Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

Обновление коснулось не только приходов и религиозных орденов. Возродилась и давняя мирская традиция паломничеств к святым местам и святыням. Ее стоило взять под контроль и облагородить, и тогда она снова взволновала бы воображение верующих и пробудила бы их религиозное рвение (гл. 10, с. 518). Дева Мария, чей культ в эпоху Реформации вызывал гнева даже у лютеран, могла стать одним из сильнейших союзников в защите старых путей. Молитва «Аве Мария» стала сокровенной сутью молитвенного чтения, названного розарием. Оно обрело необычайную популярность в Северной Европе в XV веке, и тогда же возникли братства, призванные его распространить, чему активно содействовали доминиканцы. А в дальнейшем деятели Контрреформации, усвоив обычаи северян, воспринимавших религию очень серьезно, ввели эти практики во всей католической Европе. С 1560-х годов иезуиты при помощи розария вовлекали мирян в религию, молитву внесли в новый «Римский бревиарий», а в 1569 году Пий V впервые подробно описал практику молитвенного чтения в официальной булле.

Теперь братства розария процветали, и тех, кто к ним принадлежал, призывали причащаться как можно чаще, хотя в Средневековье к частому причащению на Западе относились несколько противоречиво (гл. 1, с. 48). В чем же таилась их сила, влекущая, точно магнит? И розарий, и Мессы, совершаемые в братстве, давали мирянам средство для молитвы – средство столь же ясное, объединяющее и наделяющее внутренней силой, как и все, чем живет религиозная община, свято хранящая устав, – это был ответ протестантам, сказавшим, что традиционная вера низводит мирян до людей второго сорта. Более того, розарий подразумевал не только совершение молитв, но и их подсчет по четкам. Один проповедник-редемпторист назвал четки «лестницей в рай». Они и правда вполне могли стать своего рода святыней, личной реликвией, доступной даже беднякам [15].

Примерно в 1570 году поборники тридентского католичества, в первую очередь король Филипп Испанский, сумели совладать с одной из самых страшных опасностей, дольше века грозивших латинскому христианству. Опасность эта исходила от ислама. Сулейман Великолепный, стареющий османский султан, страстно жаждал завершить дело, начатое им еще сорок лет тому назад, и изгнать рыцарей-иоаннитов с острова Родос, одержав тем самым очередную блистательную победу в Восточном Средиземноморье (гл. 2, с. 84). В 1550-х годах он добился обнадеживающего успеха: рыцари, к тому времени изгнанные на Мальту, потерпели ряд жестоких поражений, и в Средиземном море господствовал османский флот. В мае 1565 года Сулейман решил добиться окончательного триумфа и отправил своих полководцев захватить Мальту. Европа застыла в страхе: казалось, теперь само будущее христианского мира зависит от исхода схватки двух воинов, разменявших восьмой десяток – султана и великого магистра рыцарей Жана Паризо де ла Валетта.

На всем острове, во всех цитаделях Мальтийского ордена, не набралось и девяти тысяч бойцов-христиан. Против них шло огромное войско османов – 35 000 солдат и почти двести кораблей. В 1565 году османы подошли к Мальте. Осада и жестокие бои длились четыре месяца – четыре кошмарно жарких летних месяца. Лишь яростная решимость ла Валетта заставляла христиан продолжать. И пусть у него осталось только шестьсот бойцов, способных держать оружие, османы потеряли тысячи солдат, а потом, когда (возмутительно поздно) прибыл флот испанского вице-короля в Неаполе, позорно отступили. Грандиозную новую штаб-квартиру рыцарей, расположенную на месте решающего сражения, назвали Валлеттой – в честь великого магистра, – а старый город напротив Великой гавани переименовали в Витториозу.

Но даже это великое поражение, которое потерпела одна из мощнейших османских армад, не решило исход борьбы. Сулейман умер в следующем году на другом фронте, в Западной Венгрии, но Селим II, его преемник, жаждал отомстить. Он нанес латинянам удар в самом уязвимом месте, далеко на востоке: в 1570–1571 годах Османская империя напала на Кипр, оплот латинского христианства. Венецианцы, словно в лихорадке, укрепляли оборону главных городов – но тщетно. Фамагуста, последняя важная цитадель из павших, защищалась долго и героически. Горстка защитников сдалась лишь в 1571 году, и турки расправились с гарнизоном необычайно кровожадно и жестоко. Разрушенный центр города и сейчас красноречиво свидетельствует о черных днях борьбы между исламом и латинским Западом; столь же пустой и безжизненной Фамагуста была и в конце XX века, когда на Кипре снова вступили в бой христиане и мусульмане. Впрочем, Кипрская Православная Церковь, освобожденная от четырехсотлетнего ига, не жалела о том, что османы унижают латинян. Она ничего не потеряла, когда новые хозяева острова превратили в мечети прекраснейшие готические церкви, разбили витражи и заменили шпили минаретами.

Атака на Кипр заставила западные средиземноморские державы искать пути к объединению. Папа Пий V еще и прежде всеми силами лоббировал идею такого альянса. Венецианцы отчаянно пытались найти союзников. Папа непрестанно тревожил генерала иезуитов Франсиско де Борху, требуя, чтобы последний – несмотря на возраст и болезнь (вскоре Борха умер) – отправился с миссией в Испанию, Португалию и независимые итальянские государства. Союз наконец возник, и его назвали Священной лигой защиты христианского мира. Дон Хуан Австрийский, незаконнорожденный брат короля Филиппа, повел на восток прекрасную армию, которую возглавили аристократы из княжеских родов Южной Европы, и грозный флот, в основном состоявший из венецианских галер. Христиане встретились с турками в устье Коринфского залива, известного на Западе как залив Лепанто. Флоты были сопоставимы по силе, и жертвы среди обеих армий оказались огромны. Но в битве, которая, как оказалось впоследствии, стала последним в Европе крупным столкновением галерных флотов, силы Священной Лиги остались почти невредимы, а османский флот погиб почти полностью, при этом турецкий главнокомандующий был убит. Султана Селима вскоре отвлекли войны на персидской границе, и в любом случае, если говорить о талантах и силе, он был бледной тенью отца. В 1680-х годах Османская империя предприняла последнее масштабное наступление на севере, и в 1683 году турки подошли к воротам Вены. Но на юге все было иначе: католические империи, победив в 1571 году, остановили продвижение войск султана, и османы уже никогда не пытались властвовать в Средиземном море за пределами своей державы.

Христианская Европа могла праздновать триумф. Папа истолковал его в тридентском духе и приписал победу христиан заступничеству Девы Марии, благосклонной к молитвам верных по розарию. День битвы, 7 октября, был провозглашен праздником Пресвятой Девы Марии Розария, и любовь верующих, воспламененная восторженностью папы, превратилась в костер, взметнувшийся до небес [16]. Папский генерал Маркантонио Колонна, вернувшись домой с флота, вступил в Рим торжественно, словно древние императоры – но позже, отбросив всю роскошь, с непокрытой головой, босиком, отправился в благодарственное паломничество к дому Богоматери в Лорето. На галерах, отплывших в Лепанто, были и добровольцы-протестанты. То был один из немногих моментов Реформации, когда они могли искренне радоваться успеху католиков или, по крайней мере, завидовать католикам-аристократам, ведь те исполняли свой христианский долг – защищали веру в бою против неверных. А в далекой Шотландии Яков VI, молодой король-протестант, написал эпическую поэму, прославляющую подвиги дона Хуана.

Впрочем, если прочесть восхваление Якова, посвященное защите христианского мира в Лепанто, оно, вполне возможно, оставит нас в замешательстве. Когда король в 1590-х годах опубликовал свой эпос в Эдинбурге (он беспечно издавал свои творения сам), в предисловии ему, с немалым смущением, пришлось довольно сумбурно объяснять, почему протестантский монарх, «вопреки положению и религии, словно наемный поэт», пишет «…во хвалу иноземца, ублюдка-паписта» дона Хуана. В конце поэмы король оставил и поэтическое предупреждение: «Так свое имя любит Бог, // Что их Он поддержал, // Не по делам помог» [17]. Шотландский король, зорко следивший за тем, что происходит в Европе, естественно, помнил, что его собственное правление началось в период кризиса, после которого Северная Европа двинулась решительным протестантским курсом, а к 1570 году дворяне-протестанты направляли свое военное искусство не против врагов христианского мира, а против тех, кто извратил западное христианство – католиков-папистов.

Сам Яков не принимал участия в этих событиях: ему было лишь несколько месяцев от роду, когда консорциум шотландских дворян-протестантов в 1567 году объявил его королем вместо Марии, его матери (гл. 6, с. 353). Вскоре Мария бежала в Англию и стала там узницей, но в то время, о котором идет речь, политическая нация в Шотландии оказывала ей значительную поддержку. И хотя на ее стороне, если говорить о религии, выступали не только католики, постепенное поражение, которое партия Марии терпела на протяжении шести последующих лет, положило конец надеждам католиков в северном королевстве Атлантических островов. Политики, лояльные Марии, со временем переходили на сторону Якова. В 1573 году ее последний оплот, Эдинбургский замок, сдался, не выдержав измора, и столица наконец оказалась в руках короля. Вместе с солдатами Якова замок осаждали и английские войска – и более того, именно там бережливость Елизаветы Английской достигла своего знаменитого апогея: ради экономии она велела солдатам отыскивать под бастионами пушечные ядра и снова заряжать ими орудия [18].

Ранний вклад Елизаветы в сбор вторсырья не должен скрыть важности тех давних событий. Протестантизм объединил древних врагов, Шотландию и Англию, в союз – как оказалось, долговечный – который был скреплен в 1603 году, когда Яков VI, сменив бездетную Елизавету, взошел на престол как Яков I. Бегство его матери в 1568 году значило для будущего Англии столь же много, как и для Шотландии: ее присутствие в качестве католической наследницы английского престола нарушало хрупкий политический баланс, который Елизавета поддерживала с того самого момента, как в 1559 году создала свое протестантское религиозное соглашение (гл. 6, с. 345–349). Елизавета решила не принуждать консервативных аристократов к открытой оппозиции, пока ее новая Церковь собирала силы. Английские консерваторы редко прислушивались к указаниям католического духовенства и не вызывали серьезных проблем в 1560-х годах. Протестантские советники королевы пытались устранить католиков из коллегий мировых судей и с других должностей, лишив их власти на местах, но преуспели лишь отчасти – правительство не хотело оскорблять дворян-традиционалистов, имевших свои особые сферы влияния. Однако один политический вопрос вызывал напряженность: королевский брак. Сперва были попытки убедить Елизавету выйти замуж, лучше всего за иноземного принца – так Англия получила бы дипломатическое преимущество. Но с 1568 года искали и подходящего мужа для Марии Шотландской. Если бы она вступила в четвертый брак, английским властям было бы спокойнее, поскольку непредсказуемая предполагаемая наследница оказалась бы под контролем.

Впрочем, в те дни английский двор спорил не только из-за брака Марии. Был и другой повод для волнений – дипломатический кризис, окончательно положивший конец давнему альянсу Англии со Священной Римской империей и Испанией. Елизавета, отчаянно нуждаясь в деньгах, захватила итальянский флот, по договоренности доставлявший слитки испанскому правительству в Нидерландах, и английские дворяне, чтившие традиции, решили: хватит терпеть раскольническую Церковь! Влиятельные католики перестали появляться на богослужениях в своих приходских церквях и объявили себя «рекузантами», «непокорными» (от лат. recusare – «отказываться»). В 1569 году из-за жестоких распрей при дворе Томас Говард, герцог Норфолк, благосклонный к консерваторам, но нерешительный, поневоле бежал и был арестован, а позже на севере подняли восстание его родственники, католические графы Уэстморленда и Нортумберленда; впрочем, оно закончилось неудачей. Но даже в Тауэре герцог, пусть и без особого энтузиазма, вовлекся в тайный сговор католиков с итальянским банкиром Роберто Ридольфи. Заговорщики, мечтавшие свергнуть королеву, впервые заговорили о возможности испанского вторжения, и в 1572 году Норфолк, первый пэр Англии, сложил голову на плахе. Консерваторы решили выступить открыто, но потерпели крах, после чего сторонники католиков ушли в тень, а елизаветинский двор и Тайный совет, сплотившись, стали по духу гораздо более протестантскими, чем раньше. Уильям Сесил, главный советник Елизаветы, теперь мог не бояться позора или иных, более страшных опасностей, грозивших ему в предыдущие десять лет. С 1571 года уже никто в Палате общин открыто не признавал себя католиком. И на протяжении всего десятилетия консервативные элиты в городах и графствах пытались сохранить свою власть на местах – как правило, безуспешно.

Английских католиков постигло еще одно несчастье. В 1570 году папа Пий V издал буллу Regnans in Excelsis, осудив королеву Елизавету как еретичку и освободив ее подданных от обязанности хранить ей верность. Булла предназначалась для поддержки северных повстанцев, но в Англии ее издали и начали активно привлекать к ней внимание лишь после разгрома восставших (когда безрассудно отважный католик Джон Фелтон прибил копию буллы к воротам дворца лондонского епископа, его поймали и казнили как простого предателя). И булла ничем не помогла католикам – с ней все стало только хуже. Как они могли ответить на вопрос, кому верны – королеве или папе? В 1580 году Григорий XIII, преемник Пия, издал «объяснение» буллы, сказав, что в нынешней ситуации она не обязывает католиков ни к чему, пока не представится возможность воплотить ее в жизнь открыто, но это не изменило того факта, что католичество бросало вызов правительству Елизаветы. Действия Пия были сочтены столь грубой политической ошибкой, что о нем вспомнили даже в 1930-х годах, когда папский престол решал, как воспринять режим Адольфа Гитлера. В кулуарах Ватикана прозвучали осторожные голоса, напомнившие о прецеденте, и папа не стал публично осуждать нацизм [19].

В судебных процессах против католиков английское правительство теперь вело себя намного более вольно. В 1571 году в парламенте провели закон против рекузантов и католических обрядов, что нанесло сильный удар по духовенству, все еще склонному к консервативным настроениям. Власти требовали от всех, кого не рукоположили в соответствии с протестантским чином, поставить свою подпись под тридцатью девятью церковными статьями. Были и попытки исправить недочеты Протестантской Церкви: Конвокация Кентербери в 1571 году позволила себе развить бурную активность, которая привела к скромным, но благотворным реформам в церковном управлении. С 1570 по 1572 год многим епископам, особенно самым энергичным сторонникам религиозных изменений, оказывали содействие. Протестантам, стремившимся к дальнейшему преображению Церкви Англии, это время внушало надежды.

В 1570 году, пусть и не столь решительно, к протестантскому будущему склонились скандинавские королевства. Легче всего Реформация прошла в Дании. Король Кристиан III, стойкий лютеранин, к 1536 году превзошел всех соперников в борьбе за престол и правил долго, благодаря чему новая Церковь смогла укорениться и ее ждали десятилетия спокойной жизни. С другим королевством, Норвегией, все оказалось далеко не так просто. Король еще с 1537 года пытался распространить там датский церковный уклад, но высшее духовенство Норвегии, по большей части, стойко противилось Реформации – и, возможно, именно поэтому среди скандинавов, учившихся в иезуитской Польской коллегии в Браунсберге, основанной в 1564 году, было невероятно мало норвежцев (см. ниже, с. 401). Лишь со временем Кристиан почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы ввести в норвежскую церковную иерархию надежных датчан, которым предстояло стать лютеранскими епископами-суперинтендентами и проводить его политику. Важнейшую роль сыграло назначение Йоргена Эриксона в епархию Ставангера в 1571 году. Йорген служил долго, до самой смерти, постигшей его в 1604 году, многое сделал и заслужил уважение: его прозвали «норвежским Лютером», а через три года после его смерти Церковь Норвегии наконец-то получила лютеранское устроение [20].

В Шведском королевстве, как и в Норвегии, Реформация до 1570 года не могла достичь заметных успехов. Еще с 1523 года, когда на престол, свергнув короля Кристиана II (гл. 3, с. 175–176), взошел Густав Васа, и он, и его преемники чувствовали шаткость своей власти и неизменно должны были учитывать мнение подданных, церковных иерархов и парламента (риксдага). Густав не проявлял к религии особой любви и не благоволил к Реформации; кроме того, он знал, что его свергнутый предшественник, Кристиан II, открыто провозглашал себя евангелическим христианином и с любовью вспоминал годы, проведенные в Виттенберге. Отношения Густава с ведущими евангелическими иерархами, братьями Олаусом и Лаурентиусом Петри (Олафом и Ларсом Петерсонами), оставались напряженными. С 1520-х годов король лишь иногда поддерживал Петри или других активистов: он отобрал у Церкви земли и позволил Олаусу ввести в Швеции богослужения на родном языке, но латинскую Мессу совершали так же повсеместно, как и прежде. В 1539 году Густав ввел собственное церковное устроение, прежде всего желая сдержать независимые инициативы духовенства. К 1540 году его отношения с Олаусом настолько ухудшились, что он грозил пастору смертью. За время своего долгого правления (он умер в 1560 году) король препятствовал любому отождествлению Шведской Церкви с переменами, происходившими в других частях Северной Европы. В последние годы жизни он склонялся к «третьему пути» Восточной Фрисландии, выдал старшую дочь за сына графини Анны, графа Эдзарда II, и призывал голландских изгнанников в Эмдене, фризской столице, снова двинуться в путь и осесть в Швеции – но на самом деле его интересовали именно сами иностранцы, способные вдохнуть новую жизнь в экономику, а не их религиозные взгляды. С той же целью он даже пригласил в королевство Чешских братьев.

Главным наставником сына Густава, наследного принца Эрика, был реформат Дионисий Беррей. Принц взошел на престол в 1560 году как Эрик XIV и по-прежнему содействовал иммигрантам-реформатам, считая их полезным активом, способным противодействовать иерархам Шведской Церкви, склонявшимся к лютеранству. Но была и другая проблема: в 1563 году страна находилась на пороге войны с Данией, а кроме того, ей постоянно грозила опасность, исходившая от русского царя Ивана IV, и шведский монарх должен был объединить всех влиятельных людей в королевстве. Лаурентиус Петри, с 1531 года первый архиепископ Упсалы, открыто заявивший о своей протестантской вере, воспользовался этой слабостью для укрепления позиций лютеранства, и любое сближение с реформатами прекратилось [21]. Впрочем, душевное здоровье Эрика ухудшалось все сильнее, в конце концов он почти обезумел, и в 1568 году его свергли. Королем стал его брат, герцог Финляндский, избранный как Юхан III. Талантливый богослов и ученый, он благоволил к тридентскому католичеству, и решение монарха побудило дворян и духовенство, исповедовавших протестантизм, отстаивать свои воззрения и покинуть союз Церкви и Содружества, так и не сумевший обрести четкую форму по прошествии трех предыдущих десятилетий. В 1571 году, после долгих споров, занявших десять лет, в королевстве утвердили церковное устроение, предложенное архиепископом Петри, и Шведская Церковь впервые приняла евангелическую веру. Так протестанты в Скандинавии шагнули далеко вперед, пусть даже это исповедание еще не было до конца лютеранским. Швеция пережила еще сорок лет политических и религиозных потрясений, прежде чем сменявшие друг друга монархи, дворяне и служители Церкви уладили разногласия и согласились навсегда выбрать для королевства путь лютеран (гл. 8, с. 427).

Судьба Нидерландов в 1571 году была столь же неопределенной. Но именно тогда голландские протестанты созвали синод, ставший переломным моментом для Реформации в стране. Из-за несчастий, выпавших на их долю по прибытии войск герцога Альбы (гл. 6, с. 371), им пришлось встречаться за границей, в безопасном Эмдене. Там изгнанные предводители Церкви пришли к соглашению, приводившему их на одну дорогу с Женевой. Пасторы выражали готовность принять Бельгийское исповедание (1562), а церковное устроение становилось пресвитерианским, при котором все священники и старейшины имели равное право голоса. Как решил Эмденский синод, структура новой Церкви, составленной из пресвитерианских комитетов, должна была стать восходящей: от консистории и провинциального совета до национального церковного совета, как в Реформатской Церкви во Франции. И все эти планы строились для Церкви, в те дни даже не имевшей территории, на которой могла бы возникнуть такая структура.

Но все же донкихотская вера Эмденского синода в лучшее будущее оправдалась. Высокомерие и деспотизм Альбы воспламеняли в Нидерландах все более жгучую ярость. Вильгельм Оранский даже подумывал обратить это потенциальное сопротивление себе во благо и вторгнуться в страну, но его опередила разнородная группа реформатских активистов и дворян-беженцев, которыми принц вроде бы и повелевал, но только номинально. Себя они называли «Морские нищие» (Gueux de mer или Watergeuzen). В апреле 1572 года они захватили небольшой островной город-крепость Брилле, где впоследствии – во имя идеи – жестоко казнили девятнадцать католических священников. Вильгельм поспешил вмешаться, воззвал к народу, и большая часть Северных Нидерландов восстала против Альбы. Свирепая жестокость герцога лишь пополняла ряды повстанцев. Испанцы признали, что Альба потерпел провал, и отозвали его в 1573 году – но они уже вступили в затяжное противостояние с протестантскими державами Северной Европы, в 1590-х годах переросшее в глобальную войну. А когда она закончилась, Габсбурги навсегда утратили северную половину Нидерландов, которая до Реформации принадлежала им, как преемникам герцогов Бургундских, по праву рождения.