я ушел из армии и вернулся домой. Моя бабка посылает это вам в знак благодарности. Голубой гранит, очень древний; она говорит, что он исцеляет болезни духа и тела.

Немало удивившись, я уже хотела сказать Джейми, что записка, должно быть, от капрала – очевидно, уже бывшего капрала – Сипио Джексона, как вдруг он взял бумагу из моей руки.

– A Mhoire Mhàthair!

Джон Куинси заинтересованно вытянул шею.

– Будь я проклят, – сказал он. – Тут твое имя, Джейми?

Бумага была порядочно измятой, потертой и испачканной; один угол оторван, чернила, видимо, намокли и потекли, а красная сургучная печать отвалилась, оставив после себя круглое пятно, – однако не возникало ни малейших сомнений в том, что это.

Перед нами был экземпляр – оригинальный экземпляр с подписью губернатора Уильяма Трайона – дарственной на десять тысяч акров земли в Королевской колонии Северная Каролина некоему Джеймсу Фрэзеру в благодарность за его заслуги перед Короной. А к ней толстой черной бечевкой было пришито письмо лорда Джорджа Жермена.

151
Послание в бутылке

На борту «Паллады»

Пока они стояли на якоре, Джону Грею позволяли разминаться на палубе два раза в день без ограничения по времени. Повсюду его сопровождал крепко сложенный матрос, очевидно с единственной целью не дать пленнику прыгнуть за борт и спастись вплавь. Язык, на котором он говорил, не был ни английским, ни французским, ни немецким, ни латынью, ни ивритом, ни греческим. Возможно, польский. Если и так, это ничем не могло помочь Грею.

В остальное время его не просто запирали в каюте, но и приковывали с помощью ножных кандалов, снабженных длинной цепью, которая, в свою очередь, крепилась к кольцу, вставленному в перегородку. Он чувствовал себя улиткой.

В его распоряжении было достаточно еды, а также ночной горшок и небольшая стопка книг, в том числе несколько трактатов о пороках рабства. Если они и предназначались для того, чтобы примирить Грея с возможной судьбой, то не достигли своей цели, и он вытолкнул их из маленького иллюминатора, прежде чем взяться за перевод «Дон Кихота».

Его и раньше держали в плену – слава богу, нечасто и никогда подолгу, хотя ночь, которую он в шестнадцать лет провел со сломанной рукой привязанным к дереву на шотландской горе, казалась бесконечной. С чего вдруг он вспомнил о ней сейчас? Грей почти забыл об этом в вихре обстоятельств, сопутствовавших его знакомству с человеком, которого он не чаял больше увидеть, – и скатертью дорога. Однако чертов Джейми Фрэзер был не из тех, кого легко забыть.

Грей на мгновение представил, что подумал бы Джейми о его нынешнем положении – или, упаси боже, об обстоятельствах его возможной смерти, – но выбросил это из головы как несущественное. В конце концов, он не собирался умирать, так какой смысл строить догадки?

Единственное, в чем он не сомневался относительно Ричардсона и необычных мотивов джентльмена, так это что его, Грея, не убьют до тех пор, пока Ричардсон не найдет Хэла, поскольку для мерзавца его жизнь имела ценность только как рычаг давления на Хэла.

Что же до действий брата… Грей рассеянно поскреб подбородок. Ричардсон не доверял ему бритву; борода отросла и сильно чесалась.

Хэл и вправду порой отпускал несдержанные замечания по поводу хода войны и не раз угрожал отправиться в Англию и открыто высказать лорду Норту насчет растраты жизней и денег. «Ей-богу, есть вещи, которые нельзя замалчивать, и я один из немногих, кто может их высказать». В последний раз подобное замечание Грей слышал от брата… когда? По меньшей мере шесть недель назад, а то и больше.

Внутренне Джон был уверен, что Хэл отправился на север искать Бена. Убеждение подкреплялось тем фактом, что Ричардсону, по-видимому, до сих пор не удалось найти его ни в одном из южных портов. Грей понял это из регулярных донесений береговых агентов Ричардсона: его каюта находилась прямо под большой капитанской каютой, и хотя он не мог разобрать всех слов, тон разочарования – иногда сопровождавшийся ударом сапога над головой – был безошибочным.

Интересно, сколько времени уйдет у Хэла на поиски? И что, черт возьми, произойдет, когда он отыщет Бена? Ибо единственное, что могло помешать Хэлу найти заблудшего сына, это если несносный мальчишка и в самом деле умер, будь то в бою или от болезни. Грей вспомнил рассказ Уильяма о вакцинации населения Нью-Джерси от оспы.

Ветер изменился. Ворвавшись в крошечную каюту, он взъерошил Джону волосы и защекотал кожу. Грей инстинктивно прикрыл глаза и повернулся лицом к иллюминатору. Потом понял, что переменился не ветер: судно двигалось. Взглянув наверх, он подошел к двери с небольшим зарешеченным отверстием, в которое иногда попадал свет из люков, прижал ухо к отверстию и напряг слух. Ничего. Ни приказов, ни быстрых шагов, ни грохота и хлопанья разворачиваемых парусов. Слава богу, они не собирались поднимать якорь и уходить.

– Видимо, просто ветер шалит, как говорила моя бабушка, – пробормотал он, стараясь подавить приступ паники: при мысли, что корабль вот-вот отчалит, у него на мгновение скрутило живот.

Ричардсон несколько раз менял порты, хотя и не уходил далеко. Грей узнал гавань в Чарльстоне, но были еще два порта поменьше, ему неизвестные. Теперь они вернулись в Саванну; он видел коренастый шпиль маленькой церкви рядом со своим домом.

Грей пытался не разговаривать сам с собой, опасаясь выжить из ума, однако обнаружил, что для этого приходится крепко сжимать челюсти, поэтому время от времени позволял себе замечания вслух. Он также разговаривал с вероятным поляком, что фактически означало то же самое, хотя было куда менее предосудительным.

Тем не менее Джон поймал себя на том, что все чаще рассеянно таращится из иллюминатора на маленькие лодки, стаи пеликанов или бурых дельфинов, которые появлялись по одному, по два, а иногда дюжиной, и с удивительной грацией выпрыгивали из воды, но так плавно, что казались ее частью.

Грея как раз занимало это бессмысленное созерцание, когда в замке заскрежетал ключ; обернувшись, он увидел проклятого Перси Уэйнрайта.

Тот на секунду застыл с разинутым ртом, а затем разразился смехом, словно хотел еще больше растравить Джона.

– Что? – рявкнул он, и Перси умолк, хотя губы его все еще подрагивали. Он не видел Перси несколько недель. Очевидно, тот выполнил свою задачу и ему разрешили сойти на берег.

– Прости, Джон. Я не ожидал… то есть… – Он хихикнул. – Ты похож на Санта-Клауса. В смысле… молодого Санта-Клауса, но…

– Иди к черту, Персеверанс, – сердито сказал Джон и смущенно коснулся своей бороды. – Она что, правда белая?

Перси кивнул и придвинулся ближе.

– Ну, не совсем белая; просто волосы у тебя такие светлые, что они… гм… вроде как сливаются.

Джон раздраженно махнул рукой и сел.

– Что ты вообще здесь делаешь? Я так понимаю, ты явился не освобождать меня.

Кто-то сопровождал Перси: в замке снова щелкнул ключ, когда дверь за посетителем закрылась.

– Нет. – Перси внезапно посерьезнел. – Нет. Я бы с радостью, если б мог, Джон. Пожалуйста, поверь мне.

– Верю, если это поможет тебе спать по ночам. – Джон не поскупился на саркастические нотки и с мрачным удовлетворением отметил, как поник Перси. Он вздохнул. – Какого черта тебе надо, Персеверанс?

– Я… – Собравшись с духом, Перси поднял голову и встретился взглядом с Джоном. – Хотел сказать тебе две вещи. Во-первых… мне жаль. Очень.

Некоторое время Грей пристально смотрел на него, затем кивнул.

– Хорошо. Этому я тоже поверю, как бы там ни было. Это не так уж важно, поскольку я, вероятно, скоро умру, но все же. А второе?

– Я тебя люблю.

Слова прозвучали едва слышно, казалось, что они адресованы столешнице, а не Джону, однако он услышал и с некоторым раздражением и удивлением ощутил комок в горле. Грей тоже смотрел вниз, молча. Звуки с реки, прибрежных топей и далекого моря наполняли крошечную каюту, и он чувствовал пульсацию крови в подушечках пальцев, которыми касался шероховатого дерева.

Я жив. И я таков, какой есть. Грей прочистил горло.

– Как думаешь, почему пеликаны не кричат? – спросил он. – Чайки все время кричат и квохчут, как ведьмы, зато я никогда не слышал, чтобы пеликаны издавали какие-либо звуки.

– Не знаю, – ответил Перси уже громче, но тут же умолк, чтобы откашляться. – Я… это все, что я хотел… все, что мне нужно было тебе сказать, Джон. А ты… хочешь мне что-нибудь сказать?

– Господи. С чего бы начать? – Однако тон его был беззлобным. – Нет. Хотя… нет, подожди. Есть кое-что.

Эта мысль только что пришла ему в голову, и Грей сомневался, что она чем-то поможет. Перси был трусом и навсегда им останется. Хотя, возможно… Он наклонился к собеседнику; цепь загремела по полу.

– Ричардсон не дает мне ни бумагу, ни чернил – вероятно, чтобы я не попытался передать сообщение на какую-нибудь лодку внизу. Я не могу никому написать, пускай даже последние слова, прощальную записку и тому подобное. Насколько понимаю, ты обладаешь некоторой свободой. – Грей видел из своего иллюминатора, как Перси время от времени сходил на берег, предположительно выполняя поручения Ричардсона. – Если можешь, зайди хотя бы ко мне домой – дом номер двенадцать по Оглторп-стрит…

– Я знаю, где это.

Перси был бледен, однако на его лице застыла решимость.

– Ну, разумеется. Что ж, если ты сейчас говорил серьезно, то ради любви, которую когда-то испытывал ко мне, сходи и скажи моему сыну, что я его люблю.

Грею ужасно хотелось крикнуть: «Ради бога, расскажи Уилли о случившемся! Пусть он отправится к Прево за помощью!» Но Перси боялся Ричардсона (как и всего на свете, – устало подумал Джон), и попроси он его рискнуть подобным образом, тот еще, чего доброго, сбежит, напьется или перережет себе горло.

– Пожалуйста, – мягко добавил Грей.

В повисшей тишине казалось, что он слышит взмахи крыльев пеликанов, спокойно скользящих над рекой внизу. Наконец Перси кивнул и встал.

– Прощай, Джон, – прошептал он.

– Прощай, Персеверанс.

152
Тит Андроник

Вернувшись после очередного безрезультатного обыска доков и таверн в окрестностях Саванны, Уильям обнаружил Амаранту расхаживающей взад-вперед по палисаднику.

– Ну, наконец-то, – сказала она со смесью обвинения и облегчения. – Пришел какой-то мужчина. Я видела его у миссис Флери, правда, имени не знаю. Говорит, что он друг лорда Джона и знает тебя. Я проводила его в гостиную.

В гостиной Уильям увидел человека, которого у миссис Флери ему представили как кавалера Сент-Оноре. Гость взял с буфета одну из ценных мейсенских тарелок лорда Джона и осторожно водил пальцем по золоченому ободку. Да, это был тот самый француз; Уильям видел его мельком на обеде у мадам Прево.

– К вашим услугам, сэр. Puis-je vous aider?[334]334
  Могу я вам помочь? (фр.)


[Закрыть] – как можно спокойнее спросил он. Мужчина обернулся; при виде Уильяма усталость и напряжение на его лице сменились подобием облегчения.

– Лорд Элсмир? – уточнил он с безупречным английским произношением.

Уильям слишком устал и был не в настроении пускаться в расспросы или объяснения.

– Да, – отрезал он. – Что вам нужно?

Визитер был без парика и выглядел куда менее soigné, чем в прошлый раз: короткие волнистые волосы с проблесками седины слиплись от пота, рубашка грязная, а дорогой костюм измят.

– Меня зовут… Перси Уэйнрайт, – проговорил он не слишком уверенно. – Я… я был… хотя если подумать, то и сейчас являюсь… сводным братом лорда Джона.

– Что? – Уильям безотчетно выхватил мейсенскую тарелку из рук гостя, пока тот ее не уронил, и поставил обратно на полку. – Какой еще, к черту, сводный брат? Я никогда не слышал ни о каком сводном брате.

– Так я и предполагал.

Слабая гримаса, которая могла сойти за попытку улыбнуться, исчезла с бледного, измученного лица Уэйнрайта.

– Семья, без сомнения, сделала все возможное, чтобы вычеркнуть меня из памяти после… ну, это не имеет значения. Несмотря на разрыв и разлуку, я по-прежнему считаю Джона своим братом.

Он сглотнул и слегка покачнулся. Очевидно, ему нездоровилось.

– Присядьте и расскажите, в чем дело. – Уильям развернул маленькое кресло. – Вы знаете, где лорд Джон?

Уэйнрайт покачал головой.

– Нет. То есть… да, но он не…

– Filius canis, – пробормотал Уильям. Он оглянулся и дернул подбородком притаившейся у двери Амаранте, словно она была служанкой. – Принеси нам бренди, пожалуйста.

Не дожидаясь, Уильям уселся напротив Уэйнрайта. Желудок у него сжался от дурных предчувствий и волнения.

– Где вы видели его в последний раз? – спросил он в надежде добиться связного ответа при помощи простых логических вопросов. К его удивлению, сработало.

– На борту корабля. – Уэйнрайт немного выпрямился. – Ост-Индское судно, называется «Паллада». Кажется, это греческое имя… какого-то божества?

– Богини войны, – сказала Амаранта, входя со стаканом бренди на подносе. Она смерила Уэйнрайта подозрительным взглядом, затем покосилась на Уильяма и приподняла бровь. Ей остаться или уйти? Он коротко указал на другой стул и снова повернулся к Уэйнрайту.

– Корабль. Хорошо. Где он?

– Я не знаю. Он… не стоит на одном месте. Они как раз поднимали якорь, когда я… когда я уходил. Я его не бросал! – воскликнул гость, увидев, как Уильям нахмурился. – Я… я бы никогда его не оставил, но я не мог ему помочь и решил… ну, на самом деле это он мне сказал… разыскать вас.

Амаранта тихонько хмыкнула, выражая сомнение. Уильям разделял ее чувства, но у него не было иного выбора, кроме как дальнейшими расспросами выудить из этого человека вразумительные ответы.

– Разумеется, – попытался успокоить он. – А что отец велел передать, когда вы меня найдете?

– Он не… сказал… точно. Понимаете, для сообщения не было времени, они готовились…

– Еще бренди? – спросила Амаранта, привставая.

– Пока нет, – поднял руку Уильям.

Она села, настороженно глядя на Уэйнрайта, в настоящий момент еще более несчастного. Все трое молчали, пока часы лорда Джона мирно тикали на каминной полке, а эмалевая бабочка в куполе медленно поднимала и опускала голубые с золотом крылышки. Наконец Уэйнрайт оторвал взгляд от своих сцепленных рук.

– Это моя вина, – произнес он дрожащим голосом. – Я не знал, клянусь. Но… – Он облизнул губы и расправил плечи. – Лорда Джона похитил безумец. Он в большой опасности. И да, пожалуйста, еще бренди.

– Сейчас. – Амаранта подалась вперед на краешке сиденья. – Только сначала скажите, пожалуйста, о каком безумце речь?

Уэйнрайт посмотрел на нее и моргнул.

– Ах да… Его зовут Ричардсон. Иезекиль Ричардсон.

– Проклятье! – Уильям в мгновение ока вскочил на ноги, схватил Уэйнрайта за манишку и выдернул из кресла. – Какого черта ему понадобилось от моего отца? Отвечайте же!

– Так, значит, он безумен? – сказала Амаранта, вставая. – Уильям, может, тебе лучше отпустить мистера Уэйнрайта? Так он ничего не скажет.

Уильям неохотно послушался. Кровь грохотала у него в висках, голова грозила вот-вот лопнуть. Он отпустил Уэйнрайта и отступил назад, стараясь выровнять дыхание.

– Говорите, – снова потребовал он. Уэйнрайт, потея и дрожа с головы до ног, кивнул, совсем как марионетка, и начал говорить.

За те несколько минут, что длился рассказ, Уэйнрайт постепенно успокоился. Наконец он замолчал, уставившись на зеленый узорчатый ковер под ногами. Уильям и Амаранта переглянулись поверх его склоненной головы.

– Значит, этот джентльмен… то есть человек, – Амаранта скривила рот, словно собиралась плюнуть, – хочет, чтобы герцог не ездил в Англию и не рассказывал лорду Норту о войне. Поэтому он похитил лорда Джона и угрожает убить его, если только твой дядя не откажется от своих намерений?

Уильям различил нотки недоверия в ее голосе. Даже письмо Ричардсона вызывало большие сомнения, но это…

Уэйнрайт закивал.

– Все так, – глухо произнес он. – У него… есть свои причины желать продолжения войны, и он думает, что Пардлоу способен убедить премьер-министра в обратном.

– Что ж, он не единственный, кто заинтересован в продолжении войны, – сказал Уильям, постепенно беря себя в руки. – Война – дело дорогое, и те, кто ее обеспечивает, много на этом зарабатывают. Я могу назвать пару-тройку человек, которым невыгодно, чтобы герцог вел в Англии антивоенные разговоры. Но Ричардсон…

Он пристально посмотрел на Уэйнрайта, однако тот не выказывал никаких признаков умышленного обмана – или чего-либо еще, кроме глубокого смятения.

– Я же говорил, что знаю этого Ричардсона, – заявил Уильям, поворачиваясь к Амаранте. – И да простит меня Бог, но я почти уверен, что он помешанный. С учетом его прошлых поступков…

Он покачал головой.

– Подождите здесь, – обратился он к Уэйнрайту и протянул руку Амаранте. – Выйдем на минутку.

* * *

В доме было тихо; Мойра ушла на рынок, а мисс Крэбб прилегла. Даже Тревор спал, слава богу. Тем не менее Уильям на всякий случай вывел Амаранту в сад. При взгляде на маленькую, увитую виноградом беседку он смутно подумал, что ни один из них не упоминал о его предложении с тех пор, как они вернулись. Но мысль тут же развеялась, как дым.

– Что думаешь? – спросил он, оглядываясь через плечо на дом.

– Я думаю, что в письме этого Ричардсона куда больше правды, чем мы предполагали. Мистер Уэйнрайт, судя по всему, в более-менее здравом уме, а вот насчет капитана Ричардсона не уверена… Он ведь капитан?

– Ну, был, когда воевал за нас, – пожал плечами Уильям. – Теперь он переметнулся на другую сторону, и, возможно, американцы дали ему звание майора или даже какого-нибудь полковника. Они переманивают офицеров из европейских армий, потому что у них нет денег. У американцев, я имею в виду.

– Выходит, этот Ричардсон – умалишенный и предатель? Похоже, американцы не слишком щепетильны?

– Насколько я знаю, они сделали генералом Джеймса Фрэзера, если это тебе о чем-то говорит.

Амаранта удивленно вскинула брови.

– Очень надеюсь, что он не сумасшедший. – Она смерила Уильяма взглядом. – Измена вряд ли передается по крови, зато я почти уверена, что безумие наследуется. Возьми хотя бы короля.

– Нет, – сказал Уильям. – Мистер Фрэзер кто угодно, только не сумасшедший. И я согласен с тобой относительно мистера Уэйнрайта. Возможно, он и правда папин сводный брат. Моя бабушка Бенедикта вышла замуж за вдовца, и у того вполне мог быть сын. Это, конечно, объясняет его беспокойство, но как насчет остального?

– Ты имеешь в виду, что у него, возможно, есть и другая причина прийти к тебе?

Амаранта глянула из-за плеча Уильяма в сторону дома.

– Возможно. – Уильям отмел это предположение взмахом руки. – Однако вот основные факты, согласно его словам и письму: во-первых, папа находится в руках Ричардсона, который чертовски опасен. Во-вторых, похититель, по-видимому, держит его в заложниках, чтобы заставить дядю Хэла что-то сделать или, вернее, не делать. И, в-третьих, не имеет значения, можно ли заставить дядю Хэла, потому что его все равно тут нет.

– Но ведь это же хорошо? – возразила Амаранта. – Если Ричардсон держит твоего отца только затем, чтобы надавить на герцога, тогда лорду Джону ничего не грозит, пока герцога не найдут. Ведь так?

– Ммхм, – с сомнением промычал Уильям. – Не знаю. Уэйнрайт говорит, что отец в опасности, и, очевидно, у него есть основания так думать. В любом случае я должен его найти, и как можно скорее. Если Ричардсон действительно не в своем уме, то он непредсказуем; вдруг ему взбредет в голову выбросить папу за борт посреди моря или уплыть в Вест-Индию.

Эта мысль пронзила Уильяму сердце, будто нож для колки льда. Выбитый из колеи появлением гостя, он на мгновение забыл о самом главном.

– Уэйнрайт сказал, они поднимали якорь, когда он ух… – Уильям так резко схватил кузину за руку, что она вскрикнула. – Я должен идти в доки! Если корабль еще не уплыл…

– Если они поднимали якорь… то теперь наверняка уплыли!

– Скорей! Надо узнать, где корабль сейчас – или был!

Он отпустил ее руку и кинулся к дому. Амаранта побежала следом.

Уильям влетел в коридор, напугав Мойру, которая шла с огромной корзиной для покупок, доверху нагруженной рыбой и буханками хлеба. Она успела отскочить в сторону, но выпустила корзину из рук. Уильям услышал позади женские крики, однако не остановился.

Дверь в гостиную была приоткрыта. Толкнув ее, он смутно уловил запах. Бренди. И… рвоты.

Оба исходили от Перси Уэйнрайта, свернувшегося на полу в клубок, словно еж; спина его конвульсивно вздымалась. Рвоты было много, но ее вонь перебивал более резкий запах пролитого бренди.

– Господи. – Нервно сглотнув, Уильям опустился на колени и схватил Уэйнрайта за плечо. – Мойра! – закричал он, увидев лицо мужчины. – Амаранта! Найдите врача! Принесите немного воды и соли, живо!

Уэйнрайт был в сознании; лицо его сморщилось, как кулачок младенца. Губы посинели – в буквальном смысле. Уильям не видел такого раньше, но знал: это не сулит ничего хорошего.

– Что случилось? – настойчиво спросил он, пытаясь развернуть Уэйнрайта и усадить поудобнее. – Что с вами?

Уэйнрайт поднес дрожащую руку к груди и сильно прижал посередине.

– Этого… не будет… я не могу…

Уильям не раз видел, как матушка Клэр измеряла пульс, и поспешно прижал пальцы к шее Уэйнрайта. Ничего. Он пошевелил пальцами… по-прежнему ничего… Ага. Один удар. Потом еще один. И еще… Затем легкое, быстрое постукивание, но совсем не похожее на то, как должно биться сердце.