Текст книги "Большой театр. Золотые голоса"

Одна из ранних крупных партий певца – Мефистофель в «Фаусте» Ш. Гуно. Впервые он исполнил ее тридцатилетним. Его Мефистофель был умным, ироничным, насмешливым, элегантным. В этом помогала артисту его превосходная пластика. Он не раз выступал в роли Мефистофеля за рубежом, вызывая восторженную реакцию публики. После гастролей певца на сцене Софийской оперы в центральной печати Болгарии появились такие отклики: «Его чарующий прекрасный голос, отличная певческая школа, артистический темперамент и большая музыкальность – все воплотилось в захватывающем образе Мефистофеля» (газета «Отечественный фронт»); «Артур Эйзен показал на Софийской сцене отличный певческий опыт, хорошую сценическую свободу и мастерство. Он – ярко выраженный баскантанте с великолепной постановкой голоса. Особенно выразительны его верхние ноты – спокойные, точные и блестящие. Трудную в вокальном отношении партию Мефистофеля артист исполнил безупречно, с заразительной эмоциональностью, с разнообразием красок и хорошо отточенными деталями».

Даже небольшие партии, всегда интересные Эйзену, в его исполнении оказывались значительнее, весомее, были отмечены творческой фантазией и изобретательностью. Артист не чурался их и в статусе народного артиста СССР, известного всей стране певца. Сам Артур Артурович, иногда опасаясь, что его захлестнет драматическая стихия, признавался: «Актерская душа всегда сидела во мне и сидит с первых дней работы в Большом, и я всегда особенно стараюсь найти точную меру существования драмы и оперы в спектакле». И он постоянно находил эту точную меру: все его персонажи воспринимались живыми, в неразрывном единстве музыкально-сценических образов. Артист с самого начала подходил к своим ролям тщательно, продуманно, избегая оперных штампов, однообразия и однозначности их трактовки. Вот, например, как он рассуждал, готовя в первые годы своей оперной карьеры образы Бабтисты из «Укрощения строптивой» В. Шебалина и Комиссара из «Повести о настоящем человеке» С. Прокофьева: «Вначале меня несколько смущало то обстоятельство, что мой герой – человек солидного возраста, отец двух взрослых дочерей. Да и характер у него весьма своеобразный, и положения, в которые он попадает, достаточно сложные. Скажем, первый монолог Бабтисты, по интонациям, казалось бы, комический, а петь его надо очень серьезно: ведь отец действительно глубоко опечален строптивостью Катарины… Словом, работать было трудно, увлекательно и полезно. То же самое я могу сказать о партии Комиссара в «Повести о настоящем человеке» С. Прокофьева. И здесь интересный, живой характер, дающий простор актерской фантазии, инициативе. Мне очень нравилось, как играл эту роль в фильме Н. Охлопков. Но повторить его я, естественно, не мог, да и в опере этот образ надо было решать по-своему. Хотелось особенно подчеркнуть в Комиссаре его в чем-то даже трогательную любовь к людям, огромную веру в них. Как все это великолепно выражено в музыке Прокофьева!..»

В многообразии репертуара Эйзена – за тридцать шесть лет работы в Большом театре он исполнил около пятидесяти разноплановых партий – было немало ролей в советских операх. Журавлев в опере Н. Жиганова «Джалиль», Ткаченко в «Семене Котко» С. Прокофьева, Тариэл в «Похищении луны» О. Тактакишвили… – все они были прежде всего убедительны. Интересно, что во время гастролей Большого театра в Ла Скала в 1973 году, среди первых актерских удач называли Эйзена в роли Ткаченко. По словам дирижера Фуата Мансурова, который много работал с певцом, «от природы добрый, – он даже своих оперных «злодеев» наделял добрыми чертами. К.С. Станиславский говорил, что, если надо изобразить на сцене настоящего злодея, следует хоть на мгновение показать его добрым. Не оттого ли так силен и страшен Ткаченко – Эйзен?» Первый и бессменный исполнитель роли В.И. Ленина в опере В. Мурадели «Октябрь», артист и здесь создал вовсе не ходульный образ. С особенным интересом относился он к роли старшины Васкова из оперы К. Молчанова «Зори здесь тихие» по популярной в 1970-е годы повести Б. Васильева и пронзительно доносил до сердца зрителя трагедию солдата, которая произошла на его глазах. Его партнерша по тому и другим спектаклям Татьяна Ерастова рассказывает: «Мне посчастливилось: когда я, молодая певица, пришла в Большой театр, меня окружали прекрасные, выдающиеся певцы, у которых я могла учиться. Один из них – Артур Артурович Эйзен… Я спела вместе с ним много спектаклей – в основном русского, советского репертуара. Одна из самых его трогательных партий – Васков в «Зорях». Он был среди нас, молодых девчонок, старшиной, но не только по званию, но и по жизненному, житейскому опыту, по тому, как бережно относился к нам – как к своим детям… В «Мазепе» он был потрясающим Кочубеем. Его сцену в тюрьме невозможно было слушать без слез – столько было в его душе, которую он открывал перед зрителями, искренней боли, страдания…»

В Кочубея – Эйзена поначалу верили не все. Среди блестящих исполнителей этой партии в прошлом были и басы, и драматические баритоны, например, Л.Ф. Савранский. Поэтому, как высказывалась Наталия Дмитриевна Шпиллер, поздравляя певца с премьерой и новым замечательным образом, полным заразительности и большой эмоциональной отдачи, «услышать высокую партию Кочубея в исполнении центрального баса, каким многие считают А. Эйзена, было чрезвычайно интересно». Впервые артист участвовал в постановке «Мазепы» 1966 года (дирижер-постановщик О.А. Димитриади, режиссер И.М. Туманов). Но подлинной драматической мощи, трагедийной высоты достигал Эйзен в этой роли в спектакле, поставленном Сергеем Бондарчуком (1986, дирижер-постановщик Альгис Жюрайтис). Дирижер Владимир Федосеев в превосходном ансамбле певцов, задействованных в премьере (Ирина Архипова, Юрий Мазурок, Тамара Милашкина, Владимир Атлантов), особенно выделял сцены с Кочубеем – Эйзеном: «…Были в спектакле мгновения, … когда появлялась значительная музыкально-драматургическая мысль, и эти эпизоды стали кульминационными. Они взволновали слушателей, напомнив, наверное, некоторым о старых, добрых традициях Большого, в том числе и о незабываемой постановке «Мазепы» с Ал. Ивановым, Н. Покровской, Г. Большаковым, И. Петровым и другими. Эти сцены имели и особенный, очень единодушный, сердечный успех у непростой «премьерной» публики. Я говорю о сцене Кочубея в темнице, о его арии «Да, не ошиблись вы, три клада…» и сцене перед казнью. Они оказались вершинами в спектакле. Редкий артистизм, естественная эмоциональная наполненность А. Эйзена, замечательно отлаженный (не часто теперь услышишь) хор, с выразительным летящим piano, поющий музыкально, осмысленно… Надо сказать, что все сцены с участием А. Эйзена были оживленны, естественны, вне зависимости от более или менее удачных структурно-режиссерских решений. Видно, артистическая даровитость певца зажигала партнеров, делала все вокруг более осмысленным» («Советская культура», 8 января 1987 г.).

Следуя лучшим традициям русского исполнительского искусства, в каждой вокальной партии артист умел видеть полноценную драматическую роль. Универсальный актер, он был способен к разительным перевоплощениям. Трудно представить себе что-то более полярное, чем Чуб в «Ночи перед Рождеством» и Сальери в «Моцарте и Сальери» Римского-Корсакова, Лепорелло в «Каменном госте» А.С. Даргомыжского и Король Рене в «Иоланте» Чайковского, Мефистофель в «Фаусте» Гуно и Фарлаф в «Руслане и Людмиле» Глинки, Ланчотто Малатеста в опере Рахманинова «Франческа да Римини» и Царь Додон в «Золотом петушке» Римского-Корсакова… В одном только спектакле «Война и мир» он создал четыре диаметрально противоположных образа: французского офицера Рамбаля, добродушного, несколько комичного графа Ростова, желчного старого князя Болконского и, наконец, патриота земли русской фельдмаршала Кутузова. Тем не менее, вера персонажам Артура Эйзена была абсолютной – и драматическим, и комическим, и историческим, да собственно, все они были не персонажами даже, а живыми людьми, неизменно вызывавшими зрительский интерес.

«Мазепа». Мазепа – Ю. Мазурок, Кочубей – А. Эйзен

В любом спектакле он сосредоточивал на своих героях внимание зала, в то же время, не умаляя достоинств образов, создаваемых партнерами. В его невероятно выразительном, исполненном неуемного сценического темперамента Князе Иване Хованском в «Хованщине» Мусоргского жила могучая, страстная, широкая русская натура. У Эйзена это был трагический образ исторической личности, лидера, снедаемого противоречиями, смутой души, предчувствиями измены и неотвратимости скорого собственного конца. С какими разными интонациями, подчас недоверия, иронии, вызова, а не столько мольбы, звучал его рефрен «Спаси, Бог!». Что означало одно только его обращение к толпе: «Дети, дети мои! Москва и Русь (спаси Бог!) в погроме великом…» А какую невыносимую обреченность героя передавал артист в своей финальной сцене в хоромах с ублажающими его танцем персидками…

Глубоко человечно показал артист и трагедию Мельника в «Русалке» Даргомыжского, потрясая зрителя реальностью драмы, вызывая сострадание своему герою, обезумевшему от отчаяния.

Мастер острохарактерного амплуа, Эйзен был неотразим в ролях комических и гротескных. Сам артист не раз признавался: «Предпочитаю острые роли, где есть простор для актерской игры, где можно глубже раскрыть характер образов. Вот почему мне ближе, скажем, Галицкий или Фарлаф, чем князь Игорь и Руслан».

«Все как будто по-другому звучало, – говорил о его Салтане в «Сказке о царе Салтане» Римского-Корсакова Г.П. Ансимов, – когда царственный и смешливый, величественный шалунишка-Салтан переводил взгляд с третьей сестры, которая ему приглянулась больше других, на ее сестер и лукаво, будто шутя, но язвительно заявлял: «Будь одна из вас … ткачихой, а другая… – и он, казалось, невероятно долго готовил «сюрприз» – «повари-и-хой» и сам фыркал от смеха – дескать, как я здорово придумал и осадил этих зазнавшихся девиц! – и гордо уходил со своей избранницей».

Его Фарлаф в постановке Б.А. Покровского оперы «Руслан и Людмила», наделенный эйзеновским колоритом, полный неиссякаемого юмора, заставлял зрителя смеяться безутешно. После премьеры спектакля в 1972 году журнал «Советская музыка» воспроизводил одну из немеркнущих сцен Фарлафа в исполнении артиста: «А. Эйзен прекрасно ведет сцену с Наиной (очень смешно дрожит торчащее из ямы длинное копье – храбрец едва жив от испуга) и «играет» свое рондо, интересно решенное постановщиком: по волшебству Наины, в руках Фарлафа оказывается бутылка и аппетитная «закуска» (на вилке торчит солидный кусок снеди), Фарлаф пускается в безудержную похвальбу, заедая и запивая свои самовосхваления».

Каждая последующая роль артиста не походила на предыдущую. Гамма самых разных гротескных красок, оттенков, вызванных ими ассоциаций отличала его Генерала из прокофьевского «Игрока», при всей своей тупости и ничтожности необыкновенно сценически интересного.

Своим беглым монахом Варлаамом в «Борисе Годунове» Артур Эйзен покорил не только Большой театр, но и другие оперные сцены мира, в том числе Ла Скала и Гранд-опера, где выступал в знаменитом спектакле Л.В. Баратова, пользовавшемся всемирной славой. Вышло так, что все последующие исполнители этой партии, так или иначе, повторяли предложенный артистом рисунок роли. Столь велика была сила его сценической свободы, пластики, проникновения в образ. Сам он рассказывал: «Я должен был петь Бориса Годунова, но мне все время не давали, потому что считали, что я хорошо делаю Варлаама. Когда вводили артистов, всегда говорили: «А Артур Артурович это так делает…»

Бориса Артур Эйзен воплотил на сцене в зените творческого опыта, когда ему исполнилось сорок семь лет. Тогда, в 1974 году, на сцене Большого театра в этой партии выступали Александр Огнивцев и Александр Ведерников, незадолго до Эйзена впервые исполнил ее молодой Евгений Нестеренко. У А. Эйзена поначалу было немало скептиков. Позже, оценивая эту роль артиста в самых возвышенных тонах, Наталия Дмитриевна Шпиллер жалела о том, что он редко исполняет ее. Гораздо чаще – Варлаама… Насколько убедителен был Борис Годунов А. Эйзена, позволял себе судить Виталий Игнатьевич Кильчевский, солист Большого 1940–1950-х годов, отмечая правдивость художественного образа, созданного артистом, и его соответствие общей идее спектакля: «… он убеждает прежде всего верностью основной задаче – найти синтез личных переживаний, мук совести: «Достиг я высшей власти, но счастья нет в душе моей» и сознания глубокой, нарастающей пропасти между ним и народом: «Клянут на площадях имя Бориса», «Виной всех зол меня нарекают». Это артист показал через нарастание трагического ощущения своего героя – от сцены «Венчание» («Скорбит душа») к сцене «Терем» с его кризисным «чур-чур» и сцене у Василия Блаженного (Юродивый – Борис), где Борис окаменел и внешне почти не реагирует на слова Юродивого, и, наконец, драматический яркий взлет в сцене смерти… Особенно удались артисту сцены в картине «Терем» – приход Шуйского и вся сцена с ним… Безукоризненно исполнены сцены прощания с сыном и смерти, нет клинической картины смерти, а есть борьба сильного и умного царя с ней, тревога за престол, за судьбу детей…»

«Борис Годунов». Борис Годунов – А. Эйзен, Федор – Г. Королева

Артур Эйзен поражал и в роли Грозного в «Псковитянке» Римского-Корсакова. В этом образе артист меньше всего показывал русского царя самодуром и властелином, а раскрывал его трагедию – отца. С большим драматизмом проводил он финальную сцену оперы, трогая глубиной и искренностью переживаний человека, роковым образом потерявшего случайно обретенную дочь.

Артист большого обаяния и многообразного амплуа, Эйзен, прежде всего носитель русского репертуара, создал и такие запоминающиеся образы в операх зарубежных композиторов, как Филипп II в «Дон Карлосе» Дж. Верди, Вотан в «Золоте Рейна» Р. Вагнера, Тезей в «Сне в летнюю ночь» Б. Бриттена, Дон Бартоло в «Свадьбе Фигаро» В. Моцарта, Цунига в «Кармен» Ж. Бизе и другие.

Высшего артистического звания в Советском Союзе – народного артиста СССР – Артур Эйзен был удостоен в знаменательный для Большого театра год его 200-летия (1976). Вообще слово народный его искусству подходило как нельзя более точно.

Последними работами артиста на сцене Большого театра в конце 1980-х – начале 1990-х годов были комические роли – царь Додон и Чуб в «Золотом петушке» и «Ночи перед Рождеством» Римского-Корсакова. Самого режиссера-постановщика «Золотого петушка» Георгия Павловича Ансимова поражала динамика образа чудака-царя, созданного Эйзеном: «То он укротитель Полкана и бояр и кричит на них, как на рабов, то он, как ребенок к игрушке, тянется к Петушку, то он корчится на своем ложе, видя во сне навеянную ему Петушком Шемаханскую царицу, то он – перед самой царицей: рыцарь – величественный кавалер, то он – пошлый ухажер – «зачем обидеть хочешь нас! Ведь я не стар! Не морщины то… загар!» – хотел сказать сам, да подсказала царица. Сколько разных комических типов мужчин – кавалеров, властителей, лакомок, лентяев сыграно Эйзеном в одной роли – Додона!»

Расстался Артур Артурович с оперной сценой весной 1992 года, исполнив партию Вагнера в «Фаусте» Гуно.

Как его называли коллеги, Богом данный вокальный педагог, профессор А.А. Эйзен продолжал преподавать в Гнесинском институте, где с 1975 года обучал вокальному мастерству многих и многих будущих певцов. Выпускники его класса – Василий Кирнос, братья Тигран и Айк Мартиросяны, Игорь Тарасов и другие становились солистами Большого театра.

Осталась и любимая концертная эстрада, где его по-прежнему ждали и любили, хотя концертов с участием оперных певцов в стране становилось все меньше. Да и страна изменилась… И все же, Эйзен ездил с концертами с квартетом «Московская балалайка» по городам России (в 79 лет записал с этим коллективом «Эх, дороги…»). А ведь еще недавно певец так много гастролировал по стране и за рубежом, выступая с большими концертными программами перед огромными аудиториями… Его дар воздействия на публику в концертном зале был не менее велик, чем на оперной сцене. Искренность, теплота, задушевность, с которой Эйзен исполнял русские народные песни, романсы, замечательные песни советского времени, проникала в сердце, наполняя его чувством сокровенного, родного искусства. Так и звучит его голос, когда вспоминаешь «Славное море, священный Байкал», «Ах, ты степь широкая…», «Эх, дороги», «Хотят ли русские войны»… Концертный репертуар артиста был неисчерпаем. Включал он и произведения П.Чайковского, А.Бородина, М.Мусоргского, Р.Шумана, Л.Бетховена, Ф.Шуберта, Э.Грига, а также Д. Шостаковича, Д. Кабалевского, Ю. Шапорина, Г. Свиридова… Эйзен – первый исполнитель «Финдлея» Г. Свиридова на стихи Р. Бернса и «Серенады Дон Кихота» Д. Кабалевского. Партию Алеко («Алеко» С. Рахманинова), в которой ему не довелось выступить на оперной сцене, спел в концертном исполнении оперы с Государственным симфоническим оркестром под управлением Е. Светланова.

За рубежом А. Эйзена всегда принимали как истинно русского баса. Хотя японцы, у которых певец был особенным любимцем, называли его «басом итальянского типа с отличной постановкой голоса». Хорошо известен факт, как во время выступления в Гранд-опера, отвечая на овации зала, он трижды бисировал «Дубинушку».

Объездив весь мир, он любил проводить свободное время в тихих российских уголках, общаясь с природой, которую считал лучшим стимулом для творчества.

В последний раз Артур Артурович пришел в Большой театр в конце декабря 2007 года, когда в честь его 80-летия давалась опера «Иоланта», в которой раньше он так по-отечески проникновенно, с надеждой на исцеление дочери исполнял арию Короля Рене. Состав был замечательный: Иоланта – Мария Гаврилова, Король Рене – Владимир Маторин, Водемон – Виталий Таращенко… После спектакля он зашел за кулисы поблагодарить артистов… Через два месяца, 26 февраля 2008 года его не стало.

Похоронили артиста на Ваганьковском кладбище, рядом с могилами его деда и отца.

В наследство потомкам остались записи певца, где он предстает в многообразии своих образов. Это – «Князь Игорь» (Галицкий; 1969, дирижер М. Эрмлер), «Моцарт и Сальери» (Сальери; 1981, дирижер Р. Вартанян), «Война и мир» (Граф Ростов; 1982, дирижер М. Эрмлер), «Мазепа» (Кочубей; 1982, дирижер А. Жюрайтис), «Золотой петушок» (Царь Додон; 1988, дирижер Е. Светланов), «Хованщина» (Иван Хованский; 1988, дирижер М. Эрмлер. В XXI веке увидели свет на DVD шедевры оперной классики Большого театра – «Борис Годунов» и «Хованщина» с коронными ролями А. Эйзена – Варлаамом и Иваном Хованским. В 2002 г. британская фирма грамзаписи Chandos выпустила оперу С. Прокофьева «Повесть о настоящем человеке» (Комиссар; запись спектакля Большого театра 1960 г., дирижер М. Эрмлер). Концертный репертуар певца запечатлен на дисках «Русские народные песни и романсы», «Заветный камень. Песни военных лет и русские романсы» и других. Его голос звучит в фильме-опере «Каменный гость» (Монах; режиссер В. Гориккер, 1967).

А. Эйзен имел ордена Трудового Красного Знамени (1971) и Дружбы народов (1988).

Еще в юбилейный год 60-летия артиста, когда его талант во всей своей мощи озарял оперную сцену, Евгений Светланов сказал, что имя Артура Эйзена и все, что он сделал в искусстве, золотыми буквами вписано в историю Большого театра. Работать в Большом театре сам певец всю жизнь считал великим счастьем, выпавшим на его долю. Человек добрейшей души, оставляя автограф, он рисовал голубка, летящего в небеса. Таким, устремленным ввысь, к свету было его незабываемое искусство.

Т. М.