Текст книги "Большой театр. Золотые голоса"

…В четвертом действии музыкальной драмы Пимен предстает перед томящимся в муках совести царем Борисом с рассказом о чудесном исцелении некоего старца, полученном на могиле царевича Димитрия.

У Петрова это было чудо музыкального и сценического исполнения. Старец-инок пришел в царские палаты с благим, простодушным желанием помочь избыть разруху силою молитвенника за русскую землю: если Димитрий царевич свят… чем убежденней, чем с большей верой повествует он о «чуде», совершившемся у гробницы убитого отрока, тем, сам того не ведая, сильнейший удар наносит он Борису.

Так и вел свой рассказ Пимен – Петров: чудом простодушия, «умилительной кротостью» (по выражению Пушкина) дышало в нем каждое слово, – и тем страшней становился этот рассказ для царя Бориса.

Тот, кто видел, никогда не забудет, а тому, кто не видел, нет возможности передать ни тот растущий ужас, с которым Борис – Шаляпин слушал тихое и светлое поведание Пимена – Петрова, ни тот ужасный вопль душащей совести, который, в конце концов, исторгал этот рассказ из груди задыхающегося царя-преступника.

Верное чутье художника, тонко проникшего во внутренний замысел великого поэта, позволяло здесь Петрову подать Шаляпину сильную, насущно необходимую помощь в этой грозно-трагической сцене, ведущей за собою смерть Бориса.

Марсель. «Гугеноты»

По художественной правдивости, по тончайшей музыкальности, по драматической выразительности русский театр не знает лучшего исполнения Пимена, чем то, которое давал Петров».

В последний раз Петров выступал за рубежом в 1924 году в Риге и Мюнхене.

Бывая за границей, Василий Родионович, несмотря на большой успех, сразу начинал стремиться домой, может, поэтому он гораздо больше гастролировал по России, пел в спектаклях и концертах. Он был широко известен, и всюду его принимали восторженно. Даже его юбилей – 10-летие творческой деятельности – сначала отметили в Киеве, где по окончании «Ивана Сусанина» занавес поднимался пятнадцать раз. И так в каждом городе – овации и встречи со студентами и рабочими, для которых он часто пел с благотворительной целью.

Концертной деятельности Петров отдавал много сил и времени. Пел с консерваторских лет. В 1901 г. участвует в первом исполнении в Москве кантаты Н.А. Римского-Корсакова «Песнь о вещем Олеге» под руководством В.И. Сафонова, в «Мессии» Г.Ф. Генделя в моцартовской редакции, солирует в одной из кантат И.С. Баха. В 1902 году в Рубинштейновских вечерах в Петербургской консерватории, где исполнялись произведения композитора, пел центральную партию Немврода в оратории «Вавилонское столпотворение».

В 1907 году пел партию Мефистофеля в «Гибели Фауста» Г. Берлиоза под управлением дирижера В.И. Сука.

В 1906 и в 1913 годах – трижды исполнил партию Христа в оратории «Страсти по Матфею» И.С. Баха под управлением М.М. Ипполитова-Иванова.

Не раз участвовал в исполнении Девятой симфонии Л. Бетховена и «Реквиема» Дж. Верди.

В 1907 – 1917 годах был постоянным участником «Исторических концертов симфонической музыки», организованных С.Н. Василенко. В них он исполнял партии в кантатах, мессах И.С. Баха, музыкальных драмах Р. Вагнера «Тристан и Изольда» и «Парсифаль» (дирижер Э.А. Купер), в кантате «Песнь о вещем Олеге» Н.А. Римского-Корсакова, в кантате «О паже и дочери короля» Р. Шумана, а также камерные вокальные произведения русских и зарубежных композиторов.

Было у певца много и сольных концертов, в программы которых он включал не только произведения мировой классики, но и сочинения современных композиторов. Так, в годы Первой мировой войны в благотворительных концертах в пользу солдат он исполнял произведения композитора С.И. Потоцкого на темы войны.

После революции его концертная деятельность приняла еще больший размах, поскольку он понимал необходимость привлечения к культуре широких народных масс.

Во время гастролей в Нижнем Новгороде Василий Родионович заболел малярией, которая дала сильнейшее осложнение на ноги. Лечение не помогало, хотя в 1924 году после того, как музыкальная общественность отметила 20-летие его сценической деятельности, Петров уехал на лечение в Мюнхен. Там он тоже продолжал работать. По просьбе немецкой концертной антрепризы дал два концерта, которые прошли с триумфом. Вернувшись, отдался напряженной работе – продолжая выступать на сцене, занялся педагогической работой.

В 1925–1929 годах был вокальным руководителем студии К.С. Станиславского. Вел вокальные классы в музыкальном техникуме им. А.К. Глазунова.

В 1933 году В.Р. Петров получил звание народного артиста РСФСР.

В 1934 возглавил вместе с балериной Е.В. Гельцер концертную бригаду, которая дала много концертов в Средней Азии и Закавказье; затем последовала поездка по Уралу и Сибири. С 1935-го по 1937 год В.Р. Петров возглавлял Оперную студию при Большом театре и много ездил по стране в поисках молодых талантов.

Поездки часто проходили в нелегких условиях, что усугубляло болезнь Василия Родионовича. Врачи предписали ему покой, но он продолжал работать с кружками художественной самодеятельности и готовить участников Всесоюзной олимпиады.

В 1936 году Василий Родионович спел свой последний спектакль «Царская невеста».

4 мая 1937 года певец скончался и был похоронен на Введенском кладбище.

После певца остались немногочисленные записи: арии и сцены из опер «Руслан и Людмила», «Иван Сусанин», «Борис Годунов», «Хованщина», «Севильский цирюльник», «Фауст», «Дон Кихот» Ж. Массне. Записан ряд камерных произведений композиторов А.С. Даргомыжского, М.П. Мусоргского, М.М. Ипполитова-Иванова, Ю.И. Блейхмана, Ф.Ф. Кенемана в серии «Из сокровищницы мирового исполнительского искусства».

В 1953 году был издан сборник статей и материалов, посвященных В.Р. Петрову, где коллеги и критики писали о его высочайшем исполнительском мастерстве, энциклопедическом музыкальном образовании, серьезных познаниях в истории и теории музыки.

По словам дирижера Н.С. Голованова, Петров был певец, «воспитанный в традициях русской вокальной школы и достигший подлинно академического уровня исполнения».

Л.Р.

Петров (Краузе) Иван Иванович
бас
1920–2004

«Я счастливый человек. И счастье мое в том, что я родился в великой стране, в сибирской глубинке, работал в лучшем театре мира. И где бы я ни пел – в России или за ее рубежами: во Франции, Италии, Америке, Японии, Австралии, Новой Зеландии, – обо мне говорили как о продолжателе великих шаляпинских традиций. А это для меня самая высокая оценка и также огромное счастье», – с гордостью признавался Иван Иванович Петров, певец с мировым именем, который был олицетворением целой эпохи в русской музыкальной культуре.

Дон Базилио. «Севильский цирюльник»

Потомок обрусевших немцев (отец и дед были его полными тезками – Иванами Ивановичами Краузе), Ваня Краузе, младший из пятерых детей в семье железнодорожного инженера, родился 23 февраля 1920 года в Иркутске. Первые его детские впечатления связаны с Ангарой, ее «хрустально чистой водой», – домик, который снимала семья, стоял на самом берегу реки, и самым любимым занятием в летнюю пору у детворы было бегать по мелководью. Отец с его старшими братьями были настоящими рыболовами и ловили речных лососей и хариусов. Со временем Ваня тоже приобщился к этому увлекательному занятию и стал страстным рыболовом. Отец был мастером на все руки – и столярничал, и плотничал, – навыки различных ремесел передались и сыновьям. Но в дружной семье Ивана Ивановича и Прасковьи Федоровны Краузе была одна общая привязанность – здесь бесконечно любили пение и театр. Эта любовь предавалась по наследству: дед будущего певца, Иван Осипович, купец второй гильдии, построил два театра – в Иркутске, который потом сгорел, и в Красноярске. В доме Краузе частыми гостями бывали певцы. Тогда в Иркутске еще не существовало постоянной артистической труппы, и в помещении городского театра выступали гастролеры. Отец и мать старались не пропускать таких событий в городе, куда приезжали и очень известные в то время оперные артисты, а среди них – тенор А.М. Лабинский и бас В.М. Луканин. Нередко они приходили и в гостеприимный дом Краузе. Через несколько лет после того, как в 1930-м семья из Сибири переехала в Москву, у Лабинского занимались старшие сыновья и обе дочери. У братьев были хорошие голоса – баритоны, у сестер – меццо-сопрано и сопрано. Иногда и младшего, Ваню, они брали с собой на занятия. Он сидел в уголке и слушал…

– Увлекаться музыкой я начал лет с двенадцати, – рассказывал певец. – Мои братья и сестра занимались пением. И я поневоле слушал все арии, песни и романсы, которые они исполняли. Меня это в какой-то степени тоже интересовало. Но я больше увлекался спортом – играл в футбол, баскетбол, волейбол и даже думал стать настоящим спортсменом. Но судьба сложилась иначе.

Как-то шел я по школьному коридору и напевал одну из арий. Кажется, Гремина. Иду и пою: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны…» Вдруг, чувствую, кто-то взял меня за руку. Оглядываюсь – оказывается, это педагог, который преподавал пение в школе.

– Слушай-ка, у тебя хороший слух. И, кажется, неплохой голос. Давай попробуем что-нибудь спеть?

Достал ноты, я спел ему все ту же арию Гремина. Тогда он сказал:

– Ты обязательно должен выступать на школьных вечерах.

Так впервые в жизни я вышел на сцену. И первыми произведениями, которые я исполнил, были арии Гремина и Руслана…

А однажды в школе выступали артисты московских театров. Среди них был популярный тогда тенор, солист Большого театра Сергей Петрович Юдин. После концерта директор школы попросил его послушать одаренного юношу. «Ну, молодой человек, вам нужно серьезно заняться музыкой и пением, – сказал, послушав его, Юдин. – У вас такой голос, что вы обязаны заниматься».

И хотя спортивная карьера набирала рост, нападающий юношеской сборной Москвы по волейболу, в 1938 году, получив аттестат зрелости, поступил в Московское театрально-музыкальное училище имени А.К. Глазунова, где учился до начала войны. Его педагогом по вокалу был Анатолий Константинович Минеев, в прошлом ведущий баритон Большого театра, партнер по спектаклям Ф.И. Шаляпина, Л.В. Собинова, А.В. Неждановой, Г.С. Пирогова… На первом курсе начинающему студенту сразу хотелось петь арии, но Минеев давал всем своим новобранцам-ученикам только вокализы и легкие романсы, всякий раз предупреждая Ивана: «Подождите, не испортите голоса… Только не спешите. Вам всего девятнадцать лет, и неизвестно, как будет развиваться голос…»

Настоящие вокальные университеты, по словам певца, он проходил на галерке Большого театра, куда правдами и неправдами пробирался на спектакли с участием любимого А.С. Пирогова, которому поначалу даже вольно-невольно подражал, В.В. Барсовой, Г.В. Жуковской, М.О. Рейзена, И.С. Козловского, С.Я. Лемешева, Н.С. Ханаева, В.А. Давыдовой… Старался попасть и в Оперный театр им. Станиславского, во МХАТ, Театр им. Евг. Вахтангова, не пропускал ни одного спектакля в Малом… На втором курсе ему уже была поручена ария Короля Филиппа из оперы Дж. Верди «Дон Карлос» – трудная не только в вокальном отношении, но и по своему внутреннему содержанию. Она принесла настоящий первый публичный успех: на концерте училища в Колонном зале публика устроила Ивану Краузе овацию. А несколько позже, когда артист Большого театра Сергей Михайлович Остроумов ставил в московском клубе «Каучук» с выпускниками училища «Царскую невесту», он сыграл в этом спектакле мимическую роль – царя Ивана Грозного, который во втором действии оперы проходит по слободе мимо дома Собакина и, пораженный красотой его дочери Марфы, решает взять ее в жены. «Я прошел по сцене, взглянул на Марфу, сделал головой жест опричникам и, согбенный, направился дальше, – вспоминал Иван Иванович. – Сергей Михайлович, который смотрел из партера, подозвал меня к себе, похвалил и спросил, что я пою…»

Спев «Сомнение» Глинки и арию Филиппа из «Дон Карлоса» Верди, через несколько дней, по рекомендации Остроумова, он был приглашен на пробу в оперный ансамбль при Московской государственной филармонии, которым руководил И.С. Козловский. «Пробным камнем», по совету Остроумова, была ария Филиппа, которая в исполнении молодого певца произвела на знаменитого тенора такое сильное впечатление, что он без промедления был принят не только в ансамбль, но и зачислен солистом в Московскую филармонию.

Продолжая учебу в училище, вечерами он спешил теперь в Дом ученых, где репетировал оперный ансамбль, ставивший в концертном исполнении оперы, редко идущие тогда в Москве, в том числе «Орфей и Эвридика» К. Глюка, «Вертер» Ж. Массне, «Моцарт и Сальери» Н.А. Римского-Корсакова, «Паяцы» Р. Леонкавалло и другие. В основном спектакли шли на сцене Большого зала консерватории и зала Дома ученых. А участвовали в них не только молодежь, с которой занимался сам Иван Семенович, но и признанные мастера – М.П. Максакова, А.И. Батурин, Л.Ф. Савранский… Здесь, исполняя небольшие партии (Иоганна в «Вертере», комическую партию Симона в «Джанни Скикки» Дж. Пуччини), а также трудную в вокальном отношении партию Дикого в опере композитора В. Трамбицкого «Гроза» по пьесе А.Н. Островского, молодой певец приобрел бесценный артистический опыт. Начал готовить и первую крупную роль – Сальери, которую исполняли в спектакле Батурин и Савранский. Правда, реализовать эту мечту так и не удалось – началась война, и ансамбль под руководством И.С. Козловского перестал существовать. Оставаясь солистом Московской филармонии, Иван Краузе выступал в концертах на призывных пунктах, в госпиталях, был с филармонией в эвакуации во Фрунзе (Киргизия), где, зачисленный в стройбатальон, рыл траншеи для строительства военных объектов. А в 1942 году в составе артистической бригады выехал на фронт. За полгода на Брянском и Волховском фронтах он участвовал в трехстах концертах.

В сборнике «Война и музыка» (Владимир, 2005, сост. Л.Д. Рыбакова) Иван Иванович так описывает события военной поры: «… Зима стояла страшно холодная. А какие у нас концертные залы были? В лучшем случае – изба. Или же просто выступали на опушке леса под елками. Или в разбитой церкви, где ни окон, ни дверей и такие сквозняки, что хуже, чем на открытом воздухе. А чаще всего выступали в землянках. Из части в часть мы шли пешком, а в саночки складывали свой скарб. Порой же нас перевозили на лошадях, запряженных в сани.

…Начинали ансамблем: «Идет война народная, священная война»… С заслуженной артисткой Людмилой Грудиной, работавшей потом в Кировском театре, я исполнял дуэт Карася и Одарки из оперы Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Затем я пел сольные две-три вещи и заканчивал бравурной песней. Когда мы пели на открытом воздухе, то к концу концерта челюсти сводило и губы уже не могли артикулировать. Я еле-еле выговаривал слова. И каждый раз думал: «Ну, простудился!» Но ни разу никто не заболел, хотя пели много. Мобилизовывало ощущение, что наше дело нужно для фронта, для победы».

Весной 1943-го, вернувшись в Москву, он отправился, полный надежд, на Театральную площадь. Прошло полгода после того, как по совету А.К. Минеева, он прослушивался в Большой театр: тогда в потертой гимнастерке и сапогах худенький высокий молодой человек спел перед С.А. Самосудом, В.В. Барсовой, Н.С. Ханаевым, В.М. Политковским арию Сусанина «Чуют правду» – и был принят! Теперь предстояло подтвердить достигнутое. 30 апреля 1943 года 23-летний Иван Краузе стал солистом Большого театра.

Это было время необычайного расцвета Большого, когда в оперной труппе блистали А.С. Пирогов, М.О. Рейзен, М.Д. Михайлов, С.Я. Лемешев, И.С. Козловский… «Это была труппа великих и великолепных певцов, и не было никогда никакой зависти – все работали на спектакль, – говорил Иван Иванович. – Они были не только мои партнеры, но и учителя. Пирогов часто сам приходил ко мне, по-доброму давал советы, дружелюбно критиковал. Такая критика не расстраивала, а настраивала. Я бежал в класс и пробовал спеть так, как он мне сказал».

Как не раз повторял артист, когда он пришел в Большой театр, одних басов только первого плана там было двадцать. А за дирижерским пультом стояли такие корифеи-дирижеры, как С.А. Самосуд, А.М. Пазовский, Н.С. Голованов, А.Ш. Мелик-Пашаев. Заниматься с ними, по словам артиста, было одно удовольствие, и «с певцами они работали с увлечением». А сам он начинал с совсем небольших партий – Анджелотти в «Тоске» Дж. Пуччини, Старого слуги в «Демоне» А.Г. Рубинштейна, Монтероне в «Риголетто», Царя Египта в «Аиде» Дж. Верди, Сурина в «Пиковой даме», Зарецкого в «Евгении Онегине» П.И. Чайковского, Третьего Корабельщика в «Сказке о царе Салтане» Н.А. Римского-Корсакова, которые принесли огромную пользу. К тому же, несмотря на эти, казалось, незначительные роли и огромную конкуренцию, талантливый певец не потерялся среди обилия первоклассных басов и сразу был замечен. Дирижеры приглашали его в премьерные спектакли, занимали в возобновлении прежних постановок, как это было с «Ромео и Джульеттой». «Однажды ко мне подошел В.В. Небольсин, превосходный дирижер и музыкант, и предложил мне подготовить партию Капулетти в опере Гуно «Ромео и Джульетта». В это время как раз начинался репетиционный период спектакля, – вспоминал артист. – Я с радостью согласился. Ведь это была для меня трудная, но очень интересная работа. Радовало меня и то, что Ромео должен петь Лемешев…» Так было и с премьерой «Руслана и Людмилы»: музыкальный руководитель постановки А.Ш. Мелик-Пашаев, поручив молодому певцу партию Руслана, уверил его в успехе.

Позже, в 1960-х годах, когда артист станет признанным и любимым народом Иваном Петровым, А.Ш. Мелик-Пашаев вернется в своих воспоминаниях к началу его творческого пути на сцене Большого театра, с точки зрения выдающегося дирижера, очень поучительного для молодых оперных певцов: «…1943 год. В филиале Большого театра шла генеральная репетиция оперы Д. Кабалевского «Под Москвой». В одной из картин на сцену поспешным шагом, почти бегом, вышел немецкий офицер. Артист, игравший его, очень старался выглядеть солидным и суровым, но по задорному посылу молодых глаз, сверкавших из-под низко надвинутой фуражки, было ясно, что он еще очень юн. Сухо бросив несколько отрывистых фраз-приказаний, офицер быстро пересек сцену и скрылся в противоположной кулисе. Роль была, как говорится, короче воробьиного носа. Но я все же успел отметить у этого молодого артиста наличие хороших вокальных данных и крепкой профессиональной хватки…

Обладатель мощного, красивого баса и редкой музыкальности… он сразу привлек к себе всеобщее внимание. Пытливый и любознательный молодой человек жадно впитывал в себя творческую атмосферу лучшего музыкального театра страны, тщательно присматривался к работе старших товарищей, много внимания уделял вопросам грима, костюма, сценического поведения, связанного со стилем эпохи и характером образа.

Простой и приветливый нрав артиста располагал к нему окружающих, позволяя легко находить творческие контакты с товарищами старшего поколения. Это, несомненно, обогащало Петрова, оплодотворяя его опыт, расширяя границы его духовного мира. Отличающие Ивана Ивановича черты жесткой самодисциплины и суровой требовательности способствовали гармоническому развитию его дарования. Он отлично понимал великую пользу маленьких ролей, плодотворность прохождения сложного пути от второстепенного к главному. Петров отнюдь не спешил петь только одни первые партии. Он был мудр в своем терпении…»

Каждая новая роль закладывала профессиональный фундамент, необходимый для исполнения ответственного басового репертуара. Уже в конце 1943-го он спел Гремина в «Евгении Онегине» – образ был настолько органичен, будто сошел с одного из полотен из галереи портретов боевых генералов 1812 года в «Эрмитаже». И хотя это была лишь случайность – посчастливилось заменить заболевших исполнителей – с тех пор партия закрепилась за молодым артистом, и он стал петь ее в очередь с Максимом Дормидонтовичем Михайловым. А вскоре в его репертуаре появились и такие яркие партии, как Дон Базилио в «Севильском цирюльнике» Дж. Россини, Король Рене в «Иоланте» П.И. Чайковского и Галицкий в «Князе Игоре» А.П. Бородина, которые он пел в очередь с Александром Степановичем Пироговым.

С самого начала критики единодушно отмечали, что по характеру артистического дарования певцу ближе всего величественные и трагические образы и именно в них он достигает наибольшей убедительности, силы и законченности. Прежде всего это относилось к партии Короля Рене в «Иоланте», где он так глубоко передавал переживания несчастного отца в своей проникновенной арии.

От роли к роли совершенствуясь в вокальном и сценическом мастерстве, певец занимает достойное место среди первых басов. И хотя еще на прослушивании в Большой театр Самосуд предупредил: «О первых партиях не мечтайте, будете петь вторые», услышав его Мортероне в «Риголетто», сам предложил ему Сусанина. Но исполнит певец эту партию на сцене Большого театра впервые только в 1954 году.

Нилаканта. «Лакме»

Укрепляют его положение в театре и победы на Первом и Втором Всемирных фестивалях молодежи и студентов – первые премии и золотые медали в Праге (1947) и в Будапеште (1949). В этот период к певцу по праву приходят интересные и значительные партии основного басового репертуара, с которыми связан его настоящий успех. Это и обаятельный бесшабашный Еремка с его широтой натуры в премьерном спектакле Б.А. Покровского оперы «Вражья сила» А.Н. Серова, и былинный красавец-богатырь Руслан в «Руслане и Людмиле» М.И. Глинки, и одна из коронных ролей артиста – Мефистофель в «Фаусте» Ш. Гуно, которую он подготовил и впервые исполнил по предложению А.Ш. Мелик-Пашаева, и могучий духом Кочубей в новой постановке «Мазепы» П.И. Чайковского, где в полную силу раскрылось его трагедийное дарование, и восхищающий мастерством перевоплощения Нилаканта в опере Л. Делиба «Лакме». За участие в спектакле «Мазепа» (дирижер В.В. Небольсин, режиссер Л.В. Баратов) он получит Государственную премию (1950).

В 1947-м, после спектакля «Вражья сила», на котором присутствовал И.В. Сталин, певец был озадачен просьбой о смене фамилии. Вот как рассказывал об этом в одном из интервью сам артист: «Сталин часто бывал в Большом театре. Попадал и на мои спектакли. В первый раз он услышал меня в опере Серова «Вражья сила», где я исполнял роль Еремки. В антракте Сталин всегда приглашал к себе в ложу директора, а иногда дирижера или режиссера. Тогда он позвал директора, который вскоре пришел ко мне за кулисы и сообщил, что Иосиф Виссарионович говорил по моему адресу. Мол, понравился молодой певец Иван Краузе, правда, переигрывал – «прямо языком пол лизал». Но главное было не в этом. «Мы только закончили войну с фашистской нечистью, – сказа Сталин, – и вдруг в Большом театре у солиста немецкая фамилия… Передайте артисту мое пожелание: пусть возьмет русский псевдоним». Я дома посоветовался. А на следующий день наша певица Наталья Дмитриевна Шпиллер меня успокоила: «Все это забудется, обойдется… Ко мне тоже были претензии». Но не обошлось. Месяца через три Сталин пришел на «Князя Игоря» и снова вызвал директора: «Вы не передали молодому артисту мое пожелание?» – «Ну как же, Иосиф Виссарионович, я сказал». – «Ну передайте еще раз». «Смотрите, – предупредил меня тогда директор, – третьего раза может и не быть». И я взял фамилию жены – балерины Большого театра и стал Петровым, третьим басом на русской оперной сцене с такой фамилией. Был Осип Афанасьевич Петров – первый Иван Сусанин, потом Василий Родионович Петров. Во всяком случае, мне эта фамилия не помешала. А Сталин продолжал приходить на оперу, которую так любил и понимал. Большой театр он опекал…» Фамилию Петров певец прославит на весь мир.

Как большое творческое достижение был оценен созданный артистом образ Досифея в «Хованщине» М.П. Мусоргского в историческом спектакле Н.С. Голованова и Л.В. Баратова (1950), за который год спустя он получит еще одну Государственную премию. Вот взгляд на эту роль И.И. Петрова, высказанный в статье о певце музыковедом В.В. Тимохиным: «…Его герой – отнюдь не отрешенный от всего земного старец, глухой к человеческим страстям и сердечным порывам. Это энергичный и волевой государственный деятель, гораздо более дальновидный и прозорливый, чем Иван Хованский, Голицын и другие враги Петра I из высшего боярства. Дальновидный – но не менее яростный противник петровских преобразований. Сцена в кабинете Голицына дает артисту широкий простор для выявления действенно-драматического, активного начала в образе Досифея, и Петров блестяще реализует эти возможности. Артист убедительно показывает, что под монашеским одеянием скрывается опытный и расчетливый политик, хорошо понимающий невозможность бороться против обновления России в одиночку».

Коллеги всегда отмечали у И.И. Петрова такое редкое для оперного артиста качество, как убедительность сценического поведения, которое сочеталось у него с уникальным вокальным даром. Вера Фирсова, партнерша певца по многим спектаклям, рассказывала: «…У Ивана Петрова – выдающийся голос по красоте, насыщенности, полноте диапазона и выровненности звучания. И к этому – редкая для баса теплота звучания, одному Ивану Петрову присущая задушевность.

Мне посчастливилось много петь с Иваном Ивановичем, и я всегда ощущала это качество его исполнительской манеры. Говорят, что сцена неизбежно обнажает человеческую личность артиста – рядом с И. Петровым я неизбежно ощущала его доброжелательность, теплоту, благородство. Мы никогда не были друзьями – мы были товарищами по работе, коллегами, партнерами. Но человечность, ровное внимание и доброжелательность я встречала неизменно, общаясь с Иваном Ивановичем.

А на сцене… Он – Иван Сусанин, я – Антонида. Первый акт, терцет. В его словах: «Что гадать о свадьбе» – столько отцовского, человеческого сожаления, такая тревога за судьбу дочери, голос так проникает в душу, что я знаю: выбора нет, иначе поступить сейчас нельзя, только так. А в «Избе», в прощании, слыша «Сыграйте вашу свадьбу без меня», я, не в силах сдержать слезы, утыкалась лицом в грудь Ивана Ивановича и обильно поливала слезами его рубашку. В голосе, в интонации, в глазах была такая трагическая безысходность, что она не могла не вызвать ответное чувство, неизменно заражала участников спектакля, передавалась зрителям…

Не могу не сказать еще об одном замечательном качестве артиста – хорошем вкусе и чувстве меры. Выступая вместе с И. Петровым в «Севильском цирюльнике», я каждый раз отмечала, что и в комической опере он пел по-академически точно, не допуская никаких вольностей и отсебятины, а в сценическом поведении счастливо избегал комикования и даже намека на балаган....

Пела я вместе с Иваном Ивановичем «Руслана и Людмилу», «Царскую невесту», «Сказку о царе Салтане». В Руслане он по-былинному величав и красив, по-пушкински глубок. Ария «О, поле, поле» звучала у него как философское раздумье о бренности существования, о преходящей жизни и тщетности земной суеты. Очень проникновенно, я бы даже сказала, исповедально звучала эта ария.

…Его царь Салтан был по-детски доверчив и безыскусен и у моей Царевны-Лебеди вызывал желание помочь ему разгадать плетущиеся вокруг него козни. В последнем акте «Царской невесты», понимая, что дочь его погибает неестественной смертью, Собакин – Петров, не в силах помочь ей, облегчить ее страдания, – лишен озлобления, подозрительности к тем, кто, может быть, ее загубил. Его мысли о дочери, а не о мщении.

«Руслан и Людмила». Людмила – Е. Шумская, Руслан – И. Петров

Совсем маленький эпизод – Варяжский гость в «Садко». Никаких попыток показать нечто необыкновенное и кого-то напугать. Это – сильный, мужественный и храбрый человек, никому не угрожающий своей силой».

С Мефистофелем в «Фаусте» Гуно певец объездит почти весь мир, получив широкое признание за рубежом. По воспоминаниям очевидцев, этот посланец преисподней, – изысканный и насмешливый, грациозный и элегантный, в исполнении артиста был далек от какого-либо демонизма и мистицизма, а нес разрушение и сомнение под личиной вкрадчивости и добродушия, достигая зловещей силы в «Песне о золотом тельце» («На земле весь род людской») и ядовитого сарказма в дьявольской «Серенаде» («Выходи, о друг мой нежный»). Этой ролью Иван Петров покорит и поначалу скептически настроенных французов, с триумфом исполнив ее на сцене Гранд-опера (1954). По словам Веры Фирсовой, этот успех был тем более знаменателен, что французы не любят приглашать зарубежных артистов для выступлений в своем национальном репертуаре.

Непреклонный, пленяющий таинственной густотой баса Рамфис в «Аиде» Дж. Верди, изумительно поставленной Б.А. Покровским (1951), колоритный гоголевский Кум в «Сорочинской ярмарке» М.П. Мусоргского – каждое появление И. Петрова на сцене доставляло зрителям истинное наслаждение, публика ходила специально на артиста.

Ивана Петрова знало и обожало бесчисленное множество людей на Родине и в разных странах мира, где он гастролировал с конца 1940-х. Среди его поклонников был даже фельдмаршал Паулюс, один из столпов гитлеровской армии, сдавшийся в плен после Сталинградской битвы. Сам певец узнал об этом неожиданно, когда в 1953 году в составе концертной бригады, в которую входили Д.Ф. Ойстрах, Э.Г. Гилельс, И.И. Масленникова, В.И. Борисенко, выступал в Восточном Берлине, где в то время проходило совещание министров иностранных дел четырех держав: Советского Союза, США, Франции и Англии. «А нас взяли, – рассказывал Иван Иванович, – чтобы показать миру, что в России есть не только медведи, но и певцы, скрипачи, пианисты и вообще наша культура находится на высоте. После заседания министров Молотов устроил в посольстве прием, где мы выступили с концертной программой. А потом мы ездили по стране, показывали свое искусство в Лейпциге, Дрездене, Карл-Маркс-Штадте…

В Дрездене Ирина Масленникова должна была петь Виолетту в «Травиате» и попросила нас прийти в театр поддержать. Принимали ее превосходно. Во время антракта, прохаживаясь с публикой в фойе, я вдруг заметил человека высокого роста в темно-синем костюме, с запоминающейся внешностью: копна седых волос, густые брови, орлиный нос и серые пронизывающие глаза. Он так внимательно в меня вглядывался, что я сказал Ойстраху: «Давид Федорович, что это он на меня так смотрит?» «Да он просто просверлил вас глазами», – заметил Ойстрах. Будто услышав наш разговор, человек этот приблизился ко мне и обратился на русском языке с акцентом: «Извините, пожалуйста, вы певец?» – «Да, я певец». – «Вы Иван Иванович Петров?» – «Да». – «Разрешите представиться: фельдмаршал Паулюс».