Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

В этой системе есть условный Завет дел, представляющий собой часть Божьего творения мира, поэтому он остается обязательным для всех людей и по-прежнему зависит от соблюдения нравственных норм, установленных Богом. Но, кроме того, существует и безусловный Завет благодати, который Бог заключает лишь с истинно верующими христианами. У этой системы есть богословское преимущество: в ней сделан акцент на том, как важны усилия Бога, направленные на спасение человечества, которое оказалось перед трагической дилеммой. Мы по-прежнему пытаемся соблюдать закон Божий, следуя Завету дел – но находим, что это невозможно. Лишь благодать может освободить человечество из ловушки, и тогда те, кто находится под Заветом благодати, будут творить добрые дела из благодарности и любви к Богу. Так или иначе, люди, спасенные или проклятые, отходят от антиномизма.

Феннер умер молодым, и в дальнейшем богословие Завета развивал Перкинс. Его исходной точкой стала идея Кальвина, которой он придал особые черты: некоторым из тех, кого Бог по выбору своему лишил спасения (осудил на вечные муки), дается временная вера. Она может остаться у них на время, возможно, даже на всю жизнь, но совершенно отличается от спасительной веры избранных и ведет в адский огонь; они все еще находятся под действием Завета дел, а не Завета благодати. Убежденность в наличии временной веры отбирает у доктрины любую привлекательность (и следует отметить, что Перкинс умер, по-видимому, в клинической депрессии). Впрочем, можно увидеть, как эта идея способна привлечь пастыря, если тот, разгневанный елейностью или фарисейством паствы, намерен поразить ее и склонить к еще более суровому благочестию. Кроме того, временная вера имела необходимое следствие в доктрине заверения: согласно ей, люди способны понять, что их вера является скорее спасительной, чем временной. Это различение постигается из опыта истинной веры или, по выражению Перкинса, «экспериментально».

Понятно, что Перкинс прежде всего уделял внимание вопросам морали и личного благочестия – ведь в основе его воззрений лежала идея временной веры. И очевидно, что именно из-за нее вопросы избранности и предопределения неизбежно становились главными в религиозной жизни. Верующим поневоле приходится делать выводы о своей вере. Неслучайно современный тип исповедальных дневников – как литературный жанр – появился у английских пуритан в начале XVII века. При помощи таких дневников их авторы искали доказательства того, что подлинно избраны Богом. У эмпирической кальвинистской набожности была и другая особенность: она могла способствовать отделению. Люди либо стремились найти единомышленников в установленной Церкви, либо уходили из сообщества, где столь многие, по-видимому, не могли осознать своей избранности. Среди английских пуритан, переплывших Атлантический океан, чтобы основать новую, более чистую версию протестантской Европы, Завет стал главным идеалом. Он утешал, он придавал сил в опасной борьбе, и он остается краеугольным камнем протестантской идеологии, укорененной в американском сознании (гл. 12, с. 597–610).

Стиль нравственного богословия Перкинса распространился как на восток, так и на запад, на другую сторону Атлантики. Одним из его самых внимательных учеников в кембриджском Колледже Христа был Уильям Эймс, талантливейший богослов, не готовый уступать церковному истеблишменту – в отличие от Перкинса, который благодаря склонности к компромиссу занял почетное место в английских церковных кругах. В 1611 году Эймс покинул Англию, уехал в Нидерланды и только в 1622 году наконец обрел приют в Западной Фрисландии, в маленьком Франекерском университете, который гордился своей кальвинистской ортодоксальностью, а также тем, что в нем учились студенты из самых разных стран, приезжавшие на далекое фризское побережье. Учитывая эту космополитическую аудиторию, Эймс стал играть очень важную роль в европейском реформатском христианстве. Его влияние чувствовалось даже в Трансильвании, где с восторгом изучали труды Перкинса и Эймса и где богословие последнего стало важным предметом споров о жизни христианина и о церковной организации (гл. 10, с. 392–394).

Эймс и голландские богословы, его единомышленники, оказались главной силой в развитии религиозного рвения в небольших группах в Голландской Реформатской Церкви. Как и местные энтузиасты из числа английских пуритан, сами формировавшие свои группы, нидерландцы приняли богословие Завета, стремясь подчеркнуть, сколь огромная пропасть пролегала между духовно возрожденными и огромным множеством нераскаявшихся, и они делали все возможное, чтобы жить по высшим моральным стандартам. Нидерландские историки назвали движение «дальнейшей Реформацией» (nadere Reformatie) – оно было сродни немецким «Вторым Реформациям» и на полвека предвосхитило «пиетизм», которому еще только предстояло развиться в установленных Церквях лютеранской Германии [68].

К 1600 году английский пуританизм уже не стремился преобразить институциональные структуры Церкви. Теперь пуритане и в Англии, и в Нидерландах прежде всего желали развить душу, совершая паломничество к блаженству, обещанному избранникам Божьим – в духе Уильяма Перкинса. Английские пуритане, вступившие на этот путь, перестали противиться церковным властям, и именно поэтому Эймс, ученик Перкинса, покинул Кембридж, предпочтя Франекер и Утрехт. Так английские пуритане сохранили свое влияние в елизаветинской Церкви и Церкви первых Стюартов, оставшись неотъемлемой частью ее протестантской жизни.

А вот стремления католиков вернуть Англию к покорности Риму потерпели полный крах. Неприятности начались с конца 1560-х годов, когда группа «непокорных» отказалась посещать службы официальной Церкви. В 1569–1572 годах разразился кризис (гл. 7, с. 392–394) – и папа римский словно влил отраву в чашу, из которой причащались верные католики, когда издал буллу Regnans in Excelsis и осудил Елизавету как еретичку. Как теперь им было отвечать на вопрос, кому они верны: королеве или папе? А старые священники, посвященные в сан перед окончательным разрывом с Римом в 1558 году, умирали – и английское католичество могло просто исчезнуть. Чтобы предотвратить это, Уильям Аллен, бывший оксфордский академик, в 1568 году пребывающий в изгнании, основал в Дуэ, во Фландрии, коллеж для подготовки священников; в континентальной Европе, по решению Тридентского Собора, возникали и другие семинарии, появление которых предвидел еще кардинал Поул. Первый священник-миссионер прибыл в Англию в 1574 году, положив конец надежде властей на медленную смерть английского католичества. Но миссионеров по умолчанию сочли предателями, а тех, кто их принимал, жестоко карали. Кровожадное парламентское законодательство 1570-х и 1580-х годов предписывало смертную казнь, изгнание, пожизненное заключение, конфискацию имущества или штрафы. Католики прятали миссионеров в особых «тайниках» (англ. priest hole – досл. «дыра для священника»); секретные типографии печатали религиозные произведения и пропаганду. Иезуит Эдмунд Кампион решил, что должен открыто объявить о своей миссии в Англии в 1580 году – потом его предали, укрытие раскрыли, и его ждали только жуткие пытки, показательный суд и казнь. С 1581 по 1590 год были казнены семьдесят восемь священников и двадцать пять мирян; с 1590 по 1603 год – пятьдесят три священника и тридцать пять мирян; с 1603 по 1680 год – еще семьдесят священников. По сути, в английском суде приговорили к смерти больше католиков, чем в любой другой стране Европы, и в этом свете довольно любопытно взглянуть на то, как англичане гордятся своей толерантностью (см. илл. 13) [69].

Впрочем, на фоне этого героизма среди английских католиков возникли трения, отчасти из-за того, что Рим не дал им такого важнейшего авторитета, как местный епископ. Аллен отчасти играл эту роль: его очень уважали, и в 1587 году он стал кардиналом – но уже в 1594 году оставил этот мир. И кроме того, он, бесспорно, находился под заметным влиянием Общества Иисуса, как и многие студенты Дуэ и других коллежей, основанных позже. Священнослужители из белого духовенства часто завидовали иезуитам. Кто-то даже противился их требованию, по которому каждый католик должен был прежде всего подчиняться папе и держаться отдельно от Церкви Англии. Некоторые винили иезуитов, полагая, что именно из-за них власти устроили гонения – и надеялись, что, если те уедут из Англии, к католическим священникам отнесутся с терпимостью. С другой стороны, иезуиты часто говорили, что в плане миссионерства Англия – столь же благодатное поле для жатвы, как и южноамериканские джунгли, и поскольку установленной юрисдикции в Англии не было, иезуиты делали все, что считали нужным, без внешнего вмешательства. Сходные конфликты раздирали и протестантские Северные Нидерланды, где католиков постигли такие же беды – хотя их было намного больше, чем в Англии, и гнали их не так жестоко. Во Франции, где в начале XVII века воссоздавалась местная Церковь (гл. 10, с. 544), католики тоже враждовали с иезуитами, главной силой в стране. И более того, за такими спорами скрывался более широкий вопрос об идентичности католичества, все еще терзавший старую Церковь во всей Европе: ответил ли Тридентский Собор, как управлять Церковью, и как принимались его решения, связанные с доктринами и практическими вопросами?

Английские власти, естественно, восторгались, видя беды католиков. Воззвание 1602 года провозглашало, что те священники, которые по доброй воле отрекутся от мысли о том, что папская власть может свергнуть английского монарха, не подпадут под действие законов об измене. Этот первый осторожный шаг к терпимости среди религиозных групп только усилил распри среди приверженцев католичества. Разногласия и так уже подорвали потенциальную эффективность миссии в Англии, и было немало причин примириться с протестантским режимом. В английском правительстве царил хаос, и проницательные католики могли обратить это себе во благо и избежать гонений. К ярости пуритан и иезуитов, сожалевших о такой двуличности и осуждавших ее, многие аристократы стали «церковными папистами»: глава семьи посещал протестантские службы, в согласии с законами против рекузантов, а его жена (бесправная по нормам английского законодательства) оставалась непокорной католичкой. Он закрывал глаза на то, что происходило дома, а она следила за образованием детей и помогала духовенству совершать католические богослужения [70]. Джентри не побуждали священников (во многом зависевших от их покровительства) вести широкую миссионерскую работу; если не считать рекузантов или «церковных папистов» из мелких дворян и арендаторов, которых священники смогли уберечь, немногие остались в прежней вере, выдержав натиск протестантских властей. Католичество сохранилось ценой колоссальных жертв, и они были жизненно важны: власти желали уничтожить если и не католиков, то их обряды и службы. И все же английское католичество, закостенев, превратилось в диковинку, в секту для высшего класса – до своей новой впечатляющей экспансии в XIX столетии.

Вряд ли контраст в религиях, установившихся в итоге в Англии и другом королевстве Тюдоров, Ирландии, мог быть еще ярче. В Ирландии официальный протестантизм стал элитной сектой, а римское католичество – народной религией. Это был уникальный исход во всей Реформации. Ни одна из стран, в которых монархи долго и упорно насаждали протестантизм, не знала такого провала. И причиной тому было не только столкновение культур. Да, в Ирландии говорили на двух языках, гэльском и английском – но так было и в Шотландии, а там протестантская Реформация добилась невероятного успеха. Главная проблема таилась в том, что к Ирландии, которую Генрих VIII в 1541 году односторонним решением превратил из средневекового манора в королевство, сами Тюдоры относились весьма неоднозначно (гл. 4, с. 251). Что им было с ней делать? Вступить в переговоры, как с настоящим королевством? Вести дела с ирландскими вождями и знатью – как с аристократией и дворянами Англии? Или преобразить Ирландию в еще одну Англию, силой забрав земли и устроив колонизацию, как сделали испанцы в Новом Свете? У Тюдоров редко находились ресурсы, которые бы позволили проводить в отношении Ирландии последовательную политику, не хватало им и должной сосредоточенности на цели, но их стремление эксплуатировать обычно одерживало верх над желанием понять или примириться. И Реформация, за которую ратовали Тюдоры, не пришлась по душе коренным ирландцам, говорящим и на гэльском, и на английском (точнее, «древнеанглийском»): обе общины сочли ее насильственное внедрение (пусть даже неуверенное и беспорядочное) попыткой посягнуть на их идентичность и образ жизни.

В первые годы Реформации, в 1540-х и начале 1550-х, к переговорам и правда прибегали чаще, чем к эксплуатации. Под долгим правлением сэра Энтони Сент-Леджера, опытного и тактичного лорда-депутата Ирландии, не питавшего к протестантизму особой любви, осторожно закладывалось начало религиозных перемен по английскому образцу. Почти все ирландские епископы приняли присягу, которой требовал Акт о супрематии при Генрихе VIII, хотя многие из них подстраховались и не стали сжигать мосты, соединяющие с Римом. При Эдуарде VI власти широко внедрили первую, вышедшую в 1549 году, английскую «Книгу общих молитв». Была даже ее латинская версия, которая могла пригодиться в гэльских манорах, ведь планы правительства по переводу на гэльский так и не претворились в жизнь. Никаких новшеств не принимали только на самом севере Ирландии, в отдаленных и преимущественно гэльских областях архиепархии Армы, откуда бежал из страны архиепископ Доуделл, не желавший сотрудничать с правительством Эдуарда [71].

Королева Мария (к восторгу местных подданных) вернула в Ирландию традиционную религию, но кое-что стало иным, и это было важно: папу римского убедили внести исправления в дар его предшественника, преподнесенный в XII веке, и признать Ирландское королевство, провозглашенное Генрихом VIII, как свершившийся факт. Мария не собиралась терять титул, и ее решимость была во многом связана с началом новой политики по отношению к ее второму королевству: предстояло расселить иммигрантов, «новоанглийских» поселенцев, в центральных областях Лиишь и Оффали, юридический статус которых уже когда-то обсуждался в те дни, когда правил ее брат. Да, неслучайно муж Марии был королем Испании, великой колониальной державы Нового Света. Но любопытна ирония: из ярости, которую вызвала колонизация, начатая католиком-монархом, в итоге родился ирландский католический национализм. А королева Елизавета, продолжив колонизацию, определившую английскую политику в Ирландии в XVII веке, уничтожила религиозную верность «древнеанглийской» Англии, а также не позволила подобной верности укорениться среди гэльских лордов.

Стоит взглянуть на то, как отличались некомпетентность елизаветинского правительства и провал Реформации в Ирландии – и успех Тюдоров в Уэльсе. В 1559 году в этих областях, где редко звучал английский, почти не было протестантов, а Уэльс в своей истории пострадал от угнетателей-англичан гораздо сильнее, чем Ирландия – и все же Тюдоры видели в валлийской идентичности и культурной самобытности опору, а не преграду. Помогло и то, что Тюдоры были по происхождению валлийскими принцами, пусть даже и не хотели подчеркивать это перед английскими подданными, и проявляли к интересам валлийцев большую чуткость, чем к нуждам ирландцев. Да и сами валлийцы по-прежнему гордились тем, что в жилах правящей династии течет их кровь. Когда в политике начался новый отсчет, епископы, назначенные короной в Уэльс после 1559 года, по большей части были коренными валлийцами, а некоторые покровительствовали бардам, игравшим важную роль в валлийском обществе. Примерно так же образованные классы интегрировались в протестантизм в гэльской Шотландии (см. выше, с. 442–443) – а к гэльским бардам в Ирландии англичане относились совершенно иначе. Культурная и социальная элита Уэльса еще теснее связалась с протестантским правительством после того, как в 1571 году в Оксфорде был основан Колледж Иисуса, тут же увеличивший и без того значительное присутствие валлийцев в университете и ставший благодатной почвой, на которой процветали протестантское духовенство и дворянство Уэльса.

Кроме того, елизаветинские власти, проявив творческий подход, вместе с горсткой уэльских протестантов-энтузиастов содействовали изданию английской «Книги общих молитв» и Библии на валлийском. Над переводом Библии, завершенным в 1588 году, работал Уильям Морган, валлийский приходской священник, выпускник Кембриджа. Эта Библия не только сыграла решающую роль в привлечении валлийцев к протестантизму – благодаря ей сам их язык сохранился до наших дней. В историческом вступлении неверно, но вдохновенно говорилось, что Реформация возрождала древнюю кельтскую религию, ниспровергнутую развращенным Римом, и что только протестант мог считать себя истинным валлийцем. В итоге католичество в Уэльсе лишилось последних сил даже несмотря на то, что религиозные обряды и церемонии многое заимствовали из традиций, а официальная Церковь по-прежнему испытывала непрестанные проблемы с финансированием. В одном исследовании приводятся такие данные: в 1603 году среди 212 450 прихожан Церкви насчитывалось не более 3500 практикующих католиков – их доля была меньше, чем во многих английских областях, где продолжали противиться новшествам [72].

Атмосфера в Ирландии оказалась совершенно иной. Решив колонизовать страну, англичане стали для местных врагами. В гэльской культуре они – и власти, и поселенцы – видели всего лишь досадную помеху. Из-за колонизации в Ирландии полыхали жестокие войны – в 1570-х и 1590-х годах. Гэльская знать обрела поддержку в континентальной Европе, объединившись со сторонниками Контрреформации и с католическими державами, враждовавшими с Англией, – прежде всего с Испанией, которая не раз, пускай и безуспешно, пыталась выслать в помощь ирландским католикам экспедиционные войска. В 1568 году Тюдоры запретили совершать в Ирландии католическую Мессу, но эта мера оказалась бесполезной [73]. Все религиозные силы были на стороне католиков. Заключив политический союз с местной знатью, деятели Контрреформации начали перестраивать ирландскую традиционную религию по своему образу и подобию, чему способствовало процветание Ирландии, лишь отчасти пострадавшее в ходе колониальных войн. К 1580-м годам старшее поколение ирландского духовенства, многие из которых подчинялись официальной Церкви лишь номинально, а богослужение совершали в тех же формах, что и прежде, либо умирали, либо падали духом и уходили под крыло Рима. Тем, кто приходил им на смену, пришлось выбирать между верностью Елизавете или папе – и все больше людей выбирали папу.

Так ирландские аристократы, нетитулованные дворяне и правители городов установили свои контакты с Европой независимо от Тюдоровской Англии. В гэльской Ирландии с ее длинным побережьем, позволявшим достичь Европы морским путем, минуя Англию, царил космополитизм, и его ярчайшими чертами были повсеместная грамотность и знание латыни. Некий испанец, чей корабль, входивший в Армаду, в 1588 году потерпел крушение на северо-западе Ирландии, поразился, услышав латинскую речь из уст местных крестьян [74]. Тысячи ирландцев уезжали в католическую Испанию или Францию, чтобы навсегда поселиться в этих странах либо получить образование там, где не было протестантов. Испания и Португалия оказались особенно гостеприимными: с 1590 по 1649 год в Иберии возникло не менее шести колледжей, в которых прежде всего занимались подготовкой духовенства. Их выпускники возвращались на родину, полагаясь на популярность нищенствующих орденов – их было много на западе Ирландии, почти неподвластном англичанам. Монахи жили в обителях, возведенных еще до Реформации, а последняя почти ничем не нарушила их привычный уклад. Полевую миссию возглавили францисканцы-обсерванты, а с 1597 года, допустив в своих начинаниях ряд досадных промахов, в Ирландии закрепились и иезуиты [75].

Помимо этого, к началу XVII века средневековая приходская система установленной Протестантской Церкви тихо угасала. Были в ней и свои аномалии. Здесь, в отличие от Англии, никто не требовал разрушать часовни, а их доходы порой даже шли на поддержку католического духовенства. Даже в Дублине, королевской столице, в Сент-Оден, одной из главных приходских церквей, была тайная часовня; ее никто не замечал до 1611 года, и даже после того, как о ней стало известно, она продолжала действовать. Городская элита происходила из древних английских родов и симпатизировала католичеству, и лишь в нескольких крупных ирландских городах возникли протестантские приходы, устроенные по образу и подобию английских. Но даже там остались и другие странные пережитки, которых не потерпели бы в Англии: например, в Килкенни по крайней мере до 1637 года устраивали праздник Тела и Крови Христовых – при официальной поддержке городского муниципалитета [76].

Было ли будущее у ирландского протестантизма? В 1594 году в Дублине, пусть и очень поздно, появился Тринити-колледж, где обучали протестантскую правящую элиту – и по прошествии лет, когда слава католиков-аристократов потускнела, он вышел на первый план. В те дни, о которых мы говорим, новая попытка протестантов установить свое господство отразилась на всей дальнейшей истории Ирландии: с 1609 года англичане решили колонизовать Ольстер. В конце 1590-х годов именно отсюда, с непокорного севера, где почти безраздельно господствовала гэльская культура, направлял свои военные кампании, едва не положившие конец английскому правлению в Ирландии, Хью О’Нил, граф Тирон. В 1607 году он потерпел неудачу и бежал на континент вместе с важнейшими аристократами, и лишь после этого Яков VI (I), решив заполнить вакуум власти и содействовать объединению трех его атлантических королевств, согласился ввезти в Ольстер колонистов – прежде всего с пограничья Англии и Шотландии, где с давних времен царило беззаконие; власти сочли, что скучать по переселенцам там никто не станет [77].

Может быть, колонисты и не были убежденными протестантами. Но у них появился веский повод ими стать – и оставаться ими в дальнейшем, ведь захват земель шел на деньги протестантов из Лондона. Колонисты даже отвели земельный надел для Церкви Ирландии. Одним из главных символов нового режима был собор епархии Дерри, возведенный в Лондондерри. Этот храм, словно списанный с какой-нибудь английской протестантской церкви, возвышается над городом и сейчас (см. илл. 23b). Не только в Ольстере, но и во всей стране в установленной Церкви Ирландии теперь преобладали новые английские поселенцы, ревностные кальвинисты, уже в силу их богословия считавшие себя избранниками Божьими среди варваров-папистов, пребывавших во мраке невежества [78]. Некоторые презирали дисциплину ирландской Церкви, считая ее нетребовательной, и равнялись на Шотландию, где установленная Протестантская Церковь создала «правильные» пресвитерии по женевскому образцу.

Что же касается проповедей на местом языке, то в отличие от Уэльса, где Протестантская Церковь добилась успеха, в Ирландии пропаганда протестантизма на гэльском началась поздно и почти ничего не достигла, и это неудивительно. Безусловно, не следует винить в этом королеву Елизавету. Она была лично заинтересована в переводе Библии на ирландский гэльский и даже заплатила за особый шрифт, поэтому ее особенно возмущали задержки, погубившие проект (полный текст Библии появился только в 1685 году) [79]. Джон Кирни, священник, выпускник Кембриджа и казначей собора Святого Патрика в Дублине, опубликовал протестантский катехизис и азбуку на гэльском в 1571 году – примерно тогда же, когда это произошло в Уэльсе, – но в основном протестантскую литературу начали переводить на ирландский гэльский лишь в XVII веке, и она уже не могла оказать широкого воздействия. Примечательно, что в ирландском гэльском протестанта обычно называли «Albanać» или «Sasanać» – «шотландец» или «англичанин» [80]. К началу XVII столетия некоторые католические миссионеры ставили знак равенства между католичеством и гэльской культурой, и позже этот миф пустил корни в ирландской националистической истории. Это приводило в негодование католиков, говоривших на древнеанглийском (среди таких были и иезуиты), и они противились такому уравниванию весь XVII век. Впрочем, там, где звучал древнеанглийский, к попыткам властей привлечь население к протестантской Реформации относились с таким же пренебрежением, как и в краях, где говорили на гэльском.

В 1621 году светские власти Дублина, к ярости протестантских епископов, официально перестали взимать штраф с католиков-рекузантов. И это был знак: Церковь Ирландии, неохотно признав поражение, возлагала пастырскую ответственность за большую часть народа на католиков, которые к тому времени по численности духовенства уже не уступали протестантам. К 1635 году в Дублине возвели иезуитскую церковь, и теперь протестанты, отправившись туда, могли пораженно узреть во владениях короля воплощенную Контрреформацию, словно перенесенную из Средиземноморья со своими исповедальнями и блистающим главным престолом [81]. В Ирландии Контрреформация одержала одну из своих величайших побед, хотя, возможно, католики и не смогли бы восторжествовать, если бы тому не способствовали ошибки, допущенные протестантским правительством. А сейчас мы перенесемся в Южную Европу и увидим, чего могла достичь Контрреформация, когда светская власть с энтузиазмом содействовала иерархам Римско-Католической Церкви – и поговорим о том, как католики начали распространять свою версию западного христианства в мировых империях.